Издание осуществлено в рамках

Программ содействия издательскому делу

при поддержке Французского института
Cet ouvrage a bénéficié du soutien
des Programmes d'aide à la publication
de l'Institut français
Laurent Binet

La Septième
fonction
du langage

Editions Grasset & Fasquelle

Paris
2015
Лоран Бине

Седьмая
функция
языка
роман

Перевод с французского
Анастасии Захаревич

Издательство Ивана Лимбаха

Санкт-Петербург
2019
УДК 821.133.1-31 «20» 161.1 =03.133.1
ББК 84 (4Фр) 6-44-021*83.3
Б 62

Бине Лоран. Седьмая функция языка: роман. Изд. 2-е,

Б 62 испр. / Пер. с фр. А. Захаревич. — СПб.: Издательство
Ивана Лимбаха, 2019. — 536 с.
ISBN 978-5-89059-367-2

1980 год. Париж. Философ и литературовед Ролан Барт

умирает в больничной палате — его сбила машина: траги­
ческая случайность или убийство? Среди подозреваемых
Мишель Фуко, Жак Деррида, Жиль Делез, Юлия Кристе-
ва — весь интеллектуальный цвет Европы второй полови­
ны XX века, а еще — партизаны из «Красных бригад» и н е
кое тайное общество-
Возможная цель убийц — рукопись гуру лингвистики
Романа Якобсона о седьмой, магической, функции языка.
Обладатель секрета получит возможность воздействовать
на сознание человека, а значит—стать властелином мира:
быть избранным, провоцировать революции, соблазнять.
Поскольку история разыгрывается в решающие месяцы
предвыборной кампании, мы понимаем в каких сферах
находится возможный заказчик преступления...
«Седьмую функцию языка» Лорана Бине, лауреата Гон­
куровской премии (2010), можно рассматривать и как
пародию на детективные и шпионские романы, и как
хитрую головоломку для читателей, ищущих связь меж­
ду вымыслом и реальностью. Каким бы ни было прочте­
ние, умение автора оперировать стилями и культурными
кодами, балансируя между массовой и элитарной лите­
ратурой, никого не оставит равнодушным.
Роман отмечен премиями «Prix du roman Fnac» и «Prix
Interallié» и был переведен на тридцать языков. Тираж
книги во Франции составил 200 000 экземпляров.

© Editions Grasset & Fasquelle, 2015

© А. Б. Захаревич, перевод, 2019
© Ирене Сушек, статья, 2019
© Н. А. Теплов, оформление обложки, 2019
© Издательство Ивана Лимбаха, 2019
Переводчики — они везде. Каждый говорит
на своем языке, даже немного зная чужой.
Лукавства переводчику не занимать, и свой
интерес он помнит.
Деррида
часть первая

Париэю
 1.

Жизнь — не роман. Во всяком случае, вам хочется

в это верить. Ролан Барт бредет по рю де Бьевр, от
Сены — вверх. Величайший критик XX века сам не
свой—и не удивительно. Умерла его мать, а отноше­
ния у них были поистине прустовские*. К тому же
курс в Коллеж де Франс, который он назвал «Под­
готовка романа», терпит фиаско, и ему трудно себе
в этом не признаться: целый год он рассказывает
студентам о японских хокку, о фотографии, об озна­
чающих и означаемых, о Паскалевой философии
развлечения, об официантах в кафе, о халатах и рас­
пределении мест в аудитории — обо всем, кроме
романа. И так почти три года подряд. Конечно, он
понимает, что этот курс — лишь способ оттянуть
время, прежде чем он сядет за настоящий литера­
турный опус и воздаст должное самому утонченному
из романистов, который в нем дремлет, но, по обще­
му мнению, уже начал пробуждаться во «Фрагментах

* Особая привязанность Марселя Пруста к матери отражена,

в частности, в романах цикла «В поисках утраченного вре­
мени». Здесь и далее примеч. пер.

9
любовной речи» — этой новой библии для тех, кому
нет двадцати пяти. Из Сент-Бёва в Прусты — наста­
ло время переродиться и занять причитающееся
ему место в писательском пантеоне. Мама умерла:
круг, начатый «Нулевой степенью письма», замкнул­
ся. Час пробил.
Политика — ну да, будет видно. После поездки
в Китай ярым маоистом его не назовешь. Да и не
этого от него ждут.
Шатобриан, Ларошфуко, Брехт, Расин, РобТрийе,
Мишле, Мама (для него — с большой буквы). Золо­
то, а не ребенок.
Я вот думаю: был ли квартал уже тогда усеян ма­
газинами «Бывалый турист»?
Через четверть часа он будет мертв.
Уверен, что на рю де Блан-Манто кормили на со­
весть. Мне представляется, что по части еды там
у всех губа не дура. В «Мифологиях» Ролан Барт раз­
бирает современные мифы, созданные буржуазией
для самовозвеличивания: благодаря этой книге он
стал по-настоящему знаменит; то есть, в некотором
смысле, буржуазия и его вознесла. Правда, это мелкая
буржуазия. Солидный буржуа, вздумавший служить
народу,—это особый случай, достойный анализа; сто­
ит написать статью. Вечером? Можно и прямо сейчас.
Хотя нет, сначала надо разложить диапозитивы.
Ролан Барт ускоряет шаг, но совершенно не вос­
принимает внешний мир; а ведь он прирожденный
наблюдатель, его дело — наблюдать и анализиро­
вать, и всю жизнь он занят тем, что гоняется за все­
возможными знаками. Он практически не замеча­
ет ни деревьев, ни тротуаров, ни витрин, ни машин
на бульваре Сен-Жермен, который знает, как свои

ю
пять пальцев. Здесь не Япония. Он больше не чув­
ствует покалывающего холода. И едва слышит улич­
ный гул. Чем не аллегория: пещера наоборот* —
мир идей, в котором он себя запер, затуманивает
восприятие мира чувственного. Вокруг себя он ви­
дит лишь тени.
Причины, о которых я упомянул, объясняя тре­
воги Ролана Барта, подтверждены Историей, но мне
хочется рассказать вам, что же произошло в дей­
ствительности. Да, в этот день его мысли витают
где-то далеко, однако дело тут не только в смерти
матери, в неспособности написать роман или даже
во все более очевидном и, как он сам полагает, не­
обратимом охлаждении к юношам. Я не говорю,
что он об этом не думает,—характер его маниакаль­
ных неврозов мне предельно ясен. Но сегодня есть
кое-что еще. Заметив отсутствующий взгляд чело­
века, погруженного в свои мысли, внимательный
прохожий узнал бы признаки того состояния, ко­
торое, как казалось Барту, к нему уже не вернется:
он крайне возбужден. Тут вам не только мать, юно­
ши или роман-фантом. Тут еще и libido sdendi, жаж­
да знания, а с ней — вновь наметившаяся и дорогая
сердцу тщеславца перспектива совершить перево­
рот в человеческом сознании и, быть может, изме­
нить мир. Уж не мнит ли себя Барт Эйнштейном,
вынашивающим знаменитую теорию, пока пере­
ходит рю дез Эколь? Очевидно одно: он невнима­
телен. До рабочего кабинета остается несколько

* Имеется в виду предложенный Платоном образ пещеры как

чувственного — иллюзорного — мира, которому противо­
поставлен истинный мир идей.

11
десятков метров, когда его сбивает грузовик-полу­
торка. Глухой стук, характерный и страшный, —
удар тела о листовое железо, и вот оно катится по
мостовой, как тряпичная кукла. Прохожие вздраги­
вают. Но откуда им было знать тогда, среди бела дня,
25 февраля 1980 года, что именно произошло у них
на глазах, если мир не ведает этого до сих пор?

2.

Семиология — штука очень странная. Фердинанд де

Соссюр, отец лингвистики, первым ухватил ее суть.
В своем «Курсе общей лингвистики» он предлагает
«представить себе науку, изучающую жизнь знаков
в рамках жизни общества»*. Всего-то навсего. И вме­
сто подсказки добавляет для тех, кто уже готов дерз­
нуть: «Такая наука явилась бы частью социальной
психологии, а следовательно, и общей психологии;
мы назвали бы ее семиологией (от греч. sêmeîon —
знак). Она должна открыть нам, что такое знаки
и какими законами они управляются. Поскольку
она еще не существует, нельзя сказать, чем она бу­
дет; но она имеет право на существование, а ее ме­
сто определено заранее. Лингвистика — только
часть этой общей науки: законы, которые откро­
ет семиология, будут применимы и к лингвистике,
и эта последняя, таким образом, окажется отнесен­
ной к вполне определенной области в совокупно­
сти явлений человеческой жизни». Как бы я хотел,

* Цит. по: Соссюр Ф. де. Курс общей лингвистики / Под ред.

Ш. Балли и А. Сеше. Перевод А. Сухотина.

12
чтобы Фабрис Лукини* перечитал для нас этот фраг­
мент, выделяя слова, как он это умеет, чтобы весь
мир воспринял если не смысл, то хотя бы их кра­
соту. Гениальное наитие, практически недоступное
пониманию современников (курс был прочитан
в 1906 году), спустя целый век не утратило грандиоз­
ности и не стало яснее. Многие семиологи с тех пор
попытались предложить более прозрачные и при
этом более подробные определения, но начали про­
тиворечить друг другу (порой сами того не осозна­
вая), все запутали и в итоге лишь расширили (да
и то незначительно) свод знаковых систем, не отно­
сящихся к языку: правила дорожного движения,
международный морской кодекс, нумерация авто­
бусов, нумерация комнат в отеле дополнили систе­
му воинских званий, азбуку жестов у глухонемых...
да, в общем-то, и все.
Небогато, учитывая изначальный замах.
Если так посмотреть, то семиология, — которая
не просто расширяет сферу лингвистики, — сведет­
ся к изучению грубых протоязыков, гораздо менее
сложных и отсюда более ограниченных, с чем их
ни сравни.
Но вообще-то — нет.
Не случайно Умберто Эко, этот болонский муд­
рец, один из последних семиологов, живущих на
этом свете**, так часто обращается к великим откры­
тиям, поворотным в истории человечества: колесо,

Фабрис Лукини (Fabrice Luchine, p. 1951) — французский

актер театра и кино. В середине 2000-х гг. он записал аудио-
книгу «Фрагменты любовной речи» Барта.
Роман написан в 2015 г. Умберто Эко скончался в 2016 г.

13
ложка, книга—все это для него совершенный инст­
рументарий, дающий небывалые возможности. В са­
мом деле, есть основания считать семиологию фун­
даментальным изобретением человечества и одним
из мощнейших инструментов, созданных челове­
ком, но это как огонь или атом: поначалу не всегда
понятно, зачем это нужно и что с этим делать.

3.

А ведь через четверть часа он был еще жив. Ролан

Барт лежит там, где проходит водосточный желоб,
неподвижно, только свистящий хрип вырывается
из легких, и пока его разум погружается в бессозна­
ние в вихре хокку, расиновских александрийских
строф и Паскалевых афоризмов, он слышит—и это,
быть может, последнее, что уловит слух, мелькает
у него мысль (мелькает, определенно)—крики пере­
пуганного мужика: «Он сам бр-росился! Сам бр-ро-
сился!» Что это за акцент? Вокруг него прохожие —
вышли из ступора, столпились, наклоняются над его
почти трупом, спорят, прикидывают, оценивают:
— Надо вызвать «скорую»!
— А толк)/? Он уже того.
— Он сам бр-росился, вы свидетели!
— Как его шмякнуло.
— Бедняга.
— Нужно найти телефонную будку. У кого есть
монетки?
— Я даже затор-рмозить не успел!
— Не трогайте его, надо дождаться «скорой».
— Отойдите! Я врач.
14
 — Не переворачивайте его.
— Я врач. Он еще жив.
— Надо сообщить родным.
— Бедняга.
— Я его знаю!
— Самоубийца?
— Надо бы выяснить его группу крови.
— Это мой клиент. Каждое утро заходит опро­
кинуть маленькую.
— Больше не придет.
— Он пьян?
— Спиртным несет.
— Стаканчик белого за стойкой, каждое утро,
год за годом.
— Группу крови это нам не проясняет.
— Он пер-реходил и не смотр-рел!
— Водитель не должен терять контроль над тран­
спортным средством, что бы ни случилось, здесь
такой закон.
— Ничего, старик, лишь бы страховка была нор­
мальная.
— Зато потом страховая три шкуры сдерет.
— Не трогайте его!
— Я врач!
— Я тоже.
— Тогда помогите ему. А я — за «скорой».
— Мне гр-руз надо р-развезти...
В большинстве языков мира «р» — апикально-
альвеолярный звук, так называемое раскатистое «р»,
в отличие от французского, в котором «р» вот уже
лет триста—дорсально-велярное. Нет раскатисто­
го «р» ни в немецком, ни в английском. Ни в италь­
янском, ни в испанском. Может, португальский?
15
Да, слегка гортанный, но произношение у мужика
не назальное и недостаточно певучее, можно ска­
зать — монотонное, так что даже модуляции страха
едва уловимы.
Как будто русский.

4.

Как же семиология, родившись из лингвистики

и чуть не оставшись недоношенным уродцем, обре­
ченным изучать самые бедные и неразвитые язы­
ки, в последний момент умудрилась превратиться
в настоящую нейтронную бомбу?
Без Барта метаморфоза не обошлась.
Вначале семиология предалась изучению нелин­
гвистических коммуникационных систем. Сам Сос-
сюр учил своих студентов: «Язык есть система зна­
ков, выражающих понятия, а следовательно, его
можно сравнивать с письменностью, с азбукой для
глухонемых, с символическими обрядами, с форма­
ми вежливости, с сигналами у военных и т. д. и т. п.
Это всего лишь наиважнейшая из этих систем». Что
правда, то правда, но при условии, что мы будем
называть знаковыми только те системы, которые
предназначены для коммуникации, эксплицитной
и интенциональной. Бюиссанс* определяет семио­
логию как «изучение способов коммзшикации, то
есть средств, которые служат для влияния на дру-

* Эрик Бюиссанс (Eric Buyssens, 1910-2000) — бельгийский

лингвист, специалист в области английского, немецкого
и французского языкознания.

16
гих с условием, что те, на кого влияние оказывает­
ся, эти средства признают».
Барт гениален, потому что не ограничился ком­
муникационными системами и расширил поле ис­
следования до систем значений. Вкусив измы язы­
ка, довольно быстро утрачиваешь интерес к прочим
языковым формам: лингвиста, увлекшегося изуче­
нием системы дорожных знаков или военных уста­
вов, можно сравнить с шахматистом или игроком
в покер, пристрастившимся к тароку и рами*. Как
сказал бы Умберто Эко: язык — самое то для ком­
муникации, лучше не придумаешь. Между тем язык
не может выразить все. Говорит также тело, говорят
предметы, история говорит, судьбы частные и со­
бирательные, жизнь и смерть беспрестанно гово­
рят с нами тысячью разных способов. Человек —
интерпретирующий механизм, и при малой толике
воображения он всюду видит знаки: будь то цвет
пальто жены, царапина на двери автомобиля, гаст­
рономические предпочтения соседей по площадке,
месячные показатели безработицы во Франции, ба­
нановый вкус божоле нуво (это всегда либо банан,
либо, реже, малина. Отчего так? Неизвестно, но
объяснение должно быть, и непременно семиологи-
ческое), гордая поступь и прямая стать чернокожей
женщины, которая перед его носом мерит шагом

* Тарок — старинная карточная игра, популярная в Европе

с XV в. Для нее требуется специальная колода, в которой
собраны традиционные карты и карты Таро; рами — кар­
точная игра, участникам которой необходимо как можно
быстрее избавиться от карт, составляя из них различные
комбинации.

17
переходы метро, привычка соседа по кабинету не
застегивать две верхние пуговицы рубашки, ритуаль­
ные танцы футболиста, радующегося голу, стоны
его подружки, сообщающей тем самым, что у нее
оргазм, дизайн скандинавской мебели, логотип ге­
нерального спонсора теннисного турнира, музыка
на титрах фильма, архитектура, живопись, кухня,
мода, реклама, оформление интерьера, западный
образ женщины и мужчины, любви и смерти, неба
и земли... Знаки у Барта перестали быть сигналами:
они стали признаками. Огромная разница. Они по­
всюду. Теперь семиология готова завоевать этот
необъятный мир.

5.

Комиссар Байяр прибыл в отделение интенсивной

терапии госпиталя Питье-Сальпетриер, где ему со­
общили номер палаты Ролана Барта. В деле, которое
у него на руках, следующая информация: мужчина
шестидесяти четырех лет, сбит легким грузовиком,
обслуживающим прачечные, на рю дез Эколь, в по­
недельник днем, на пешеходном переходе. Водитель
грузовика — некто Иван Деляхов, болгарин, в его
крови найдена небольшая доза алкоголя, в преде­
лах нормы: 0,6, ниже разрешенных 0,8. Он признал,
что должен был доставить рубашки и опаздывал.
Правда, заявил, что ехал со скоростью, не превышав­
шей 60 км/ч. Пострадавший был без сознания, и ко­
гда прибыла «скорая», при нем не нашлось доку­
ментов, однако его опознал коллега, некий Мишель
Фуко, профессор Коллеж де Франс и писатель. Вы-
18
ленилось, что это Ролан Барт, также профессор Кол­
леж де Франс и писатель.
Нет пока в этом деле ничего такого, что требо­
вало бы срочной отправки следователя, и тем более
комиссара Управления безопасности. Появление
Жака Байяра объясняет, в сущности, всего одна де­
таль: 25 февраля 1980 года Ролан Барт попал под
машину, возвращаясь после обеда с Франсуа Мит­
тераном на рю де Блан-Манто.
Никакой связи между обедом и несчастным слу­
чаем априори нет, как и между кандидатом от социа­
листов на президентских выборах, которые должны
пройти в следующем году, и водителем-болгарином,
нанятым прачечной компанией, но на то оно и Управ­
ление безопасности, чтобы обеспечивать безопас­
ность, особенно сейчас, в преддверии избирательной
кампании, и выяснять все о том, что связано с Фран­
суа Миттераном. Хотя, судя по настроениям, Ми­
шель Рокар* намного популярнее (опрос «Софр»**,
январь 1980-го: «Кто лучший кандидат от социалис­
тов?» Миттеран—20%, Рокар — 55%); правда, наверху
явно считают, что перейти Рубикон он не решится:
социалисты чтут порядок, а Миттеран переизбрал-
ся на место главы партии. Шесть лет назад он уже
собрал 49,19% голосов против 50,81%, доставшихся

* Мишель Луи Леон Рокар (Michel Louis Léon Rocard, 1930-

2016) — французский политик-социалист; премьер-ми­
нистр Франции в 1988-1991 гг.
** «Sofres» — компания, с 1963 г. занимавшаяся проведением
опросов общественного мнения. Впоследствии перерос­
ла в крупнейшую французскую компанию социальных
и маркетинговых исследований под брендом TNS.

19
Жискару, и это наименьший разрыв, зафиксирован­
ный на президентских выборах после введения все­
общего прямого голосования. В общем, есть риск, что
впервые в истории Пятой республики президента
выберут от левых, вот почему управление поспеши­
ло направить следователя. Перед Жаком Байяром
изначально стоит задача — выяснить, не перепил
ли Барт у Миттерана и не участвовал ли, часом, в са­
домазохистской оргии с собаками. В последние
годы скандалы редко касались лидера социали­
стов — он как будто осторожничал. Мнимое по­
хищение в саду Парижской обсерватории* было
забыто. Что до перехода к Виши и полученной фран-
циски**, на этом — табу. Нужно что-то новенькое.
Жаку Байяру официально поручено проверить об­
стоятельства происшествия, но он-то прекрасно
знает, чего от него ждут: надо разведать, нет ли воз­
можности подмочить репутацию кандидата социа­
листов — покопаться и, если получится, очернить.
Подходя к палате, Жак Байяр видит в коридоре
очередь в несколько метров. Все хотят навестить
пострадавшего. Хорошо одетые старики, плохо оде-

* Имеется в виду покушение на Франсуа Миттерана, слу­

чившееся в ночь с 15 на 16 октября 1959 г. Предполага­
лось, что оно было организовано противниками идеи
независимости Алжира, однако в ходе расследования
Миттеран был обвинен в инсценировке нападения, что
отразилось на его политической карьере.
** Имеется в виду учрежденный маршалом Петеном, гла­
вой правительства Виши, орден Франциски, небольшой
нагрудный знак в виде франциски — боевого топора
франков.

20
тые юнцы, плохо одетые старики, хорошо одетые
юнцы, вид разномастный, патлатые и стриженые,
какие-то магрибские типажи, мужчин больше, чем
женщин. Ждут очереди и о чем-то спорят, громко
говорят, ссорятся, другие читают или курят. Байяр
еще не успел понять, насколько Барт знаменит, и, ве­
роятно, задается вопросом, из-за чего такой хипеж.
Пользуясь своим положением, он огибает очередь
и, бросив на ходу: «Полиция», попадает в палату.
Сразу же отмечает: необычно высокая кровать,
трубка вставлена в горло, гематомы на лице, груст­
ный взгляд. В помещении еще четверо: младший
брат, издатель, ученик и эдакий молодой арабский
принц, весь лощеный. Принц — это Юсеф, общий
друг мэтра и ученика, Жана-Луи, которого мэтр счи­
тает самым блестящим своим студентом — во вся­
ком случае, питает к нему самые нежные чувства.
Жан-Луи и Юсеф живут в одной квартире в трина­
дцатом округе, где устраивают вечеринки, озаря­
ющие жизнь Барта радужным светом. Кого там толь­
ко нет — студенты, актрисы, разные знаменитости,
часто Андре Тешине, иногда Изабель Аджани и по­
стоянно — толпа молодых интеллектуалов. Комис­
сара Байяра эти подробности пока что не волнуют,
его дело — выявить обстоятельства происшествия.
В госпитале Барт очнулся. «Глупо! Как глупо!» — по­
вторял он сбежавшимся близким. Несмотря на мно­
жество ушибов и несколько сломанных ребер, его
состояние большой тревоги не вызывало. Но у Бар­
та, по словам его брата, есть ахиллесова пята: легкие.
В юности он подхватил туберкулез, а еще любит
дымить сигарой. Отсюда—хронические проблемы
21
с дыханием, сказавшиеся и в эту ночь: он задыхает­
ся, его приходится интубировать. Когда появляет­
ся Байяр, Барт в сознании, но не может говорить.
Байяр осторожно обращается к пострадавшему.
Он хочет задать несколько вопросов, в ответ доста­
точно будет кивать — да или нет. Барт смотрит на
комиссара глазами грустного спаниеля. И едва за­
метно кивает.
«Когда вас сбило транспортное средство, вы воз­
вращались к себе на службу, верно?» Барт кивает —
да. «Машина ехала с большой скоростью?» Барт
медленно наклоняет голову сначала в одну, потом
в другую сторону, и Байяр понимает, что ответа не
будет. «Вы рассеянный человек?» Да. «Ваша невни­
мательность была как-то связана с обедом, на кото­
ром вы побывали?» Нет. «С подготовкой к лекции?»
Пауза. Да. «За обедом вы встречались с Франсуа Мит­
тераном?» Да. «Было ли во время встречи что-нибудь
особенное или необычное?» Пауза. Нет. «Вы пили
алкоголь?» Да. «Много?» Нет. «Бокал?» Да. «Два?» Да.
«Три?» Пауза. Да. «Четыре?» Нет. «Были ли у вас с со­
бой какие-либо документы, когда случилось проис­
шествие?» Да. Пауза. «Вы уверены?» Да. «Когда за вами
приехали, документов при вас не нашлось. Могли
вы забыть их дома или еще где-нибудь?» Более дол­
гая пауза. Внезапно взгляд Барта словно вновь заго­
рается. Он качает головой — нет. «Не помните ли вы
манипуляций, которые, возможно, производили
с вами, пока вы были на земле, до приезда „скорой"?»
Барт как будто не понимает вопроса или не слуша­
ет. Показывает—нет. «Нет—вы не помните?» Снова
пауза, но на этот раз Байяр, кажется, сумел расшиф­
ровать выражение лица: недоверие. Барт показы-
22
вает «нет». «Были ли в вашем бумажнике деньги?»
Барт неподвижно смотрит на собеседника. «Месье
Барт, вы меня слышите? Были ли у вас деньги?» Нет.
«Ценные вещи?» Ответа нет. Взгляд настолько непод­
вижный, что если бы не странный огонек в глубине
зрачков, можно было бы подумать, что Барт мертв.
«Месье Барт? Были ли у вас при себе ценности? Мо­
гли ли у вас что-нибудь украсть?» Тишину в палате
нарушает только хриплое дыхание Барта через труб­
ку. Еще несколько долгих секунд. Барт медленно по­
казывает — нет; потом отворачивается.

6.

Что-то здесь не так, —думает комиссар Байяр, выхо­

дя из госпиталя; похоже, видевшееся ему рутинным
расследование на поверку окажется не таким уж
формальным; исчезновение документов — любо­
пытная загадка для банального, казалось бы, про­
исшествия; надо разобраться что к чему, придется
допросить больше народу, чем он поначалу предпо­
лагал; поиски стоит вести от рю дез Эколь — там,
где Коллеж де Франс (о существовании этого учреж­
дения он раньше не подозревал и не совсем понял,
что там такое); начнет он с Фуко, «профессора, специа­
листа в области истории философских систем» (sic);
потом надо будет опросить толпу косматых студен­
тов, плюс — свидетелей происшествия, плюс—дру­
зей жертвы. Он одновременно озадачен и раздоса­
дован навалившейся работой. Но точно знает, как
понимать увиденное в госпитальной палате. В гла­
зах Барта был страх.

23
 Комиссар Байяр погружен в свои мысли и не за­
мечает черньш «Ситроен DS»*, припаркованный на
другой стороне бульвара. Он садится в свой казен­
ный «Пежо 504» и едет в сторону Коллеж де Франс.

7.

В вестибюле вывешен перечень курсов, которые

здесь читают: «Ядерный магнетизм», «Нейропсихоло­
гия развития», «Социография Юго-Восточной Азии»,
«Христианство и гностицизм на Востоке в доислам­
ский период»... Немного растерявшись, комиссар
идет в преподавательскую и спрашивает, как найти
Мишеля Фуко. Ему отвечают, что он сейчас на лекции.
В аудитории народу битком. Байяру даже не про­
тиснуться внутрь. При попытке пробиться вперед
его рикошетит от плотной стены возмущенных слу­
шателей. Какой-то снисходительный студент ше­
потом объясняет ему, как тут принято: хочешь сесть
в зале — приходи за два часа до начала. Если мест
нет, довольствуйся аудиторией напротив: там идет
радиотрансляция. Фуко не видно, но хотя бы слыш­
но. Байяр направляется в аудиторию В, которая тоже
заполнена, но места все же есть. Толпа самая пест­
рая: молодые и старики, хиппи, яппи, панки, готы,
англичане в твидовых жилетах, итальянки с де-

Легендарный автомобиль бизнес-класса, выпускавшийся

в 1955-1975 гг. и известный как «богиня» — от француз­
ского слова «déesse», именно так читается буквенное обозна­
чение модели DS. О том, как он в реальности связан с Рола-
ном Бартом, читайте далее.

24
кольте, иранки в чадрах, старушки с собачками. Он
садится рядом с двумя близнецами — парнями в ко­
стюмах астронавтов (разве что без шлемов). Атмосфе­
ра рабочая, народ строчит конспекты и сосредото­
ченно слушает. Время от времени раздается кашель:
как в театре, только на сцене никого. Голос из дина­
миков звучит гундосо — напоминает манеру соро­
ковых: не Шабан-Дельмас*, конечно, но, скажем так,
нечто среднее между Жаном Маре и Жаном Пуаре**,
и тембром повыше.
«Проблема, о которой я хотел бы поговорить, —
вещает голос, — такова: в чем в контексте понятия
спасения — то есть в контексте понятия озарения
или понятия искупления, обретенного людьми при
первом крещении, — в чем может быть смысл по­
вторяющегося покаяния или даже повторяющего­
ся греха?»
Очень умно: что-что, а это Байяр чует. Он пытает­
ся уловить, о чем речь, напрягается, но в этот момент
Фуко как назло произносит: «Таким образом инди­
вид, стремящийся к истине и проникнутый к ней
любовью, в собственной речи выражает истину, ко­
торая есть не что иное, как проявление в нем самом
истинного присутствия Бога, изрекающего только
истину, ибо сам он никогда не лжет, он правдив».

* Жак Шабан-Дельмас (Jacques Chaban-Delmas, 1915-2000) —

политик; участник Сопротивления и близкий соратник
Шарля де Голля; возглавлял парламентскую группу «соци­
альных республиканцев»; во время президентства Жоржа
Помпиду был премьер-министром Франции (1969-1972).
* Жан Гюстав Пуаре (Jean Gustave Poiré, 1926-1992) — фран­
цузский актер, режиссер театра и кино, драматург.

25
 Если бы Фуко в тот день говорил о тюрьмах, о сис­
теме контроля, об археологии, о биовласти или ге­
неалогии — кто знает... Но голос беспощадно ведет
свою линию: «Даже если некоторые философы и шко­
лы космологии допускают, что мир и правда может
вращаться в том или ином направлении, то в жиз­
ни индивида время однонаправленно». Байяр слуша­
ет, не вникая, его убаюкивает дидактичное и при этом
хорошо поставленное звучание, можно сказать —
мелодичное, выстроенное на мастерском владении
ритмом, паузами и акцентами.
Интересно, этот тип зарабатывает больше, чем
он?
«Между системой, в которой закон распростра­
нен на действия и соотносится с субъектом волеизъ­
явления, а следовательно, между бесконечной по­
вторяемостью греха, с одной стороны, и моделью
спасения и совершенства, которая распространяет­
ся на субъекты, имплицируя темпоральность и не­
обратимость, с другой, нет, как я полагаю, возмож­
ности соединения».
Да ясен перец! Байяру не сдержать безотчетной
злобы, которая заставляет его заранее ненавидеть
этот голос. Вот с кем полиции приходится конкури­
ровать, претендуя на средства налогоплательщиков.
С такими же функционерами, с одной лишь разни­
цей: он-то, комиссар, заслужил, чтобы общество воз­
наградило его за работу. А этот Коллеж де Франс —
что вообще такое? Основан Франциском I — ну да,
это он на входе прочел. И что? Эти лекции, на ко­
торые заходи кто хошь, интересны только безра­
ботным левакам, пенсионерам, блаженным и пре­
подам, дымящим трубками; какие-то невероятные
26
дисциплины, о которых он слыхом не слыхивал. Ни
дипломов, ни экзаменов. Таким, как Барт и Фуко,
платят за то, что они пудрят людям мозги. Одно Байя­
ру ясно как день: ремеслу здесь не учат. Эпистема,
дьявол ее забодай!
Голос прощается до следующей недели, Байяр
снова идет в аудиторию А и, пробравшись сквозь
встречный поток слушателей, хлынувший из двуст­
ворчатых дверей, попадает наконец в амфитеатр,
где в самом низу видит лысого очкарика в водо­
лазке, надетой под пиджак. С виду сильный, рос­
лый, волевая чуть выступающая челюсть, гордая
осанка — как у тех, кто понимает, что мир признал
их заслуги, — и совершенно гладкий череп. Байяр
подходит к кафедре: «Месье Фуко?» Лысый долговяз
собирает свои записи: типичный препод, расслабив­
шийся после лекции. Он доброжелательно пово­
рачивается к Байяру—знает, какую робость порой
приходится побеждать его почитателям, чтобы с ним
заговорить. Байяр достает удостоверение. Ему ведь
тоже хорошо известно, какое впечатление оно про­
изводит. Фуко на миг замирает, смотрит на документ,
изучает полицейского взглядом, после чего вновь
возвращается к своим записям. Произносит театраль­
но, как будто обращаясь к публике, которая начала
расходиться: «Я против, чтобы власти устанавлива­
ли мою личность». Байяр делает вид, что не слышал:
«Это по поводу несчастного случая».
Лысый долговяз запихивает записи в портфель
и молча спускается с кафедры. Байяр бежит за ним:
«Месье Фуко, вы куда? Я должен задать вам несколь­
ко вопросов!» Фуко широкими шагами взбирается
по ступеням амфитеатра. Отвечает, не оглядываясь,

27
в сторону, чтобы донеслось до ушей еще оставших­
ся слушателей: «Я против, чтобы власти ограничива­
ли мою свободу передвижения!» В зале смех. Байяр
хватает его за руку: «Я только хочу узнать вашу вер­
сию событий». Фуко встает на месте и молчит. Все его
тело напряглось. Он смотрит на руку, схватившую
его за локоть, как если бы речь шла о самом возму­
тительном покушении на права человека со времен
геноцида в Камбодже. Байяр не отпускает. Вокруг—
перешептывание. Проходит не меньше минуты,
Фуко соглашается говорить: «Моя версия — его уби­
ли». Байяр не уверен, правильно ли он понял:
— Убили? Кого?
— Моего друга Ролана.
— Но он не умер!
— Он уже мертв.
Фуко изучает собеседника напряженным бли­
зоруким взглядом из-под очков и медленно, почти
по слогам, выговаривает, точно формулируя вывод
из длинного рассуждения, тайная логика которого
известна ему одному:
— Ролан Барт мертв.
— Но кто его убил?
— Система, разумеется!
Слово «система» подтверждает худшие опасения
полицейского: он понимает, что нарвался на лева­
ков. Ему по опыту известно, что у них одно на язы­
ке: прогнившее общество, классовая борьба, «сис­
тема». Байяр с интересом ждет, что будет дальше.
Фуко великодушно соглашается его просветить:
— Над Роланом жестоко насмехались в послед­
ние годы. У него была парадоксальная способность
28
видеть истинную суть вещей, обнаруживать в них
необычайную новизну, и поэтому его ругали за спе­
цифический язык, выставляли в гротескном, паро­
дийном, карикатурном, сатирическом свете...
— Вам известны его враги?
— Конечно! С тех пор как он в Коллеж де Франс...
это я его привел... завистников стало вдвое боль­
ше. Кругом одни враги: реакционеры, обыватели,
фашисты, сталинисты, а главное — все эти старпе­
ры, замшелые критиканы, которые так и не прости­
ли ему...
— Чего не простили?
— Что он посмел думать! Посмел усомниться
в их старперских буржуазных методах, высветил их
вонючие нормативные принципы, показал их истин­
ное лицо старой проститутки, уродливое в своей
глупости и беспринципности!
— Но кто конкретно?
— Нужны имена? Вы что, смеетесь? Все эти Пи-
кары, Поммье, Рамбо, Бюрнье! Будь их воля, они
бы своими руками всадили в него дюжину пуль во
дворе Сорбонны у статуи Виктора Гюго!
Фуко резко срывается с места и, поскольку Бай­
яр этого не ожидал, сразу оказывается на несколь­
ко метров впереди. Он выходит из аудитории, идет
по лестнице, комиссар спешит следом, не отстает,
их подошвы гулко шлепают по каменным ступе­
ням, Байяр окликает:
— Месье Фуко, кто все эти люди?
Фуко, не оборачиваясь:
— Псы, шакалы, дураки набитые, ослы, ничто­
жества, но главное, главное, главное!., раболепные
29
слуги существующего порядка, старорежимные бу­
магомаратели, сутенеры мертвой идеи, которые сво­
им похабным зубоскальством норовят передать нам
неизбывный запах трупа.
Байяр, повиснув на перилах:
— Какого трупа?
Фуко, перешагивая через ступеньки:
— Мертвой идеи!
И разражается сардоническим хохотом. Байяр
шарит по карманам плаща, ищет ручку и, пытаясь
не сбавлять темп, просит:
— А можно Рамбо* по буквам?

8.

Комиссар заходит в книжньш магазин, хочет купить

книг, но дело это непривычное, и ему никак не со­
риентироваться среди стеллажей. Работ Реймона Пи-
кара не найти. Похоже, продавец более или менее
в теме: он на ходу сообщает, что Реймон Пикар умер, —
Фуко сообщить об этом не соизволил, — но можно
заказать его «Новую критику, или Новый обман»**.

Во французских фамилиях, оканчивающихся на звук [о],

возможны различия в написании окончания, в данном
случае — Rambaud.
Реймон Пикар (Raymond Picard, 1917-1975) —литератор,
почетный профессор Сорбонны, специалист по творче­
ству Расина. «Новая критика, или Новый обман» — рабо­
та , в которой он выступает непримиримым противником
«новой критики», — ответ на книгу Ролана Барта «О Раси­
не», оперирующей формальными методами структурно­
го анализа.

30
Зато есть «Хватит декодировать!» Рене Поммье*,
ученика Реймона Пикара, ополчившегося против
структуралистской критики (так продавец умудря­
ется втюхать Байяру неходовое издание, от кото­
рого, впрочем, мало толку), но еще лучше — «Ро-
лан-бартский для начинающих» Рамбо и Бюрнье**.
Довольно тонкая книжка в зеленой обложке с фо­
тографией сурового Барта в овальной рамке, на
оранжевом фоне. Из рамки вылезает нарисован­
ный человечек в стиле Крамба*** и произносит
«хи-хи!»: вид ехидный, рот до ушей, прикрыт ла­
дошкой. Кстати, проверил: оказалось, это дейст­
вительно Крамб. Но Байяру ни о чем не говорит
название «Приключения кота Фрица»**** — муль-
тика в духе шестьдесят восьмого, где вместо нег­
ров на саксофонах наяривают вороны, а главный

* Рене Поммье (René Pommier, p. 1933)—литератор, про­

фессор Сорбонны, активно критиковавший Барта в сво­
их публикациях. Книга «Хватит декодировать!» («Assez
décodé!») была отмечена премией Французской акаде­
мии за лучшую критическую работу.
** Мишель-Антуан Бюрнье (Michel-Antoine Burnier, 1942-
2013)—известный французский журналист и литератор;
Патрик Рамбо (Patrick Rambaud, p. 1946) — французский
писатель, лауреат Гонкуровской премии и премии Фран­
цузской академии за лучший роман; с 2008 г. — член Гон­
куровской академии.
*** Роберт Деннис Крамб (Robert Dennis Crumb, p. 1943)—ху­
дожник-карикатурист американского происхождения,
автор популярных комиксов, в том числе широко изве­
стной серии о приключениях кота Фрица.
*** Мультфильм, созданный по мотивам комиксов Роберта
Крамба.

31
герой — кот в водолазке, он курит косяки и траха­
ет все, что движется, прямо в «кадиллаке» (привет
Керуаку), на фоне уличных стычек и горящих му­
сорных баков. Впрочем, прославился Крамб мане­
рой изображения женщин — плечистых, как груз­
чики, с мощными ляжками, снарядами-сиськами
и задами, как у племенных кобылиц. Байяр мало
знаком с эстетикой комиксов, для него картинка
ни с чем не связывается. Однако книгу он покупа­
ет — и Поммье в придачу. Пикара не заказывает,
поскольку мертвые авторы на этом этапе расследо­
вания его не интересуют.
Комиссар усаживается в кафе, берет кружку пива,
закуривает «Житан»* и открывает «Ролан-бартский
для начинающих». (В каком кафе? Согласитесь, что­
бы передать атмосферу, важны детали. Могу предста­
вить его в баре «Ле Сорбон» напротив «Ле Шампо»,
тесного зальчика, где крутят авторское кино, в кон­
це рю дез Эколь, но если честно, мне без разницы,
посадите его куда хотите.) Он читает:
Р. Б. (что наролан-бартском означает «язык Ролана
Барта») в своей архаичной форме возник двадцать пять
лет назад, с выходом книги, получившей название «Нуле­
вая степень письма». С тех пор он постепенно обособился
от французского, дериватом которого отчасти являет­
ся, и утвердился как самостоятельный язык с собствен­
ными грамматикой и словарным составом.
Байяр смолит сигарету, потягивает пиво, листа­
ет. В баре слышно, как официант объясняет посе-

* «Gitanes» — популярная марка сигарет, выпускается

с 1910 г.

32
тителю, почему Франция погрязнет в гражданской
войне, если выберут Миттерана.
Урок первый: из разговорной речи.
1 — Как ты себя обозначаешь?
Французский: Как вас зовут?
2 — Я обозначаю себя Л
Франиузский: Меня зовут Уильям.
Байяр замечает сатирический тон и понимает,
что в принципе хорошо бы поймать общую волну
с авторами этой пародии, но что-то его насторажи­
вает. Почему на Р. Б. «Уильям» — это «Л.»? Неясно.
Долбаные мудрилы.
Официант — посетителю: «Когда к власти при­
дут коммунисты, все толстосумы выведут свои баб­
ки из Франции и разместят где-нибудь еще — там,
где не надо платить налоги и есть гарантия, что не
отберут!»
Рамбо и Бюрнье:
3 — Какого рода стипуляция в твоем случае ограни­
чивает, охватывает, организует, упорядочивает праг­
матическое, вуалируя твою экзистенцию и/или поль­
зуясь ею?
Французский: Кто вы по профессии?
4 — (Я) выталкиваю миниатюрные коды.
Французский: Я машинистка.
Забавно, ничего не скажешь, — усмехается он
про себя, но подсознательно чувствует, что по от­
ношению к нему тут имеет место вербальный сно­
бизм, и его это бесит. Хотя он прекрасно знает,
что пишут такие книги не для него, а для всяких
мудрил, высоколобых паразитов, чтобы они между
собой посмеялись. Ерничать друг над другом — ах,

зз
как круто! Байяр не идиот: он, сам того не зная, уже
повторяет Бурдье*.
За стойкой продолжается ликбез: «Как только
все деньги перетекут в Швейцарию, зарплату пла­
тить станет нечем, начнется гражданская война.
И социал-коммунисты победят!» Официант преры­
вается, чтобы кого-то обслужить. Байяр продолжа­
ет читать:
5 — Мой дискурс обретает/реализует собственную
текстуальность через Р. Б. в зеркальных рефракциях
(Щ. (ре)-фракциях).
Французский: Я свободно говорю на ролан-бартском.
Главное Байяр просек: язык Ролана Барта хрен
поймешь. Но тогда зачем тратить время на чтение?
И тем более писать о Барте книгу?
в — Его «сублимация» (интеграция) в качестве мое­
го кода (•$•) представляет «третичный разрыв» редуп­
ликации влечения, моего желания.
Французский: Я тоже хотел бы выучить этот язык.
7—Не является ли Р. Б. как макрологическая систе­
ма в своем роде «охраняемой зоной», формой замкнуто­
го поля (по^ (ля)) по отношению к галльской интерпел­
ляции?
Французский: Ролан-бартский не слишком сложен для
француза?
8—Бартовский стиль «опоясывает» определенный
код, однако фиксируется в повторяемости/множествен­
ности.

* Пьер Бурдье (Pierre Bourdieu, 1930-2002) — французский

социолог, философ, изучавший проблему социальных иерар­
хий; автор теории габитуса как системы установок, форми­
рующихся в процессе социализации.

34
 Французский: Нет, он довольно прост. Но нужно по
трудиться.
Час от часу не легче. Он даже не знает, кто его
больше бесит: Барт или два эти клоуна, вздумавшие
Барта пародировать. Он откладывает книгу, давит
сигарету. Официант возвращается за стойку. Посети­
тель, держа бокал красного, спорит: «Да, но Митте­
ран остановит их на границе. Деньги конфискуют».
Официант в ответ хмурится и недовольно ворчит:
«Думаете, богатые — идиоты? Они наймут опытных
челноков. Организуют каналы, чтобы сплавить на­
личку Перейдут Альпы и Пиренеи, как Ганнибал! Как
во время войны! Если евреев можно переправить,
то капусту тем более, вам не кажется?» Похоже, посе­
тителю так не кажется, но, видимо, ответить ему не­
чего, и он просто качает головой, опустошает бокал
и просит еще. Официант, почувствовав себя на коне,
достает початую бутылку красного: «Да-да, а вы как
думали! Мне-то плевать, победят коммуняки—я сва­
лю, подамся на заработки в Женеву. Моих бабок им
не видать, еще чего, ни за что на свете, я на красных
не работаю—вы еще меня плохо знаете! Я ни на кого
не работаю! Я свободный человек! Как де Голль!..»
Байяр пытается вспомнить, кто такой Ганнибал,
и непроизвольно замечает, что на левом мизинце
официанта не хватает фаланги. Он прерывает ора­
тора и заказывает еще пива, затем открывает кни­
гу Рене Поммье, насчитывает семнадцать повторов
слова «чушь» на четырех страницах, закрывает. Офи­
циант между тем сменил тему: «Ни одно цивилизо­
ванное общество не может обойтись без смертной
казни!..» Байяр расплачивается и уходит, оставив
сдачу.

35
 Он, не глядя, минует статую Монтеня, пересека­
ет рю дез Эколь и входит в здание Сорбонны. Комис­
сар понимает, что ничего не понимает в этих глу­
постях... ну или почти ничего. Вот бы кто-нибудь
ему все растолковал — специалист, переводчик,
медиатор, наставник. Препод, в общем. В Сорбонне
он спрашивает, где находится кафедра семиологии.
Дежурная, поджав губы, отвечает, что такой здесь
нет. Во дворе он обращается к студентам в темно-
синих куртках и матросских ботинках, чтобы ему
показали, где можно поприсутствовать на лекции
по семиологии. Большинство о таком без понятия
или где-то «слышали звон». Наконец косматый не­
доросль, который дымит косяком под статуей Луи
Пастера, сообщает, что за «семой» надо ехать в Вен-
сен*. Байяр не знаток университетской среды, но ему
известно, что Венсен—левацкий факультет, киша­
щий профессиональными подзуживателями, кото­
рые не желают работать. Из любопытства он спраши­
вает юнца, почему тот сам туда не пошел. На парне
широкий свитер с воротником по горлу, черные брю­
ки, закатанные, словно он собрался за мидиями,
и высокие фиолетовые «док мартенсы»**. Он пыха-
ет косяком и отвечает: «Я был там до второго курса.
Но входил в троцкистскую группу». Объяснение ка-

* Имеется в виду отделенный в 1969 г. от Сорбонны и раз­

мещавшийся тогда в Венсене, пригороде Парижа, экспе­
риментальный центр, ставший затем университетом
Париж VIII.
** От Doc Martens (Dr. Martens) — ставшая культовой британ­
ская марка обуви в армейском стиле.

36
жется ему исчерпывающим, однако вопроситель­
ный взгляд Байяра подсказывает, что это не так, и он
добавляет: «Ну, в общем... возникли проблемы».
Байяр больше не допытывается. Он снова садит­
ся в свой 504-й и отправляется в Венсен. Остано­
вившись на светофоре, комиссар замечает черный
DS и думает: «Вот это авто... легенда!..»

9.

504-й выезжает на кольцевую возле Порт де Берси,

съезжает у Порт де Венсен, катит по бесконечно
длинной авеню де Пари, мимо военного госпиталя,
не уступает дорогу блистающему новизной синему
«Рено-Фуэго», в котором сидят японцы, огибает за­
мок, проскакивает Парк Флораль, углубляется в лес­
ную зону и паркуется перед смахивающим на барак
сооружением — вроде гигантского коллежа, какие
строили в спальных районах в семидесятые: едва
ли не худший образчик архитектуры, на который
способно человечество. Байяр помнит далекие годы
на факультете права в Ассасе* и чувствует себя не
в своей тарелке: чтобы попасть к учебньШ аудито­
риям, ему надо пробраться через настоящий базар,
наводненный африканцами, перешагивая через
отключившихся прямо на асфальте торчков; пройти
мимо пересохшего фонтана, заваленного мусором,
и вдоль обшарпанных стен, облепленных плакатами

* Университет Пантеон-Ассас, бывший факультет права Сор­

бонны.

37
и покрытых граффити, среди которых можно про­
честь: «Профессора, студенты, администрация, пер­
сонал: сдохните, суки!»; «Нет закрытию продовольст­
венного рынка»; «Нет переезду из Венсена в Ножан»;
«Нет переезду из Венсена в Марн-ла-Валле»; «Нет пе­
реезду из Венсена в Савиньи-сюр-Орж»; «Нет пере­
езду из Венсена в Сен-Дени»; «Да здравствует про­
летарская революция»; «Да здравствует иранская
революция»; «маоисты = фашисты»; «троцкисты =
сталинисты»; «Лакан = легавый»; «Бадью = нацист»;
«Альтюссер = убийца»; «Делез = пошел нахер»; «Сик-
су = трахни меня»; «Фуко = падла Хомейни»; «Барт =
прокитайский социал-предатель»; «Калликл* = эсэсо­
вец»; «Запрещено запрещать запрещать»**; «Левое
единство = в жопу»; «Заходи ко мне на хазу, почи­
таем „Капитал"!» с подписью «Балибар»***... Прово­
нявшие марихуаной студенты агрессивно напира­
ют, тоннами суют листовки: «Товарищ, ты знаешь,
что творится в Чили? А в Сальвадоре? Тебя беспоко­
ит Аргентина? А Мозамбик? Насрать на Мозамбик?
Ты хоть знаешь, где это? Рассказать о Тиморе? А еще
мы тут средства собираем на борьбу с неграмотно­
стью в Никарагуа. Купишь мне кофе?» Здесь ему

* Имеется в виду Калликл (V в. до н. э.) — древнегрече­

ский софист, поддерживавший идею естественности
господства сильных над слабыми.
** «Запрещено запрещать» — лозунг участников протест-
ных акций 1968 г. во Франции.
*** Этьен Балибар (Etienne Balibar, p. 1942) — французский
философ, специалист в области политической фило­
софии.

38
все понятнее. Он был членом «Молодой нации»*
и успел тогда начистить рыл этим грязным левакам.
Он швыряет листовки в пересохший фонтан, став­
ший помойкой.
На кафедру «проблем культуры и коммуника­
ций» Байяр попадает по наитию. Он пробегает по
списку о. д. («обязательных дисциплин»), вывешен­
ному в коридоре на пробковой доске, и в конце кон­
цов находит примерно то, что искал: «Семиология
образа», номер аудитории, расписание на неделю
и имя препода — некто Симон Херцог.

10.

«Сегодня мы поговорим о цифрах и буквах в бон-

диане. Когда вы вспоминаете Джеймса Бонда, какая
буква приходит вам в голову?» В аудитории молча­
ние, студенты думают. Кого-кого, а Джеймса Бонда
сидящий в последнем ряду Жак Байяр знает. «Как
зовут шефа Джеймса Бонда?» Байяр знает! И ловит
себя на том, что готов выкрикнуть ответ, но его
опережает целая ватага студентов, одновременно
ответивших: М. «Что за М., почему М.? Что это озна­
чает?» Пауза. Ответа нет. «М. — мужчина в возрасте,
но это женская фигура, М. как Mother, мать-корми­
лица, которая питает и оберегает, сердится, когда
Бонд бедокурит, но в конечном счете всегда к нему
снисходительна, и Бонд, выполняя задания, хочет,

* «Молодая нация» — неофашистская организация, образо­

вавшаяся в конце 1950-х гг.

39
чтобы она осталась довольна. Джеймс Бонд привык
действовать, но он не франтирер, не одиночка, не си­
рота (то есть на личном, биографическом уровне —
да, но на символическом — нет: его мать—Англия;
он не супруг отчизны, он ее любимый сын). За ним—
иерархическая система, материально-техническое
обеспечение, целая страна, которая поручает ему не­
выполнимые задания, а он, к ее большой гордости,
их выполняет (М. как метонимическое олицетво­
рение Англии, представитель королевы регулярно
напоминает, что Бонд — лучший агент Ее Величе­
ства, то есть любимый сын); и страна обеспечивает
его всеми материальными средствами для их вы­
полнения. По сути, он всегда умудряется и рыбку
съесть, и в пруд не лезть, не случайно этот образ
так популярен, это мощнейший современный миф:
Джеймс Бонд — авантюрист на госслужбе. Прин­
цип: действовать наверняка. Он обходит правила,
совершает проступки и даже правонарушения, но
его покрывают, ему все можно, его не будут ругать,
у него пресловутая,лицензия на убийство", license to
kill, право убивать, подкрепленное его номером —
вспоминаем три магические цифры: 007.
Два ноля — шифр права на убийство, и здесь мы
видим потрясающий пример проявления числовой
символики. Каким числом выразить право на убий­
ство? Десять? Двадцать? Сто? Миллион? Смерть не-
исчисляема. Она ничто, а ничто — это ноль. Но
убийство — больше, чем просто смерть, это смерть,
„причиненная" другому. Смерть, помноженная на
два: своя собственная, неизбежная, вероятность ко­
торой возрастает в силу опасной профессии (счи-

40
тается, что агенты „два ноля" долго не живут — об
этом нам часто напоминают), и чужая. Два ноля —
это право убивать и быть убитым. Что касается се­
мерки, то она явно выбрана потому, что ее тради­
ционно называют одной из самых изящных цифр,
магическим числом со своей историей и символи­
кой, но в нашем случае она отвечает двум критери­
ям: это, конечно же, нечетное число, как количест­
во роз, которое дарят женщине, и простое (простое
число делится только на единицу и само на себя) —
чтобы передать сингулярность, единственность,
индивидуальность и преодолеть впечатление заме­
нимости, безличности, обусловленное номером как
таковым. Вспомните сериал „Заключенный"*, где
главного персонажа зовут Шестой, и он с отчаяни­
ем и гневом повторяет: „Я не номер!" Джеймс Бонд
прекрасно сжился со своим номером, тем более что
этот номер принес ему неслыханные привилегии
и сделал из него аристократа (как и положено на
службе Ее Величества). 007 — антипод Шестого: он
доволен сугубо элитарной ролью, отведенной ему
обществом, и не щадит себя во имя сохранения уста­
новленного порядка, никогда не задумываясь о ха­
рактере и побудительных мотивах врага. Насколь­
ко Шестой — бунтарь, революционер, настолько
консервативен 007. Реакционер с цифрой 7 противо­
стоит здесь революционеру Шестому, а поскольку
в значении слова „реакционер" заложена апостери­
орная идея (консерваторы „реагируют" на револю­
цию и принимаются действовать ради возвращения

«The Prisoner» — британский сериал, снятый в 1967 г.

41
старого режима, то есть установленного порядка),
логично, что реакционное число следует за револю­
ционным (иначе говоря, Джеймс Бонд — не 005).
Собственно 007 и должен обеспечить возврат к по­
рядку в королевстве, нарушенному опасностью, по­
шатнувшей порядок мировой. Кстати, конец каждой
истории всегда совпадает с возвращением к „норме",
следует понимать — „к старому режиму". Умберто
Эко считает Джеймса Бонда фашистом. Но, в сущ­
ности, нам хорошо видно, что он прежде всего реак­
ционер...»
Студент тянет руку: «Но есть еще Q., который
отвечает за технические прибамбасы. Эта буква
тоже что-нибудь означает?»
Препод сориентировался мгновенно, чем не­
мало удивил Байяра:
«Q. олицетворяет отеческое начало, ведь это он
вооружает Бонда и учит, как пользоваться своими
приспособлениями. Передает ему знания. В связи
с этим его следовало бы назвать F., как Father... Но
если внимательно посмотреть сцены с участием Q.,
что вы увидите? Джеймс Бонд отвлекается, ведет
себя бесцеремонно, паясничает, не слушает (или
делает вид). А в конце Q. всегда уточняет: „Ques­
tions?"* (или как-нибудь иначе: „Все ли понятно?").
Но у Джеймса Бонда вопросов не бывает; это он
только с виду разгильдяй, а объяснение усвоил на
отлично, соображает как никто. Так что Q. — это
questions; вопросы, которых Q. требует и которые
Бонд не задает или обращает их в шутку и никогда
не спрашивает о том, чего ожидает Q.».

«Вопросы?» {апгл.)

42
 Голос подает еще один студент: «Q. по-английски
произносится как „кью", похоже на французское
queue, „очередь". Поход в магазин: мы стоим в оче­
реди, ждем, когда нас обслужат, — это пауза, развле­
кательная пауза между двумя эпизодами экшена».
Молодой препод с энтузиазмом взмахивает ру­
кой: «Именно! Удачно подмечено! Хорошая мысль!
Помните, что одной трактовкой знак не исчерпы­
вается, полисемия — бездонный колодец, из кото­
рого до нас долетает непрерывное эхо: слово неис­
черпаемо. Даже буква, если на то пошло».
Смотрит на часы. «Спасибо за внимание. В сле­
дующий вторник поговорим о том, как одевается
Джеймс Бонд. Жду вас, естественно, в смокингах,
господа. (Смешки в аудитории.) А девушек в бики­
ни а-ля Урсула Андресс. (Девушки свистят и пыта­
ются возмущаться.) До следующей недели!»
Пока студенты покидают аудиторию, Байяр под­
ходит к молодому преподу с вкрадчивой улыбкой,
которую тот не может истолковать, но в ней читает­
ся: «Ты-то мне за все и заплатишь».

11.

—Чтобы внести ясность, комиссар: я не специалист

по Барту и семиологии как таковой. У меня диплом
по современной литературе—исторический роман,
пишу диссертацию по лингвистике, о речевых актах,
и курирую практические занятия. В этом семестре
веду спецкурс по семиологии образа, а в прошлом
году отвечал за введение в семиологию. Первокурс­
ники писали по этому предмету работу; я изложил

43
им основы лингвистики, поскольку она составляет
базис семиологии, говорил о Соссюре, Якобсоне,
немного об Остине* и Сёрле**, но в основном мы
занимались Бартом: это доступнее, и потом, он ча­
сто рассматривал явления массовой культуры, кото­
рые больше привлекут студентов, чем, скажем, его
же работы по Расину или Шатобриану, ведь здесь
учатся специалисты по коммуникациям, а не по
литературе. Обращаясь к Барту, можно было часами
обсуждать гамбургеры, последнюю модель «ситрое­
на», Джеймса Бонда — в таком подходе к анализу
гораздо больше игры, но он отчасти и определяет
семиологию: это дисциплина, в которой принципы
литературной критики применяются к предметам,
не имеющим отношения к литературе.
— Он не умер.
— То есть?
—Вы сказали «можно было»—вы говорите в про­
шедшем времени, словно теперь это невозможно.
— Да нет, я не это имел в виду...
Симон Херцог и Жак Байяр идут по факультет­
скому коридору. Молодой препод одной рукой тащит
портфель, другой удерживает громоздкую кипу ксеро-

* Джон Лэнппо Остин (John Langshaw Austin, 1911-1960) —

британский философ, занимался вопросами философии
обыденного языка и теории речевого акта.
* Джон Роджерс Сёрл (John Rogers Searle, p. 1932) — амери­
канский философ, последователь Остина, в 1960-1970-е гг.
продолживший развитие теории речевых актов. В даль­
нейшем занимался вопросами философии искусствен­
ного интеллекта.

44
копий. Мотает головой, когда попавшийся навстре­
чу студент пытается всучить ему какой-то флаер;
студент обзывает его фашистом, Херцог отвечает ви­
новатой улыбкой и оправдывается перед Байяром:
— Вообще-то, даже если бы он умер, его научные
методы по-прежнему были бы применимы...
— С чего вы взяли, что он может умереть? Я не
сообщал вам, опасно ли его состояние.
— Ну, хм... подозреваю, что не каждое дорожное
происшествие поручают расследовать комиссару,
и отсюда делаю вывод, что ситуация серьезная,
а обстоятельства неясны.
— Обстоятельства довольно ясны, а состояние
пострадавшего почти не внушает опасений.
— Да? Ну что ж, я очень рад, комиссар...
— Я не говорил, что я комиссар.
— Вот как? Я решил, что Барт достаточно знаме­
нит, и поэтому прислали комиссара...
— Я о нем до вчерашнего дня не слышал.
Молодой диссертант замолкает, осекшись, Байяр
доволен. Студентка в босоножках и носках протя­
гивает ему флаер, на котором написано: «В ожида­
нии Годара, пьеса в одном действии». Он запихива­
ет флаер в карман и спрашивает Симона Херцога:
— Что вы знаете о семиологии?
— Ну, скажем—это наука, изучающая жизнь зна­
ков в рамках жизни общества...
Байяр вспоминает «Ролан-бартский для начина­
ющих». Стискивает зубы.
— А человеческим языком?
— Но... это определение де Соссюра...
— Этот Дососюр знает Барта?
45
 — О... нет, он умер, это основоположник семио­
логии.
— А, ясно.
Ни черта Байяру не ясно. Они проходят через ка­
фетерий. Заведение похоже на разграбленный склад,
здесь все пропахло сосисками, блинами и травкой.
На один из столов влез здоровый расхлябанный
тип в лиловых сапогах из кожи ящерицы. Во рту
бычок, в руке пиво, вешает что-то на уши молодня­
ку, а те рты поразевали. Своего кабинета у Симона
Херцога нет, он предлагает Байяру присесть и маши­
нально протягивает сигарету. Байяр отказывается,
достает свой «Житан» и продолжает:
— Для чего именно нужна эта... наука?
— Ну, э... чтобы понимать действительность...
У Байяра едва заметно играют желваки.
— То есть?
Молодой диссертант на мгновение задумывает­
ся. Оценивает явно ограниченную способность собе­
седника к абстрактному восприятию, корректируя
свой ответ, иначе ходить им кругами не один час.
— Вообще это просто: нас окружает масса ве­
щей, которым есть, э... практическое применение.
Понимаете?
Собеседник злобно молчит. На другом конце
зала тип в лиловых сапогах рассказывает юным
адептам, какой был хипеж в шестьдесят восьмом, —
в его изложении картина напоминает нечто сред­
нее между «Безумным Максом» и Вудстоком. Симон
Херцог старается максимально упрощать:
— Стул — чтобы сидеть, стол — чтобы за ним
есть, кабинет — чтобы работать, одежда — чтобы
не замерзнуть, et cetera. Понятно?
46
 Мертвая тишина. Поехали дальше:
— Только помимо утилитар... кроме практиче­
ской пользы, эти предметы наделены и символи­
ческим значением... как если бы у них был дар
речи: они о чем-то нам сообщают. Например, стул,
на котором вы сидите, своим фуфлыжным дизай­
ном, крашеной фанерой и ржавым каркасом со­
общает, что мы находимся в среде, где плевать на
комфорт, эстетику и нет денег. Вдобавок к этому
тошнотный букет столовских запахов и конопли
подтверждает, что мы в университетском учрежде­
нии. Точно так же ваша манера одеваться указыва­
ет на профессию: костюм выдает административ­
ного служащего, но он дешевый, а значит, зарплата
у вас невелика и/или нет желания выделяться внеш­
не, то есть в вашем деле показуха совсем или почти
не нужна. Обувь у вас сношенная, хотя приехали
вы на машине, это означает, что на работе вы не
сидите на месте, а передвигаетесь. Служащий, ко­
торый много передвигается, с большой вероятно­
стью имеет отношение к профессиональным рас­
следованиям.
—А, ясно, — отзывается Байяр. (Долгая пауза, во
время которой Симон Херцог слышит обращенный
к зачарованным слушателям рассказ типа в лило­
вых сапогах о том, как он, будучи предводителем
«Вооруженной фракции спинозистов», отметелил
«Молодых гегельянцев».) — То есть так я могу ориен­
тироваться: при входе есть табличка «Университет
Венсен-Париж 8». А еще на удостоверении с трико­
лором, которое я вам показал, когда подошел после
лекции, большими буквами написано «ПОЛИЦИЯ»,
но я все равно не понимаю, к чему вы клоните.
47
 Симон Херцог начинает покрываться испари­
ной. Разговор будит болезненные воспоминания
об устных экзаменах. Не паниковать, сосредоточить­
ся, не зацикливаться на секундах, отсчитываемых
в тишине, не обращать внимания на притворно-
благодушный вид садиста-экзаменатора, который
тихо кайфует от формального превосходства, видя,
как кто-то мучается из-за него, ведь и ему в про­
шлом пришлось помучиться. Молодой диссертант
начинает быстро соображать, внимательно разгля­
дывает сидящего перед ним субъекта, обдумывает
ответ последовательно, шаг за шагом, как учили,
и, когда чувствует, что готов, выжидает еще пару
секунд, а затем выдает:
— Вы участвовали в Алжирской войне, дважды
были женаты, со второй женой вместе не живете,
у вас есть дочь, которой лет двадцать, не меньше,
отношения у вас плохие, на последних президент­
ских выборах в обоих турах вы голосовали за Жи­
скара и снова проголосуете через год, вы потеряли
напарника, находясь при исполнении, и, возможно,
это случилось по вашей вине, по крайней мере, вы
вините себя, или это бередит вам душу, но началь­
ство сочло, что вашей личной ответственности
здесь нет. Вы ходили в кино смотреть последнего
Джеймса Бонда, но вам больше нравится старый
добрый Мегре по телику или фильмы с Лино Вен-
турой.
Долгая-долгая пауза. На другом конце зала ново­
явленный Спиноза под одобрительное улюлюканье
рассказывает, как вместе со своей бандой разогнал
группу «Розовый Фурье». Байяр чуть слышно шепчет:
48
 — Как вы это узнали?
— Да элементарно! — Снова молчание, но на
этот раз у молодого препода все под контролем.
Байяр и бровью не ведет, только слегка подрагива­
ют пальцы правой руки. Чувак в лиловых сапогах
выдает а капелла что-то из «The Rolling Stones». —
Когда вы подошли ко мне после лекции, только
что, вы машинально встали так, чтобы не повора­
чиваться спиной ни к двери, ни к окну. Такому учат
не в школе полиции, а в армии. У вас это вошло
в привычку, значит, ваш армейский опыт не ограни­
чивается обычной службой и не прошел бесследно,
подсознательные навыки сохранились. То есть вы
могли участвовать в военных действиях, но не
в Индокитае — возраст еще не тот, так что, думаю,
вас отправили в Алжир. Вы служите в полиции
и, очевидно, сочувствуете правым, что подтверж­
дает принципиальная враждебность к студентам
и интеллектуалам (это было заметно с самого нача­
ла), а как ветеран Алжира вы сочли предательством
объявленную де Голлем независимость и, следова­
тельно, не стали голосовать за Шабана, голлистско-
го кандидата, однако вы слишком рассудительны
(профессия обязывает), чтобы поддержать кандида­
та вроде Ле Пена, — пустое место, без шансов по­
пасть во второй тур, — а потому ваш голос, естест­
венно, достался Жискару. Пришли вы сюда один,
что противоречит правилам французской поли­
ции, в рядах которой предписано перемещаться
как минимум вдвоем, значит, добились особого по­
ложения, привилегии, получить которую можно
только на очень веских основаниях, как, например,

49
потеря напарника. Травма так болезненна, что
вы и слышать не желаете о замене, и начальство
позволило вам работать в одиночку. Так что вы мо­
жете почувствовать себя Мегре — судя по вашему
плащу, вы ему подражаете, вольно или невольно
(комиссар Мулен* в своей кожанке, разумеется,
слишком молод, чтобы вы себя с ним отождествля­
ли, ну а... м-да... одеваться, как Джеймс Бонд, вам
не по карману). Вы носите обручальное кольцо на
правой руке, но след от кольца есть и на левом безы­
мянном пальце. Очевидно, вам хотелось уйти от
ощущения, будто все повторяется, и, женившись
снова, вы поменяли руку, чтобы, так сказать, обма­
нуть судьбу. Но, похоже, этого оказалось недоста­
точно, поскольку мятая с самого утра рубашка сви­
детельствует о том, что гладить у вас дома некому;
иначе, следуя мелкобуржуазной модели, характер­
ной для вашей социокультурной среды, жена, живи
она еще с вами, не позволила бы вам выйти в не­
глаженой одежде.
Кажется, молчание будет тянуться вечность.
— А моя дочь?
Притворно смутившись, диссертант делает не­
определенный жест рукой:
— Долго объяснять.
На самом деле он просто увлекся. И решил, что
дочь хорошо вписывается.
— Ладно, идемте.
— Что? Куда? Вы меня арестуете?

* Главный герой популярного детективного сериала, выхо­

дившего с 1976 г.

50
 — Вы мне нужны. В отличие от других космати-
ков, вы, похоже, что-то соображаете, а мне нужен
переводчик всего этого дебилизма.
— Но... нет, извините, это невозможно! Мне нуж­
но готовиться к завтрашнему занятию, писать дис­
сертацию, а еще вернуть книгу в библиотеку...
— Слушай, ты, говнюк, ты пойдешь со мной,
понял?
— Но... куда?
— Допрашивать подозреваемых.
— Подозреваемых? Я думал, это несчастный слу­
чай!
— В смысле — свидетелей. Пошли.
Сборище желторотых фанов вокруг типа в лило­
вых сапогах скандирует: «Спиноза вздрючил Гегеля!
Спиноза вздрючил Гегеля! Диалектику в жопу!» У вы­
хода Байяр и его новый напарник пропускают от­
ряд маоистов, собравшихся, по-видимому, отутю­
жить этого Спинозу с криками «Бадью за нас!».

12.

Ролан Барт жил на рю Сервандони, возле церкви

Сен-Сюльпис, в двух шагах от Люксембургского
сада. Припаркуюсь там, где, сдается мне, припар­
ковал свой 504-й Байяр, — у входа в дом номер 11.
Лучше избавлю вас от ставшего теперь непремен­
ным копипаста из Википедии: частный особняк,
построенный по проекту такого-то итальянского
архитектора на средства такого-то бретонского епис­
копа...
51
 Красивое буржуазное здание, добротный белый
камень, широкие ворота с чугунной решеткой. Перед
воротами возится мастер из компании «Венси»* —
устанавливает кодовый замок. («Венси» — тогда еще
не «Венси» и входит в CGE, «Компани Женераль
д'Электрисите», будущий «Алкатель», но этого Си­
мон Херцог знать не может.) Надо пересечь двор
и подняться по лестнице В — справа, сразу за комна­
той консьержки. Семья Барта владела двумя квар­
тирами, на втором и пятом этажах, и спаренными
каморками, бывшими комнатами для прислуги, на
шестом. Байяр просит у консьержки ключи. Симон
Херцог спрашивает Байяра, что они будут искать,
Байяр понятия не имеет, они поднимаются по лест­
нице, лифта нет.
Квартира на втором этаже оформлена старомод­
но, есть деревянные часы, все расставлено по мес­
там, очень чисто — в том числе в комнате, где обу­
строен кабинет, у постели — транзистор и томик
«Замогильных записок»**, но Барт чаще работал
у себя в каморке, на шестом.
В квартире на пятом двух гостей встречают
младший брат Барта и его жена: арабка — опреде­
ляет Байяр, красивая—отмечает Симон; она, конеч­
но же, предлагает им чаю. Младший брат сообщает,
что квартиры на втором и на пятом одинаковые.
Одно время Барт с матерью и младшим братом

* «Vinci» — французская строительная компания; ныне —

крупный игрок на международном рынке. Под этим на­
званием существует с 2000 г.
** Автобиографическая книга Франсуа Рене де Шатобриана,
по замыслу автора опубликованная после его смерти.

52
жили на пятом, но когда мать заболела, ей стало
тяжело преодолевать столько этажей, а квартира на
втором как раз освободилась, Барт купил ее, и они
вдвоем поселились там. Ролан Барт общался со мно­
гими людьми, часто куда-нибудь ходил, особенно
после смерти мамы, но брат говорит, что не знает
его знакомых. Известно ему только, что он часто
бывал во «Флоре», где назначал встречи коллегам
или сидел в компании друзей.
На шестом—две обычные каморки, смежные, их
соединили, чтобы получилась небольшая двухком­
натная квартира. Там есть бюро, а точнее — столеш­
ница на специальных опорах, железная кровать,
выделен угол под кухню, на холодильнике—япон­
ский чай, всюду книги, кофейные чашки, соседст­
вующие с полузаполненными пепельницами; здесь
все более старое и заляпанное, больше беспорядка,
зато есть фортепьяно, проигрыватель, пластинки
с классической музыкой (Шуман, Шуберт) и короб­
ки из-под обуви с карточками, ключами, перчатка­
ми, открытками, вырезанными откуда-то статьями.
Вмонтированный люк позволяет попасть в квар­
тиру на пятом этаже в обход лестничной площадки.
На стене Симон Херцог узнает странные снимки
из «Camera Lucida», последней, только что вышед­
шей книги Барта, и среди них—пожелтевшую фо­
тографию маленькой девочки в зимнем саду, обо­
жаемой мамы.
Байяр просит Симона Херцога взглянуть на кар­
точки и библиотеку. Как все книгочеи мира, попав
в чужой дом, зачем бы они ни пришли, диссертант
с интересом разглядывает выставленные тома: Пруст,
Паскаль, де Сад, еще Шатобриан, современников

53
мало, разве что несколько изданий Соллерса, Кри-
стевой и Роб-Грийе, зато есть словари, критика —
Тодоров, Женетт*, лингвистические исследования—
Соссюр, Остин, Сёрл... В пишущую машинку на
рабочем столе заправлен лист. Симон Херцог про­
читывает заглавие: «Мы не умеем говорить о том,
что любим». И по диагонали просматривает текст:
о Стендале. Волнующая картина: Барт сидит за сто­
лом, размышляя о Стендале, о любви, об Италии
и не подозревая, что каждый час, пока он печата­
ет статью, приближает его к тому мигу, когда его
собьет грузовик прачечной.
Рядом с пишущей машинкой — «Очерки по
общему языкознанию» Якобсона**, вложенная за­
кладка впечатляет Симона Херцога, как будто это
остановившиеся часы на запястье жертвы: вот, ока­
зывается, чем были заняты мысли Барта, когда его
сбил грузовик. Он как раз перечитывал главу о функ­
циях языка. В качестве закладки Барт использовал
сложенный вчетверо лист бумаги. Симон Херцог
раскрывает его: какие-то пометки, сделанные убо­
ристым почерком, расшифровать их диссертант не
пытается, складывает лист, не читая, и аккуратно
водворяет на прежнее место, чтобы Барт, вернув­
шись домой, отыскал нужную страницу.
У края стола—несколько вскрытых писем, мно­
го невскрытых и еще листки, испещренные тем
же убористым почерком, номера «Нувель Обсерва-

* Жерар Женетт (Gérard Genette, 1930-2018) — французский

литературовед, последователь структурализма.
** Jakobson К Essais de linguistique générale: 2 t. T. 1 —1963;
T. 2 —1973. Paris: Éditions de Minuit.

54
тер», газетные заметки и фотографии, вырезанные
из журналов. Окурки сложены штабелями, словно
дрова. Симон Херцог чувствует, как его охватыва­
ет грусть. Пока Байяр шарит под компактной же­
лезной кроватью, он, наклонившись, выглядывает
в окно. Замечает внизу черный DS, припаркован­
ный вторым рядом, и улыбается: это знак, DS, «бо­
гиня» — символ, объект самого известного эссе
из «Мифологий» Барта, эту машину он выбрал для
обложки своего знаменитого сборника. Слышно
эхо: мастер из «Венси» стучит по штихелю, выдалбли­
вая в камне выемку, в которую ляжет металлический
корпус будущего кодового замка. Небо проясне­
ло. Вдоль линии горизонта, в промежутках между
зданиями, он различает деревья Люксембургско­
го сада.
От созерцания его отвлекает Байяр, который
кладет на стол стопку журналов, найденных под
кроватью, и это не старые номера «Нувель Обсер-
ватер». «Этот мудрила любил пипки!» — злорадно
бросает он. Препод видит перед собой веер обложек
с обнаженными мужчинами, молодыми, мускули­
стыми, они принимают различные позы и дерзко
глядят на него. Не знаю, было ли тогда известно
о гомосексуальности Барта. Работая над «Фрагмен­
тами любовной речи», своим бестселлером, он ста­
рательно избегал указания пола, описывая объект
любви, и ухитрился сохранить нейтральность фор­
мулировок: «партнер» или «другой» (по правилам
грамматики, они как бы случайно требуют местоиме­
ния мужского рода, которое во французском языке
может быть нейтральным). Я знаю, что в отличие от
Фуко, с определенным вызовом афишировавшего,

55
что он гомосексуалист, Барт об этом молчал — воз­
можно, стыдился или, во всяком случае, старался
соблюсти приличия, хотя бы до смерти матери. Кста­
ти, Фуко это не одобрял и, думаю, отчасти его пре­
зирал. Но мне неизвестно, ходили ли слухи в обще­
стве или в университетских кругах, знал ли об этом
каждый первый... Как бы то ни было, если Симон
Херцог и слышал о гомосексуальности Барта, на
этом этапе расследования он не счел нужным делить­
ся информацией с комиссаром Байяром.
Когда Байяр, ухмыляясь, раскрывает разворот
журнала «Голубые дали»*, звонит телефон. Он тут
же перестает ухмыляться. Кладет журнал обратно
на стол, даже не подумав закрыть, и стоит неподвиж­
но. Смотрит на Симона Херцога, который смотрит
на него, со снимка на них смотрит прекрасный эфеб,
держась за собственный член, а телефон продол­
жает надрываться. Байяр пропускает еще несколь­
ко звонков и молча снимает трубку. Симон смотрит,
комиссар несколько долгих секунд молчит. Слышно,
что на другом конце провода тоже молчат, и Симон
непроизвольно задерживает дыхание. Когда Байяр
все-таки произносит «алло», на той стороне раздает­
ся щелчок и короткие «пи-пи-пи» — связь прерва­
лась. Байяр озадаченно кладет трубку. «Ошиблись
номером?» — задает дурацкий вопрос Симон Херцог.

«Gai pied» — известный французский журнал, ориентиро­

ванный нагомосексуальнуюаудиторию и издававшийся
с 1979 г. Оригинальное название, построенное на игре слов
(буквальный перевод: «Веселая нога» или «Гейская лафа»),
придумано Мишелем Фуко.

56
С улицы через открытое окно слышен шум мотора
отъезжающей машины. Байяр забирает порножур­
налы, посетители вместе выходят из комнаты. «Надо
было закрыть окно. Будет дождь», —думает Симон
Херцог. «Долбаные мудрилы-педрилы», — думает
Жак Байяр.
Они звонят к консьержке, чтобы отдать ключи,
но никто не отвечает. Рабочий, которому поруче­
но установить кодовый замок, готов взять связку
и передать консьержке, когда она вернется, но Бай­
яр решает, что лучше снова подняться и оставить
все брату.
Когда он спускается, Симон Херцог курит с рабо­
чим, решившим сделать перерыв. На улице Байяр
не садится в свой 504-й.
— Куда мы? — спрашивает Симон Херцог.
— В кафе «Флора», — отвечает Байяр.
— Вы обратили внимание на типа, который ста­
вил замок? — говорит Симон. — У него вроде сла­
вянский акцент?
— Он не водила, так что мне плевать, — бурчит
Байяр.
Переходя через площадь Сен-Сюльпис, они ви­
дят синий «Фуэго», и Байяр с видом знатока сообща­
ет Симону:
— Это новый «рено», его только выпустили.
В голове Симона Херцога сама по себе рождается
мысль: рабочие, собравшие эту машину, не смогли
бы позволить ее себе даже вдесятером, и, погрязнув
в марксистских идеях, он не обращает внимания на
двух японцев в салоне.

57
 13.

Во «Флоре» рядом с хрупкой белокурой дамочкой

сидит субъект с глазами в кучку под толстыми стек­
лами очков, тщедушного вида — Байяр уже где-то
видел эту лягушачью физиономию, но сегодня им
не до этого. Комиссар высматривает парней моло­
же тридцати: с ними и будет разговор. Большинст­
во — жиголо, окучивающие поляну в этой части
города. Знают ли они Барта? Кто его не знает! Бай­
яр опрашивает их по одному, пока Симон Херцог
осторожно наблюдает за Сартром: что-то совсем
расклеился, все время кашляет, когда затягивается.
Франсуаза Саган заботливо похлопывает его по спи­
не. Последним Барта видел молодой марокканец:
у великого критика были какие-то разговоры с од­
ним новым чуваком, имя неизвестно, они вместе
ушли на днях, но чем занимались, куда отправились
и где его хата, марокканец тоже без понятия, зато
знает, где его сегодня можно найти: в парильнях
Дидро, это где Лионский вокзал. «В парильнях?» —
удивляется Симон Херцог, но тут появляется какой-
то бесноватый в шарфе, бросая реплики в никуда:
«Видели эти рожи? Недолго им осталось! Вот честно:
буржуа должен править или сдохнуть! Пейте! Хле­
байте фернет* за здоровье нации! Наслаждайтесь!
Вперед! Чтоб вам сдохнуть! Да здравствует Бокасса!»
Разговоры местами обрываются, завсегдатаи хмуро
поглядывают на визитера, для туристов происходя­
щее — развлечение, они толком не понимают, что
происходит, а обслуга продолжает обслуживать,

* Горький травяной ликер.

58
как ни в чем не бывало. Рука обводит зал в нарочи­
то театральном жесте, и, обращаясь к воображаемо­
му собеседнику, пророк торжествующе восклицает:
«Не беги, товарищ, старый мир — он перед тобой!»
Байяр спрашивает, что это за фрукт; жиголо от­
вечает, что это Жан-Эдерн Алье*, эдакий писатель-
аристократ, известный дебошир, а еще он говорит,
что станет министром, если через год победит Митте­
ран. Комиссар Байяр фиксирует взглядом рот в виде
перевернутой буквы V, яркие голубые глаза, про­
нонс, типичный для аристократов и солидных бур­
жуа, — на грани картавости. И продолжает допрос:
тот новенький, что он собой представляет? Моло­
дой марокканец описывает араба—у него южный
акцент, в ухе небольшая серьга, челка падает на лицо.
Жан-Эдерн сумбурно и по-прежнему во всю глотку
превозносит достоинства экологии, достоинства
эвтаназии, независимые радиостанции и «Метамор­
фозы» Овидия. Симон Херцог смотрит на Сартра, ко­
торый смотрит на Жан-Эдерна. Тот, заметив Сартра,
вздрагивает. Сартр смотрит на него пристально и за­
думчиво. Франсуаза Саган что-то шепчет Сартру на
ухо, как переводчица-синхронистка. Жан-Эдерн при­
щуривается, отчего еще больше походит на куницу
в густых буклях, на несколько секунд замолкает,

* Жан-Эдерн Алье (Jean-Edern Hallier, 1936-1997) — фран­

цузский литератор, памфлетист, литературный критик;
выходец из состоятельной семьи, сын военного атташе
Франции в Венгрии. Отличался радикальностью взгля­
дов и своенравием, в 1970-х гг. и позднее был замешан
в ряде скандалов, получивших общественный и политиче­
ский резонанс.

59
словно что-то прокручивает в уме, а затем деклами­
рует дальше: «Экзистенциализм — это ботулизм!
Да здравствует третий пол!* И четвертый да здрав­
ствует! Не огорчайте Академию!» Байяр говорит
Симону Херцогу, что ему придется поехать с ним
в парильни Дидро и помочь в поисках этого безве­
стного жиголо. Жан-Эдерн Алье встает перед Сарт­
ром, вскидывает вверх руку, распрямив при этом
ладонь, и вопит, хлопнув задниками мокасин: «Хайль
Альтюссер!» Симон Херцог упирается: его присутст­
вие не обязательно. Сартр покашливает и снова за­
куривает «Житан». Байяр говорит, что такой умный
крендель, наоборот, очень полезен в поисках подо­
зреваемого. Жан-Эдерн поет что-то непристойное
на мотив «Интернационала». Симон Херцог отве­
чает, что время позднее и ему негде купить плав­
ки. Байяр усмехается: плавки там не нужны. Сартр
раскрывает номер «Ле Монд» и начинает решать
кроссворд. (Он почти слеп, Франсуаза Саган читает
ему вопросы.) Жан-Эдерн что-то замечает на улице
и бросается прочь с криками: «Современность! Срать
мне на тебя!» Уже семь, стемнело. Комиссар Байяр
и Симон Херцог возвращаются к 504-му «пежо»,
припаркованному возле дома Барта, Байяр снима­
ет с ветрового стекла сразу несколько штрафных
квитанций, и они движутся по направлению к пло­
щади Республики, а за ними едут черный DS и синий
«Фуэго».

* Аллюзия на книгу Симоны де Бовуар «Второй пол».

6о
 14.

Жак Байяр и Симон Херцог прохаживаются в тума­

не парильни, повязав бедра короткими белыми
полотенцами; вокруг — потные, мимоходом сопри­
касающиеся фигуры. Удостоверение комиссар оста­
вил в раздевалке, здесь они инкогнито — чтобы не
спугнуть жиголо с серьгой, если он им встретится.
Надо признать, вместе они смотрятся вполне
убедительно: один — в летах, крепкий, с волосатым
торсом, что-то настойчиво высматривает, второй —
молодой, тощий и гладкий, украдкой поглядывает
по сторонам. Симон Херцог, чем-то похожий на роб­
кого антрополога, привлекает внимание: встречные
мужчины раскатывают губу, провожают его взгля­
дом, оборачиваются; впрочем, Байяр тоже пользует­
ся некоторым успехом. Пара-тройка молокососов
строит глазки, а еще пялится какой-то толстяк —
он стоит в стороне, стиснув рукой член: похоже,
любители стиля Лино Вентуры все же существуют.
Байяр в ярости: в этом сборище педиков его приня­
ли за своего; но он все-таки профессионал и умело
скрывает свои чувства — только делает слегка на­
супленный вид, чтобы не лезли.
Комплекс включает несколько разных зон: это
собственно парильня, хаммам, бассейн и укромные
помещения всевозможных размеров и конфигура­
ций. Местная фауна также отличается разнообрази­
ем: любой возраст, рост или телосложение — пожа­
луйста. Но у комиссара и его помощника с поисками
проблема: половина посетителей носит в ухе серьгу,
а из тех, кто моложе тридцати, почти сто процентов,
61
и практически все они магребинцы. Волосы как при­
мета, к сожалению, тоже не годятся: вычислить мо­
лодого человека с закрывающей лицо челкой в этой
обстановке не представляется возможным: мокрые
волосы все машинально зачесывают назад.
Остается последнее: южный акцент. Но это пред­
полагает, что рано или поздно будет установлен вер­
бальный контакт.
В одном из закутков парильни на терракотовой
скамье два юных эфеба ласкаются и теребят друг
друга за концы. Байяр осторожно наклоняется над
ними — смотрит, нет ли у кого из них в ухе серьги.
Есть, у обоих. Но будь они жиголо, стали бы они тра­
тить время друг на друга? Все возможно, в полиции
нравов Байяру работать не приходилось и в этих
материях он не специалист. Он тащит Симона за
собой, чтобы по-хозяйски все рассмотреть. Видно
плохо, свет рассеянный, водяной пар висит густым
туманом; некоторые уединяются в выгороженных
сзади каморках, и видно их только сквозь решетча­
тые окна. Вот идет араб, у которого явно не все дома—
он пытается потрогать за член каждого встречного,
два японца, два усача с сальными волосами, два
татуированных бугая, немолодые сластолюбцы —
и молодые, с масленым взором. Полотенца носят на
бедрах или на плечах, в бассейне — голые, у кого-то
стоит, но не у всех. Разнообразие размеров и форм
также стремится к бесконечности. Байяр пытается
высмотреть тех, кто с серьгой, и когда насчитывает
человек пять, указывает на одного из них Симону
и велит с ним поговорить.
Симон Херцог уверен, что разбираться с жиголо
логичнее Байяру, а не ему, но, увидев каменное лицо
62
полицейского, понимает, что спорить бесполезно.
Он нерешительно приближается к жиголо и произ­
носит: «Добрый вечер». Голос у него дрожит. Незна­
комец улыбается, но молчит. За стенами универси­
тетской аудитории Симон Херцог весьма застенчив
и «правила съема» так и не освоил. Ему удается вы­
давить из себя пару избитых фраз, и он тут же чувст­
вует, что они неуместны и глупы. Не сказав ни сло­
ва, незнакомец берет его за руку и ведет к комнатам
в глубине зала. Симон безвольно следует за ним. Он
знает, что действовать нужно быстро. И еле слыш­
но спрашивает: «Как тебя зовут?» «Патрик», — отве­
чает тот. Ни о, ни других специфических закрытых
гласных, по которым можно определить южный ак­
цент. Симон входит за своим спутником в небольшое
выгороженное помещение, юноша обхватывает его
бедра и опускается перед ним на колени. В надеж­
де услышать полноценную фразу, Симон, запинаясь,
бормочет: «Может быть, тебе хочется, чтобы я на­
чал?» Его спутник отвечает нет и запускает руку под
полотенце, Симон вздрагивает. Полотенце падает.
Симон с удивлением осознает, что его член под с паль­
цами юноши не так уж вял. Он решает идти ва-банк:
«Постой, постой! Знаешь, чего хочу я?» — «Скажи».
Опять слишком мало слогов, чтобы уловить акцент.
«Я хотел бы на тебя испражниться». Удивленный
взгляд. «Можно?» И Патрик наконец отвечает без
всякого южного акцента: «Ладно, но это будет доро­
же». Симон Херцог хватает свое полотенце и рети­
руется, бросая на ходу: «А вообще ладно! В другой
раз!» Если ему придется проделать то же самое еще
с дюжиной кандидатов, ошивающихся в этом заве­
дении, вечер может затянуться. Он снова встречает

бз
чокнутого араба—тот пытается мимоходом потро­
гать его член; видит двух усачей, двух японцев, татуи­
рованных бугаев, юных эфебов, подходит к Байяру,
и в этот момент звучит чей-то поставленный голос,
профессорский, гундосый: «Слуга порядка демонст­
рирует свои репрессивные мускулы на арене биовла­
сти? Нет ничего естественнее!»
Позади Байяра, положив локти на спинку дере­
вянной скамьи и широко расставив ноги, сидит го­
лый человек, лысый, поджарый, с квадратной че­
люстью, ему делает минет нитеобразный юноша
с серьгой в ухе, правда коротко стриженный. «На­
шли что-нибудь интересное, комиссар?» — спраши­
вает Мишель Фуко, разглядывая Симона Херцога.
Байяр не выдает удивления, но не знает, что от­
ветить. Симон Херцог изумленно таращит глаза. Эхо
из глубины задних комнат наполняет тишину вскри­
ками и стонами. Усатые ребята, стоя в тени и держась
за руки, украдкой рассматривают Байяра, Херцога
и Фуко. Араб «Дай-потрогать» все бродит. Японцы
с полотенцами на головах делают вид, что собира­
ются в бассейн. Татуированные бугаи клеятся к эфе­
бам — или наоборот. Мишель Фуко продолжает до­
прос Байяра: «Как вам заведение, комиссар?» Байяр
не отвечает, слышно только эхо из задних комнат:
«О!.. А!..» Фуко: «Ищете кого-то, но, похоже, не на­
шли». Со смехом показывает на Симона Херцога:
«Это ваш Алкивиад?» Из задних комнат: «О!.. А!..»
Байяр: «Я ищу человека, который виделся с Роланом
Бартом незадолго до происшествия». Фуко, поглажи­
вая голову юноши, который возится у него между
ног: «Вообще-то, у Ролана был секрет...» Байяр спра­
шивает какой. В комнатах в глубине все громче

64
вздохи. Фуко поясняет Байяру, что у Барта было за­
падное восприятие сексуальности: это одновремен­
но и нечто тайное, и то тайное, что пора сделать
явным. «Ролан Барт — агнец, возжелавший стать
пастором, — говорит он. — И он им стал! Блиста­
тельно, как никто! Но в остальном... В плане сексу­
альности он так и остался агнцем». В глубине сто­
нут: «О!.. О!.. О!.. О!..» Субъект «Дай-потрогать»
пытается сунуть руку под полотенце Симону, тот
аккуратно ее отводит, и араб направляется к уса­
чам. «В сущности, у Ролана был христианский нрав, —
говорит Фуко. — Он приходил сюда, так же как
первые христиане ходили к мессе: ничего не смыс­
лил, но был исполнен рвения. Верил неосознан­
но. (В задних комнатах: „Да! Да!") Вам противна
гомосексуальность, комиссар? („Еще! Еще!") Но
ведь это вы нас создали. В античной Греции по­
нятия гомосексуальности не было: Сократ мог со­
вокупляться с Алкивиадом и не считался педе­
растом, растление юных греки понимали более
возвышенно...»
Фуко запрокидывает голову и закрывает глаза;
ни Байяр, ни Херцог не могут понять, наслаждает­
ся он или думает. Из комнат в глубине по-прежнему
хор голосов: «О!.. А!..»
Фуко вновь открывает глаза, словно что-то
вспомнил: «И все же у греков тоже были ограниче­
ния. В их представлении делиться удовольствием
с мальчиками было не обязательно. Конечно, они
не могли этого запретить, но и в голове у них это
не укладывалось, и в итоге подход был, как у нас:
это просто не считалось приличным. (Из задних
комнат: „Нет! Нет! Нет!") Приличия, как ни верти, —

65
самый действенный способ принуждения...» Он по­
казывает на юношу у себя между ног: «Ceci n'est pas
une pipe*, как сказал бы Магритт, ха-ха-ха!» Затем
он приподнимает голову юноши, который все это
время добросовестно работал ртом: «Скажи, тебе ведь
нравится меня обсасывать, правда, Хамед?» Тот
осторожно кивает. Фуко смотрит с нежностью, по­
глаживает его по щеке и говорит: «Тебе идет корот­
кая стрижка». Улыбнувшись, парень произносит
с характерными назальными призвуками: «Спа­
сибо болыпойе».
Байяр и Херцог настораживаются, они не уве­
рены, что правильно расслышали, но он продолжа­
ет: «Мне прийятно, Мишель, и член у тебя красивый,
долдон!»

15.

Да, он видел Ролана Барта несколько дней назад.

Нет, это не сексуальная связь в полном смысле. Барт
называл это «пуститься в плавание». Но особо актив­
ным не был. Скорее сентиментальным. Он угостил
его омлетом в «Ла Куполь», а потом уговорил пойти
в свою каморку под крышей. Они выпили чаю. Ни
о чем таком не говорили, Барт болтать не любил.
Был задумчивым. Перед тем как расстаться, Барт

Имеется в виду надпись на полотне Рене Магритта с изоб­

ражением курительной трубки: «Ceci n'est pas une pipe»
(«Это не трубка»). Во французском языке слово «pipe» име­
ет также значение «фелляция».

66
спросил: «Что бы ты сделал, будь ты властелином
мира?» Жиголо ответил, что отменил бы все зако­
ны. «Даже грамматики?» — спросил Барт.

16.

В холле госпиталя Питье-Сальпетриер относитель­

ный покой. Друзья, почитатели, знакомые Ролана
Барта и любопытствующие, изо дня в день сменяя
друг друга у изголовья великого мужа, заполняют
вестибюль, тихо переговариваются с сигаретой,
сэндвичем, газетой, книгой Ги Дебора или романом
Кундеры в руках, и вдруг возникает эта троица: не­
высокая энергичная женщина с короткой стриж­
кой в сопровождении двух мужчин, один — в белой
рубашке с расстегнутым воротником и в длинном
черном пальто, с развевающимися темными воло­
сами, другой похож на птицу, во рту мундштук, со­
ломенные волосы.
Решительно ступая, десант таранит толпу—чув­
ствуется: сейчас что-то будет, в воздухе пахнет Нор­
мандской высадкой, они берут курс на коматозное
отделение. Пришедшие из-за Барта вопросительно
переглядываются, все остальные тоже. Не проходит
и пяти минут, как раздаются первые возгласы: «Они
ничего не делают! Ждут, когда он умрет!»
Три ангела мести возвращаются из царства мерт­
вых в ярости: «Здесь хуже, чем в хосписе! Безобра­
зие! Они что, издеваются? Почему нам никто не
сообщил? Если бы мы там были!..» Жаль, в вести­
бюле не нашлось фотографа, чтобы запечатлеть

67
этот эпохальный момент в истории французской
мысли: Кристева, Соллерс и Б.А.Л.* нападают на
больничный персонал и возмущены недостойными
условиями, в которых содержится такой важный
пациент — их великий друг Ролан Барт.
Читатель может удивиться, откуда взялся Б.А.Л.,
но он уже тогда был в каждой бочке затычка. Барт
поддержал в его лице «нового философа», высказав­
шись несколько туманно, но в то же время с отно­
сительной официальностью, и, кстати, за это его
отругал Делез. Барт всегда давал слабину, не умел
отказывать друзьям. В семьдесят седьмом Б.А.Л.
отправил ему экземпляр только что вышедшего
«Варварства с человеческим лицом», и Барт снизо­
шел до вежливого ответа, в котором, не вдаваясь
в детали, ограничился похвалами стилю. Глазом не
моргнув, БАЛ. опубликовал письмо в «Нувель лит-
терер»**, сошелся с Соллерсом—и вот, три года спус­
тя, бушует в вестибюле в Сальпетриер, шумно де­
монстрируя заботу о друге — великом критике.
А пока сплотившаяся троица раздувает скандал
и рычит на несчастный медицинский персонал
(«Его немедленно надо перевести! В Американский
госпиталь! Позвоните в Нейи!»), по коридору про­
скальзывают двое в мешковатых костюмах — их

Литератор и философ Бернар-Анри Леви (Bernard-Henri

Levy, p. 1948), носящий прозвище BHL — акроним полно­
го имени.
«Les Nouvelles littéraires» («Литературные новости») — га­
зета, освещавшая темы литературы и искусства. Выхо­
дила с 1922 по 1985 г.

68
никто не замечает. Жак Байяр — он тоже здесь —
с недоумением и слегка оторопело наблюдает за
вертким, как турникет, высоким брюнетом в чер­
ном пальто и его визгливыми спутниками. Рядом
Симон Херцог—выполняет свою принудительную
работу: наклонившись к уху комиссара, как пере­
водчик-синхронист, объясняет, кто эти люди, а три
ангела мести все изрыгают проклятия, и их проход
через вестибюль больницы напоминает движение
шахматных фигур, вроде бы беспорядочное, но я
не удивлюсь, если окажется, что эта хореография
подчинена какой-то неведомой тактике.
Рычание продолжается («Вы хоть знаете, кто
это? Вы правда считаете, что с Роланом Бартом мож­
но обращаться как с обычным больным?»—избран­
ность для такой публики всегда предполагает при­
вилегии), а два невзрачно одетых посетителя уже
возвращаются в вестибюль, чтобы затем незаметно
скрыться. Они даже не успевают выйти, как вдруг
с вытаращенными глазами выскакивает медсестра,
блондинка с точеными ногами, и что-то шепчет на
ухо доктору. Начинается общий ажиотаж, все толка­
ются, пытаясь пролезть в коридор, спешат к палате
Барта. Великий критик лежит на полу, все трубки
и провода выдернуты, из-под тонкой, как бумага,
больничной сорочки видны вялые ягодицы. Он хри­
пит, пока его переворачивают, и отчаянно вращает
глазами, но, заметив комиссара Жака Байяра, бросив­
шегося вслед за врачами, с нечеловеческим усили­
ем приподнимается, хватает его за пиджак, вынуж­
дая присесть на корточки, и отчетливо, хоть и тихо,
произносит со знаменитыми низкими обертонами,

69
так что можно подумать, будто это говорит Филипп
Нуаре, только прерывисто, словно икая:
— София! Ке Эл...
Байяр вспоминает из курса криминалистики:
С. I.*, consäus latens, «скрытый соучастник».
В дверном проеме рядом со светлокудрой мед­
сестрой Барт замечает Кристеву и несколько долгих
секунд не сводит с нее глаз, в палате все замира­
ют — врачи, сестры, друзья, полицейские парали­
зованы его отчаянным взглядом; затем он теряет
сознание.
На улице, визжа покрышками, срывается с ме­
ста черный DS. Это остается без внимания Симона
Херцога, который все еще находится в вестибюле.
Байяр спрашивает Кристеву: «Вы София?» Крис-
тева отвечает: «Нет». А поскольку он ждет, что будет
дальше, добавляет, произнося на французский ма­
нер, с палатализованными j и и: «Меня зовут Жюлия».
Байяр отмечает ее легкий иностранный акцент и ду­
мает: наверное, итальянка или немка, а может, гре­
чанка, бразильянка или русская. Черты лица у нее
скорее резкие, и ему не нравится посланный ею
буравящий взгляд, он прекрасно чувствует, что на­
писано в этих маленьких черных глазах: она умная
женщина, умнее его, и она презирает его за то, что
он легавый, а значит, полный осёл. «Род занятий?» —
машинально спрашивает он. И когда она принима­
ет надменное выражение, отвечая «психоаналитик»,
он невольно хочет дать ей пощечину, но сдержива­
ется. Надо опросить еще двоих.

* В классическом латинском алфавите произношение бук­

вы «С» принято передавать транскрипцией [ке:] — «ке».

70
 Светлокудрая медсестра укладывает Барта об­
ратно в койку, он без сознания; Байяр организует
пост из двух полицейских возле палаты и запреща­
ет посещения до нового приказа. Затем поворачи­
вается туда, где ждут два брата-акробата.
Фамилия, имя, возраст, род занятий.
Жуайо Филипп, он же Соллерс, сорок четыре года,
писатель, женат на Юлии Жуайо, урожденной Крис-
тевой.
Леви Бернар-Анри, тридцать два года, философ,
выпускник Эколь нормаль.
Когда все случилось, обоих не было в Париже.
Барт и Соллерс были очень близки... Барт участво­
вал в издании журнала «Тель кель»* Филиппа Жуайо,
он же Соллерс, несколько лет назад они вместе
с Юлией, втроем, ездили в Китай... Зачем? С науч­
ными целями... Вонючие коммуняки, —думает про
себя Байяр. Барт написал не одну хвалебную статью
о сочинениях Соллерса... Барт Соллерсу как отец,
пусть даже порой он сам как ребенок... А Кристева?
Барт как-то заявил, что если бы любил женщин, то
влюбился бы в Юлию... Он ее обожал... А вы не ста­
ли бы ревновать, месье Жуайо? Ха-ха-ха... У нас
с Юлией не такие отношения... К тому же бедный
Ролан и с мужчинами не был особо счастлив... По­
чему? Опыта не хватало... вечно им пользовались!..
Понимаю. А вы, месье Леви? Я им восхищаюсь, это

* «Tel quel» (буквальный перевод: «Какой есть») — литера­

турный журнал; издавался с 1960 по 1982 г.; считался ве­
дущим изданием структуралистской школы во Франции.
Все двадцать два года Филипп Соллерс оставался его глав­
ным редактором.

71
великий человек. Вы тоже с ним путешествовали?
У меня было много планов, которыми я хотел с ним
поделиться. Что за планы? Фильм о жизни Шарля
Бодлера, думал предложить ему главную роль, совме­
стное интервью с Солженицыным, петиция, чтобы
НАТО освободила Кубу. Вы можете предоставить
свидетельства, что эти планы имели место? Да, ко­
нечно, я обсуждал их с Андре Глюксманном*, он
подтвердит. У Барта были враги? Да, много, — от­
вечает Соллерс. Всем известно, что он наш друг,
а у нас много врагов! Кто? Сталинисты! Фашисты!
Ален Бадью! Жиль Делез! Пьер Бурдье! Корнелиус
Касториадис!** Пьер Видаль-Наке!*** И... Элен
Сиксу!**** (Б.А.Л.: Они что, поссорились с Юлией?
Соллерс: И да и нет... она ревнует Юлию к Марге-
рит...)
Что за Маргерит? Дюрас. Байяр записывает все
имена. Месье Жуайо знаком с неким Мишелем Фуко?
Соллерс начинает кружиться, как дервиш, быстрее

* Андре Глюксманн (André Glucksmann, 1937-2015) —

французский философ и публицист; радикальный мыс­
литель; в 1960-е гг. последователь маоизма, позднее кри­
тиковал любые формы тоталитаризма.
** Корнелиус Касториадис (Cornelius Castoriadis, 1922-
1997) — французский философ и экономист греческо­
го происхождения.
*** Пьер Эмманюэль Видаль-Наке (Pierre Emmanuel Vidal-
Naquet, 1930-2006) — французский историк, специа­
лист по Древней Греции; публицист.
**** Элен Сиксу (Hélène Cixous, р.1937)—литератор, литера­
турный критик, последовательница структурализма
и теоретик феминистского движения.

72
и быстрее, мундштук словно ввинчен в рот, накален­
ный кончик рисует изящные оранжевые дуги в ко­
ридоре больницы: «Правду, господин комиссар?..
Только правду... ничего, кроме правды... Фуко завидо­
вал славе Барта... и уж тем более тому, что я, Соллерс,
его, Барта, любил... а Фуко тиран — хуже некуда,
господин комиссар, из лакейской породы... Пред­
ставьте себе, уважаемый страж порядка, кхе-кхе...
что Фуко предъявил мне ультиматум... „Придется
выбирать между Бартом и мной!"... Это как выби­
рать между Монтенем и Ла Боэси... Между Расином
и Шекспиром... Гюго и Бальзаком... Гёте и Шилле­
ром... Марксом и Энгельсом... Мерксом и Пулидо-
ром...* Мао и Лениным... Бретоном и Арагоном...
Лорелом и Харди...** Сартром и Камю (э... нет, неудач­
ный пример)... Междуде Голлем и Тиксье-Виньянку-
ром...*** Между плановой и рыночной экономикой...
Между Рокаром и Миттераном... Жискаром и Шира­
ком...» Соллерс сбавляет обороты, покашливает, не
вынимая мундштук. «Между Паскалем и Декартом...

* Эдди Мерке (барон Эдуард Луи Жозеф Мерке, Edouard

Louis Joseph baron Merckx, p. 1945) — бельгийский ве­
логонщик, в конце 1960-1970-х гг. обладатель многих
спортивных наград; Реймон Пулидор (Raymond Poulidor,
p. 1936) — французский велогонщик, добившийся спор­
тивных успехов в 1960-е гг.
** Стэн Лорел (Stan Laurel, 1890-1965) и Оливер Харди (Oliver
Hardy, 1892-1957) — американские комики; один из
наиболее популярных комических дуэтов в кино.
** Жан-Луи Жильбер Тиксье-Виньянкур (Jean-Louis Gilbert
Tixier-Vignancour, 1907-1989) — французский юрист
и политический деятель, придерживался крайне правых
убеждений.

73
Кхе-кхе... Трезором и Платини... „рено" и „пежо"...
Мазарини и Ришелье...» (со свистом затягивается).
Ему уже кажется, что он иссяк, но тут открывает­
ся второе дыхание. «Между левым берегом и пра­
вым...* Между Парижем и Пекином... Венецией
и Римом... Муссолини и Гитлером... Между свиной
колбасой и пюре...»
В палате внезапно раздается грохот. Байяр рас­
пахивает дверь и видит Барта, который бьется
в конвульсиях и что-то в беспамятстве произносит,
а медсестра пытается поднять борта кровати. Он
упоминает «звездную россыпь текста», похожего на
«легкое землетрясение», «смысловые блоки», про­
чтение которых охватывает лишь гладкую поверх­
ность, неуловимо слитую в потоке фраз, цельный
дискурс повествования, великую естественность раз­
говорного языка.
Байяр просит, чтобы срочно позвали Симона
Херцога — переводить. Барт все отчаяннее бьется
на больничной койке. Байяр наклоняется к нему
и спрашивает: «Месье Барт, вы видели, кто на вас
покушался?» Барт обезумело таращит глаза, обхваты­
вает затылок Байяра и, прерывисто дыша, в ужасе
вещает: «Опорное означающее разделено на ряд ко­
ротких смежных фрагментов, так называемых лек­
сических единиц, поскольку это и есть единицы чте­
ния. Такое разделение, надо сказать, несколько более
произвольно; оно не предполагает какой-либо ме­
тодологической ответственности, поскольку затра­
гивает означающее, тогда как предложенный метод
анализа касается исключительно означаемого...»

* Имеются в виду две половины Парижа, разделенные Сеной.

74
Байяр вопросительно смотрит на Херцога, тот по­
жимает плечами. Барт свистит, стиснув зубы, вид
у него грозный. Байяр спрашивает: «Месье Барт,
кто такая София? Ке Эл — это консциус латенс?» Барт
смотрит непонимающе или слишком хорошо все
понимает и протяжно сипит: «Текст в массе своей
сравним с небом, плоским и глубоким одновремен­
но, ровным, лишенным границ и каких-либо ори­
ентиров; точно авгур, который концом жезла чер­
тит в нем воображаемый прямоугольник и ищет
ответы, особым образом следя за полетом птиц, тол­
кователь намечает в протяженности текста зоны
чтения и в них наблюдает миграцию смыслов, рас­
крытие кодов, перетекание цитат». Байяр готов убить
Херцога, по озадаченному лицу которого совершен­
но ясно, что перевести эту абракадабру он не спо­
собен, а Барт уже на грани истерики и кричит так,
словно от этого зависит его жизнь: «Все в тексте!
Понимаете? Найдите текст! Функция! Эх, ни черта
вы не понимаете!» Он падает на подушку и бормо­
чет как заклинание: «Лексическая единица—лишь
оболочка семантического объема, водораздел мно­
жественного текста, представляющего собой обочи­
ну для возможных смыслов в потоке речи (но только
выверенных, подтвержденных системным прочте­
нием): тогда лексическая единица и ее соединения
предстают в виде своеобразного многогранника, не­
сущего на поверхности слово, сочетание слов, фразу
или абзац, иначе говоря—язык, который становит­
ся их „естественным" эксципиентом». Он теряет
сознание. Байяр трясет его, чтобы он очнулся, свет­
локудрая медсестра заставляет его отпустить паци­
ента и снова выгоняет всех из палаты.

75
 Когда Байяр просит Симона Херцога растолко­
вать ему, в чем тут соль, тот собирается сказать, что
Соллерс и БАЛ. не заслуживают слишком большо­
го внимания, но тут нашего диссертанта осеняет,
и, почувствовав аппетит, он произносит: «Для на­
чала нам бы следовало допросить Делеза».
Выходя из госпиталя, Симон Херцог сталкива­
ется со светлокудрой медсестрой, которая пристав­
лена к Барту. «О, простите, мадемуазель». Она улы­
бается, улыбка у нее обольстительная: «Ничего
стр-рашного, месье».

17.

Хамед просыпается рано. Вчерашние пары и ве­

щества, которыми, как губка, еще пропитано тело,
избавляют от дурного сна. В вязком дурмане, путаясь
в обстановке незнакомой комнаты, он не сразу вспо­
минает, как попал сюда и чем занимался. Он выби­
рается из-под одеяла, стараясь не разбудить лежаще­
го рядом мужчину, натягивает футболку без рукавов,
влезает в джинсы «Ли Купер», варит на кухне кофе,
приканчивает на ходу косяк, оставленный вчера
в пепельнице в форме джакузи, берет куртку от «Тед­
ди Смит», черно-белую с большой красной буквой «F»
там, где сердце, и уходит, захлопнув дверь.
День обещает быть ясным, на пустой улице у тро­
туара припаркован черный DS. Хамед вдыхает све­
жий воздух, слушает «Blondie» в наушниках, под­
ключенных к плееру, и не замечает, что черный
DS тронулся с места и едет за ним. Он переходит
7б
на другой берег Сены, идет вдоль Сада растений
и думает, что если ему немного повезет, то во «Фло­
ре» кто-нибудь угостит его настоящим кофе, одна­
ко там только такие же жиголо, два-три старика,
которым ничего не надо, и Сартр, тут как тут, по­
кашливая, курит трубку в окружении небольшой
группы студентов в свитерах, так что Хамед стреля­
ет сигарету у прохожего в плаще, выгуливающего
гончую с грустными глазами, и останавливается
покурить возле закрытого еще паба «Сен-Жермен»
вместе с другими жиголо — судя по их виду, они
тоже мало спали, много пили и курили, а многие
забыли накануне поесть. Здесь Сайд — спрашивает,
не был ли он вчера в «Синем ките», Гарольд — хва­
стается, что чуть не перепихнулся с Амандой Лир
в «Ле Палас», и Слиман, которому дали в пятак не­
известно за что. Делать всем не фиг, тоска зеленая,
Гарольд сходил бы на «Игру в четыре руки»* в «Мон-
парнас» или «Одеон», но первый сеанс только в два.
На другой стороне улицы два усатых типа припар­
ковали свой DS и пьют кофе в брассери «Липп». Оба
в помятых костюмах, словно ночевали в машине,
и оба не расстаются с зонтами. Может, вернуться,
еще поспать,—думает Хамед, но взбираться наверх
через шесть этажей неохота, он стреляет сигарету
у черного парня, выходящего из метро, и прикидыва­
ет, идти или не идти в больницу. Сайд сообщает, что
«Бабар» в коме, но, наверное, будет рад услышать его
голос; говорят, коматозники слышат, как и растения,

* «Le Guignolo» — фильм, вышедший на экраны 26 марта

1980 г.; главную роль сыграл Жан-Поль Бельмондо.

77
когда им ставишь классическую музыку. Гарольд
хвастается двусторонней курткой-бомбером: черной,
а если вывернуть — оранжевой. Ошман говорит, что
вчера встретил русского поэта, их знакомого, у кото­
рого теперь шрам на лице, и он от этого стал еще кра­
сивее, — рассказывает и ржет. Хамед решает свалить
в «Ла Куполь» и направляется вверх по рю де Ренн.
Усатые типы срываются вслед за ним, забыв зонты,
но официант догоняет их с криками: «Господа! Госпо­
да!» Он размахивает зонтами, как шпагами, но на это
никто не обращает внимания, хотя странно—день
обещает быть солнечным. Двое забирают зонты
и продолжают слежку. Они останавливаются возле
«Космоса», где показывают «Сталкера» Тарковского
и еще какой-то советский военный фильм, так что
Хамед успевает немного уйти вперед, но, поскольку
и он замедляет шаг перед бутиками со шмотками,
потерять его они не боятся.
Тем не менее один из них возвращается за «бо­
гиней».

18.

Жиль Делез принимает двух следователей на рю де

Бизерт, между Ла Фурш и площадью Югиши. Симон
Херцог рад встретиться со знаменитым мыслителем
в домашней обстановке, среди книг, в квартире, где
стоек дух философии и табака. Работает телевизор,
показывают теннис, Симон замечает целую кучу раз­
бросанных тут и там трудов, посвященных Лейбни­
цу, и слышно, как мячи делают «чпок-чпок»: идет
игра Коннорс — Настасе.
78
 По официальной версии, следователи пришли
сюда, потому что на Делеза указал Б.А.Л. Допрос
начинается с азов, то есть с буквы «а» (о как оккри-
минация).
«Месье Делез, говорят, у вас с Роланом Бартом
есть разногласия. В чем они заключаются?» Чпок-
чпок. У Делеза во рту наполовину выкуренная, но
погасшая сигарета. Байяру бросаются в глаза неесте­
ственно длинные ногти. — «Вот как? О нет. С Ро­
ланом у меня никаких разногласий, помимо того,
что он поддержал это ничтожество, этого придурка
в белой рубашке».
Симон замечает шляпу на шляпной полке. Вме­
сте с той, что висит на вешалке при входе, и лежа­
щей на комоде получается как-то много, и все —
разных цветов, в стиле Алена Делона в «Самурае».
Чпок-чпок.
Делез устраивается в кресле поудобнее: «Видите
того американца? Это анти-Борг. Хотя нет, анти-
Борг — это Макинрой: подача египетская, душа
русская, ага, кхе-кхе... (Покашливает.) Зато Коннорс
(он произносит „Коннорз") бьет плоско, постоянно
рискует, мячи резаные... очень изысканно, кста­
ти... Борг — он играет на задней линии, мячи по­
сылает высоко над сеткой, свечой. Такое любому
работяге понятно. Борг создает пролетарский тен­
нис. Макинрой и Конорс, ясное дело, на корте —
аристократы».
Байяр усаживается на диван — чувствует, что
придется долго выслушивать эту пургу.
Симон позволяет себе возразить: «Но разве Кон­
норс — не народный архетип? Эдакий bad boy, ша­
лопай, хулиган, мухлюет, спорит, скандалит, не

79
признает поражений, драчун, задира, невероятно
упертый».
Делез едва сдерживает жест раздражения: «Да?
Ну-ну, хм, интересное замечание».
Байяр спрашивает: «А если бы у Барта реши­
ли что-нибудь украсть — это возможно? Документ,
скажем. Вам ни о чем таком не известно, месье Де­
лез?»
Делез поворачивается к Симону: «Думаю, вопрос
„что именно" в данном случае не лучший. Кто, сколь­
ко, как, где, когда, пожалуй, будет правильнее».
Байяр закуривает и с терпеливым, почти покор­
ным выражением уточняет:
— Что вы имеете в виду?
— Ну, ясно, что раз уж вы пришли ко мне через
неделю с лишним после происшествия и заявляете
об инсинуациях этого философа хренова, у которо­
го словесное недержание, то наверняка несчастный
случай с Роланом собственно таковым не является.
И вы ищете виновного. А значит — мотив. Но до
почему поди доберись, правда? Полагаю, что ниточ­
ка от шофера ничего не дала? Я слышал, что Ролан
очнулся. И молчит? Вот и отпало почему.
Из телевизора слышны охи Коннорса при каж­
дом ударе по мячу. Симон бросает взгляд в окно. И за­
мечает припаркованный внизу синий «Фуэго».
Байяр спрашивает, в чем, по мнению Делеза, при­
чина молчания Барта. Делез отвечает, что об этом
ему неизвестно, но зато он знает другое: «Что бы
ни происходило, при любых обстоятельствах най­
дутся притязающие. То есть люди, которые говорят:
в этом я лучше всех».
8о
 Байяр придвигает поближе к себе стоящую на
журнальном столе пепельницу в виде совы: «А вы
на что притязаете, месье Делез?»
В ответ негромкий возглас, нечто среднее меж­
ду усмешкой и покашливанием: «Притязать можно
на то, что недостижимо, или выдавать себя за того,
кем вы были когда-то, но не будете впредь, господин
комиссар. Но вопрос-то не в этом, верно?»
Байяр спрашивает, в чем вопрос.
Делез снова закуривает: «Как сделать выбор сре­
ди притязающих».
По дому разносится эхо: кричит женщина. Не­
известно, от наслаждения или от ярости. Делез ты­
чет пальцем в сторону двери: «Женское, господин
комиссар, не данность, это не заложено от рождения.
Женщиной становятся. — Он поднимается, сам не­
громко охнув, и наливает себе бокал красного. —
С нами точно так же».
Байяр не уверен: «Думаете, мы с вами во всем
похожи?»
Делез улыбается: «Ну, в некотором смысле... да».
Байяр, пытаясь показать благожелательность,
в которой все же есть некоторая настороженность:
— Вы тоже занимаетесь поиском истины?
— Ого! Истины... Где у нее начало и где конец...
Мы, знаете ли, всегда где-то посередине.
Коннорс побеждает в первом сете — 6:2.
«Как определить, кто из притязающих подхо­
дит? Зная как, вы выясните и почему. Взять, на­
пример, софистов: если верить Платону, проблема
в том, что они притязают на то, на что им притя­
зать не положено. Да-да, мухлюют, паразиты!.. — Он
81
потирает руки. — В судебном деле всегда есть при­
тязающие...»
Он залпом опрокидывает бокал и добавляет,
глядя на Симона: «Это увлекательно, как роман».
Симон ловит его взгляд.

19.

«Нет, это исключено, я категорически против! Я не

пойду! Хватит! И речи быть не может, ноги моей
в вашем дворце не будет! Чтобы расшифровать, что
говорит эта сволочь, я вам не нужен! Да я и без него
все скажу, короче, вот: я покорный слуга большого
капитала. Враг рабочего класса. Прибрал к рукам
все средства информации. Когда не охочусь на сло­
нов в Африке, открываю охоту на свободные радио­
станции. Напяливаю намордник на свободу слова.
Втыкаю атомные станции где ни попадя. Я шкур­
ный демагог — вваливаюсь к беднякам без пригла­
шения. Храню краденые бриллианты. Изображаю
пролетария, катаясь в метро. Люблю черных, если
они императоры или мусорщики. При слове гума­
нитарный высылаю авиадесант. С помощью крайне
правых улаживаю мелкие дела. И кладу с прибором
на Национальное собрание. Я... я... ОГОЛТЕЛЫЙ
ФАШИСТ!»
Симон закуривает, его трясет. Байяр ждет кон­
ца истерики. На этом этапе расследования, с уче­
том имеющихся сведений, он подал первый рапорт
и предполагал, что дело начнет набирать обороты,
но не настолько, чтобы позвали туда. Да еще с соп­
ляком.
82
 «Все равно не пойду, не пойду, не пойду», — твер­
дит сопляк.

20.

«Сейчас господин президент вас примет».

Жак Байяр и Симон Херцог входят в ярко освещен­
ный угловой кабинет, где стены обиты зеленым
шелком. Симон мертвецки бледен, но машинально
замечает два кресла, развернутые в сторону стола,
за которым сидит Жискар, а в другой части помеще­
ния — еще кресла и диван, расставленные вокруг
кофейного столика. Наш книгочей тотчас просека­
ет разницу: в зависимости от того, хочет ли прези­
дент подчеркнуть дистанцию между собой и посе­
тителями или, наоборот, намерен придать встрече
более дружественный тон, он принимает их либо
за столом, который служит ему бастионом, либо уса­
живает вокруг кофейного столика, над которым все
наклоняются, поедая пирожные. Симон Херцог за­
мечает книгу о Кеннеди, положенную на видном мес­
те — на наклонной подставке для письма,—чтобы
подчеркнуть образ молодого прогрессивного главы
государства, который Жискар тоже хочет олицетво­
рять; на бюро с выдвигающейся крышкой—две шка­
тулки, красная и синяя; везде много бронзы; папки
с документами — в стопках тщательно выверенной
высоты: будь они слишком низкими, создавалось
бы впечатление, что президент плюет в потолок;
слишком высокими — значит, у него завал. Стены
оформлены полотнами мастеров. Встав за массив­
ным столом, Жискар указывает На одну из картин,

8з
на которой изображена красивая и суровая женщи­
на —руки у нее разведены в стороны, а тонкое белое
платье распахнуто почти до живота и едва скрыва­
ет тяжелую, молочного цвета грудь: «Мне посчаст­
ливилось на время получить из музея Бордо одно
из самых прекрасных произведений французской
живописи — „Греция на руинах Миссолонги" Эже­
на Делакруа. Великолепно, не правда ли? Вы ведь,
конечно, знаете город Миссолонги: там умер лорд
Байрон во время войны за независимость с турка­
ми. Если не ошибаюсь, в 1824-м. (Симон не упуска­
ет это кокетливое „если не ошибаюсь".) Это была
страшная война, оттоманы жутко зверствовали».
Не выходя из-за стола и не собираясь пожимать
посетителям руки, он приглашает их сесть. Значит,
не будет ни дивана, ни пирожных. Президент, по-
прежнему стоя, продолжает: «Знаете, что сказал обо
мне Мальро? Что мне незнакомо ощущение трагиз­
ма истории». Краем глаза Симон поглядывает на
Байяра: тот молча ждет — так и стоит в плаще.
Жискар вновь обращается к картине, поэтому
посетители считают своим долгом обернуться и по­
казать, что они следят за его мыслью: «Может, ощу­
щения трагизма истории у меня и нет, зато я чувст­
вую трагическую красоту этой молодой женщины,
раненной в бедро, — она несет надежду на освобож­
дение своего народа!» Не зная, когда можно вкли­
ниться в поток президентской речи, посетители
ничего не говорят, но, кажется, Жискара это не сму­
щает, он привык к молчанию как к знаку учтивого
согласия. Но вот он прерывает свой шепелявый
монолог, поворачивается в сторону окна, и Симон
84
понимает, что пауза эта — переходная, теперь пора
обратиться к делу.
Не оборачиваясь и позволяя собеседникам обо­
зреть свой лысый череп, президент продолжает:
«С Роланом Бартом я один раз встречался. Приглашал
его в Елисейский дворец. Очень приятный человек.
Он четверть часа изучал меню и просто блестяще
сформулировал символическое значение каждого
блюда. Совершенно потрясающе. Бедняга, я слы­
шал, что он с трудом оправился после смерти ма­
тери, да?»
Жискар наконец садится и обращается к Байя­
ру: «Комиссар, в тот день, когда произошел несчаст­
ный случай, у месье Барта был при себе документ,
который у него похитили. Я бы хотел, чтобы вы его
нашли. Это вопрос национальной безопасности».
Байар спрашивает: «Что представляет собой этот
документ, господин президент?».
Жискар наклоняется вперед и, упершись кула­
ками в столешницу, многозначительно произносит:
«Это жизненно важный документ, ставящий под
угрозу национальную безопасность. Если восполь­
зоваться им необдуманно, это может причинить
неизмеримый ущерб и пошатнуть сами основы де­
мократии. К сожалению, больше я вам ничего ска­
зать не могу. Работать нужно будет с соблюдением
секретности. Но вы получите свободу действий».
Затем наконец он переводит взгляд на Симо­
на: «Молодой человек, мне сказали, что вы... свое­
го рода проводник комиссара? И хорошо знаете
лингвистическую среду, в которой вращался месье
Барт?»
85
 Симон не заставляет ждать ответа: «Вообще-то,
не совсем так».
Жискар бросает вопросительный взгляд на Бай­
яра, тот поясняет: «У месье Херцога есть связи, кото­
рые могут оказаться полезными для следствия. Он
понимает, как устроены эти люди, ну и вообще —
что к чему. Способен замечать то, чего полиции не
увидеть».
Жискар улыбается: «Так вы ясновидящий, как
Артюр Рембо, молодой человек?»
Симон смущен и бормочет: «Нет. Ни в коем слу­
чае».
Жискар показывает пальцем на две шкатулки,
красную и синюю, стоящие позади них, на бюро
с выдвигающейся крышкой, под «Грецией» Дела­
круа: «Как по-вашему, что там?»
Не догадавшись, что это проверка, и не успев
подумать, стоит ли ее проходить, Симон мгновенно
отвечает: «Полагаю, ордена Почетного легиона?»
Улыбка у Жискара все шире. Он встает, открыва­
ет одну из шкатулок и достает оттуда орден: «Мож­
но спросить, как вы догадались?»
«Ну, кхм... Здесь полно символов: картины, обив­
ка, лепнина на плафоне... Каждый предмет, каждая
деталь призваны выражать блеск и величие респуб­
ликанской власти. Выбранная вещь Делакруа, фото­
графия Кеннеди на обложке книги, которая лежит
на подставке, — все нагружено смыслом. Но символ
обретает значение, только если он виден. На дне
шкатулки он бесполезен, и я даже больше скажу:
его просто нет.
В то же время полагаю, что в этом помещении
лампочки и отвертки вы не храните. Мне показа-
86
лось маловероятным, чтобы в шкатулках лежали
инструменты. А если бы в них были скрепки или
скоросшиватель, то они находились бы на вашем
рабочем столе, под рукой. Получается, что их содер­
жимое не символично и не функционально. Но так
не бывает: должно быть хотя бы что-то одно. Вы
могли бы держать там ключи, но, наверное, в Ели-
сейском дворце двери открывает и закрывает не
президент, ключи от машины вам не нужны, по­
скольку у вас шофер. Выходит, осталось единствен­
ное решение: потаенный символ, который сам по
себе здесь ничего не значит, но работает вне этих
стен—миниатюрное и мобильное выражение того,
что символизирует это пространство, а именно —
величие республики. То есть знак, а учитывая осо­
бенность места, весьма вероятно — орден Почет­
ного легиона. Хм...»
Жискар с Байяром понимающе переглядывают­
ся: «Кажется, я знаю, что вы хотите сказать, комис­
сар».

21.

Хамед потягивает ликер «Малибу» с апельсиновым со­

ком и рассказывает истории из своей марсельской
жизни; собеседник ловит его слова, но на самом деле
не слушает. Знакомый взгляд кокер-спаниеля: этим
субъектом Хамед может вертеть как хочет, посколь­
ку внушает ему отчаянное желание обладать собой.
Наверное, он отдастся (хотя не факт) и, пожалуй, най­
дет в этом некоторое удовольствие, но все-таки усту­
пающее превосходству, которое дает роль объекта
87
вожделения, и в этом преимущество, когда ты мо­
лод, красив и беден: можно спокойно, без зазрения
совести презирать тех, кто готов так или иначе пла­
тить за обладание.
Вечер в разгаре, и знакомое чувство, что он чу­
жой в этой большой небедной квартире в центре
столицы на исходе зимы, наполняет его нехорошей
пьянящей радостью. Украденное вдвое ценнее того,
что заработано потом и кровью, так что он возвра­
щается к буфету — сделать тартинки с тапенадой,
отдаленно напоминающие ему о юге, — и пробира­
ется среди гостей, ритмично раскачивающихся под
«Gaby, oh Gaby» в исполнении Башунга*. Он видит
Слимана — тот отправляет в рот пирожки с улит­
ками и заставляет себя смеяться над шутками пуза­
того издателя, который исподтишка лапает его за
задницу. Рядом молодая женщина покатывается со
смеху, нарочито запрокинув голову: «Тут он тор­
мозит... и дает задний ход!» У окна Сайд курит ко­
сяк в компании какого-то черного, смахивающего
на дипломата. Колонки ухают на первых аккордах
«One Step Beyond»**, и комната содрогается в наиг­
ранной истерии: все вопят, словно музыка привела
их в экстаз, словно по телам прошла волна кайфа,
словно психоз — преданный пес, которого в какой-

* Ален Башунг (Alain Bashung, 1947-2009) — популярный

французский эстрадный певец. Песня «Gaby, oh Gaby»,
впервые исполненная в 1980 г., сделала его известным.
** Название дебютного студийного альбома и вошедшей
в него одноименной композиции британской группы
«Madness». Альбом был записан в ноябре 1979 г.

88
то момент проглядели, а теперь он вернулся и ма­
шет хвостом, словно можно утратить способность
думать или ощущать время в четком инструменталь­
ном ритме грассирующего саксофона. Затем — не­
сколько песен в стиле диско, для настроения. Хамед
кладет на тарелку табуле с трюфелями и прикиды­
вает, кто из гостей мог бы угостить его кокаиновой
дорожкой или хотя бы поделиться спидами. И то
и другое будит охоту трахаться, правда от спидов
стояк более вялый, но, думается ему, это не беда.
Надо продержаться как можно дольше, чтобы не воз­
вращаться к себе. Хамед подходит к окну, где стоит
Сайд. На углу бульвара Генриха IV фонарь освеща­
ет рекламный билборд: Серж Генсбур в костюме,
при галстуке и надпись: «„Байяр" меняет мужчину!
Не так ли, месье Генсбур?»* Хамед где-то слышал
эту фамилию, но память его подводит, а он скрытый
ипохондрик, поэтому идет за новым бокалом и для
тренажа проговаривает вслух свой распорядок дня
за последний год. Слиман рассматривает серию
литографий на стене — на них изображены собаки
всех цветов радуги, которые едят из мисок, напол­
ненных долларовыми купюрами, — и делает вид,
что не замечает пузатого издателя, а тот теперь
трется о его бедра и дышит в затылок. Из колонок
вырывается голос Крисси Хайнд, заставляя всех
раскисших гостей взбодриться — им не помешает.
Два косматика обсуждают отдавшего концы Бона

* Описанный билборд использовался в одной из рекламных

кампаний «Bayard» — марки деловой и повседневной муж­
ской одежды, существующей с 1925 г.

89
Скотта* и здорового дальнобойщика в кепке, кото­
рый может заменить его в «AC/DC». Парень с косым
пробором, в костюме и развязанном галстуке очень
возбужден и рассказывает всем желающим новость
«из надежного источника»: Марлен Жобер** в «Вой­
не полиций» показывает грудь. Говорят также, что
Леннон готовит сингл с Маккартни. Жиголо, имя ко­
торого Хамед забыл, спрашивает, нет ли у него трав­
ки, и мимоходом ерничает: мол, тусовка с откровен­
но «левобережным душком», а затем показывает
в окно на крылатого гения, венчающего Июльскую
колонну: «Знаешь, в чем проблема, чувак? Я за то,
чтобы играть в якобинцев, но всему есть предел».
Кто-то роняет на ковер бокал с синим кюрасо. Ха­
мед раздумывает, не вернуться ли в Сен-Жермен,
но Сайд показывает в сторону ванной, куда одно­
временно проникают две девицы и какой-то папик.
Всем ясно, что там будут не трахаться, а нюхать
(хоть папик и делает многозначительный вид: даже
если ни одна не даст, пусть все думают, что у него
в руках не только синица), отсюда следует, что, если
подойти к делу с умом, можно выторговать себе до­
рожку, а то и две. Кто-то спрашивает у лысеющего
усача, не Патрик Девер*** ли он. Чтобы отделаться
от пузатого издателя, Слиман хватает блондинку
в джинсах в облипку и крутит с ней рок-н-ролл под

* Бон Скотт (Bon Scott, 1946-1980) — рок-музыкант; фронт-

мен группы «AC/DC».
** Марлен Жобер (Marlene Jobert, p. 1940) — французская
актриса.
*** Патрик Девер (Patrick Dewaere, 1947-1982) — француз­
ский актер, певец и композитор.

90
«Sultans of Swing» в исполнении «Dire Straits»*. Пу­
затый издатель изумленно смотрит, как парочка
выписывает кренделя, и пытается соединить во
взгляде иронию с благодушием для соответству­
ющего выражения, которым, впрочем, никого не
обманешь. Как и все мы, он одинок, но не умеет
это скрывать, и его почти не замечают — разве что
кто-нибудь обращает внимание, как плохо он справ­
ляется с одиночеством. Слиман не отпускает парт­
нершу на вторую песню, «Upside Down» Дайаны Росс.
Фуко появляется на вечеринке с Эрве Гибером** под
рифф, которым у «The Cure» начинается «Killing the
Arab»***. На нем объемная кожаная куртка, черная,
с цепями, он порезался, когда брил голову. Гибер
молод и красив, красота его настолько карикатур­
на, что считать его писателем невозможно — во
всяком случае, если ты парижанин. Сайд и Хамед
барабанят в дверь ванной, пытаясь уломать тех, кто

* «Dire Straits» — британская рок-группа, основанная

в 1977 г. Среди ее основателей был музыкант, певец
и композитор Марк Нопфлер (Mark Knopfler, p. 1949);
«Sultans of Swing» («Султаны свинга») — популярная пес­
ня группы.
** Эрве Гибер (Hervé Guibert, 1955-1991) — французский
литератор, фотограф, журналист, который в 1990 г. пред­
ставил Фуко в образе Мюзиля, героя своего романа «Дру­
гу, который не спас мне жизнь», и одним из первых в ли­
тературе затронул тему смерти от СПИДа.
** «Killing an Arab» («Убить араба») — название дебютного
сингла группы «The Cure» и одноименной композиции
из него, мотивы которой подсказаны повестью Альбера
Камю «Посторонний».

91
засел внутри, несут полную фигню, выдумывают не­
мыслимые предлоги, но дверь не открывается, хоть
ты тресни, а изнутри доносятся лишь приглушенные
звуки: металл, эмаль, втягиваемый воздух... Standing
on a beach, with a gun in my hand...* Куда бы Фуко
ни пришел, среди присутствующих он вызывает
возбужденный трепет, за исключением разве что
тех, кто переборщил со спадами: эти скачут себе
и думают, что песня — про пляж и лето: Staring at
the sea, staring at the sand...** Дверь ванной откры­
вается, девицы и папик выходят, смерив взглядом
Сайда и Хамеда, и, не стесняясь, шмыгают носом;
смотрят сверху вниз, как все светские наркоманы,
если их мозг еще не купается в литрах серотонина,
запасы которого с каждым годом и месяцем будут
восполняться все медленнее. I'm alive, I'm dead...***
Фуко в центре успевшего образоваться круга что-то
рассказывает молодому Гиберу и как будто не заме­
чает бурления, вызванного его присутствием, про­
должая разговор, начатый еще до того, как они во­
шли: «В детстве я хотел стать золотой рыбкой. Мама
говорила: „Ну нет, зайчик, это невозможно, ты бо­
ишься холодной воды"». Голос Роберта Смита: I'm
the stranger!**** Фуко: «От замешательства я слов­
но летел в бездну, повторяя: ну хотя бы на секун-

* «Стоять на пляже с пистолетом в руке...» (англ.) Здесь

и далее до конца главы цитируются строки песни «Kil­
ling an Arab».
** «Смотреть на море, смотреть на песок...» (англ.)
*** «Я жив, я мертв...» (англ.)
****Я посторонний! (англ.); Роберт Джеймс Смит (Robert
James Smith, p. 1959) — лидер группы «The Cure».

92
дочку, так хочется узнать, о чем она думает...» Роберт
Смит: ...Killing an Arab!* Сайд и Хамед решают по­
пытать счастья в другом месте — может быть, в «Ла
Ноче». А Слиман возвращается к пузатому издате­
лю: как ни верти, а питаться надо. Staring at myself,
reflected in the eyes...** Фуко: «Кто-то должен будет
признаться. Кто-нибудь всегда признается...» Роберт
Смит: ...of the dead man on the beach...*** Гибер: «Он
лежал голым на диване, и ни одной работающей
телефонной будки...» The dead man on the beach...
«А когда наконец нашел, обнаружил, что у него нет
жетона...» Хамед снова смотрит на улицу через за­
навеску, видит припаркованный внизу черный DS
и говорит: «Я побуду еще немного». Сайд закурива­
ет, их силуэты четко вырисовываются на фоне окна,
освещенного огнями этого праздника жизни.

22.

«Жорж Марше, да плевать всем на Жоржа Марше,

неужели не ясно!»
Даниелю Балавуану**** удалось наконец взять
слово, которое отберут меньше чем через три ми­
нуты, по-хорошему или по-плохому, он это знает
и шпарит, как из пулемета, произнося свой нервный

* ...Убить араба! {англ.)

** Смотреть на свое отражение в глазах... (англ.)
*** ...мертвеца на берегу... [англ.)
*** Даниель Балавуан (Daniel Balavoine, 1952-1986) — фран­
цузский певец и композитор.

93
монолог: политики — старперы, коррупционеры
и ни черта не умеют.
«Я не о вас, месье Миттеран».
Хотя как сказать.
«Вот хотелось бы знать... было бы интересно...
кому рабочие-мигранты платят за жилье то, что при­
ходится платить... Хотелось бы знать... Кто смеет
каждый месяц требовать семьсот франков с рабо­
чих-мигрантов за помойки и конуры, где они жи­
вут?..» Сумбурно, нескладно, с кучей речевых оши­
бок, чересчур быстро — и блестяще.
Журналисты, как всегда, ничего не понимают
и возмущаются, когда Балавуан упрекает их за то,
что они не приглашают молодежь (вполне ожида­
емая риторическая насмешка: как же, вот доказа­
тельство — ведь ты здесь, охламон!).
Миттеран-то прекрасно понял, что происходит.
Этот сопливый говнюк пытается показать, кто они
на самом деле — сам Миттеран, журналисты за сто­
лом и все им подобные: старые маразматики, так
давно загнившие в своем междусобойчике, что ддя
остального мира успели умереть и даже не замети­
ли этого. Он пробует согласиться с рассерженным
юнцом, но, сколько ни пытается вставить слово, каж­
дый раз в репликах слышатся неуместные патерна­
листские нотки.
«Я пытаюсь просмотреть свои записи... В лю­
бом случае могу вас предупредить...» Миттеран вер­
тит в руках очки, покусывает губы — в кадре, в пря­
мом эфире — катастрофа! «Могу вам сказать, что
безысходность мобилизует и как мобилизатор она
опасна».
94
 Журналист, с нотой садистской иронии: «Месье
Миттеран, вы хотели диалога с представителем мо­
лодежи и выслушали его с большим вниманием».
Ну давай, выкручивайся.
И Миттеран барахтается изо всех сил: «Мой са­
мый живой интерес в том, чтобы такой образ мыс­
лей... отклик на происходящее... и да, способ са­
мовыражения... ведь Даниель Балавуан выражает
себя также в текстах и музыке... имели право на
существование... чтобы этот посыл был услышан,
а значит, понят». Ну-ну, пыхти, пыхти. «Да, он выска­
зывает это по-своему! И отвечает за свои слова. Это
гражданин. Такой же, как все».
19 марта 1980 года, мы в информационной сту­
дии канала «Антенн-2», 13 часов 30 минут, Миттера­
ну до фига лет.

23.

О чем, умирая, может думать Барт? Кто-то скажет:

о матери. Это она его доконала. Ну конечно, как же
иначе — дела семейные, скелет в шкафу. Как гово­
рит Делез, у всех есть бабушка, с которой произо­
шло такое, что хоть стой, хоть падай, и что с того?
«Он скорбит». Да, господа, именно скорбь сведет
его в могилу. Жалкие французские мыслители, ваш
взгляд зашорен, и мир сводится для вас к сфере
частного со всей ее мелочностью, банальностью,
эгоцентричной пошлятиной. Какая там энигма,
таинство, все списывается на маму — вашу мать
истины. Двадцатый век избавил нас от Бога и отвел

95
его место матери. Обставлено — зашибись. Но Барт
думает не о ней.
Если бы вы могли войти в его ватные грезы, вы
бы знали: человек, который вот-вот умрет, думает
о том, кем он был, но особенно — о том, кем он мог
бы стать, о чем же еще? У Барта в голове не вся
жизнь — только последнее происшествие. Кто за­
казчик всей этой операции? Он вспоминает, что
к нему прикасались. И после этого исчез документ.
Кто бы это ни заказал, мы, вероятно, стоим на поро­
ге невиданной катастрофы. А ведь он, Ролан-мамень-
кин-сынок, мог бы извлечь из этого пользу: немно­
го себе, остальное — миру. Наконец-то он победил
робость! И такой переплет! Даже если он выкараб­
кается, праздновать будет поздно.
Ролан не думает о матери. Здесь все не так, как
в «Психо»*.
О чем же он думает? Может, перед ним вереницей
проходят воспоминания о вещах сугубо личных,
или незначащих, или известных ему одному? Как-то
вечером — или это был еще день? — он ехал в так­
си со своим американским переводчиком, который
оказался в Париже проездом, и с Фуко. Вот все трое
на заднем сиденье, переводчик в центре, Фуко, как
обычно, превращает беседу в монолог и говорит,
говорит, оживленно, уверенно и гундосо—так гово­
рили в прежние времена; как всегда, он все держит
под контролем и с ходу прочитывает целую лекцию,
объясняя, почему терпеть не может Пикассо, до ка­
кой степени Пикассо ничтожен, и, конечно, смеет-

* Фильм Альфреда Хичкока, в котором присутствует тема

непростых взаимоотношений сына и матери.

96
ся, а молодой переводчик смиренно слушает — Это
у себя в стране он писатель и поэт, а здесь с почтени­
ем внимает двум блестящим французским интеллек­
туалам, и Барт давно знает, что ему не переплюнуть
словоохотливого Фуко, но все же надо что-то сказать,
чтобы не пасовать, и, пытаясь выиграть время, он
тоже смеется, но понимает, что его смех звучит не­
естественно, и ему неловко за это чувство неловко­
сти, такой вот порочный крут, он всю жизнь с этим
сталкивался, а ему так нужна уверенность Фуко, ведь
даже перед студентами, которые с благоговением
его слушают, он скрывает робость за профессорским
тоном, а уверенность чувствует и действительно
уверен в себе, только когда пишет, оставшись один,
спрятавшись за листом бумаги и всеми своими кни­
гами — Прустом, Шатобрианом; Фуко продолжает
рассуждать о Пикассо, и тогда Барт, чтобы не остать­
ся в долгу, говорит, что он тоже, да, он тоже ненави­
дит Пикассо, и, произнося это, ненавидит себя, по­
тому что прекрасно видит, что происходит, работа
у него такая — видеть происходящее, он унижается
перед Фуко, и, конечно же, молодой красивый пере­
водчик отдает себе в этом отчет, Барт шлет Пикассо
плевок, нет, робкий такой плевочек, а Фуко, тот хо­
хочет во всю глотку, Барт согласен, что Пикассо —
дутая величина, говорит—никогда не понимал, что
в нем находят, и откуда мне теперь знать, что это
не было искренне, ведь зачем кривить душой—Барт
прежде всего был классиком и, в сущности, не любил
современность, но, в конце концов, какая разница:
даже если бы он терпеть не мог Пикассо, ясно, что
суть не в этом, главное — не уступить Фуко, а коль
скоро Фуко рвется в иконоборцы, он выглядел бы
97
старым ослом, если бы стал спорить, и поэтому сей­
час, пусть и вправду недолюбливая Пикассо, он шель­
мует и осмеивает его, сидя в такси, которое на кой-
то ляд везет его бог знает куда.
Быть может, так Барт и умер: вспоминая ту по­
ездку в такси, он закрывает глаза и засыпает в печа­
ли — эта печаль никогда не покидала его, с матерью
или без, а еще, возможно, нет-нет да возникает
мысль о Хамеде. Что с ним будет? И с тайной, хра­
нителем которой он стал? Барт медленно, плавно
погружается в свой последний сон, и, по правде го­
воря, это даже в чем-то приятно, но, пока его теле­
сные функции одна за другой угасают, сознание
продолжает блуждать. Куда еще увлекает его эта
последняя греза?
Да, зря он не сказал, что не любит Расина. «Фран­
цузы не устают гордиться тем, что у них был свой
Расин (с двумя тысячами слов в запасе), но их ни­
чуть не огорчает отсутствие своего Шекспира». Вот
что впечатлило бы молодого переводчика. Но Барт
написал это гораздо позже. Ах, если бы тогда он
владел функцией...
Дверь в палату медленно открывается, но Барт
в своем сне-забытьи этого не слышит.
Это неправда, что он «классик»: в глубине души
он не любит чопорность XVII века с его отточенным
александрийским стихом, чеканными афоризмами,
осмысленными страстями...
Он не слышит приближающихся к кровати ша­
гов.
Конечно, это были корифеи риторики, но ему
не нравится их холодность, почти бесплотность.

98
Расиновские страсти, фи, эка невидаль! Федра —
еще куда ни шло, сцена признания в сослагатель­
ном плюсквамперфекте, выполняющем функцию
прошедшего условного, допустим, это сильно, Фед­
ра, переделавшая сюжет, отведя себе место Ариад­
ны, а Ипполиту — место Тесея...
Он не знает, что кто-то наклоняется над его элек­
трокардиографом.
А Береника? Тит Беренику не любил, это ясно
как день. Попросту говоря, корнелевщина...
Он не видит силуэт того, кто шарит в его вещах.
Лабрюйер — совсем школяр. Паскаль — тот хотя
бы вел диалог с Монтенем, Расин — с Вольтером, Ла-
фонтен — с Валери... А кому охота обмениваться
мыслями с Лабрюйером?
Он не чувствует, что рука осторожно поворачи­
вает регулятор прибора искусственного дыхания.
Ларошфуко, вот он—да. В конце концов, «Макси­
мам» Барт многим обязан. Семиолог, опередивший
время, — как умело он расшифровывал человече­
скую душу по знакам нашего поведения... Поисти­
не величайший аристократ во французской лите­
ратуре... Барт словно видит принца де Марсильяка*,
который гордо держится в седле рядом с Великим
Конде** у стен предместья Сент-Антуан, под огнем

* Принц де Марсильяк — титул учтивости, который носил

французский литератор и моралист Франсуа де Ларошфу­
ко (François de La Rochefoucauld, 1613-1680).
* Людовик II де Бурбон, принц де Конде, или Великий Кон­
де (Louis de Bourbon, prince de Condé, 1621-1686)—француз­
ский полководец, представитель высшей аристократии.

99
солдат Тюренна, и думает: черт возьми, какой пре­
красный день для смерти...
Что происходит? Он не может дышать. В горле
внезапный спазм.
Но Великая Мадемуазель* распахнет городские
ворота, чтобы впустить войска Конде, и Ларошфу­
ко, который был ранен в оба глаза и временно утра­
тил зрение**, на этот раз все же не умрет, к нему
вернутся силы...
Он открывает глаза. И видит в ослепительном
ореоле очерченный силуэт — это она, Святая Дева?
Он задыхается, хочет позвать на помощь, но из его
уст не вылетает ни звука.
К нему ведь вернутся силы? Да?
Она ласково улыбается и держит его голову на
подушке, чтобы он не поднялся, хотя ему и без того
не хватает сил. На этот раз время пришло, он это
знает и не хочет противления, но его тело помимо
воли бьется в судорогах, тело хочет жить, мозг в па­
нике ищет источник кислорода, не поступающего
в кровь, сердце колотится от последнего выброса
адреналина, затем замедляется.

Анна Мария Луиза Орлеанская, герцогиня де Монпансье

(Anne Marie Louise d'Orléans de Montpensier, 1627-1693) —
французская принцесса, племянница Людовика XIII, из­
вестная как участница Фронды и автор содержательных
с исторической точки зрения мемуаров.
Описывается эпизод Фронды — сражение принца Конде
с королевскими войсками в парижском предместье Сент-
Антуан 2 июля 1652 г., в котором Ларошфуко принимал
участие.

100
 «Любить, страдать и умирать, не преставая»*. По­
следняя его мысль выражена корнелевским алек­
сандрийским стихом.

24.

Информационный выпуск, 26 марта 1980 года, 20 ча­

сов, Патрик Пуавр д'Арвор**, он же П.П.Д.А.: «До­
брый вечер, дамы и господа, много сообщений, кото­
рые... (держит паузу) касаются нашей повседневной
жизни. Некоторые — более радужные, другие —
менее, но насколько — судите сами. (В квартире
недалеко от площади Клиши усевшийся в кресле
Делез, который никогда не пропускает новости,
отвечает ему вслух: «Спасибочки!»)
20:01. «Начнем с роста цен в феврале: 1,1 %. „Не
слишком хороший показатель", — прокомментиро­
вал министр экономики Рене Монори, но лучше, од­
нако (..луже некуда, думает П.П Д А, и на рю де Бьевр,
у себя, перед телевизором, Миттеран думает точно
так же), чем в январе: 1,9 %. Это лучше, чем в США
и в Великобритании и... на одном уровне с Западной
Германией». (При упоминании немецкого соперни­
ка Жискар, визирующий документы в кабинете Ели-
сейского дворца, невольно хмыкает, не поднимая
глаз. Хамед в свой каморке собирается выходить,
но никак не может отыскать второй носок.)

* Цитата из трагедии Пьера Корнеля «Сурена», ставшей

последним произведением драматурга.
* Патрик Пуавр д'Арвор (Patrick Poivre d'Arvor, p. 1947) —
французский журналист и телеведущий.

101
 20:09. «Волна забастовок перекинулась на сферу
образования, уже завтра, по призыву Националь­
ного профсоюза преподавателей, учителя Пари­
жа и Эссонна будут протестовать против сокраще­
ния количества классов в следующем учебном году».
(Соллерс, на диване, с китайским пивом в одной руке
и пустым мундштуком в другой, ругается: «Страна
бюрократов!..» Кристева, из кухни, отвечает: «Я сде­
лала соте из телятины».)
20:10. «И вот наконец новость, несущая, с позво­
ления сказать, „глоток воздуха" (Симон закатывает
глаза): за семь лет во Франции значительно снизил­
ся уровень загрязнения атмосферы, по словам Мише­
ля д'Орнано, министра окружающей среды, серные
выбросы снизились на тридцать процентов, а пока­
затель оксида углерода — на сорок шесть». (Митте­
ран пробует с отвращением поморщиться, но по боль­
шому счету это не меняет обычного выражения его
лица.)
20:11. «К событиям за рубежом — о том, что про­
исходит сегодня в Чаде... в Афганистане... в Колум­
бии...» (Страны меняются, никто не слушает, кроме
Фуко. Хамед находит носок.)
20:12. «Довольно неожиданная победа Эдварда
Кеннеди на праймериз в штате Нью-Йорк...» (Делез
берет телефон и набирает номер Гваттари. Байяр
дома, перед включенным телевизором, гладит ру­
башки.)
20:13. «Повысилось количество происшествий
на дорогах, об этом сообщает сегодня национальная
жандармерия: в минувшем семьдесят девятом году—
двенадцать тысяч четыреста восемьдесят смертей
и двести пятьдесят тысяч аварий... можно считать,

102
что в этих авариях за год мы потеряли целый го­
род —такой, как Салон-де-Прованс. (Хамед задается
вопросом, почему именно Салон-де-Прованс.) В пред­
дверии пасхальных каникул цифры заставляют за­
думаться...» (Воздев указательный палец, Соллерс вос­
клицает: «Задуматься!.. Задуматься, слышишь, Юлия?..
Это же потрясающе!.. Цифры заставляют задумать­
ся, ха-ха!..» «К столу!» — откликается Кристева.)
20:15. «Дорожное происшествие, которое могло
возыметь особо серьезные последствия: вчера гру­
зовик, перевозивший радиоактивные материалы,
столкнулся с другим тяжеловозом и перевернулся,
упав в кювет. Радиоактивной утечки не произошло
благодаря эффективной системе безопасности». (Мит­
теран, Фуко, Делез, Альтюссер, Симон, Лакан пока­
тываются со смеху, каждый перед своим телевизо­
ром. Байяр закуривает и продолжает гладить.)
20:23. «А теперь к интервью Франсуа Миттерана
газете „Ла Круа" — его лаконичные высказывания
войдут в историю (у Миттерана довольная улыбка):
„Жискар остается верен клану, классу, касте. В ито­
ге — шесть лет топтания на месте и танцев живота
перед Золотым тельцом. Срынь, как говорил Убю*".
(„Так сказал Франсуа Миттеран",—уточняет П.П.Д А;
Жискар закатывает глаза.) Это что касается прези­
дента. Теперь о Жорже Марше и его „банде трех",
итак: „Когда Марше в ударе, — любит повторять
Франсуа Миттеран, — он уморительный комик".
(Альтюссер у себя в квартире на рю д'Ульм пожима­
ет плечами. И кричит жене, она на кухне: „Ты слыша­
ла, Элен?" Ответа нет.) Наконец, отвечая на вопрос

* Альфред Жарри. «Король Убю». Перевод С. Дубина.

юз
о возможном альянсе Миттеран-Рокар внутри пар­
тии социалистов, Франсуа Миттеран отграничился...
(оговорка, но П.П.Д.А., глазом не моргнув, тут же
поправляется) ограничился таким ответом: у это­
го американского выражения нет аналога в языке
французской системы».
20:24. «Ролан Барт у... (пауза) умер сегодня днем
в парижском госпитале Питье-Сальпетриер. (Жи­
скар прекращает визировать документы, Миттеран
прекращает морщиться, Соллерс прекращает ору­
довать мундштуком у себя в штанах, Кристева пре­
кращает перемешивать соте из телятины и выбе­
гает из кухни, Хамед прекращает натягивать носок,
Альтюссер прекращает попытки не разругаться с же­
ной, Байяр прекращает гладить рубашки, Делез
говорит Гваттари: „Я перезвоню", Фуко прекраща­
ет размышлять о биовласти, Лакан продолжает за­
тягиваться сигарой.) Месяц назад писатель и фило­
соф стал жертвой дорожного происшествия. Ему
было... (пауза) шестьдесят четыре года. Известность
ему принесли труды, посвященные современному
письму и способам коммуникации. Бернар Пиво*
принимал его в программе „Апострофы", Ролан
Барт представлял свою книгу „Фрагменты любов­
ной речи", которую ждал большой успех (Фуко за­
катывает глаза); в отрывке, который вы увидите,
он раскрывает социологический аспект (Симон за­
катывает глаза) связи сентиментальности... (пауза)

* Бернар Пиво (Bernard Pivot, p. 1935) — французский жур­

налист, ведущий культурных программ на телевидении;
с 2014 г. — президент Гонкуровской академии.

104
и сексуальности. (Фуко закатывает глаза.) Слушаем
его». (Лакан закатывает глаза.)
Ролан Барт (голос Филиппа Нуаре): «Я настаи­
ваю, что субъект, — и говорю „субъект", чтобы зара­
нее не обозначать... э... пол этого субъекта, да?.. —
только если субъект влюблен... э-э... так вот, ему
действительно будет очень нелегко... э... преодо­
леть своего рода чувственное табу, тогда как табу
сексуальности сегодня легко нарушается».
Бернар Пиво: «Потому что от любви глупеют?»
(Делез закатывает глаза. Миттеран думает, что надо
позвонить Мазарин*.)
Ролан Барт: «Ну... да, в каком-то смысле, так при­
нято думать. Влюбленному субъекту приписывают
два свойства, точнее сказать, два отрицательных
свойства: первое — это подчас глупое, нелепое по­
ведение, ведь влюбленный и правда нелеп, и сам,
кстати, это чувствует, а еще у влюбленных случает­
ся помешательство, и народная молва без конца об
этом твердит! — только это смиренное помешатель­
ство, да? — ему далеко до настоящего трансгрессив­
ного психоза». (Фуко опускает глаза и улыбается.)
Конец фрагмента. П.П.Д.А. продолжает: «Ну вот,
как мы теперь знаем... э... я обращаюсь к Жан-Фран­
суа Кану**... э... Ролана Барта увлекало буквально
все, он мог говорить о чем угодно... э... мы видели
его даже в кино... как актера... совсем недавно...

* Мазарин Мари Пенжо (Mazarine Marie Pingeot, p. 1974) —

внебрачная дочь Франсуа Миттерана.
** Жан-Франсуа Кан (Jean-François Kahn, p. 1939) — француз­
ский журналист и литератор.

105
э... можно ли сказать, что он был всеядным?» (Точ­
но, — вспоминает Симон, — у Тешине в «Сестрах
Бронте» он сыграл Теккерея, роль проходная, его
талантом не была обезображена.)
Ж.-Ф. Кан (в большом возбуждении): «В общем-
то, со стороны действительно кажется, что он все­
яден! Да, он занимался... э... э... он писал о моде,
о галстуках, о чем угодно, о вольной борьбе!.. Писал
о Расине, о Мишле, о фотографии, о кино, о Япо­
нии — да, это всеядность! (Соллерс ухмыляется.
Кристева сурово зыркает на него.) Но и цельность.
Взять его последнюю книгу. О любовной речи...
о языке любви... так вот, на самом деле Ролан Барт
всегда писал о языке! И получается, что... его гал­
стук... наш галстук — это фигура речи. (Соллерс,
слегка возмущенно: „Фигура речи... Да что ты!..")
Такая форма выражения, манера. Мотоцикл — это
способ самовыражения общества. Кино—тем более!
И фотография тоже. То есть, по сути, Ролан Барт —
человек, который всю жизнь гонялся за знаками!..
Знаками, которыми объясняется общество, общ­
ность. Которыми выражает свои смутные, спутан­
ные чувства, пусть даже неосознанно! В этом смыс­
ле перед нами великий журналист. Впрочем, он был
мэтром в науке, которая называется семиология,
то есть наука о знаках.
Ну и конечно, это был великий литературный
критик! Ведь здесь то же самое: что такое произведе­
ние? Через произведение происходит самовыраже­
ние автора. Ролан Барт показал, что в литературном
произведении, по сути, три уровня: есть язык — Ра­
син пишет по-французски, Шекспир по-английски,
все это язык. Есть стиль: это их мастерство, их та-

юб
лант. Но между стилем — произвольным... э... его
можно менять... и языком! — есть третий уровень—
это письмо. А письмо, как он говорил, оно... поли­
тическое, в широком смысле, то есть как раз через
письмо выражается... даже если писатель этого не
осознает... кто он в обществе, его культура, корни,
социальный класс, окружение... и даже если то, что
он пишет, рождается само — ну, не знаю, допустим,
у Расина: „Не лучше ли уйти, коль нечего сказать..." —
или просто случайная фраза... э, нет, не случайная! —
говорит Барт. Но даже если скажет „случайная" —
это лукавство, в ней все равно что-то выражено».
П.П.Д.А. (который все пропустил мимо ушей,
или ничего не понял, или глубоко плевал, с понима­
ющим видом): «Потому что каждое слово тщатель­
но препарировано!»
Ж.-Ф. Кан (не принимает пас): «И еще, еще, кроме
того... что в Барте потрясающе — он писал, очень...
математично, у него очень холодный слог, и в то же
время он действительно сумел воспеть красоту сти­
ля. И наконец, чтобы подвести итог, это очень зна­
чимая личность. В нем выразился дух нашего вре­
мени. Я объясню почему... потому что одни эпохи
находят свое выражение в театре... э... нуда. (Здесь
Кан выдавливает из себя нечто нечленораздельное.)
Другие — в романе: например, пятидесятые годы,
Мориак... э... Камю... э... и так далее. Но я думаю,
что шестидесятые годы... во Франции... культур­
ный дух Франции выразился в дискурсе о дискурсе.
О дискурсе на полях. Мы, конечно, должны признать,
что не создали по-настоящему значительных рома­
нов... наверное, нет... или пьес... лучше всего мы на­
учились истолковывать то, что сказали и сделали
107
другие, и тем самым заставили их говорить больше,
с другим смыслом, придали динамизм прежнему
дискурсу».
П.П.Д.А.: «На стадионе „Парк де Пренс" вот-вот
начнется футбольный матч, сборная Франции при­
нимает команду из Нидерландов (Хамед выходит
из квартиры, захлопывает дверь и спускается по
лестнице): эта товарищеская встреча важнее, чем
кажется на первый взгляд (Симон выключает теле­
визор), поскольку голландцы, как вы знаете, ока­
зались неудачливыми финалистами двух последних
кубков мира (Фуко выключает телевизор), а еще,
и это главное, в следующем Кубке мира, который
пройдет в восемьдесят втором году в Испании, Фран­
ция и Нидерланды выступают в одном квалификаци­
онном раунде. (Жискар снова визирует документы.
Миттеран берет телефонную трубку и набирает
Жака Ланга*.) Вы сможете увидеть этот матч в запи­
си после заключительного выпуска новостей, кото­
рый проведет Эрве Клод**, ориентировочно в 22:50».
(Соллерс и Кристева садятся за стол. Кристева де­
лает вид, что смахивает рукой слезу, и произносит:
«Жизнь пр-редъявляет свои пр-рава». Через два часа
Байяр и Делез будут смотреть матч.)

* Жак Матье Эмиль Ланг (Jack Mathieu Emile Lang, p. 1939) —

французский политик, член Социалистической партии;
в период президентства Миттерана последовательно за­
нимал посты министра культуры и министра образова­
ния Франции.
** Эрве Клод (Hervé Claude, p. 1945) — французский телеви­
зионный журналист и литератор, автор ряда романов,
писать которые начал в середине 1980-х гг.

ю8
 25.

Четверг, 27 марта 1980 года, Симон Херцог читает

газету в баре, куда битком набился молодняк и куч­
куется вокруг выпитой не один час назад чашки
кофе, — я размещу это заведение на рю де ла Мон-
тань-Сент-Женевьев, но вы и на этот раз можете
перенести его куда угодно, это не имеет большого
значения. Просто удобнее и логичнее, чтобы оно
находилось в Латинском квартале, раз уж здесь мо­
лодежь. Есть небольшой английский pool*, удары
шаров звучат, как стук сердца в предвечернем гуле
голосов. Симон Херцог тоже пьет кофе: по его лич­
ным психосоциальным представлениям, заказы­
вать пиво еще рановато.
«Ле Монд», датированный пятницей, 28 марта
1980 года (ведь «Ле Монд» — это всегда окно в завт­
рашний день), посвятил первую полосу «антиинфля­
ционному» бюджету Тэтчер (в котором — сюрприз,
сюрприз! — предусмотрено «сокращение государ­
ственных расходов») и гражданской войне в Чаде,
но о кончине Барта все же упомянуто внизу справа.
Прощальная реплика литературного обозревате­
ля Бертрана Пуаро-Дельпеша** начинается слова­
ми: «Через двадцать лет после того, как душа Камю
навсегда упокоилась в автомобильном бардачке,
литература принесла слишком жестокую жертву

* Бильярд {англ.).
* Бертран Пуаро-Дельпеш (Bertrand Poirot-Delpech, 1929-
2006) — французский журналист и литератор, с 1986 г. —
член Французской академии.

tog
хромированному божеству!..» Симон перечитывает
фразу несколько раз, поглядывая в зал.
Два парня лет двадцати бьются за бильярдным
столом — напоказ перед какой-то девчонкой, дай
бог совершеннолетней. Симон машинально считы­
вает расклад: парень, одетый получше, хочет мало­
летку, а она хочет другого парня, менее опрятного,
с длинными и слегка сальными волосами, но его
равнодушный вид с налетом развязности не позво­
ляет сразу сказать, интересует ли его малолетка, то
есть изображает ли он безразличие из тактических
соображений, в знак превосходства, связанного с его
положением альфа-самца, который точно знает, что
эта цыпа — его по праву, или ждет кого-то еще, по­
красивее, построптивее, не такую тихоню, чтобы
ему в масть (оба предположения нельзя назвать вза­
имоисключающими).
Пуаро-Дельпеш продолжает: «Барт принадлежит
к числу тех, кто, вслед за Башляром*, за тридцать лет
значительно обогатил критику, но не как теоретик
семиологии, которая по-прежнему остается туман­
ной областью: он стал первопроходцем, вернувшим
нам радость чтения». Семиолог Симон Херцог сер­
дито рычит. Радость чтения — балабол! Туманная
область семиология—да иди ты, придурок! Ну хо­
рошо, допустим... «Он стал не просто новым Соссю-
ром — быть может, это новый Андре Жид». Симон
брякает чашкой о блюдце, и на газету проливается

* Гастон Башляр (Gaston Bachelard, 1884-1962) — француз­

ский философ; наиболее известен исследованиями в об­
ласти философии науки, искусства и психоанализа.

но
кофе. Глуховатый звук так похож на удар шаров, что
никто не обращает на него внимания, кроме мало­
летки, которая оборачивается. Симон встречается
с ней взглядом.
Видно, что оба парня играют довольно скверно,
но это не мешает им использовать бильярдный стол
как сцену для спектакля: нахмуренные брови, пока­
чивание головой, подбородки почти касаются сукна,
стадии напряженного размышления воплощены
в бесконечном описывании кругов, в технико-так­
тических калькуляциях точки удара белым шаром
по цветному (также выбранному по каким-то изо­
щренным критериям), в отработке удара без касания
(называется «лимаж», — вспоминает Симон) силь­
ными, отрывистыми и чересчур быстрыми движе­
ниями, напоминающими одновременно об эротиче­
ском смысле партии и о недостатке опыта у игроков,
а следом — сам удар, короткий и не настолько стре­
мительный, чтобы скрыть неуклюжесть. Симон сно­
ва погружается в чтение «Ле Монд».
Жан-Филипп Лека, министр культуры и комму­
никаций: «Все его исследования в области письма
и мысли велись ради того, чтобы проникнуть в че­
ловека, помочь нам глубже познать себя и улучшить
жизнь в обществе». Чашка снова брякает, но на этот
раз почти все под контролем. Симон смотрит, не
обернется ли малолетка (она оборачивается). Види­
мо, в Министерстве культуры никто не сумел родить
ничего лучше этой пошлятины. Симон задается во­
просом, не стандартная ли это формулировка в том
смысле, что она в принципе применима к любому
писателю, философу, историку, социологу, биологу...
m
Проникнуть в человека — браво, старик, во сказа­
нул! Для Сартра, Фуко, Лакана, Леви-Стросса и Бур-
дье можно уже ничего не сочинять.
Симону слышно, как парень, который лучше
одет, спорит—не согласен с одним из правил: «Нет,
при ошибке противника второй удар не добавля­
ется, если ты загоняешь шар с первого». Факультет
права, второй курс (или повторный первый). Судя
по прикиду — куртке, рубашке, — Симон сказал
бы: Ассас*. Второй отвечает, упирая на каждое сло­
во: «Окей, нет проблем, cool**, как скажешь. Мне по
фигу. Без разницы». Психология, второй курс (или
повторный первый), Сансье или Жюссьё*** (видно,
что для него это игра на домашнем поле). Малолет­
ка изображает намек на улыбку, притворно-робкую,
но с расчетом, что сигнал поймут. На ней двуцвет­
ные ботинки-«киккерсы», джинсы с ярко-синими
отворотами, прическа — «конский хвост» на резин­
ке, курит она «Данхил-лайт»: современная литера­
тура, первый курс, Сорбонна или Новая Сорбонна,
возможно, учиться пошла на год раньше других.
«Перед целым поколением он обозначил поле
для анализа медийных источников информации,

* Имеется в виду Пантеон-Ассас — государственный юри­

дический университет.
* Да {англ.).
* Сансье—неформальное название университета Париж Ш
Новая Сорбонна, который расположен недалеко от стан­
ции метро «Сансье-Добантон» и примыкает к улице
Сансье; Жюссьё—университетский кампус в V квартале
Парижа, где расположены университеты Париж VI (име
ни Пьера и Мари Кюри) и Париж VII (имени Дидро).

112
мифологии и языков. Произведения Ролана Барта
останутся в наших сердцах как пламенный призыв
к свободе и к счастью». Миттеран тоже не в вос­
торге, но автор, по крайней мере, бегло упоминает
области научных интересов Барта.
Бесконечная партия заканчивается, Ассас выры­
вал победу последним невероятным ударом (черный
шар рикошетит от борта, как предписано несуще­
ствующим правилом, придуманным бретонскими
пьянчугами, чтобы растянуть удовольствие) и вски­
дывает руки, изображая Борга; Сансье старается со­
хранить усмешку на лице, Сорбонна утешает Сансье,
поглаживая его по руке, все притворяются, будто
им весело, ведь это всего лишь игра.
КПФ* тоже разродилась заявлением: «Именно
этому интеллектуалу, сосредоточившемуся в своем
труде на переосмыслении воображаемого и комму­
никативного, на удовольствии от текста и материаль­
ности письма, мы отдаем сегодня дань уважения».
Симон мгновенно выделяет ключевой элемент фра­
зы: отдаем дань «именно этому», имеется в виду—не
тому, другому, интеллектуалу, хранившему нейтра­
литет, неангажированному, который мог пообедать
с Жискаром или отправиться в Китай с друзьями-
маоистами.
В бар входит еще одна девица: длинные кудри,
кожаная куртка, «док-мартенсы», серьги в ушах, рва­
ные джинсы. История искусств, первый курс, —
думает Симон. Она целует небрежно одетого парня
прямо в губы. Симон внимательно наблюдает за

Коммунистическая партия Франции.

из
малолеткой с «конским хвостом». И читает в ее про­
филе досаду, сдерживаемый гнев, накатившее непре­
одолимой волной чувство собственной неполно­
ценности (беспочвенное, разумеется), а в уголке рта
безошибочно различает признаки внутренней борь­
бы: горечь против презрения. Они вновь встречают­
ся взглядами. Глаза малолетки на миг озаряют все
вокруг неописуемой вспышкой. Она встает, направ­
ляется к нему, наклоняется над столом, смотрит
ему прямо в лицо и произносит: «Тебе чего, козел?
Хочешь мою фотку?» Симон смущенно бормочет
что-то невразумительное и погружается в статью
о Мишеле Рокаре.

26.

Никогда еще славный городок Юрт не принимал

столько парижан. Поездом до Байонны они приеха­
ли на похороны. На кладбище ледяной ветер и льет
как из ведра, все сбились в тесные небольшие груп­
пы, никому и в голову не пришло прихватить зонт.
Байяр тоже проделал этот путь, снова притащив с со­
бой Симона Херцога, и сейчас они рассматривают
насквозь промокших обитателей сен-жерменских
джунглей. Мы в семистах восьмидесяти пяти ки­
лометрах от «Флоры», и когда видишь, как Соллерс
нервно покусывает мундштук, а Б.А.Л. застегива­
ет пуговичку на рубашке, начинаешь думать, что
есть смысл не затягивать церемонию. Симону Хер-
цогу и Жаку Байяру общими усилиями удается опо­
знать почти всех: одна группа—Соллерс, Кристева
и Б.А.Л.; вот группа Юсеф, Поль и Жан-Луи; группа

114
Фуко и Даниель Дефер, Матье Лендон, Эрве Гибер,
Дидье Эрибон*; факультетская группа: Тодоров, Же
нетт; венсенская группа: Делез, Сиксу, Альтюссер,
Шатле**; брат Мишель и его жена Рашель; издатель
и студенты усопшего, Эрик Марти, Антуан Компа­
ньон, Рено Камю***, бывшие любовники, а также
компания жиголо: Хамед, Сайд, Гарольд, Слиман;
киношники: Тешине, Аджани, Мари-Франс Пизье,
Изабель Юппер, Паскаль Греггори; близнецы в кос­
тюмах астронавтов в трауре (соседи, которые вро­
де бы работают на телевидении), и местные...
Его любил весь Юрт. У ворот кладбища из чер­
ного DS выходят двое и открывают зонты. Кто-то
из присутствующих, заметив машину, восклицает:
«Смотрите, „богиня"!» По толпе пробегает восхищен­
ный гул, ведь это как дань памяти: под покровитель­
ством знаменитого «Ситроена» Барт опубликовал
свои «Мифологии». «Думаете, убийца в толпе?» —

* Даниель Дефер (Daniel Defert, p. 1937) — французский

социолог и общественный деятель, друг Мишеля Фуко
и издатель его произведений; Жером Лендон (Jérôme
Lindon, 1925-2001) — французский издатель, с 1948 г.
возглавлявший издательство «Minuit»; Дидье Эрибон
(Didier Eribon, p. 1953) — французский социолог и фи­
лософ.
** Франсуа Шатле (François Châtelet, 1925-1985) — француз­
ский философ и историк.
*** Эрик Марти (Éric Marty, p. 1955) — литератор, профес­
сор, издатель произведений Р. Барта; Антуан Компаньон
(Antoine Compagnon, p. 1950) — французский историк
литературы, критик и литератор; Рено Камю (Renaud
Camus, p. 1946) — французский литератор и политиче­
ский деятель.

115
шепчет Байяру Симон. Байяр не отвечает, он наблю­
дает за каждым присутствующим и полагает, что
у всех здесь рыльце в пушку. Он знает: чтобы рассле­
дование продвинулось, ему надо понять, что искать.
Что за ценность такая была у Барта: мало было ее
украсть — вдобавок его самого порешили?

27.

Мы у Фабиуса*, в его роскошной квартире рядом

с Пантеоном: всюду, насколько я представляю, леп­
нина и паркет, выложенный венгерской елкой.
Жак Ланг, Робер Бадентер, Режис Дебре, Жак Атта-
ли и Серж Моати** собрались, чтобы пройтись по
сильным и слабым сторонам своего кандидата с точ­
ки зрения имиджа и — в ту пору термин еще казал­
ся несколько корявым — «общественных комму­
никаций».

* Лоран Пьер Эмманюэль Фабиус (Laurent Pierre Emmanuel

Fabius, p. 1946) — французский политик, один из ближай­
ших соратников Франсуа Миттерана; в годы его президент­
ства, в середине 1980-х, самый молодой премьер-министр
Пятой республики.
** Робер Бадентер (Robert Badinter, p. 1928) — француз­
ский юрист и политический деятель, в годы президент­
ства Миттерана министр юстиции; Режис Дебре (Régis
Debray, p. 1940) — французский политический деятель
и философ левого направления; Жак Аттали Jacques
Attali, p. 1943) — французский политический деятель,
экономист, литератор, в 1991 г. первый глава Европейско­
го банка реконструкции и развития; Серж Моати (Serge
Moati, p. 1946) — французский телевизионный журналист
и документалист.

116
 Первая колонка почти пуста. Все, что записал
хозяин дома: устроил генералу второй тур*. Причем
с пометкой: было это пятнадцать лет назад.
Вторая колонка более содержательная. По сте­
пени возрастания важности:
Мадагаскар
Обсерватория
Алжирская война
слишком стар (дух Четвертой республики)
слишком выступающие клыки (циник)
всегда проигрывает
Удивительно, что о франциске, полученной из
рук самого Петена, и об обязанностях—скромных,
конечно, — которые он выполнял в Виши, ни разу
не упоминалось ни в средствах массовой информа­
ции (эти, как всегда, в амнезии), ни в речах его поли­
тических противников (которым, видимо, неохота
раздражать собственный электорат неприятными
воспоминаниями). Разве что крайне правые, разби­
тые на мелкие группы, разносили слухи, которые
новое поколение называет клеветой.
И все-таки... Что заставляет компанию молодых
социалистов, блестящих, честолюбивых и, пожалуй,
еще не утративших идеалы, осторожно мечтающих
о светлом будущем, поддерживать это ископаемое
из SFIO**, последнего из FGDS***, реликт Четвертой

* Имеются в виду президентские выборы 1965 г., на кото­

рых генерал де Голль не смог победить в первом туре из-за
значительного процента голосов, отданных за Миттерана.
** Section française de l'internationale ouvrière — француз­
ская секция рабочего Интернационала.
*** Fédération de la gauche démocrate et socialiste — федера­
ция демократических и социалистических левых сил.

117
республики, этого моллеиста*-колониалиста-гильо-
тинщика (45 казней в Алжире, пока он был минист­
ром внутренних дел, а затем министром юстиции) —
почему его, а не Рокара, который нравится Моруа,
Шевенману**, пользуется поддержкой такого по­
борника европейской интеграции, как Делор***,
и синдикалиста Эдмона Мэра?**** «С Рокаром, —
скажет Моати, — нам светил „самоуправляемый"
социализм плюс контроль за финансами». Но тот
же Моати примкнул к Миттерану, когда он отчет­
ливо сместил свой дискурс влево, извлекая урок из
бардака 68-го, и завил: «Я верю в обобществление
средств производства, инвестиций и товарообмена.
Верю, что нужен сильный государственный сектор,
способный быть двигателем всей экономики».
Рабочее совещание начинается. На широком
лакированном деревянном столе у Фабиуса кофе
и чай, печенье и фруктовые соки. Чтобы правиль­
но оценить масштаб задачи, Моати извлекает на

* Т. е. последователя Ги Молле (Guy Mollet, 1905-1975), ли­

дера SHO в 1940-1960-х гг., занимавшего пост премьер-
министра Франции в 1956-1957 гг.
** Пьер Моруа (Pierre Mauroy, 1928-2013) — политик-со­
циалист, премьер-министр в 1981-1984 гг.; Жан-Пьер
Шевенман (Jean-Pierre Chevènement, p. 1939) — фран­
цузский политик, один из основателей Социалистиче­
ской партии в ее современном виде.
*** Жак Делор (Jacques Delors, p. 1925) — французский поли­
тический и европейский деятель, входивший в руковод­
ство Социалистической партии.
**** Эдмон Мэр (Edmond Maire, 1931-2017) — французский
профсоюзный деятель, возглавлявший CFDT, Француз­
скую демократическую конфедерацию труда.

и8
свет старую передовицу Жана Даниеля о Миттера­
не, вырезанную из «Нувель обсерватер» и датиро­
ванную 1966 годом: «Такое впечатление, что этот
человек не просто ни во что не верит: столкнув­
шись с ним, испытываешь чувство вины, если сам
веришь во что бы то ни было. Он невольно внуша­
ет мысль о том, что нет ничего настоящего, что все
есть грязь, а любые иллюзии непозволительны».
Сидящие за столом дружно признают, что при­
дется плотно поработать.
Моати ест пальмито.
Бадентер защищает Миттерана: цинизм в поли­
тике — недостаток относительный, весьма хорошо
сочетающийся с ловкостью и прагматизмом. В кон­
це концов, мыслить, как Макиавелли, — не значит
действовать в пресловутом макиавеллиевском духе.
Компромисс — не обязательно сделка с совестью.
В этом самая суть демократии, она требует гибкости
и расчета. Собака Диоген был на редкость просве­
щенным философом.
«Хорошо, а Обсерватория?» — спрашивает Фа-
биус.
Ланг возражает: эта мутная история с мнимым
покушением так и не прояснилась, все опирается
на сомнительные показания бывшего голлиста,
переметнувшегося к крайне правым и много раз
менявшего свою версию событий. Была же все-таки
машина Миттерана, изрешеченная пулями! Кажет­
ся, Ланг по-настоящему негодует.
«Ладно», — говорит Фабиус. Черт с ним, с мухле-
жом. Осталось последнее: он до сих пор не отличил­
ся ни особым обаянием, ни особым рвением в ря­
дах социалистов.
119
 Жак Ланг напоминает, что Жан Ко* назвал Мит­
терана пастором, а его социалистические убежде­
ния — «изнанкой христианской веры».
Дебре, со вздохом: «Что за чушь».
Бадентер закуривает.
Моати ест шоколадное печенье.
Аттали: «Он решил повернуть руль влево. Дума­
ет, что иначе не оттеснить компартию. Но это от­
талкивает умеренно левых избирателей».
Дебре: «Нет, твой умеренно левый избиратель
по мне — центрист. Или, по крайней мере, радикал
в духе Валуа**. Эти в любом случае голосуют за пра­
вых. Они жискаровцы».
Фабиус: «Включая левых радикалов?»
Дебре: «Естественно».
Ланг: «Ну а с клыками что?»
Моати: «Записали его к дантисту в Марэ. Сдела­
ет ему улыбку, как у Пола Ньюмана».
Фабиус: «А возраст?»
Аттали: «Это опыт».
Дебре: «Мадагаскар?»
Фабиус: «Плевать, все уже забыли».
Аттали уточняет: «Он был министром заморских
территорий в пятьдесят первом, резня случилась
в сорок седьмом. Да, ляпнул несколько неудачных
фраз, но руки у него не в крови».

* Жан Ко (Jean Cau, 1925-1993) — французский писатель,

журналист; лауреат Гонкуровской премии.
* * Имеется в виду Жорж Валуа (Georges Valois; настоящее имя
Альфред-Жорж Грессан, 1878-1945) — французский поли­
тический деятель, в течение жизни придерживавшийся
то праворадикальных, то левых взглядов.

120
 Бадентер молчит. Дебре тоже. Моати пьет какао.
Ланг: «Но были съемки, где он в колониальном
шлеме перед африканцами в набедренных повяз­
ках...»
Моати: «По телику их не покажут».
Фабиус: «Колониализм для правых—скользкая
тема, они не захотят ее раскручивать».
Аттали: «Как и Алжирская война. Алжир — это
прежде всего предательство де Голля*. Больной
вопрос. Жискар не станет рисковать голосами ал­
жирцев».
Дебре: «А коммунисты?»
Фабиус: «Если Марше предъявит нам Алжир, то
мы ему—мессершмитты**. В политике, как и всю­
ду, мало желающих ворошить прошлое».
Аттали: «А будет упираться — выкатим ему
германо-советский пакт!»
Фабиус: «Хм, так, а что положительного?»
Молчание.
Все тянутся подлить кофе.
Фабиус закуривает.
Жак Ланг: «У него имидж литератора».
Аттали: «Кому это надо? Французы голосуют за
Баденге***, а не за Виктора Гюго».
Ланг: «Он прекрасный оратор».

* Имеется в виду признание де Голлем права Алжира на

самоопределение (в частности, выступление 16 сентября
1959 г. и Эвианские соглашения, подписанные 19 марта
1962 г. и ознаменовавшие конец Алжирской войны).
** В1940-1943 гг. Жорж Марше (Georges Marchais, 1920-1997)
работал в Германии на заводах компании «Мессершмитт».
*** Прозвище Наполеона III.

121
 Дебре: «Да».
Моати: «Нет».
Фабиус: «Робер?»
Бадентер: «Да и нет».
Дебре: «Он собирает толпы на митингах».
Бадентер: «Он побеждает, если успевает раскрыть
свою мысль и уверен в себе».
Моати: «Но в телевизоре проигрывает».
Ланг: «Побеждает в разговорах с глазу на глаз».
Аттали: «Но не лицом к лицу».
Бадентер: «Он не в своей тарелке, если ему про­
тивостоят и возражают. Умеет аргументировать, но
не любит, когда перебивают. Насколько красноре­
чив на митингах, когда поддерживает толпа, на­
столько заумен и скучен с журналистами».
Фабиус: «Потому что в телевизоре он обычно
презирает собеседника».
Ланг: «Не любит спешки, делает все размеренно,
как по нотам. На трибуне подбирает тональность,
распевается, приспосабливается к аудитории. В те­
левизоре это невозможно».
Моати: «Телевизор ради него не изменят».
Аттали: «Во всяком случае, не в нынешнем году.
Вот когда придем к власти...»
Все: «...уволим Элькабаша!*» (смех)
Ланг: «Хорошо бы он воспринимал телик как
гигантский митинг. Пусть внушает себе, что за ка­
мерой стоит толпа».

* Жан-Пьер Элькабаш (Jean-Pierre Elkabbach, p. 1937) — фран­

цузский журналист и телеведущий, модератор телевизион­
ных дебатов. В период накануне выборов 1981 г. считался
сторонником действующих властей.

122
 Моати: «Но смотрите: красноречие на митин­
ге — одно дело, а в студии получается куда хуже».
Аттали: «Он должен научиться говорить более
коротко и ясно».
Моати: «Пусть учится. Готовится. Заставим его
репетировать».
Фабиус: «Хм... чувствую, только этого ему не хва­
тало».

28.

Хамед не возвращался к себе уже дней пять, но те­

перь наконец решился: надо хоть посмотреть, не
осталась ли где-нибудь чистая футболка, и вот, ва­
лясь с ног, он карабкается наверх — шесть с лиш­
ним этажей до каморки, где нельзя принять душ,
потому что нет ванной, но можно хотя бы упасть
на кровать и несколько часов отходить от физиче­
ской и нервной усталости, от суетности мира и бы­
тия, однако, поворачивая ключ в замке, он чувст­
вует подозрительный люфт, понимает, что дверь
вскрыли, осторожно толкает слегка поскрипыва­
ющую створку и по открывшейся картине догады­
вается: в комнате был шмон — кровать перетрях­
нули, ящики повыдергивали, плинтусы вдоль стен
оторваны, его вещи разбросаны по паркетному
полу, холодильник — настежь, на дверце — нетро­
нутая бутылка «Банги»*, зеркало над умывальником
разбито вдребезги, банки с «Джини» и «Севен Ап»

* «Банга» — марка, под которой производились напитки из

апельсинов или тропических фруктов.

123
раскиданы по всем углам, журналы «Яхт мэгэзин»,
целая подборка, разорваны страница за страницей,
как и история Франции в комиксах (издания о Фран­
цузской революции и о Наполеоне, похоже, вообще
исчезли), Пти Ларусс* и другие книги тоже перетряс­
ли, кассеты с музыкой методично размотаны, ахай-
файная установка частично развинчена.
Хамед скручивает обратно кассету «Supertramp»,
вставляет ее в гнездо и нажимает на «play» — про­
верить, работает ли. Затем падает на перевернутый
матрас и засыпает с открытой дверью под первые
аккорды «Logical Song», думая о том, что, когда он
был юн, жизнь и ему казалась прекрасной, полной
чудес и волшебства**, но даже если теперь все силь­
но изменилось, его все еще греет мысль, что он тут
все-таки ни при чем и взятки с него гладки.

29.

Приличная очередь метров на десять образовалась

перед входом в «Небоскреб», который охраняет су­
ровый цербер, чернокожий и крепкий. Хамед за­
мечает Сайда и Слимана с каким-то шишковатым

Пти Ларусс, или Малый Ларусс (Le Petit Larousse) — регу­

лярно обновляемый французский энциклопедический
словарь. Издается с 1905 г.; назван в честь Пьера Ларусса
(Pierre Larousse, 1817-1875), автора семнадцатитомного
Большого универсального словаря XIX в. и основателя
издательства, по-прежнему носящего его имя.
Парафраз первых строк «Logical Song».

124
типом, который просит называть его Сержантом.
Вместе они обходят очередь, здороваются с цербе­
ром по имени и говорят, что внутри их ждет Ролан...
то есть нет, Мишель. Двери «Небоскреба» открыва­
ются. Внутри — странный пахучий букет, как будто
смесь запахов конюшни, корицы с ванилью и ры­
боловного порта. Они встречают Жан-Поля Туда*,
который оставляет в гардеробе ремень, и по нему
сразу видно: он уже под кайфом. Сайд наклоняется
к Хамеду и говорит: мол, нет, дальше терпеть Жис­
кара нельзя, факт, жизнь слишком дорогая, а ему
нужна доза. Слиман замечает в баре молодого Боно
Вокса**. На сцене группа играет готик-рэгги, компо­
зиция аморфная и банальная. Сержант беззаботно
пританцовывает, абсолютно не попадая в ритм удар­
ной установки, Боно следит за ним с мрачным инте­
ресом. Ив Муруси*** дышит в пупок Грейс Джонс.
Бразильские танцоры петляют среди посетителей
в бойком ритме капоэйры. Один бывший министр,
довольно важная птица при Четвертой республи­
ке, норовит прихватить за грудь молодую актри­
су, восходящую звезду. И, как всегда, не обходится

* Жан-Поль Гуд (Jean-Paul Goude, p. 1940) — французский

художник, фотограф, рекламист. В то время был мужем
певицы Грейс Джонс.
* * Боно или Пол Дэвид Хьюстон (Paul David Hewson, p. 1960)—
ирландский рок-музыкант, вокалист и гитарист груп­
пы «U2».
*** Ив Муруси (Yves Mourousi, 1942-1998) — французский
журналист, ведущий информационных программ на те­
левидении и радио.

125
без шествия парней и девиц, которые носят живых
омаров на голове или пробуют выгуливать их на
поводке: по какой-то непонятной причине омар стал
самым модным животным Парижа в 1980 году.
У входа два аляповато одетых усача суют выши­
бале пятисотфранковую купюру, чтобы тот их впу­
стил. Они оставляют в гардеробе зонты.
Сайд спрашивает Хамеда, как насчет травки.
Хамед жестом показывает: «спокуха» и скручивает
косяк на низком столике в виде голой телки на чет­
вереньках, как в баре «Молоко» в «Заводном апель­
сине». Рядом с Хамедом на угловом диване затягива­
ется через мундштук Алис Сапритч* с царственной
улыбкой и боа вокруг шеи (самый настоящий боа, —
думает Хамед, но тотчас решает, что это очередное
разводилово). Она наклоняется к ним и кричит: «Ну
как, птенчики, кайфовая ночка?» Хамед улыбается,
запаливая косяк, но Сайд отвечает: «С чего вдруг?»
Сержанту в баре удалось раскрутить Боно на
выпивку, и Слиман задается вопросом, на каком
языке происходит их общение — непохоже, чтобы
они вообще разговаривали. Два усача сели в углу
и заказали бутылку польской водки со стеблем зу­
бровки внутри, поэтому к их столику подтянулся
красивый молодняк обоих полов, а следом—пароч­
ка второсортных звезд. За стойкой бара Виктор Печ-
чи** (брюнет, рубаха нараспашку, в ухе бриллиант)

* Алис Сапритч (Alice Sapritch, 1916-1990) — французская

актриса армянского происхождения.
** Виктор Печчи (Victor Pecci, p. 1955) — парагвайский
теннисист, финалист Открытого чемпионата Франции
1979 г.

126
что-то обсуждает с Витасом Герулайтисом* (блондин,
рубаха нараспашку, в ухе кольцо). Слиман издалека
здоровается с каким-то анорексичным юнцом —
тот разговаривает с вокалистом из «Taxi Girl». Ря­
дом, прислонившись к бетонной стойке в виде пря­
моугольной дорической колонны, басист группы
«Téléphone» бесстрастно подставляет щеку подруж­
ке, которая лижет ее, показывая, как пьют текилу
в Орландо. Сержант и Боно исчезли. Ив Муруси при­
сел на уши Слиману. Из туалета появляется Фуко
и начинает о чем-то увлеченно болтать с певицей
из «АВВА». Сайд тормошит Хамеда: «Мне нужна доза,
антрацит, марафет, снежок, кокс, сахарок, слоник,
носорог, что угодно, ну достань хоть что-нибудь,
блин!» Хамед дает ему косяк, который Сайд злобно
вырывает из рук, будто хочет сказать «в задницу
твое пыхло», но сует самокрутку в рот и затягива­
ется с отвращением и жадностью. Усачи в своем
углу болтают с новыми друзьями, чокаются и вос­
клицают: «Na zdravé!» Джейн Биркин пытается что-
то сказать парню, который похож на нее, как брат
родной, но он раз пять просит ее повторить, и она
отмахивается — безнадежно. Сайд кричит Хамеду:
«Что нам остается? ЕСП?** План какой?» Хамед по­
нимает, что Сайд не успокоится, пока не получит
дозу, трясет его за плечи, твердит «слушай», глядя
прямо в глаза, как будто приводит в чувство чувака,

* Витас Герулайтис (Vitas Gerulaitis, 1954-1994) — амери­

канский теннисист, финалист Открытого чемпионата
Франции 1980 г.
** Единая сельскохозяйственная политика (фр. РАС, La poli­
tique agricole commune).

127
впавшего в ступор или накачавшегося до упора,
и достает из кармана сложенную пополам картон­
ку формата А5. Это приглашение в «Адамантиум» —
клуб, который только что открылся напротив «Рек­
са», и как раз сегодня там эксклюзивная вечеринка
в духе 70-х, как написано на флаере под здоровой
рисованной головой, чертами отдаленно напомина­
ющей Лу Рида*, а разогревать ее должен один зна­
комый дилер. Хамед просит у Алис Сапритч ручку
и старательно выводит имя дилера заглавными бук­
вами на обратной стороне флаера, который тор­
жественно вручает Сайду, а тот бережно прячет во
внутренний карман и отчаливает. Усачам в углу, в не­
лепых прикидах, похоже, весело с новыми друзья­
ми, они придумали оригинальный коктейль пастис-
водка-сюз, и к ним подсела Инее де ла Фрессанж**,
но, заметив, что Сайд собрался на выход, они пре­
кращают смеяться, аккуратно отодвигают ударни­
ка из «Trust», который лезет к ним целоваться с во­
плями «Brat! Brat!», и разом встают.
По Большим бульварам Сайд движется реши­
тельно и не видит за спиной двух вооруженных зон­
тами мужчин, которые следуют за ним, держась на
расстоянии. Он прикидывает, сколько раз придет­
ся отсосать в сортире «Адамантиума», чтобы запла­
тить за грамм кокаина. Может, лучше взять амфе­
тамины — не так клево, но и не так дорого. И кайф
дольше. И ослабляет стояк. Но трахаться все-таки

* Лу Рид (Lou Reed, 1942-2013) — американский рок-музы­

кант, один из основателей группы «The Velvet Underground».
** Инее де ла Фрессанж (Inès de La Fressange, p. 1957) — фран­
цузская модель; позднее — дизайнер одежды.

128
охота. Короче. Пять минут — снять клиента, еще
пять — найти свободную кабинку, пять — отсос,
итого четверть часа на брата, трех раз должно хва­
тить, а то и двух, если найдется кто при деньгах или
кому сильно приспичило, а в «Адамантиум», как он
слышал, стараются подогнать сливки помажористее,
не каких-нибудь дешевых обдолбанных лесбиянок.
Если потрудиться, то через час будет у него доза. Меж­
ду тем двое провожатых успели его догнать, и вот,
пока он собирается перейти бульвар Пуассоньер, пер­
вый, нацелив зонт вниз, колет его в ногу через варе­
ные джинсы, а когда Сайд, вскрикнув, подпрыги­
вает, второй сует руку ему за пазуху и вытаскивает
флаер, спрятанный во внутреннем кармане. Не успел
Сайд оглянуться — эти двое уже на другой стороне;
он чувствует пульсацию в ноге, помнит, как едва
заметно скользнула чья-то рука по телу — видать,
карманники, — и лезет проверить, на месте ли до­
кументы (денег у него нет), понимает, что украли
приглашение, и у него начинает кружиться голова;
он бросается вдогонку с криками «мое приглаше­
ние! отдайте!», но голова кружится все сильнее, его
охватывает слабость, в глазах туман, ноги переста­
ют слушаться, он останавливается посреди дороги,
закрывает глаза рукой и падает, а со всех сторон сиг­
налят машины.
На следующий день в «Ле Паризьен либере» сооб­
щат о кончине двух человек: алжирца двадцати лет,
умершего от передозировки прямо посреди улицы,
и сбытчика, которого запытали до смерти в туале­
те «Адамантиума», недавно открывшегося ночно­
го клуба, так что префект тотчас распорядился его
закрыть.
129
 30.

— Эти ребята что-то ищут. Вопрос только в том,

Хамед, почему не нашли.
Байяр пожевывает сигарету, Симон играет со
скрепками.
Барта сбила машина, Сайда отравили, дилера за-
пытали, квартиру перевернули вверх дном, и Хамед
решил, что пора идти в полицию, поскольку он ска­
зал о Ролане Барте не все: когда они встречались в по­
следний раз, Барт оставил ему один документ. По
кабинетам разносится стук пишущих машинок. На­
бережная Орфевр гудит в полицейских и админи­
стративных заботах.
Нет, те, кто обыскивал квартиру, документ не
нашли. Нет, он не у него.
Почему же он так уверен, что его не забрали?
Потому что его не было в комнате. И не могло быть:
он его сжег.
Ясно.
Он его прочел? Да. Может ли он сказать, о чем
там речь? В общем, да, наверное. О чем? Молчание.
Барт попросил заучить документ наизусть, а за­
тем уничтожить. Видимо, южный акцент представ­
лялся ему мнемотическим средством, облегчающим
запоминание. Хамед сделал это, потому что, хотя
Барт был старым и некрасивым, с пузом и двойным
подбородком, ему по-любому нравился этот дедок,
превращавшийся в грустного мальчишку, когда рас­
сказывал о своей маме, и было лестно, что в кои-то
веки уважаемый профессор поручает ему дело не
орально-генитального свойства; еще Барт пообещал
ему три тысячи франков.
130
 Вопрос Байяра: «Вы можете зачитать нам этот
текст?» Молчание. Симон перестал собирать колье
из скрепок. Снаружи продолжается хор пишущих
машинок.
Байяр предлагает жиголо сигарету, тот берет —
срабатывает характерный инстинкт, хоть он и не
курит черный табак.
Хамед выпускает дым и продолжает молчать.
Байяр подчеркивает, что Хамед явно владеет
важной информацией, которая привела к смерти
по крайней мере трех человек, и, пока она не преда­
на огласке, его жизнь под угрозой. Хамед возража­
ет: напротив, пока эта информация остается толь­
ко у него в голове, убить его не могут. Тайна—залог
его жизни. Байяр показывает фотографии дилера,
которого пытали в туалете «Адамантиума». Хамед
долго рассматривает снимки. Потом откидывается
на спинку стула и начинает декламировать: «Бла­
жен, кто странствовал подобно Одиссею, / В Колхиду
парус вел за золотым руном...»* Байяр вопросительно
смотрит на Симона, тот объясняет, что это стихотво­
рение Дю Белле. «Когда же те места я посетить сумею, /
Где каждый камешек мне с детских лет знаком...» Хамед
говорит, что выучил стихи в школе и до сих пор по­
мнит: видно, что он горд своей памятью. Байяр со­
общает, что может задержать Хамеда на сутки. Да
пожалуйста, — отвечает Хамед. Байяр затягивается
очередным «Житаном», прикурив от предыдущего
хабарика, и продумывает план действий. Домой
Хамеду возвращаться нельзя. Есть надежное место
переночевать? Да, он может пойти к своему другу

Здесь и далее перевод В. Левика.

131
Слиману, это у бульвара Барбес. Придется на какое-
то время исчезнуть, не ходить в привычные места,
не открывать дверь незнакомым людям, на улице
быть внимательным, почаще оглядываться, короче,
затихариться. Байяр просит Симона подвезти жи-
голо на машине. Интуиция подсказывает ему, что
тот скорее доверится человеку молодому и не из по­
лиции, чем легавому в летах; к тому же, в отличие
от полицейских из романов и фильмов, он ведет дру­
гие дела, так что не может сто процентов своего
времени посвящать этому расследованию, и не важ­
но, что Жискар назвал его приоритетным, а Байяр
за Жискара голосовал.
Он отдает необходимые указания, чтобы им вы­
делили машину. Прежде чем их отпустить, спрашива­
ет Хамеда, говорит ли ему о чем-нибудь имя София,
но Хамед отвечает, что никакой Софии не знает. Слу­
жащий в форме, у которого недостает пальца на руке,
ведет их в гараж и вручает ключи от R16 без опозна­
вательных знаков. Симон подписьшает бланк, Хамед
усаживается на пассажирское сиденье, и они выез­
жают из здания на набережной Орфевр в сторону
Шатле. За ними трогается черный DS, который спо­
койно ждал, припарковавшись вторым рядом, и ни
один из дежурных полицейских этим не обеспоко­
ился. На перекрестке Хамед говорит Симону (со
своим легким южным акцентом): «Ого! „Фуйехо"».
«Фуэго» синего цвета.
Симон пересекает остров Сите, минуя Дворец
правосудия, и приближается к Шатле. Он спраши­
вает Хамеда, зачем тот отправился в Париж, на се­
вер. Хамед объясняет, что в Марселе педикам плохо,
в Париже лучше, хоть это и не панацея (Симон от-

132
мечает про себя, что Хамед знает слово «панацея»),
здесь на педиков не так косо смотрят, а быть педи­
ком в провинции еще хуже, чем быть арабом. И по­
том, в Париже полно педиков, у которых полно баб-
ла, и здесь веселее. Симон пересекает на желтый
перекресток с улицей Риволи, DS проскакивает сле­
дом на красный, чтобы не оторваться. Зато синий
«Фуэго» останавливается. Симон рассказывает Ха-
меду, что преподает Барта на факультете и мимохо­
дом спрашивает: «О чем там, в этом тексте?» Хамед
просит сигарету и отвечает: «По чесноку, не знаю».
Симон задается вопросом, не водит ли Хамед их
за нос, однако парень говорит, что зазубрил текст,
не пытаясь врубиться в смысл. Предполагалось, что
в случае чего он должен кое-куда отправиться и из­
ложить заученное одному конкретному человеку, но
больше никому. Симон спрашивает, почему Хамед
этого не сделал. Хамед спрашивает, почему Симон
думает, что он этого не сделал. Симон говорит, что,
по его мнению, сделав это, Хамед не пошел бы в по­
лицию. Хамед признаётся: нет, он этого не сделал,
потому что место слишком далеко, этот человек
живет не во Франции, а у него мало денег. Три тыся­
чи франков, которые дал ему Барт, Хамед предпо­
чел потратить иначе.
В зеркале заднего вида Симон замечает, что DS
по-прежнему висит на хвосте. Мимо «Страсбур —
Сен-Дени» он проезжает на красный свет, DS тоже
проезжает на красный. Он сбрасывает скорость,
сбрасывает и DS. Он останавливается вторым ря­
дом, чтобы проверить, что будет. DS останавлива­
ется за ним. Симон чувствует, как у него начинает
колотиться сердце. Он спрашивает Хамеда, чем тот
133
хочет заняться позже, когда у него будет достаточно
денег — если однажды они появятся. Хамед не сра­
зу понимает, почему Симон остановился, но вопро­
сов не задает и отвечает, что хотел бы купить судно
и катать туристов, потому что любит море, а когда
был маленьким, рыбачил вместе с отцом в окрест­
ных бухтах (но это было еще до того, как отец выста­
вил его за дверь). Симон резко стартует, визжа шина­
ми, и видит в зеркало, как гидравлическая подвеска
приподнимает большой черный «ситроен», отры­
вая его от асфальта. Хамед оглядывается, замечает
DS, вспоминает машину, которую видел у своего
дома и у Бастилии, где была вечеринка, и понима­
ет, что за ним несколько недель следят и десять раз
могли убить, но это не значит, что не убьют на один­
надцатый, — он хватается за поручень над дверью
и произносит только: «Бери вправо».
Симон гонит, не раздумывая, и оказывается на
небольшой улочке, параллельной бульвару Мажан-
та; больше всего напрягает то, что автомобиль за
спиной, как теперь ясно, даже не пытается остать­
ся вне поля зрения и начинает приближаться с не­
понятными намерениями, — тогда Симон бьет по
тормозам, и DS въезжает в R16.
Несколько секунд обе машины стоят без дви­
жения, одна за другой, словно потеряли сознание,
и прохожие тоже стоят как вкопанные, потрясен­
ные происшествием. Затем он видит руку, которая
появляется из DS, и блестящий металлический
предмет, понимает, что это оружие, втыкает переда­
чу, промахивается и не попадает в первую, отчего
слышен страшный треск, и R16 выпрыгивает впе­
ред. Рука исчезает, DS, в свою очередь, трогается.

134
 Симон проскакивает все светофоры и без кон­
ца сигналит: кажется, будто сирена взорвала Деся­
тый округ, возвещая о неминуемой бомбардировке
или наступлении первой среды месяца*, a DS сидит
на хвосте, точно истребитель, зафиксировавший
прицел на вражеском самолете. Симон задевает
505-й «пежо», с отскока попадает в какой-то грузо­
вичок, вылетает на тротуар, чуть не сбивает пару
прохожих и выруливает на площадь Республики.
Сзади, как змея, скользит между препятствиями DS.
Симон петляет в потоке, стараясь не наехать на пе­
шеходов, и кричит Хамеду: «Текст! Рассказывай!»
Но Хамед не может сосредоточиться, он намертво
вцепился в поручень над дверью и как будто набрал
в рот воды.
Симон объезжает площадь по кругу, пытаясь все
обдумать. Он понятия не имеет, где окружной комис­
сариат, но вспоминает бал 14 июля в казарме пожар­
ной части недалеко от Бастилии, в Марэ, устремля­
ется дальше по бульвару Фий-дю-Кальвер и орет на
Хамеда: «Ну давай, о чем там? Как называется?» Ха­
мед, белый, как смерть, выдавливает из себя: «Седь­
мая функция языка». Да, сейчас он начнет говорить,
но в этот момент DS успевает поравняться с R16,
стекло со стороны пассажира опускается, Симон
видит усача, наставившего на него пистолет, и за
миг до нажатия на курок тормозит со всей силы, так
что в момент выстрела вторая машина оказывает­
ся впереди, но сзади его ударяет «Пежо 404», поэто­
му R16 сам летит вперед, чтобы вновь поравняться

* В первую среду каждого месяца во Франции проходит про­

верка систем массового оповещения и безопасности.

135
с DS, и тогда Симон изо всех сил выкручивает руль
влево, швырнув черный автомобиль на встречку, где
тот чудом не сталкивается с синим «Фуэго», движу­
щимся в противоположном направлении, шмыга­
ет в проезд у Зимнего цирка и исчезает на рю Амело,
идущей в параллель с бульваром Бомарше, продол­
жающим Фий-дю-Кальвер.
Симон и Хамед думают, что избавились от пре­
следователей, но Симон продолжает ехать к Басти­
лии, ему не приходит в голову затеряться в переул­
ках квартала, и когда Хамед начинает механически
произносить текст: «Существует функция, незави­
симая от различных факторов, неотъемлемых от
вербальной коммуникации... и определенным об­
разом их объединяющая. Функция, которую мы на­
зовем...» — в этот самый момент DS выскакивает
на перекресток с поперечной улицы, ударяет R16
в бок, и машина летит в дерево под оглушительный
визг стали и стекла.
Симон и Хамед еще не пришли в себя, когда из
дымящейся «богини» выскакивает усач, вооружен­
ный пистолетом и зонтом, подбегает к «рено» и рвет
на себя полуотвалившуюся пассажирскую дверь.
Держа пистолет на вытянутой руке, целится в лицо
Хамеду, жмет на курок, но ничего не происходит,
пистолет заклинило, он жмет снова — клац, клац —
глухо; тогда он, как копье, выставляет вперед свой
закрытый зонт и хочет всадить его Хамеду в бок,
но тот успевает рукой отвести острие, и укол при­
ходится в плечо, следует пронзительный крик боли,
страх переходит в ярость, и жиголо одним движе­
нием выхватывает орудие из рук усача, отстегива-
136
ет ремень, бросается на обидчика и втыкает ему
зонт прямо в грудь.
Тем временем другой усач подошел со стороны
водителя. Симон видит его и пытается вылезти из
«рено», но дверь не поддается, он заперт в салоне,
и когда второй усач направляет на него дуло, цепене­
ет от ужаса, глядя в черное отверстие, откуда сейчас
вылетит пуля и пробьет ему голову, в которой успе­
вает мелькнуть: «внезапный взблеск — и ночь...»*,
как вдруг раздается рев мотора, и усач, сбитый си­
ним «Фуэго», взлетает и шмякается на мостовую.
Из «Фуэго» выходят два японца.
Симон выбирается из машины со стороны пас­
сажира, на карачках спешит к упавшему на тело
первого усача Хамеду, переворачивает его и... сла­
ва богу, тот еще шевелится. Один из двух японцев
приподнимает голову молодого жиголо, получив­
шего укол, щупает пульс и произносит: пуазон (яд),
но Симон слышит сначала пуассон (рыба) и вспоми­
нает, как Барт анализировал японскую кухню, потом
переводит взгляд на Хамеда (кожа желтая, белки
желтые, тело в конвульсиях), и до него доходит—он
кричит, чтобы вызвали «скорую», а Хамед пытается
что-то ему сказать, с трудом приподнимается, Симон
наклоняется к нему, спрашивает про функцию, толь­
ко Хамед уже не способен повторить текст, в голо­
ве все смешалось—детство в марсельской нищете,
Париж, приятели, соития, купальни, Сайд, Барт,
Слиман, кино, круассаны в «Ла Куполь», атласные

* Из стихотворения Шарля Бодлера «Прохожей». Перевод

В. Левика.

137
блики на маслянистых телах, с которыми он сопри­
касался, и все же перед самой смертью, когда вдали
уже слышны сирены, он успевает прошептать одно
слово: не то «эхо...», не то «эко...»

31.

Жак Байяр прибывает на место, когда полиция уже

оцепила периметр, но японцы исчезли, и второй
усач, тот самый, которого они сбили на «Фуэго»,
тоже. Тело Хамеда еще лежит на мостовой, там же,
где и труп нападавшего с зонтом, воткнутым в грудь.
Симон Херцог курит, закутавшись в одеяло. Нет,
с ним все в порядке. Нет, что это за японцы, он не
знает. Они ничего не сказали, спасли ему жизнь
и уехали. На «Фуэго». Да, второй усач, видимо, полу­
чил травму. Вообще здоровый он бычина, раз после
такого удара очухался. Жак Байяр растерянно смо­
трит на пазл из двух сцепленных безжизненных тел.
Почему именно «богиня»? Их перестали выпускать
в семьдесят пятом. С другой стороны, «Фуэго» —
модель, едва сошедшая с конвейера, ее даже пока
не вывели на рынок. Мелом рисуют контур трупа
Хамеда. Байяр закуривает «Житан». В общем, жи-
голо просчитался: информация, которую он хра­
нил, его не спасла. Отсюда Байяр делает вывод, что
убийцы хотели заставить его не говорить, а мол­
чать. Почему? Симон пересказывает ему последние
слова Хамеда. Байяр спрашивает, что ему известно
об этой седьмой функции языка. Измученный, но
не утративший менторского инстинкта Симон объ­
ясняет: «Функции языка — это лингвистические

138
категории, описанные великим русским лингвис­
том по имени...»
Роман Якобсон.
Лекция, которую собрался прочесть Симон, оста­
лась без продолжения. Он вспоминает книгу на сто­
ле у Барта — «Очерки по общему языкознанию» Ро­
мана Якобсона, открытую на странице с языковыми
функциями, и вместо закладки—лист с записями.
Симон втолковывает Байяру, что документ, из-
за которого уже убили четырех человек, возможно,
лежал у них под носом во время обыска в квартире
на рю Сервандони, и не обращает внимания на по­
лицейского, который стоит у них за спиной, а затем,
услышав достаточно, уходит звонить. На левой руке
полицейского недостает пальца, но этого Симон
видеть не может.
Байяр также полагает, что достаточно всего узнал,
хотя так и не въехал, что там за фигня с этим Якобсо­
ном; он сажает Симона в свой 504-й «пежо» и шпа­
рит в сторону Латинского квартала; их сопровожда­
ет фургон, набитый полицейскими в форме, среди
них — тот самый, с оттяпанным пальцем. На пло­
щадь Сен-Сюльпис они въезжают под вой сирен из
всех динамиков, и это, конечно же, было напрасно.
На тяжелых воротах кодовый замок, им прихо­
дится барабанить в окно консьержке, она открыва­
ет, ничего не соображая.
Нет, никто не просил открыть каморку. После
установки кодового замка мастером из компании
«Венси» месяц назад ничего особенного и не вспо­
мнить. Да, у него русский акцент, или югославский,
или, может быть, греческий. Кстати, занятно: он се­
годня как раз пришел. Сказал, что хочет составить
139
смету установки домофонов. Нет, ключи от комна­
ты на шестом не просил, с какой стати? Ключ висит
на доске, где и все, вот, посмотрите. Да, он поднял­
ся наверх, минут пять назад, не больше.
Байяр берет ключ и бежит вверх по лестнице,
перескакивая через ступени, за ним — полдюжины
полицейских. Симон остается внизу с консьержкой.
Дверь каморки на шестом заперта. Байяр вставля­
ет ключ в скважину, но во что-то упирается: внутри
еще один ключ. Тот, которого не было при себе у Бар­
та, —думает Байяр, колотя в дверь с криком «поли­
ция!». Внутри слышен шум. Байяр приказывает вы­
бить дверь. На столе, похоже, ничего не трогали, но
книги там теперь нет, как нет и листка с записями,
и в помещении никого. Окна закрыты.
Зато открыт люк, ведущий в квартиру на пятом.
Байяр орет, чтобы его люди спускались, но, пока
все разворачиваются, этот тип уже на лестнице, и по­
лицейские натыкаются на брата Барта, Мишеля, с пе­
репугу выскочившего из квартиры, потому что ка­
кой-то тип влез к нему через потолок, так что мастер
из «Венси» получает фору в два этажа, а Симон вни­
зу, конечно, ничего не успевает понять: неизвестный
тип толкает его, несется со всех ног, а когда закрыва­
ет за собой ворота, установленный им же механизм
срабатывает, и замок блокируется.
Байяр бросается в комнату консьержки и завла­
девает телефоном. Он хочет вызвать подкрепление,
но аппарат дисковый, и, пока он набирает номер, ста­
новится ясно, что за это время неизвестный успеет
добраться до Орлеанских ворот, а то и до самого
Орлеана.
140
 Но неизвестный бежит вовсе не туда. Он хочет
скрыться на машине, однако двое оставленных на
страже полицейских преграждают ему путь к авто­
мобилю, припаркованному в конце улицы, и он
улепетывает к Люксембургскому саду под первые
предупреждающие оклики ему вслед. «Не стре­
лять!» — кричит через ворота Байяр. Естественно,
он нужен ему живым. Когда подручным удается
наконец разблокировать механизм, нажав на кноп­
ку, врезанную в стену, беглеца и след простыл, но
Байяр уже объявил тревогу и знает, что квартал
сейчас оцепят, поэтому далеко парниша не уйдет.
Неизвестный припустил через Люксембургский
сад, следом слышны полицейские свистки, но про­
хожие, привыкшие к оздоровительным пробежкам
и свисткам парковых сторожей, не обращают на
это внимания, пока беглец нос к носу не сталкива­
ется с полицейским, который хочет уложить его на
землю; тип наскакивает на него, как в регби, сбива­
ет с ног, перепрыгивает и продолжает бежать. Но
куда? Сам-то он знает? Он меняет направление. Ясно,
что надо убираться из сада, прежде чем перекроют
все выходы.
Байяр теперь в фургоне, отдает приказы по ра­
ции. Полицейские силы рассредоточились по все­
му Латинскому кварталу, неизвестный окружен,
ему конец.
Но еще не все потеряно, и вот он устремляется
вниз по рю Месье-ле-Пренс — улица узкая, с одно­
сторонним движением, а значит, на машине за ним
не погонятся. Никто, кроме него, не знает, зачем ему
нужно попасть на правый берег. На рю Бонапарт

141
он сворачивает к Новому мосту, но дальше пути нет,
поскольку за мостом уже выставлены полицейские
грузовики, а обернувшись, он видит фургон Байяра,
перекрывший ему путь к отступлению. Он загнан
в угол, как крыса: даже если прыгнуть в воду, дале­
ко не уйти, но он соображает, что у него еще есть,
пожалуй, последний козырь.
Тип забирается на парапет и на вытянутой руке
держит лист бумаги, который достал из куртки.
Байяр приближается к нему, идет один. Неизвест­
ный предупреждает: еще один шаг, и он бросит
лист в Сену. Байяр резко останавливается, как буд­
то уперся в невидимую стену.
— Спокойно.
— Не пр-риближайтесь!
— Чего ты хочешь?
— Машину с полным баком. Иначе бр-рошу до­
кумент.
— Так давай бросай.
Неизвестный взмахивает рукой. Байяр неволь­
но вздрагивает. «Погоди!» Он знает, что с этим лист­
ком может раскрыть убийство как минимум четы­
рех человек. «Давай все обсудим, хорошо? Как тебя
зовут?» Подходит Симон. Полицейские по обе сто­
роны моста держат неизвестного на мушке. Тот за­
пыхался, согнулся, держась за сердце, а свободной
рукой тянется в карман. В этот момент раздается вы­
стрел. Неизвестный делает пируэт. «Не стрелять!» —
кричит Байяр. Неизвестный падает как подкошен­
ный, а лист, вспархивая, летит теперь над рекой,
Байяр с Симоном бросаются вперед и, свесившись
через каменный парапет, как завороженные прово­
жают взглядом грациозные изгибы, пока он спуска-
142
ется, блуждая в воздухе. Наконец бумага осторожно
ложится на воду. И плывет. Байяр, Симон, полицей­
ские, которым интуиция подсказала, что этот доку­
мент и был их настоящей целью, все, замерев и не
дыша, смотрят, как листок дрейфует на волнах.
Затем, выйдя из созерцательного ступора и ре­
шив, что не все потеряно, Байяр снимает пиджак, ру­
башку, брюки, перелезает через парапет, несколько
секунд колеблется. Прыгает. И исчезает в огромном
столбе брызг.
Вынырнув, он оказывается метрах в двадцати
от листа, и Симон с полицейскими начинают друж­
но кричать с моста, подсказывая ему, куда плыть, —
точь-в-точь орущие болельщики. Байяр изо всех сил
принимается грести, чтобы подобраться поближе,
но лист относит течением; и все же, несмотря ни на
что, расстояние сокращается, он дотянется, всего н е
сколько метров, они исчезают под мостом, Симон
и полицейские бегут на другую сторону и ждут, ко­
гда они появятся, а когда появляются, снова кричат,
еще метр — и он его схватит, но в этот момент про­
плывает прогулочная баржа, от нее идут мелкие
волны и накрывают лист, когда Байяру остается
лишь руку протянуть: бумага уходит под воду, тогда
Байяр тоже ныряет, и несколько секунд видны толь­
ко его трусы, а когда он снова появляется на по­
верхности, в руке у него мокрый документ, и он,
тяжело пыхтя, возвращается к берегу под громкие
«ура — да здравствует!»
Но когда его вытаскивают на набережную, он
разжимает ладонь и видит, что лист превратился
в бесформенное месиво, а все буквы смыло: Барт
писал перьевой ручкой. И это вам не «C.S.I.: место

143
преступления»*, так что текст воссоздать не удаст­
ся — нет ни волшебного сканера, ни ультрафиоле­
товых лучей, документ утрачен навсегда.
Подходит полицейский, который стрелял, оправ­
дывается: он увидел, как неизвестный достает из
кармана пистолет, раздумывать было некогда—вот
и выстрелил. Байяр замечает, что у того не хватает
фаланги на левой руке. Спрашивает, что с пальцем.
Полицейский отвечает, что отхватил, когда рубил
дрова у родителей в деревне.
Когда водолазы вытащат из воды труп, в карма­
не куртки они обнаружат не пистолет, а бартовский
экземпляр «Очерков по общему языкознанию»,
и Байяр, едва обсохнув, спросит у Симона: «Да кто,
блин, кто этот Якобсон?» И тогда Симон сможет
наконец продолжить лекцию.

32.

Роман Якобсон — русский лингвист, родился в кон­

це XIX века, основоположник направления, которое
называется «структурализм». Среди основателей лин­
гвистики, после Соссюра (1857-1913) и Пирса (1839-
1914), наряду с Ельмслевым (1899-1965), это, несо­
мненно, ведущий теоретик.
Исходя из двух стилевых фигур, зародивших­
ся в античной риторике, а именно метафоры (ко­
гда одно понятие заменяется другим по принципу
сходства: например, «стальной птицей» называют

* Американский сериал 2000-х гг. о работе криминалисти­

ческой лаборатории в Лас-Вегасе.

144
«Конкорд», а «бешеным быком» — боксера Джейка
Ламотту) и метонимии (когда одно понятие заме­
няется другим по принципу смежности: например,
«острый глаз» говорят о метком стрелке; а «выпить
стаканчик»—когда пьют то, что в него налито: содер­
жащее выступает в роли содержимого), Якобсону
удалось описать, как языковой механизм действу­
ет по двум осям — парадигматической и синтагма­
тической.
Если кратко, парадигматическая ось — это вер­
тикаль, она связана с выбором лексики: каждый раз,
произнося какое-либо слово, вы выбираете его из
списка слов, который прокручиваете у себя в голо­
ве. Например, «козочка», «экономика», «смерть»,
«брюки», «я», «ты», «он» — любое.
Затем вы соединяете его с другими словами —
«господина Сегена», «в кризисе», «с косой», «мятые»,
«нижеподписавшийся»,—и получается фраза: такая
цепочка дает горизонтальную ось, порядок слов, ко­
торый позволит вам составить предложение, а затем
еще несколько, чтобы получилась речь. Эта ось —
синтагматическая.
Определив существительное, вы должны решить,
добавлять ли к нему прилагательное, наречие, гла­
гол, сочинительный союз, предлог... и выбрать—что
за прилагательное, что за наречие, какой глагол: на
каждом синтагматическом этапе вновь будут запус­
каться парадигматические процессы.
Парадигматическая ось определяет наш выбор
из списка слов с эквивалентными грамматически­
ми признаками: существительное или личное место­
имение, прилагательное или местоимение относи­
тельное, наречие, глагол и так далее...
145
 Синтагматическая ось определяет выбор поряд­
ка слов: подлежащее-сказуемое-дополнение, или
сказуемое-подлежащее, или дополнение - подле­
жащее-сказуемое...
Словарный состав и синтаксис.
Каждый раз, строя предложение, вы бессозна­
тельно совершаете два эти действия. Грубо говоря,
парадигматическая ось задействует ваш жесткий
диск, а синтагматическая задана процессором. (Со­
мневаюсь, правда, что Байяр имел представление
об информатике.)
Но сейчас нас интересует другое.
(Байяр брюзжит.)
Якобсон, в частности, обобщил процесс коммуни­
кации, представив его в виде схемы со следующими
позициями: адресант, адресат, сообщение, контекст,
контакт, код. На основе этой схемы он выделил язы­
ковые функции.
Жаку Байяру совсем не хочется вдаваться в под­
робности, но в интересах следствия разобраться нуж­
но, хотя бы в общих чертах. Итак, вот эти функции:
референтивная (коммуникативная) — первая
и наиболее очевидная функция языка. Язык нужен
для того, чтобы можно было о чем-то сказать. Упо­
требляемые слова отсылают к определенному кон­
тексту, реальности, о которой нужно сообщить ка­
кую-либо информацию;
так называемая эмотивная, или экспрессивная,
функция призвана обозначить присутствие адресан­
та и его позицию по отношению к своему сообще­
нию: это междометия, модальные наречия, призна­
ки оценки, ирония... В том, каким образом адресант
передает информацию, относящуюся к внешнему
146
субъекту, заложена информация о самом адресанте.
Это функция «Я»;
конативная функция (или функция усвоения) —
это функция «Ты». Она соотносится с адресатом.
Проявляется главным образом в повелительном
наклонении или в звательной форме, то есть когда
мы называем того или тех, к кому обращаемся, —
например: «Солдаты, я вами доволен!» (Заодно за­
метьте, что фраза практически никогда не ограничи­
вается единственной функцией и обычно сочетает
их в себе. Обращаясь к войскам после битвы под
Аустерлицем, Наполеон сочетает эмотивную функ­
цию — «я доволен» — с конативной — «Солдаты /
вами!»);
фатическая функция — самая занятная, комму­
никация становится самоцелью. Произнося «алло»
в телефонную трубку, вы говорите не что иное, как
«я вас слушаю», то есть «я в ситуации коммуника­
ции». Когда вы часами болтаете в баре с друзьями,
обсуждаете погоду или вчерашний футбольный
матч, вас интересует не столько информация как
таковая — вы говорите, чтобы говорить, с единст­
венной целью поддержать беседу. Собственно, это
первопричина большинства наших речевых актов;
метаязыковая функция (или функция толкова­
ния) предназначена для подтверждения, что адре­
сант и адресат понимают друг друга, то есть исполь­
зуют один и тот же код. «Ты понимаешь?», «Тебе
ясно, что я хочу сказать?», «Ты это знаешь?», «Мож­
но, я тебе объясню?», или же, со стороны адресата:
«Что ты имеешь в виду?», «Что это значит?» и так
далее. Метаязыковая функция охватывает все, что
относится к определению слова или толкованию
147
части текста, все, что связано с процессом изучения
языка, касается всех высказываний о языке и любо­
го метаязыка. Это единственная функция словаря;
и, наконец, последняя функция — поэтическая.
Она рассматривает язык с эстетической точки зре­
ния. Игра со звучанием слов, аллитерации, ассонан­
сы, повторы, эффект звукоподражания или ритми­
зация — все это ее производные. Она, конечно же,
проявляется в поэзии, а еще в песнях, в газетных
заголовках, в ораторских выступлениях, рекламных
слоганах и политических призывах... Так, CRS = SS*
задействует поэтическую функцию языка.
Жак Байяр закуривает и произносит:
— Получается шесть.
— Простите?
— Шесть функций.
— А, ну да, точно.
— Седьмой функции не существует?
— Ну, в общем... по-видимому, да.
Симон стоит с дурацкой улыбкой.
Байяр вслух задается вопросом, за что Симо­
ну платят. Симон напоминает, что он вовсе не на­
бивался ему в помощники и находится здесь про­
тив своей воли, по специальному распоряжению
фашиствующего президента во главе полицейско­
го государства.

* CRS (Республиканские роты безопасности) — полицей­

ские силы особого назначения, созданные в 1944 г., уча­
ствовавшие в подавлении массовых беспорядков. Во вре­
мя шахтерских волнений 1947-1948 гг. появился слоган
CRS = SS, ставший вновь популярным на фоне протестов
1968 г.

148
 И все же, подумав, а точнее — перечитав Якоб­
сона, Симон Херцог обнаруживает след потенци­
альной седьмой функции, обозначенной как «ма­
гическая или заклинательная», механизм которой
описан так: «превращение третьего лица, отсутст­
вующего или неодушевленного, в адресата конатив-
ного сообщения». В качестве примера Якобсон при­
водит литовское заклинание: «Пусть скорее сойдет
этот ячмень, тьфу, тьфу, тьфу». Так, так, так, — ду­
мает Симон.
Якобсон упоминает еще один заговор, северо­
русский: «Вода-водица, река-царица, заря-зорица!
Унесите тоску-кручину за сине море в морскую пу­
чину... Как в морской пучине сер камень не вста-
вает, так бы у раба божия имярека тоска-кручина
к ретивому сердцу не приступала...» И вишенка на
торте — цитата из Библии: «Стой, солнце, над Гавао-
ном, и луна, над долиною Аиалонскою! И остано­
вилось солнце, и луна стояла...» (Книга Иисуса На-
вина 10:12-13).
Ну хорошо, но это же смешно, нельзя всерьез
говорить о полноценной функции — разве что о не­
сколько сумасбродном применении функции кона-
тивной, когда она, по сути, становится катарсиче-
ской, исключительно поэтической, но абсолютно
неэффективной: магическое заклинание по опреде­
лению работает только в сказках. Симон убежден,
что это не седьмая функция языка, да и Якобсон
упоминает о ней только для очистки совести, чтобы
закрыть тему, а затем возвращается к серьезному
анализу. Магическая или заклинательная функция?
Забавный пустячок. Подурачились и дальше пошли.
По-любому — не за что тут убивать.

149
 33.

К вам обращаюсь, друзья мои: волей манов, Цицероном

к нам посланных, на закате этого дня энтимемы ливнем
прольются! Зрю я тех, кто Аристотеля перечел, и тех,
кто с Квинтилианом знаком, тоже знаю, но дово-о-о-льн
ли этого, чтобы лексики западни обойти в слаломе син­
таксическом? Кар, καρϊ Дух Коракса* говорит с вами.
Слава отцам-основателям! Победивший нынешним веч
ром в Сиракузы поедет в награду. Что до побежденных.
пальцы дверьми им прищемит. Всяко-то лучше, чем
язык... Помните, что ораторы в настоящем трибунами
станут в будущем. Слава логосу! Слава «Клубу Логос»!

34.

Симон и Байяр в помещении, смахивающем не то на

лабораторию, не то на оружейную мастерскую. Пе­
ред ними человек в рабочем халате изучает пистолет
усача, пуля из которого чуть не вышибла Симону
мозги. («Вот он, Q.», — думает Симон.) Эксперт-бал­
листик вертит оружие в руках и вслух комментиру­
ет: «9 миллиметров; 8 патронов; двойного действия;
сталь, бронзовое покрытие, рукоять — ореховое
дерево; вес: 730 граммов без обоймы». Похоже на
«Вальтер ППК», но рычаг предохранителя защелки-

Коракс (V в. до н. э.) — сицилийский политический дея­

тель, обязанный своим возвышением совершенному вла­
дению риторикой. Считается одним из первых авторов,
письменно изложивших законы риторики. На латыни его
имя (Согах) означает «ворон».

150
вается в другую сторону: это «Макаров ПМ», совет­
ский пистолет. Ну или...
С огнестрельным оружием, — объясняет экс­
перт, — как с электрическими гитарами. «Фендер»,
например, это американская фирма, выпускающая
«Телекастер», на котором играет Кит Ричарде, или
«Стратокастер» Джими Хендрикса, но существу­
ют также мексиканские и японские модели — их
делают по франшизе, это копии оригинальной аме­
риканской модели, они не такие дорогие и обыч­
но не доведены до ума, хотя часто вполне качест­
венные.
Этот «Макаров» — не русская, а болгарская мо­
дель. Поэтому его и заклинило: русские образцы
очень надежны, болгарские — не настолько.
«Вы будете смеяться, господин комиссар,—гово­
рит эксперт, показывая зонт, вытащенный из груди
усача. — Видите это отверстие? Наконечник полый.
Принцип действия — поршневой, как у шприца.
Достаточно нажать на рычажок, выведенный здесь,
на ручке, и открывается клапан — через него бла­
годаря цилиндру со сжатым воздухом высвобожда­
ется жидкость. Механизм пугающе прост. Два года
назад в Лондоне точно так же устранили Георгия
Маркова, болгарского диссидента, помните?» Это
убийство — комиссар Байяр действительно его по­
мнит — записали на счет болгарских спецслужб.
Тогда использовали рицин. Но теперь выбрали бо­
лее сильный яд, ботулинический токсин, который
блокирует нервно-мышечную проводимость, вы­
зывая таким образом паралич мышц, за несколько
минут приводящий к смерти от асфиксии или оста­
новки сердца.

151
 Байяр задумчиво играет с механизмом зонта.
Не припомнит ли случаем Симон Херцог болгар
в университетских кругах? Симон задумывается.
Да, одно имя есть.

35.

Два Мишеля, Понятовски ид 'Орнано*, в президент­

ском кабинете с докладом. Жискар чем-то озабочен,
он на втором этаже, стоит у окна, которое выходит
в сад Елисеиского дворца. Орнано курит, и Жискар
просит у него сигарету. Понятовски расселся в боль­
шом кресле в гостевой части кабинета, налил ви­
ски, поставил бокал перед собой на кофейный сто­
лик. И начинает говорить: «Я пообщался со своими
людьми, связанными с Андроповым». Жискар мол­
чит — как любой человек, достигший такого уров­
ня власти, он рассчитывает, что сотрудники изба­
вят его от необходимости формулировать важные
вопросы. И Понятовски на беззвучный вопрос от­
вечает: «Они считают, что КГБ ни при чем».
Жискар: «Почему ты думаешь, что их мнению
можно доверять?»

* Мишель Понятовски (Michel Poniatowski, 1922-2002) —

французский государственный деятель, министр внутрен­
них дел Франции в 1974-1977 гг. Считается одним из орга­
низаторов победы Жискар д'Эстена на президентских
выборах в 1974 г.; Мишель д'Орнано (Michel d'Ornano,
1924-1991) — французский политик; сторонник Жискар
д'Эстена, в годы его президентства занимал различные ми­
нистерские должности.

152
 Понятовски: «Тут много всего. Самое существен­
ное — в ближайшем будущем они не смогли бы
воспользоваться таким документом. В политиче­
ских делах».
Жискар: «В этих странах пропаганда — решаю­
щий фактор. Документ принес бы им пользу».
Понятовски: «Сомневаюсь. Не сказать, чтобы
Брежнев особо приветствовал свободу слова после
того, как сменил Хрущева. В СССР не бывает пре­
ний, а если и случаются, то в партии, за закрытыми
дверьми, и до сведения общественности это не до­
водят. Критерий — не убедительность, а соотноше­
ние политических сил».
Орнано: «Как раз поэтому несложно представить,
что Брежнев или другой член ЦК захочет использо­
вать возможность для внутренних целей. Руководст­
во партии — серпентарий. Преимущества налицо».
Понятовски: «Не думаю, чтобы Брежнев решил
утверждать свое превосходство таким способом.
Ему незачем. Оппозиции нет. Система железная.
А больше никто из членов ЦК не смог бы пропла­
тить подобную операцию в собственных интересах
без ведома аппарата».
Орнано: «Кроме Андропова».
Понятовски (раздраженно): «Андропов — тене­
вая фигура. На посту главы КГБ у него больше вла­
сти, чем на любом другом месте. Плохо себе представ­
ляю, чтобы он пустился в политическую авантюру».
Орнано (с иронией): «Ну конечно, теневым фигу­
рам это несвойственно. Все знают, что ни у Талейра-
на, ни у Фуше политических амбиций не было».
Понятовски: «Во всяком случае, они их не осу­
ществили».

153
 Орнано: «Спорно. На Венском конгрессе...»
Жискар: «Короче! Что еще?»
Понятовски: «Чтобы болгарские службы прове­
ли операцию без разрешения Большого Брата—это
маловероятно. Зато можно предположить, что бол­
гарские агенты нанялись выполнить частный за­
каз, — осталось определить источник».
Орнано: «Как будто у болгар в органах плохо
приглядывают за своими!»
Понятовски: «Коррупция — она везде, во всех
сферах общества, тем более в разведке».
Орнано: «Шпионы подрабатывают в свободное
время? Ну-ну...»
Понятовски: «Для тебя новость, что у шпионов
бывает несколько заказчиков?» (Опустошает бокал.)
Жискар (тушит сигарету о миниатюрного гиппо­
потама из слоновой кости, который служит пепель­
ницей): «Допустим. Что еще?»
Понятовски (откидывается в кресле, обхватив
руками затылок): «Кстати, похоже, брату Картера
за информацию платят ливийцы».
Жискар (удивленно): «Которому? Билли?»
Понятовски: «Андропов вроде получил эти све­
дения от ЦРУ И, видимо, долго смеялся».
Орнано (возвращается к теме разговора): «Что
будем делать? Если сомнения — убираем?»
Понятовски: «Президенту нужен не документ, ему
нужно знать, что он не попал к партии оппонента».
Никто, насколько я знаю, не отмечал, что знаме­
нитая шепелявость Жискара становилась еще за­
метнее от замешательства или удовольствия. «Ко-
нешно, конешно... — говорит он. — Но если бы мы
его нашли... Хотя бы выяснили, где он, или изъяли,
154
по возможности, мне было бы спокойнее. За Фран­
цию. Представьте, что этот документ попадет... хм...
не в те руки... Не то чтобы... Но все-таки».
Понятовски: «Тогда надо конкретизировать за­
дачу Байяру: вернуть документ — и так, чтобы его
при этом никто не прочел. Не будем забывать, что
молодой лингвист, которого он к себе взял, спосо­
бен это расшифровать, а значит, использовать. Или
надо убедиться, что всё до последней копии уни­
чтожено. (Поднимается и, направляясь к бару, бор­
мочет себе под нос.) Левак. Определенно левак...»
Орнано: «А как узнать, не применялся ли уже
документ в деле?»
Понятовски: «По моей информации, если им
кто воспользуется, мы это быстро поймем...»
Орнано: «А если осторожно? Дозируя?»
Жискар (прислоняется к буфету под картиной
Делакруа, нащупывает ордена Почетного легиона,
уложенные в шкатулку): «Это маловероятно. Смысл
любой власти — в ее осуществлении».
Орнано (с любопытством): «Атомной бомбы это
тоже касается?»
Жискар (менторским тоном): «В первую очередь».
Упоминание о возможном конце света погру­
жает президента в легкую задумчивость. Он вспо­
минает про трассу А71, которая должна пройти
через Овернь, про мэрию Шамальера*, про Фран­
цию, которую ему тянуть. Двое его подчиненных
почтительно ждут, что он скажет дальше. «Но пока
в своих действиях мы должны руководствоваться

* Коммуна в регионе Овернь. Жискар д'Эстен возглавлял

мэрию Шамальера в 1967-1974 гг.

155
одним: наша задача — не допустить прихода левых
к власти».
Понятовски (нюхает бутылку водки): «Пока я жив,
министров-коммунистов во Франции не будет».
Орнано (закуривает): «Вот-вот, стоит притормо­
зить, если хочешь победить на выборах».
Понятовски (поднимает бокал): «Na zdrowie!»

36.

— Товарищ Христов, ты ведь, конечно, знаешь, кто

величайший политик XX века?
Эмила Христова не вызвали на Лубянку, хотя
туда было бы лучше.
— Конечно, Юрий Владимирович. Георгий Ди­
митров.
Как бы неформальный характер его встречи
с Андроповым, главой КГБ, в старом баре, — в под­
вале, как почти все подобные заведения Москвы, —
не для того, чтобы ему было комфортнее, и то, что
здесь люди, суть дела не меняет. Арестовать и на
людях могут. Как и отправить на тот свет. Ему ли
это не знать?
— Болгарин, — смеется Андропов. — Кто бы мог
подумать!
Официант поставил на стол две небольшие рюм­
ки водки, два больших стакана с апельсиновым со­
ком и два соленых огурца на блюдце — Христов за­
дается вопросом, не знак ли это. Люди вокруг курят,
пьют и громко разговаривают: это золотое прави­
ло — если хочешь, чтобы твой разговор не подслу­
шали, нужно выбирать шумное место, где много

156
посторонних звуков, чтобы микрофон, если он есть,
не мог выделить определенный голос. В квартире
надо пустить воду в ванной. Но проще всего пойти
куда-нибудь выпить. Христов рассматривает лица
посетителей в зале и вычисляет как минимум двух
спецов, но предполагает, что их больше.
Андропов продолжает — снова про Димитрова:
«Это потрясающе, как все повернулось после три­
дцать третьего и суда по делу о рейхстаге. Проти­
востояние Геринга, заявленного свидетелем, и Ди­
митрова на скамье подсудимых предвосхищало
и олицетворяло будущую фашистскую агрессию,
героическое сопротивление коммунистов и в ито­
ге нашу победу. Исключительно символичный про­
цесс: превосходство коммунистов со всех точек
зрения — политической и моральной. Величавый
и язвительный Димитров, который в совершенстве
разбирается в исторической диалектике, притом
что рискует головой, и Геринг, который орет и по­
трясает кулаком... Это было зрелище! Геринг, пред­
седатель рейхстага, министр-президент и министр
внутренних дел Пруссии — не абы кто! Но Димит­
ров меняется с ним ролями, и Герингу приходится
отвечать на его вопросы. Димитров разнес его в пух
и прах. Геринг в ярости, топает ногами, как маль­
чишка, которого оставили без сладкого. А напротив
него, на скамье подсудимых, величавый Димитров
демонстрирует всем, что нацизм — безумие. Даже
до председателя суда дошло. Смех, да и только: он как
будто просит у Димитрова прощения за поведение
большого Геринга. Говорит ему—как сейчас помню:
„Учитывая сеанс коммунистической пропаганды,
который вы нам устроили, не стоит удивляться,

157
что свидетель тоже нервничает". Нервничает! На что
Димитров отвечает, что полностью удовлетворен
ответом министра-президента. Ха! Вот это человек!
Талантище!»
Христов во всем видит намеки и двойной смысл,
но старается делить на десять — знает, что пара­
нойя помешает ему правильно оценить слова на­
чальника КГБ. Впрочем, вызов в Москву — сам по
себе верный знак. Можно не задаваться вопросом,
знает ли что-нибудь Андропов. Вопрос — что имен­
но он знает? И ответ куда сложнее.
— Тогда весь мир говорил: в Германии остался
один настоящий мужчина, причем болгарин. Кста­
ти, Эмил, а ведь я был с ним знаком. Прирожден­
ный оратор. Мастер.
Выслушивая дифирамбы Андропова великому
Димитрову, товарищ Христов прикидывает собст­
венное положение. Когда собираешься врать, самое
неприятное — это если не знаешь, насколько твой
собеседник владеет информацией. В какой-то мо­
мент в игре придется делать ставку.
И этот момент наступает: Андропов перевернул
страницу с Димитровым и просит своего болгар­
ского коллегу пояснить последние донесения, ко­
торые легли к нему на стол на Лубянке. Что там за
парижская операция?
Ну вот, приехали. Христов чувствует, что его
сердце начинает биться сильнее, но следит, чтобы
не учащалось дыхание. Андропов хрустит огурцом.
Надо что-то решать. Либо признавать операцию
своей, либо делать вид, что ты ни сном ни духом,
но у второго варианта есть недостаток: расписыва-
158
ешься в некомпетентности, что в кругах разведки
всегда не лучший расчет. Христову отлично изве­
стно, что такое хорошая ложь: она должна уто­
нуть в океане правды. Признайся на девяносто
процентов, те десять, которые ты хочешь завуалиро­
вать, тоже проскочат, а риск проколоться меньше.
Выиграешь время и не запутаешься. Если врешь,
надо врать в чем-то одном и только в этом, а во
всем остальном — кристальная честность. Эмил
Христов наклоняется к Андропову и произносит:
«Товарищ Юрий, ты знаешь Романа Якобсона?
Он твой соотечественник. Восхитительно написал
о Бодлере».

37.

Юленька,
я вернулся из Москвы, все прошло хорошо — по крайней
мере, мне так кажется. Как бы то ни было, я вернулся.
Мы крепко выпили со стариком. Он был приветлив и под
конец вечера как будто захмелел, но не думаю, что по-
настоящему Я тоже иногда притворяюсь пьяненьким,
чтобы люди мне доверились или ослабили бдительность.
Но сам я, как ты догадываешься, бдительности не терял.
Я сказал ему все, что он хотел знать, только, разумеет­
ся, не говорил о тебе. Сказал, что не верю в важность
рукописи, и поэтому не стал сообишть о парижской опе­
рации — хотел сначала сам убедиться. Правда, некото­
рые мои сотрудники считали документ важным, так что
на всякий случай я все-таки отправил пару агентов —
про них сказал: перестарались. Судя по всему, французские

159
спецслужбы ведут расследование, но Жискар, похоже,
делает вид, что он не в курсе. Не сможешь ли ты вос­
пользоваться связями своего мужа и что-нибудь разу­
знать? В любом случае будь очень осторожна: старик
теперь с меня глаз не спустит, и я не смогу прислать
тебе новых людей.
Водитель грузовика вернулся, мнимый доктор, пере­
давший тебе документ, тоже. Французам их не най­
ти, они отдыхают на Черном море, а кроме как через
них на тебя не выйти: еще двое мертвы, один остав­
шийся наблюдает за следствием. Знаю, что и ему доста­
лось, но он крепкий, можешь на него рассчитывать. Если
полиция до чего-нибудь докопается, он сообразит, что
делать.
Позволь дать тебе совет. Документу нужен бы архив.
Мы-mo обычно бережем, прячем ценные бумаги, которые
ни в коем случае нельзя потерять, как и нельзя никому
раскрывать их содержание. Ты должна сделать копию,
только одну, и отдать ее на хранение тому, кому ты мо­
жешь доверять и кто не будет знать, о чем идет речь.
Оригинал держи у себя.
И еще: остерегайся японцев.
Вот, Юлечка, и все советы. Прислушайся к ним. На­
деюсь, у тебя все хорошо и все сложится, как задумано,
хотя по опыту знаю, что так, как задумано, никогда не
складывается.
Твой заботливый старик-отец,
он же татко.

P. S.: Ответ пиши на французском, так надежнее,

и заодно мне попрактиковаться.

1бО
 38.

В Эколь нормаль, за Пантеоном, есть служебное

жилье. Мы в большой квартире; усталый седовла­
сый человек с мешками под глазами произносит:
— Я один.
— А где Элен?
— Не знаю. Мы снова поругались. Она устроила
ужасный скандал из-за какой-то ерунды. Или я
устроил...
— Мы как раз к тебе. Можешь спрятать эту бу­
магу? Ее нельзя разворачивать, читать и рассказы­
вать никому нельзя, даже Элен.
— Хорошо.

39.

Трудно вообразить, что думает Кристева о Соллер-

се в 1980 году. Да, в шестидесятые его эффектная
поза, либертинаж — so French*, патологическое
бахвальство, подростковый сарказм и эпатаж в духе
«всем буржуа—козью морду» могли привлечь юную
особу из Восточной Европы, новоявленную гостью
с болгарских берегов: допустим, так и было. Можно
предположить, что пятнадцать лет спустя очарова­
ние подразвеялось, но кто знает? Зато очевидно, что
у них прочный союз, в котором с самого начала все
заладилось и ладится дальше: спаянная банда, в ко­
торой четко распределены роли. Его дело — пыль
в глаза, светскость и всякое фиглярство. Ее же —

* Здесь: типично французский (англ.).

161
славянский шарм, ядовитый, холодный, структура­
листский, академическая закулиса, управление ман-
даринатом, тактические, формальные и — как без
этого — бюрократические стороны их восхожде­
ния. (О его неспособности заполнить банковский
чек ходят легенды.) Вместе они — машина полити­
ческой войны, которая проложит путь в новый век,
к апофеозу образцовой карьеры: когда Кристева
будет принимать орден Почетного легиона из рук
Николя Саркози, Соллерс, присутствующий на це­
ремонии, не преминет поерничать над президен­
том, который вместо «Барт» произнесет «Бартес»*.
Good сор, bad сор**, рыбку в виде лавров отхватили
и в пруд не полезли — дерзят. (Позднее Франсуа
Олланд возведет Кристеву в чин командора. Прези­
денты меняются, награды копятся.)
Адская парочка, политическая чета: пока про­
сто запомним это.
Когда Кристева открывает дверь и видит, что
Альтюссер пришел с женой, она не может — или
не пытается — скрыть мину неудовольствия; в ответ
Элен, жена Альтюссера, отлично зная, как ее встре­
тят в доме, куда она нынче явилась, изображает не­
добрую улыбку, и инстинктивная ненависть двух
женщин друг к другу вдруг становится формой со­
общничества. Альтюссер с видом провинившего­
ся ребенка протягивает букетик. Кристева спешит
к раковине — положить цветы. Соллерс, которого,
по всей видимости, уже накрыло аперитивом, ветре
чает вновь прибывших наигранными восклицания-
* Эта ошибка действительно обсуждалась в прессе.
** Хороший полицейский, плохой полицейский (англ.).

1б2
ми: «Ну наконец-то, друзья хорошие... Только вас
и ждем... пора за стол... Луи, дружище, мартини...
как обычно?., красного!., хо-хо!.. Элен... вам что
больше нравится?.. Знаю... „Кровавая Мэри"!., хи-
хи!.. Юлия... прихватишь сельдерей... дорогая?..
Луи!.. Как дела в партии?..»
Элен смотрит на гостей, как старый насторожен­
ный кот: ни одного знакомого лица, разве что БАЛ.,
которого она видела по телевизору, и Лакан — он
с какой-то дылдой в черном кожаном пиджаке. Пока
все рассаживаются, Соллерс представляет собравших­
ся, но Элен пропускает имена мимо ушей: пара мо­
лодых ньюйоркцев в спортивных костюмах, китаян­
ка — не то атташе в посольстве, не то акробатка из
Китайского цирка, парижский издатель, канадская
феминистка и болгарский лингвист. «Пролетарский
авангард», — усмехается про себя Элен.
Не успели гости сесть, как Соллерс со слащавым
видом заводит речь о Польше: «Вот уж вечная тема!..
„Солидарность", Ярузельский, да-да... от Мицкеви­
ча и Словацкого до Валенсы и Войтылы... Можно
вспомнить через сто лет, через тысячу — она так
и останется под гнетом России... удобно... всегда
будет о чем поговорить... А если не России, то Гер­
мании... м?.. у-у-у, ну-ну... товарищи... Умереть за
Гданьск... умереть за Данциг... Дивный лепет!.. Как
там говорят?.. Ах да: что в лоб, что по лбу...»
Шпилька в адрес Альтюссера, но умудренный
сединами философ с потухшим взглядом осторож­
но смачивает губы в мартини, как будто готовится
нырнуть, и Элен отважно, как маленький дикий
зверек, отвечает за него: «Могу понять вашу заботу
о польском народе: кажется, они не отправляли

163
вашу родню в Освенцим». А поскольку Соллерс се­
кунду (всего одну) не может решить, вестись или
не вестись на еврейский вопрос, она решает упро­
чить преимущество: «А новый папа вам нравится?
(Утыкается носом в тарелку.) Поверила я, как же!»
(Интонация нарочито просторечная.)
Соллерс разводит руками, словно хлопает кры­
льями, и с воодушевлением заявляет: «Этот папа
очень даже в моем вкусе! (Хрустит спаржей.) Разве
это не божественно, когда он выходит из самолета
и целует землю, его принявшую?.. Не важно, что за
страна, папа встает на колени, как роскошная про­
ститутка, собравшаяся взять в рот, и лобзает землю...
(Соллерс размахивает надкусанной спаржей.) Этот
папа—любодей, что тут скажешь... Как мне его не
любить?»
Нью-йоркская парочка кудахчет в унисон. Лакан
с коротким птичьим кличем вскидывает руку, но
слово не берет. Элен, последовательная, как все
правильные коммунисты, спрашивает: «Думаете,
он любит либертинов? Судя по последним ново­
стям, в вопросах сексуальности он не слишком от­
крыт. (Смотрит на Кристеву.) Я имею в виду — по­
литически».
Соллерс громко смеется, значит, сейчас исполь­
зует свой любимый прием — резко перескочит на
другую тему, практически первую попавшуюся:
«Просто у него плохие советчики... К тому же, уве­
рен, он окружен гомосексуалистами... А гомосек­
суалисты, считай, новые иезуиты... но в этих делах
советовать не мастаки... Впрочем... похоже, их губит
новая болезнь... Господь сказал: плодитесь и размно­
жайтесь... И вдруг презерватив... Гадость какая!..

1б4
Стерилизованный член... Твердая плоть, лишенная
соприкосновения... Фу... Никогда в жизни не поль­
зовался этой английский резинкой... Хотя вы знае­
те, какой я англофил... Обертывать член пленкой,
как кусок мяса... Нет уж!..»
Туг просыпается Альтюссер:
— СССР напал на Польшу исключительно из
стратегических соображений. Надо было любой
ценой помешать Гитлеру подойти к русской грани­
це. Сталин воспользовался Польшей как буфером:
заняв польскую землю, он рассчитывал, что это ста­
нет гарантией от возможного вторжения...
— ...и, как известно, сработало на ура, — гово­
рит Кристева.
— После Мюнхена германо-советский пакт стал
необходим, да что там — неизбежен, — не унимает­
ся Альтюссер.
Лакан ухает совой, Соллерс подливает себе еще.
Элен и Кристева буравят друг друга взглядом, и по-
прежнему неизвестно, говорит ли китаянка по-фран­
цузски, как и болгарский лингвист, канадская феми­
нистка и даже нью-йоркская пара, пока Кристева на
французском не спрашивает, играли ли они в по­
следнее время в теннис (выясняется, что они парт­
неры в парной игре, и Кристева настойчиво напоми­
нает об их последней встрече, когда она показала
поразительную стойкость, но считает нужным сде­
лать оговорку: к собственному удивлению, посколь­
ку в принципе играет она не очень). Соллерс не дает
им ответить, он рад снова сменить тему:
— Ох этот Борг!.. Мессия, пришедший с холода...
когда он падает на колени на траве Уимблдона...
скрестив руки... и эти его светлые волосы... повязка...

165
борода... Иисус Христос на лужайке... Победа Борга
в Уимблдоне — искупление за весь род мужской...
А ведь это поле непаханое, вот он каждый год и вы­
игрывает... Сколько нужно побед, чтобы очистить
нас от грехов?.. Пять... Десять... Двадцать... Пятьде­
сят... Сто... Тысяча...
— Я думал, что вы предпочитаете Макинроя, —
говорит молодой ньюйоркец с нью-йоркским ак­
центом.
— О, Макинрой... the man you love to hate*... он
танцовщик... дьявольски грациозен... Но лучше ему
не воспарять над кортом... Макинрой — это Люци­
фер... прекраснейший из ангелов... Люцифер в кон­
це всегда будет низвергнут...
Пока он, углубившись в экзегетику, сравнивает
Макинроя со святым Иоанном (Saint... John), Кристе-
ва под предлогом, что пора подавать горячее, ис­
чезает на кухне с китаянкой. Молодая любовница
Лакана разувается под столом, канадская фемини­
стка и болгарский лингвист вопросительно перегля­
дываются, Альтюссер играет с оливкой, оставшей­
ся от мартини. Б.А.Л. ударяет кулаком по столу со
словами: «Пора входить в Афганистан!»
Элен за всеми наблюдает.
И произносит: «Почему не в Иран?» Болгарский
лингвист добавляет загадочное: «Колебание — мать

Буквально: мужчина, которого вам нравится ненавидеть

(англ.). Расхожая фраза, вариации которой нередко встре­
чаются в песенных текстах. «Человеком, которого приятно
ненавидеть» называли, например, актера и режиссера Эри­
ха фон Штрогейма (Erich von Stroheim, 1885-1957): оттал­
кивающая привлекательность отличает большинство со­
зданных им образов.

166
фантастического»*. Канадская феминистка улыба­
ется. Кристева возвращается с бараньей ногой и ки­
таянкой. Альтюссер: «Партия напрасно поддержала
вторжение в Афганистан. Нельзя захватывать стра­
ну, выпуская пресс-коммюнике. Советы хитрее, они
быстро уберутся». Соллерс, с насмешкой: «И сколько
у партии дивизий?» Издатель, глядя на часы: «Фран­
ция отстает». Соллерс, с улыбкой глядя на Элен:
«В семьдесят лет люди становятся серьезными». Лю­
бовница Лакана ласкает босой ногой ширинку: это
Б.А.Л., у него встает, но он невозмутим.
Разговор переходит к Барту. Издатель зачитыва­
ет своеобразную эпитафию, двусмысленную... Сол­
лерс поясняет: «Многие гомосексуалисты в какой-то
момент производили на меня одно и то же стран­
ное впечатление, будто их что-то снедает изнутри...»
Кристева для всех одиннадцати гостей уточняет:
«Вы наверняка знаете, что мы были очень близки.
Ролан обожал Филиппа и... (делает скромный и не­
много загадочный вид) очень любил меня». Б.А.Л.
желает добавить: «Он НИКОГДА не любил марксизм-
ленинизм, не переваривал». Издатель: «Но все же
превозносил Брехта». Элен, ядовито: «А Китай? Там
ему как понравилось?» Альтюссер хмурит брови.
Китаянка поднимает голову. Соллерс, непринуж­
денно: «Скучно, но не хуже, чем везде». Болгарский

* Аллюзия на слова Цветана Тодорова (Tzvetan Todorov, 1939-

2017) в книге «Введение в фантастическую литературу»
(1970): «Фантастическое — это колебание, испытываемое
человеком, которому знакомы лишь законы природы, ко­
гда он наблюдает явление, кажущееся сверхъестественным»
(перевод Б. Наумова).

1б7
лингвист, хорошо его знавший: «За исключением
Японии». Канадская феминистка, защищавшая под
его руководством магистерский диплом, вспомина­
ет: «Он был очень доброжелательным и очень оди­
ноким». Издатель, со знанием дела: «И да и нет. Он
привлекал к себе людей... когда хотел. Умел, во вся­
ком случае». Любовница Лакана медленно, но вер­
но скользит вперед по сиденью стула: Б.А.Л. напро­
тив, она массирует ему бейцы носком ноги.
Б.А.Л. по-прежнему невозмутим: «Это хорошо,
когда есть учитель. Но все-таки надо суметь с ним
расстаться. Вот я, например, в Эколь нормаль...»
Кристева прерывает его коротким смешком: «Поче­
му французы так привязаны к своим альма-матер?
И пары часов не прожить без воспоминаний об уче­
бе. Как ветераны войны, честное слово». Издатель
согласен: «Это правда, во Франции мы все ностальги­
руем по школе». Соллерс, насмешливо: «Некоторые
всю жизнь не могут с ней расстаться». У Альтюссе-
ра — ноль эмоций. Элен внутренне злится: любят
эти буржуа, говоря о себе, обобщать. Ей учеба не
нравилась, да и училась она недолго.
Звонок в дверь. Кристева встает и идет откры­
вать. Видно, что в прихожей она разговаривает с ка­
ким-то плохо одетым усачом. Беседа длится не боль­
ше минуты. Затем Кристева возвращается, садится
как ни в чем не бывало и говорит просто (на мгно­
вение прорисовывается ее акцент): «Извините, вся­
кие р-рутинные дела. Касается моего кабинета».
Издатель продолжает: «Во Франции успехи в уче­
бе — непомерный груз, который давит на нас на
пути к успеху в обществе». Болгарский лингвист
168
пристально смотрит на Кристеву: «К счастью, это
не единственный фактор. Верно, Юлия?» Кристева
отвечает ему что-то на болгарском. Они переходят
на родной язык, реплики короткие, произносятся
вполголоса. И если есть между ними нечто враж­
дебное, в общей обстановке гости все равно не спо­
собны это уловить. Вмешивается Соллерс: «Ну все,
дети, хватит шептаться, ха-ха-ха...» Затем он пово­
рачивается к канадской феминистке: «Ну, милый
друг, как ваш роман, продвигается? Знаете, я со­
гласен с Арагоном... Женщина — будущее мужчи­
ны*... а значит, литературы... ведь женщина — это
смерть... а литература всегда на стороне смерти...»
И, отчетливо представляя, как канадка отодвигает
его крайнюю плоть, он обращается к Кристевой:
не могла бы она принести десерт? Кристева встает
и начинает убирать со стола, ей помогает китаянка;
когда они обе вновь исчезают на кухне, издатель
достает сигару и срезает ее кончик хлебным ножом.
Любовница Лакана по-прежнему ерзает на стуле.
Нью-йоркская пара скромно держится за руки, вежли­
во улыбаясь. Соллерс воображает оргию с канадкой
и теннисными ракетками. Б.А.Л., у которого стояк,
как у лесного оленя, говорит, что в следующий раз
надо пригласить Солженицына. Элен бранит Альтюс-
сера: «Вот свинья! Пятно посадил!» И вытирает ему
рубашку салфеткой, смоченной в газированной воде.

Ставший крылатым парафраз стихотворной строки из

сборника Луи Арагона «Le Fou d'Eisa». В оригинале иной
порядок слов: «L'avenir de l'homme est la femme», «будущее
мужчины — женщина».

1б9
Лакан тихо мурлычет нечто похожее на еврейскую
детскую считалку Все притворяются, что ничего
не замечают. На кухне Кристева обхватывает талию
китаянки. БАЛ. говорит Соллерсу: «Если вдумать­
ся, Филипп, ты круче Сартра: сталинист, маоист,
папист... Про него говорят, что он постоянно за­
блуждается, но ты — нет!.. Ты так часто меняешь
взгляды, что не успеваешь ошибиться». Соллерс
вкладывает сигарету в мундштук. Лакан бормочет:
«Сартра не существует». Б.А.Л. продолжает: «Вот я
в следующей книге...» Его прерывает Соллерс:
«Сартр сказал, что всякий антикоммунист — соба­
ка... А я говорю, что собака — всякий, кто против
католической веры... Впрочем, тут все просто: вся­
кий настоящий еврей подумывал о принятии като­
личества... Так ведь?.. Дорогая, ты несешь десерт?..»
Из кухни голос Кристевой с придыханием отвечает,
что сейчас все будет.
Издатель сообщает Соллерсу, что, возможно, опуб­
ликует Элен Сиксу. Соллерс в ответ: «Представляю
несчастного Деррида... Хмур, как дорада — ядовит
Сиксу укус... Хо-хо...» Б.А.Л. снова желает уточнить:
«Мне Деррида очень близок. Он у меня преподавал.
Как и вы, дорогой Луи. Но он не философ. Я знаю
только трех здравствующих французских филосо­
фов: Сартр, Левинас и Альтюссер.» Альтюссер не
замечает мелкой лести. Элен удается скрыть раздра­
жение. Американец спрашивает: «А Пьер Бурдье, он
разве не хороший философ?» Б.А.Л. отвечает, что за
ним видна Эколь нормаль, но он точно не философ.
Издатель уточняет для американца, что Бурдье —
социолог и много работает над проблемами скры-

170
того неравенства, культурного, общественного,
символического капитала... Соллерс демонстратив­
но зевает: «Для начала он жутко нудный... Этот его
габитус... Да, мы не все равны, большая новость!
В общем, я вам кое-что скажу... только тсс... давайте
поближе... Так было всегда и никогда не изменит­
ся... Подумать только, правда?..»
Соллерс совсем раздухарился: «Выше! Берите
выше! Абстрактного сюда!.. Мы не Эльза и Арагон
и уж точно не Сартр и Бовуар... дудки! Адюльтер —
преступная связь... Да... Да... Раз уж на то пошло...
Вдохновение, с большой буквы, о нем-то все и за­
бывают... Здесь. Сейчас. По-настоящему здесь... По-
настоящему сейчас... Мода часто права...» Его взгляд
блуждает от канадки к Элен, от Элен к канадке. «Дело
Мао живет и побеждает? Тогда этим все забавля­
лись... Китай... романтика... Что правда то правда,
и мне случалось воспламенять глаголом... Я извест­
ный свистун... Лучший в стране...»
Лакан где-то витает. Ласковую ногу его любов­
ницы по-прежнему ощущает у своей промежности
Б.А.Л. Издатель ждет, когда все это кончится. Ка­
надка и болгарин прониклись молчаливой солидар­
ностью. Элен в немом бешенстве терпит монолог
великого французского писателя. Альтюссер чувст­
вует, как в нем рождается нечто опасное.
Кристева и китаянка наконец возвращаются
с абрикосовым тортом и вишневым десертом; на
их губах ярко пылает обновленная помада. Канад­
ка спрашивает, какими видятся французам выборы
на будущий год. Соллерс прыскает со смеху: «У Мит­
терана одна участь: поражение... и он выпьет чашу

171
до дна...» Элен, которая всегда найдет о чем напо­
мнить, спрашивает:
— Вы ведь обедали с Жискаром — как он?
— Кто? Жискар?.. Уф, лицемерный вырожденец...
Вы ведь знаете, что частица у него в фамилии — от
жены?.. Наш дорогой Ролан был прав... «Преуспе­
вающая буржуазная особь», — говорил он... Эх, быть
на нашей улице новому маю 68-го... будь мы все еще
в 68-м...
— Структуры... на улице... — бормочет в изнемо­
жении Лакан.
—У нас его представляют как такого блистатель­
ного патриция, энергичного, целеустремленного, —
говорит американец. — Но он пока не оставил боль­
шого следа на мировой арене.
— Вьетнам он не бомбил, это точно, — цедит
сквозь зубы Альтюссер, вытирая губы.
— Зато вошел в Заир, — говорит Б.А.Л,— и по­
том, он любит Европу.
—Так и до Польши дойдем,—говорит Кристева.
— Э, нет, о Польше на сегодня хватит! — говорит
Соллерс, затягиваясь через мундштук.
— Да, можно еще вспомнить Восточный Ти­
мор, — говорит Элен, — для разнообразия. Не слы­
шала, чтобы французское правительство осуждало
бойни, которые устраивает там Индонезия.
— Вы только подумайте, — говорит Альтюссер,
словно вновь очнувшись, — население сто тридцать
миллионов, огромный рынок и ценный союзник
Соединенных Штатов в регионе, где друзей у них,
согласитесь, маловато.
— Очень вкусно, — говорит американка, доедая
десерт.
172
 — Еще коньяку, господа? — говорит Соллерс.
Молодая женщина, чью ногу Б.А.Л. все еще чув­
ствует на своих яйцах, вдруг спрашивает, что это
за Шарлю*, о котором говорит весь Сен-Жермен.
Соллерс улыбается: «Это самый интересный в мире
еврей, милочка... В общем, еще один гомик...»
Канадка говорит, что коньяку она бы тоже выпи­
ла. Болгарин угощает ее сигаретой, которую она за­
куривает от свечи. Пришел домашний кот и трется
о ноги китаянки. Кто-то вспоминает Симону Вейль,
Элен терпеть ее не может, а Соллерс сразу начина­
ет защищать. Чета американцев считает, что Кар­
тера изберут на второй срок. Альтюссер начинает
клеиться к китаянке. Лакан закуривает свою знаме­
нитую сигару. Вкратце обсуждается футбол и моло­
дой Платини, которого все как один считают много­
обещающим игроком.
Вечер подходит к концу. Любовница Лакана
и БАЛ. уйдут вместе. Болгарский лингвист пойдет
провожать канадскую феминистку. Китаянка одна
вернется к своей делегации. Засьшая, Соллерс будет
представлять несостоявшуюся оргию. А пока Лакан,
с выражением бесконечной усталости, вдруг замеча­
ет: «Занятно, как женщина, перестав быть женщи­
ной, способна размазать по стенке первого попавше­
гося мужчину... Именно размазать, но, разумеется,
ему от этого только лучше». Среди оставшихся не­
ловкое молчание. Соллерс произносит: «Король тот,
кто хранит в себе живейший опыт оскопления».

* Барон де Шарлю — один из главных персонажей цикла

«В поисках утраченного времени» Марселя Пруста.

173
 40.

Надо разобраться с этими отсеченными пальцами,

и Байяр решает проследить за полицейским, застре­
лившим болгарина на Новом мосту. А поскольку его
не покидает неприятное чувство, что в ряды поли­
ции прокрался враг, и неизвестно, кто это, да и ка­
кой он породы, по правде говоря, тоже, комиссар
не обращается в службу внутренней безопасности
и просит заняться слежкой Симона. Диссертант, как
всегда, против и на этот раз считает, что у него вес­
кий аргумент: они сталкивались на мосту с тем по­
лицейским, ведь Симон был с остальными, когда
Байяр сиганул в воду, а потом их с детективом ви­
дели вместе, когда они что-то живо обсуждали, уже
на берегу.
Это все ерунда, он замаскируется.
Каким образом?
Надо обкорнать волосы и сменить прикид веч­
ного студента.
Ну нет, это чересчур, он и так был слишком по­
кладистым: Симон настроен решительно — и речи
быть не может!
Но Байяр-то знает, как жизнь устроена, и подни­
мает щекотливый вопрос движения по службе. Кем
будет молодой Симон (да не такой уж молодой —
сколько ему лет?), когда допишет диссертацию?
Можно было бы подыскать ему место в коллеже в Бо-
биньи. А может, поспособствовать зачислению в штат
в Венсене?
Симон полагает, что в системе образования так
не делается, и протекция Жискара (особенно Жис­
кара!) не поможет получить место в Венсене (на фа-

174
культете Делеза и Балибара!), но он не вполне в этом
уверен. Зато уверен, что его могут услать куда подаль­
ше, чтобы проучить. Поэтому он идет в парикмахер­
скую и стрижется, довольно коротко — настолько,
что чувствует дискомфорт, когда рассматривает ре­
зультат: словно перед ним чужой человек — лицо
знакомое, но личность, которую он безотчетно кон­
струировал все эти годы, неузнаваема, так что если
Министерство внутренних дел решило купить ему
костюм и галстук — пускай. Костюм — ничего осо­
бенного, хоть и не дешевка: само собой, великоват
в плечах и коротковат внизу; Симон вынужден на­
учиться не просто завязывать узел галстука, но и до­
биваться, чтобы широкий и узкий концы накладыва­
лись один на другой. Между тем, едва метаморфоза
завершена, он, стоя перед зеркалом, с удивлением
обнаруживает, что, помимо ощущения чего-то чуж­
дого и местами отталкивающего, испытывает стран­
ное любопытство, интерес к своему новому образу:
это он и не он одновременно, он из другой жизни,
он, решивший работать в банке, в страховой компа­
нии, в официальном учреждении или на диплома­
тическом поприще. Симон машинально поправля­
ет узел галстука и одергивает рукава рубашки под
пиджаком. Он готов действовать: его часть, более
восприимчивая к игровым формам бытия, решает
пуститься в эту маленькую авантюру.
Перед зданием на набережной Орфевр он ждет,
когда полицейский с недостающей фалангой закон­
чит смену, и курит «Лаки Страик» за государственный
счет, ведь еще одна приятная сторона его нынешней
службы — положенная компенсация расходов, так
что чек из табачной лавки (три франка) он сохранил.
175
 Наконец появляется полицейский—без формы,
и начинается слежка — пешком. Симон шагает за
объектом, который переходит мост Сен-Мишель, дви­
жется вверх до пересечения с бульваром Сен-Жер-
мен и там садится в автобус. Симон останавливает
такси и со смешанным чувством произносит эту
странную фразу: «Следуйте за автобусом», — как
будто он попал в фильм, но непонятно, что за жанр.
Причем водитель не задает вопросов, а Симон на
каждой остановке должен удостовериться, что поли­
цейский в гражданском не сошел. Это тип средних
лет, сложение обычное, рост тоже средний, в толпе
почти незаметен, поэтому Симону нельзя терять
бдительность. Автобус едет по рю Монж, объект вы­
ходит у Сансье. Симон просит таксиста остановить­
ся. Объект заходит в бар. Симон ждет короткое вре­
мя, потом направляется следом. Объект внутри, за
столиком в глубине зала. Симон садится у двери
и тут же понимает, что напрасно это сделал: объект
не сводит с него глаз. Нет, он его не вычислил, про­
сто кого-то ждет. Чтобы не привлекать внимание,
Симон пялится в окно. Наблюдает за пантомимой
студентов, которые входят в метро и выходят из него,
останавливаются покурить или просто тусуются, еще
не решив, каким будет продолжение: им хорошо
вместе и не терпится жить.
Но вдруг вместо очередного студента из метро
выходит тот самый болгарин, который мог убить Си­
мона и гнался за ним на DS. На нем все тот же мятый
костюм, и он даже не счел нужным сбрить усы. Болга­
рин оглядывается и идет в его сторону. Он хромает.
Симон утыкается носом в меню. Болгарин толкает
дверь кафе. Симон невольно вжимается в стул, но

176
тип проходит мимо, не замечая его, и, оказавшись
в глубине зала, подсаживается к полицейскому.
Они начинают о чем-то тихо говорить. Ни рань­
ше ни позже к Симону решает подойти официант.
Ученик детектива недолго думая заказывает марти­
ни. Болгарин закуривает сигарету, марка какая-то
иностранная, Симон ее не опознает. Он тоже закури­
вает «Лаки Страйк», затягивается, чтобы успокоить
нервы, и убеждает себя, что болгарин его не заме­
тил и вообще никто его не узнал, потому что у него
надежный камуфляж. А может, все кафе уже обра­
тило внимание на короткие брюки, болтающийся
пиджак и подозрительные повадки детектива-люби­
теля? Наружность, которой он прикрывается, и глу­
бинная реальность его существа—очевидная дихото­
мия, —думает Симон. Теперь его посещает ужасное
и, пожалуй, знакомое, но на этот раз более сильное
чувство: он мошенник, которого вот-вот разоблачат.
Двое заказали пиво. Здравый смысл подсказывает,
что им не до Симона, как и остальным посетите­
лям — к его большому удивлению. А раз так — пе­
рестроение структуры. Он пытается подслушать
разговор, сосредоточившись на голосах двух мужчин
и выделяя их из голосов, звучащих в кафе, как зву­
корежиссер выделил бы одну дорожку среди мно­
гих записанных музыкальных инструментов. Ка­
жется, он слышит «документ»... «план»... «контакт»...
«студент»... «служба»... «мотор-р»... Но кто знает, не
играет ли с ним злую шутку механизм самовну­
шения — вдруг он слышит то, что хочет услышать,
и таким образом выстраивает элементы собствен­
ного диалога? Кажется, слышно: «София». И слыш­
но, кажется: «Клуб Логос».
177
 В этот момент он чувствует чье-то присутствие,
что-то мелькнуло перед ним, он не замечает сквозня­
ка из-за открывшейся двери кафе, но слышит, как
отодвигается стул, поворачивает голову и видит мо­
лодую женщину — она подсаживается за столик.
Улыбающаяся блондинка, высокие скулы, густые
брови у переносицы. Она говорит: «Вы ведь были
с полицейским в Сальпетриер, верно?» У Симона
снова мандраж. Он украдкой бросает взгляд вглубь
зала: двое поглощены разговором и не могли услы­
шать. Она продолжает, и он опять вздрагивает: «Бед­
ный месье Барт». Он ее узнал: это та медсестра с точе­
ными ногами, которая нашла Барта с выдернутыми
трубками в тот же день, когда Соллерс, БАЛ. и Крис-
тева пришли и устроили скандал. Он твердит себе,
что она его узнала, вот так, и это вновь охлаждает его
оптимизм относительно качества камуфляжа. «Он
так пер-реживал». Акцент слабый, но Симон его уло­
вил. «Вы болгарка?» Девушка делает удивленный вид.
У нее большие карие глаза. Года двадцать два, не боль­
ше. «Нет, почему? Я р-русская». Симону кажется, что из
глубины зала доносится смешок. Он решается взгля­
нуть еще раз. Двое чокаются. «Меня зовут Анастасья».
Мысли у Симона в голове слегка путаются, но он
все же задается вопросом, что делает русская мед­
сестра во французском госпитале в 1980 году: в то
время коммунисты уже начали понемногу раскручи­
вать гайки, но еще не настолько, чтобы распахнуть
границы. Да и откуда ему было знать, что во француз­
ских госпиталях нанимают персонал с востока.
Анастасья рассказывает про себя. Она приехала
в Париж, когда ей было восемь. Ее отец был директо­
ром агентства «Аэрофлот» на Елисейских Полях, он
178
получил разрешение привезти семью, а когда Моск­
ва отозвала его, чтобы назначить на другую долж­
ность в главном управлении, он попросил полити­
ческого убежища, и они остались — вместе с мамой
и младшим братом. Анастасья стала медсестрой,
а брат еще в лицее.
Она заказывает чай. Симон никак не может по­
нять, что ей нужно. Пытается определить ее возраст
по времени приезда во Францию. Она шлет ему
детскую улыбку: «Я увидела вас в окне. И подумала,
что должна с вами поговорить». В глубине зала гре­
мит стул. Болгарин идет отлить или позвонить. Си­
мон наклоняет голову и подносит руку ко лбу, что­
бы не читался профиль. Анастасья окунает в чашку
пакетик с чаем, и Симон ловит себя на мысли, что
в движении кисти молодой женщины есть что-то
грациозное. За стойкой посетитель начинает вслух
комментировать ситуацию в Польше, затем матч Пла­
тили против Голландии, затем непобедимого Борга
на «Ролан Гаррос». Симон понимает, что ему трудно
сосредоточиться, появление этой молодой особы
смущает его, нервозность с каждой минутой нараста­
ет, и теперь — поди знай, с чего вдруг, — у него в го­
лове звучит советский гимн, грохочут тарелки, всту­
пает хор Советской армии. Болгарин выходит из
туалета и возвращается на место.
«Soïouz nerouchymyï respoublik svobodnykh...»
Входят несколько студентов и подсаживаются
к друзьям за гомонящий столик. Из полиции ли Си­
мон, спрашивает Анастасья. Нет, конечно, воскли­
цает сначала Симон, он не легавый! Но, сам не зная
почему, все-таки уточняет, что в паре с комиссаром
Байяром играет роль... скажем так, консультанта.
179
 «Splotila naveki Velikaïa Rous'...»
За столиком в глубине полицейский говорит «се­
годня вечером». Симону мерещится, будто болгарин
произносит короткую фразу, в которой есть слово,
начинающееся не то на «кри-», не то на «хри-»...
«Христос»? Он любуется детской улыбкой и пред­
ставляет, как сквозь грозы сияет солнце свободы.
Анастасья просит рассказать о Барте. Симон от­
вечает, что тот очень любил мать и Пруста. Пруста
Анастасья, естественно, знает. «И Ленин великий
нам путь озарил». Анастасья говорит, что родные
Барта переживали, потому что при нем не оказа­
лось ключей, и они собирались сменить замок, а это
расходы. «Нас вырастил Сталин — на верность на­
роду...» Симон цитирует этот куплет, Анастасья уточ­
няет, что после доклада Хрущева гимн изменили,
чтобы не упоминать Сталина. (Вообще-то, ждать
пришлось до 1977 года.) Велика разница! — думает
Симон, — «мы армию нашу растили в сраженьях...»
Болгарин встает и надевает куртку — собирается
уходить. Симон не знает, идти ли за ним. Но на вся­
кий случай предпочитает следовать заданию. «Мы
в битвах решаем судьбу поколений». С болгарином
они встретились взглядами, когда тот собирался его
убить. С полицейским — ни разу. Опасность мень­
ше, ситуация надежнее, и он теперь знает, что лега­
вый замешан в этом деле. Выходя, болгарин разгля­
дывает Анастасью, которая дарит ему прекрасную
улыбку. Симон чувствует холодок смерти, напряга­
ется всем телом и опускает голову. Следом выходит
полицейский. Ему Анастасья тоже улыбается. Эта
женщина привыкла, что на нее смотрят,—думает
Симон. Он видит, что полицейский идет назад в сто-

ι8ο
рону рю Монж, и знает: чтобы его не упустить, дей­
ствовать нужно быстро, поэтому он достает два-
дцатифранковую купюру, расплачивается за чай
и мартини и, не дожидаясь сдачи (но прихватив кас­
совый чек), берет медсестру за руку и тащит за собой.
Она как будто немного удивлена, но не сопротив­
ляется. «Partiia Lenina, sila narodnaïa...» Симон тоже
улыбается: он хочет прогуляться, но немного спе­
шит — не проводит ли она его? В голове завершение
припева: «...Nas k torjestvou kommounizma vediot!»
Отец Симона — коммунист, но он не считает нуж­
ным сообщать об этом молодой особе, которую, ка­
жется, забавляет (весьма кстати) его слегка эксцент­
ричное поведение.
Они проходят десяток метров за полицейским.
Стемнело. Стало прохладно. Симон не отпускает
руку медсестры. Даже если Анастасья считает его
манеры чудными или развязными, виду она не пода­
ет. Говорит, что вокруг Барта было много людей—на
ее взгляд, даже чересчур, в палату все время кто-
нибудь пытался войти. Полицейский сворачива­
ет к «Мютюалите»*. Она говорит, что в день, когда
произошел инцидент и его нашли на полу, троица,
устроившая скандал, осыпала ее оскорблениями.
Полицейский направляется по небольшой улочке,
пролегающей вровень с папертью Нотр-Дама. Си­
мон вспоминает про дружбу народов. Он объясня­
ет Анастасье, что Барт собаку съел на выискивании

* Общественно-культурный центр, построенный в 1930 г.

в стиле ар-деко. Изначально здание создавалось как театраль­
ное помещение. Впоследствии оно стало использоваться как
конференц-центр.

ι8ι
символических кодов, управляющих нашим пове­
дением. Анастасья кивает и хмурит брови. Полицей­
ский останавливается перед тяжелой деревянной
дверью, она немного ниже уровня тротуара. Когда
Симон и Анастасья подходят к двери, он уже исче­
зает внутри. Симон стоит на месте. И не отпускает
руку Анастасьи. Словно уловив нарастающее напря­
жение, девушка замолкает. Молодые люди рассмат­
ривают железные ворота, каменную лестницу, де­
ревянную дверь. Анастасья хмурит брови.
Их огибает пара, которую Симон не заметил, вхо­
дит в ворота, спускается по ступеням и звонит. Дверь
приоткрывается, мужчина неопределенного возрас­
та — лицо землистого цвета, во рту сигарета, шея
замотана шерстяным шарфом—смотрит на пришед­
ших, затем впускает их.
«Как бы я поступил, будь это роман?» — задает­
ся вопросом Симон. Конечно, он бы позвонил и тоже
вошел, ведя под руку Анастасью.
Там оказалось бы подпольное казино, он сел бы
за один стол с полицейским и предложил ему сы­
грать в покер, а Анастасья рядом потягивала бы «Кро­
вавую Мэри». С многозначительным выражением
он поинтересовался бы у этого типа, что случилось
с его пальцем. Полицейский так же многозначитель­
но и недобро ответил бы: «На охоте, несчастный
случай». И Симон выиграл бы, собрав фулл-хаус из
трех тузов и двух дам.
Но жизнь — не роман, говорит он себе, и они
идут дальше, как ни в чем не бывало. Однако в кон­
це улицы, обернувшись, он видит, что в дверь звонят
и входят еще трое. Зато не видит помятый «Фуэго»,
182
припаркованный у тротуара напротив. Анастасья
снова заводит разговор о Барте: находясь в сознании,
он несколько раз просил свой пиджак, как будто
что-то искал. Известно ли Симону, что именно? Си­
мон начинает осознавать, что на сегодняшний ве­
чер его миссия выполнена, и ему кажется, что он
очнулся. Поэтому робеет перед молодой медсест­
рой. И бормочет: если она вдруг свободна, может, они
где-нибудь посидят? Анастасья улыбается (Симону
не удается истолковать истинное значение этой
улыбки): разве не этим они только что занимались?
Еще раз, в другой раз, — сокрушенно предлагает
Симон. Анастасья окунает взгляд в его глаза, снова
улыбается, словно хочет сделать свою естественную
улыбку еще выразительнее, и просто отвечает: «Мо­
жет быть». Симон решает, что его отшили, и похо­
же он прав, поскольку, уходя, молодая особа повто­
ряет «в другой раз», не оставив номер телефона.
На улице, позади него, загораются глаза «Фуэго».

41.

«Сюда, прекраснословые, тонкоречивые и долговитий-

ствующие! Рассаживайтесь перед вертепом безумства
и разума, в театре мысли, в академии грез, в лицее логи­
ки! Приходите внимать словесным раскатам, восхи­
щаться сплетениями глаголов и наречий, пить иноска­
зательный яд укротителей дискурса! Сегодня, по случаю
нового собрания, „Клуб Логос" проводит для вас не один
дигитальный поединок и не два, а целых три — да, три
дигитальных поединка, друзья мои! И чтобы вы вошли

18з
во вкус, прямо сейчас в первой схватке сойдутся два р
тора, перед ними — тонкий вопрос из области геопол
тики: станет ли Афганистан советским Вьетнамом
Хвала логосу, друзья мои! Да здравствует диалект
ка! Да будет праздник! И да пребудет с нами глагол!»

42.

Цветан Тодоров — щуплый очкарик с огромной

копной вьющихся волос. Он тоже ученый-лингвист,
двадцать лет живет во Франции, ученик Барта, ис­
следует литературные жанры (в особенности сферу
фантастического), специалист по риторике и семио­
логии.
Байяр пришел побеседовать с ним по совету Си­
мона, поскольку он родился в Болгарии.
Он вырос в тоталитарной стране, отчего, по всей
видимости, у него развилось обостренное гумани­
стическое сознание, нашедшее выражение даже
в его лингвистических теориях. Так, он полагает,
что настоящий расцвет риторики возможен только
при демократии, поскольку для этого нужно дискус­
сионное пространство, которого по определению
не дает монархия или диктатура. Как доказатель­
ство, в императорском Риме, а затем в феодальной
Европе ораторское искусство отказалось от задачи
убеждения и от приоритета внимания к собесед­
нику, сосредоточившись на речи как таковой. От
выступления уже не ждали эффекта, лишь бы оно
было красивым. Политические установки смени­
лись сугубо эстетическими. Иными словами, рито-
184
рика стала поэтической. (Именно ее назвали «вто­
рой риторикой»*.)
На безупречном французском, но все еще с хоро­
шо заметным акцентом, Тодоров объясняет Байяру,
что, насколько ему известно, болгарские спецслуж­
бы (КДС) активны и опасны. Они пользуются под­
держкой КГБ и действительно могут проводить
весьма изощренные операции. Папу Римского они
вряд ли уберут, но с другими неудобными личнос­
тями справятся, будьте уверены. И если речь о проис­
шествии с Бартом, ему непонятно, причем тут они.
Чем французский литературовед мог привлечь их
внимание? Барт не занимался политикой и никаких
связей с Болгарией не имел. Да, он побывал в Китае,
но нельзя сказать, что после этого сделался маои-
стом — так же, как и противником учения Мао. Он
не Жид и не Арагон. По возвращении из Китая боль­
ше всего Барта возмущало — Тодоров хорошо это
помнит — качество питания на борту «Эр Франс»:
он даже хотел написать об этом статью.
Байяр вынужден признать, что Тодоров указал
на главную сложность, с которой столкнулось след­
ствие: мотив. Но ему также ясно, что за недостатком
другой информации придется использовать име­
ющиеся улики—пистолет, зонт,—и хотя геополити­
ческого следа в убийстве Барта априори не видно,

* Фр. «seconde rhétorique» — понятие, возникшее в XIV- XV вв.

и охватывающее светскую поэзию на локальных наречиях
(в отличие от «первой риторики» — «première rhétorique», —
к которой относятся прозаические, и в частности церков­
ные, тексты, составлявшиеся, как правило, на средневеко­
вой латыни).

185
он продолжает расспрашивать болгарского крити­
ка о спецслужбах на его родине.
Кто их возглавляет? Некий полковник Эмил
Христов. Какая у него репутация? Не особенно либе­
рален; впрочем, и в семиологии не силен. У Байяра
неприятное чувство, что он зашел в тупик. По сути,
будь эти два киллера марсельцами, югославами или
марокканцами, что бы это дало? Байяр, сам о том
не догадываясь, мыслит структуралистски: он задает­
ся вопросом, является ли болгарская составляющая
релевантным критерием. Он мысленно перебирает
в голове другие имеющиеся данные, с которыми еще
не работал. И для очистки совести спрашивает:
— Вам имя София что-нибудь говорит?
— Да, это город, где я родился.
София.
Значит, все-таки есть болгарский след.
В этот момент появляется красивая молодая ры­
жеволосая женщина в халате и проходит через ком­
нату, негромко поздоровавшись с гостем. Похоже,
у нее англоязычный акцент. Очкастый мудрила не
промах. Байяр невольно улавливает беззвучный эро­
тический унисон, соединивший это англоговоря­
щее видение с болгарским критиком: ясно, что их
связь — не то чтобы это имеет значение, просто про­
фессиональный рефлекс, —только-только зарожда­
ется, либо это адюльтер, либо и то и другое.
Раз уж пришел, стоит спросить, говорит ли о чем-
нибудь Тодорову «эхо» или «эко» — последнее, что
произнес Хамед. А болгарин вдруг: «Да. От него есть
новости?»
Байяр смотрит непонимающе.
— С Умберто все хорошо?
186
 43.

Луи Альтюссер держит в руке ценньш документ. Пар­

тийная дисциплина, к которой он приучен, ментали­
тет прилежного ученика, годы послушания в быт­
ность военнопленным не позволяют ему прочесть
загадочное содержимое. Но в то же время ему при­
сущ совсем не коммунистический индивидуализм,
любовь к секретам, да и вообще он известный жу­
лик — все это подзуживает его развернуть бумагу.
Если бы он это сделал — притом что не уверен, но
догадывается о содержании, — то этим поступком
продолжил бы длинную историю пройдошества,
начавшуюся с сочинения по философии, за которое
он обманом получил семнадцать баллов из двадца­
ти на подготовительных курсах в Эколь нормаль (из
этого эпизода во многом сложилась его персональ­
ная мифология, фигура самозванца, недаром он по­
стоянно его вспоминает). Но он побаивается. Знает,
на что они способны. И из благоразумия (думая про
себя: трус) решает не читать.
Только вот где это спрятать? Глядя на бардак
у себя на столе, он вспоминает По* — и кладет до­
кумент в конверт из-под какой-то рекламы: напри­
мер, из соседней пиццерии, а может, банка, я точно
не помню, что именно совали тогда нам в ящики,
главное — он оставляет конверт на виду, прямо на
столе, среди вороха рукописей, рабочих материа­
лов и черновиков, которые так или иначе посвяще­
ны Марксу, марксизму, но чаще всего — с целью

* Имеется в виду рассказ Эдгара Аллана По «Похищенное

письмо».

187
подкрепить «на практике» его новоиспеченную анти-
теорицистскую автокритику—содержат примеры
алеаторной материальной связи между обществен­
ными движениями, с одной стороны, и идеологией,
которую они для себя выбирают или формируют,
с другой. Надежнее места для письма не найти. Есть
здесь и кое-какие книги: Макиавелли, Спиноза, Рей-
мон Арон*, Андре Глюксманн... Видно, что эти чита­
ные, в отличие (он часто об этом думает, терпеливо,
по кирпичику взращивая в себе комплекс самозван­
ца) от большинства из того множества книг, которые
украшают его стеллажи: Платон (его он все же чи­
тал), Кант (не читал), Гегель (пролистал), Хайдеггер
(просмотрел), Маркс (прочел первый том «Капита­
ла», второй не трогал) — и все в таком духе.
Слышно — проворачивается замок, вернулась
Элен.

44.

«По какому поводу?»

Вышибала как вышибала, такой же, как все, только
на нем шерстяной шарф, и сам он европеоид, неопре­
деленного возраста, лицо землистое, во рту сигаре­
та, а взгляд — не тот, пустой, направленный куда-то
вдаль, как будто вас перед ним нет, но какой-то не­
добрый и, кажется, обращенный вам в душу. Байяр

* Реймон Клод Фердинанд Арон (Raymond Claude Ferdinand

Aron, 1905-1983) — французский философ, социолог, поли­
толог.

188
понимает, что не сможет предъявить удостоверение:
нужно сохранять инкогнито, если хочешь увидеть,
что происходит за этой дверью, и он уже готовится
сочинить какую-нибудь чушь, но Симона вдруг осе­
няет, и он опережает напарника: «Ке Эл».
Скрип дерева, дверь открывается, вышибала
делает шаг назад и неоднозначным жестом пригла­
шает их войти. Они попадают в сводчатый подвал,
где пахнет камнем, потом и сигаретным дымом.
Людей внутри много, как бывает перед концертом,
но пришли они вовсе не посмотреть на Бориса Ви-
ана, а эти стены уже не помнят звуков джаза, кото­
рые некогда от них отражались. Вместо этого под
нестройное гуденье голосов чей-то голос фиглярски
декламирует перед представлением:
«Друзья, пожалуйте в „Клуб Логос", доказывайте,
обсуждайте, хвалите и хулите Глагола красоты ради!
О, глагол, ты увлекаешь сердца и правишь миром! Сле­
дите, как сойдутся претенденты, чтобы в ораторстве
оспорить превосходство и вам доставить лучшее из
наслаждений!»
Байяр вопросительно смотрит на Симона. Си­
мон шепчет ему на ухо: то, что пытался произнести
Барт, — вовсе не криминалистический термин, а на­
чальные буквы: «Клуб Логос». Байяр смотрит с ува­
жением. Симон скромно пожимает плечами. Голос
продолжает разогревать публику:
«Прекрасна моя зевгма! Красив асиндетон! Но все
имеет цену. И цену речам мы вспомним нынче вечером.
Ибо вот наш девиз и вот как должен был бы звучать
закон земной: слово наказуемо! В „Клубе Логос" словами
не отделываются, да, мои дорогие?»

189
 Байяр подруливает к седовласому старичку, у ко­
торого не хватает двух фаланг на левой руке. Ста­
раясь, чтобы интонация не выдавала в нем профи,
но и не прикидываясь туристом, он спрашивает:
«Что здесь будет?» Во взгляде старика — ни тени не­
приязни:
— В первый раз? Тогда советую: просто посмот­
рите. Не бросайтесь сразу записываться. Спешить
некуда, разберитесь сначала. Слушайте, учитесь,
совершенствуйтесь.
— Записываться?
— Конечно, всегда можно устроить дружеский
поединок, это ни к чему не обязывает, но если вы
ни разу не посещали собрания, лучше побыть зрите­
лем. Впечатление, которое вы оставите о себе в пер­
вой схватке, заложит основу вашей репутации, а ре­
путация — это важно: это ваш этос.
Он затягивается, защемив сигарету двумя об­
рубленными пальцами, а невидимка на разогреве,
где-то в темном углу, под каменными сводами, про­
должает рвать глотку: «Слава Протагору! Слава Ци­
церону! Слава Орлу из Mo/» Байяр спрашивает у Си­
мона, кто все эти люди. Симон отвечает, что Орел
из Mo — это Боссюэ. Теперь Байяр и ему хочет дать
пощечину.
«Камни ешьте, как Демосфен! Слава Периклу! Сл
Черчиллю! Слава деГоллю! Слава Иисусу! Слава Дант
ну и Робеспьеру! Зачем они убили Жореса?» Да, этих Ба
яр знает... кроме первых двух.
Симон спрашивает у старика, каковы правила
игры. Тот объясняет: любое состязание — это по­
единок, выбирается тема — обязательно с «закры­
той» формулировкой, когда есть вопрос, на кото-
190
рый можно ответить только «да» или «нет», чтобы
у соперников были противоположные позиции.
«С нами Тертуллиан, Августин, Максимилиан!» —
выкрикивает голос.
Первая половина вечера состоит из дружеских
поединков. Настоящие бои откладывают под ко­
нец. Обычно — один, иногда два, реже три, но тоже
бывает. Теоретически количество официальных
битв не ограничено, но, по вполне понятным при­
чинам, которые, по мнению старичка, объяснять не
нужно, очередь из желающих не выстраивается.
«Disputatio in utramque partem! Да начнется диспут!
Сейчас сойдутся два краснослова, которым, выпал очен
легкий вопрос: Жискар — фашист?» Выкрики и свист
в зале. «Да пребудут с нами боги антитезы!»
На эстраду выходят мужчина и женщина, перед
каждым — пюпитр, оба встают лицом к публике
и принимаются царапать какие-то заметки. Стари­
чок объясняет Байяру и Херцогу: «У них пять минут
на подготовку, после этого каждый выступает —
излагает свою точку зрения, очерчивает аргументы,
и начинается диспут. Продолжительность бывает
разной: судьи, как в боксе, могут в любой момент
прекратить состязание. У выступающего первым
есть преимущество, поскольку он выбирает пози­
цию, которую будет защищать. Его соперник вынуж­
ден приспособиться и защищать противоположное
мнение. Если встреча дружеская и соперники одно­
го ранга, чтобы определить, кто начнет, тянут жре­
бий. Но если это формальный поединок и встречают­
ся соперники разных рангов, начинает тот, кто ниже.
Здесь вы видите встречу первого уровня. Оба—крас­
нословы. Низший ранг в иерархии „Клуба Логос".
igt
Пехота, в общем. Над ними стоят риторы, затем —
ораторы, диалектики, перипатетики, трибуны, а на
вершине — софисты. Но здесь редко поднимаются
выше третьего уровня. Софистов, говорят, очень
мало—десяток, и у всех шифрованные имена. На­
чиная с пятого уровня — свой закрытый мир. Не­
которые даже утверждают, будто софистов не су­
ществует, что седьмой уровень придумали, чтобы
у завсегдатаев клуба была эдакая недостижимая
цель — пусть грезят о несбыточном совершенстве.
Лично я уверен, что они есть. И считаю, что к ним
принадлежал де Голль. Может, он был и великим
Протагором. Так якобы именуют председателя „Клу­
ба Логос". Сам я ритор, один год был оратором, но
удержаться не смог. — Он показывает свою покале­
ченную руку. — И это дорого мне обошлось».
Поединок начинается, приходится замолчать,
и Симон не может уточнить у старика, что имелось
в виду под настоящими боями. Он рассматривает
публику: в основном мужчины, все возрасты и ти­
пажи. Если это клуб для избранных, то отбор про­
исходит явно не по критерию состоятельности.
Раздается звучный голос первого соперника: он
рассказывает, что во Франции премьер-министр —
марионетка; что статья 49-3 связывает по рукам пар­
ламент и напрочь лишает его власти; что де Голль
был хорошим монархом по сравнению с Жискаром,
сосредоточившим в своих в руках всю власть, вклю­
чая прессу; что Брежнев, Ким Ир Сен, Хонеккер
и Чаушеску хотя бы отчитываются перед партией;
что у президента Соединенных Штатов власти куда
меньше, чем у нашего, но если президента Мекси­
ки нельзя переизбрать, то нашего можно.
192
 Перед ним довольно молодая соперница. Доста­
точно почитать газеты, — отвечает она,—чтобы убе­
диться: на дворе совсем не диктатура (взять хотя бы
заголовок, с которым «Ле Монд» на прошлой неде­
ле опубликовал материал о правительстве — «По­
чему опять что-то пошло не так?»... была у нас цен­
зура и пожестче), и подтверждают это брызжущие
слюной Марше, Ширак, Миттеран и им подобные.
Для диктатуры слишком хорошо обстоят дела со сво­
бодой слова. И раз уж упомянули де Голля, вспо­
мним, что о нем говорили: де Голль — фашист. Пятая
республика — фашистская. Конституция фашист­
ская. «Перманентный государственный переворот»*.
И в заключение: «Называть Жискара фашистом —
значит оскорблять историю; это плевок в лицо жерт­
вам Муссолини и Гитлера. Спросите-ка у испанцев,
что они об этом думают. Спросите у Хорхе Семпру-
на**: Жискар и Франко — одного поля ягоды? Позор
риторике, предающей память!» Сочные аплодисмен­
ты. Затем краткое обсуждение, судьи объявляют,
что участница победила. Молодая особа радостно
пожимает руку сопернику и приседает в коротком
реверансе перед публикой.
Следующие поединки, соперники ликуют и пла­
чут, публика аплодирует или шикает — свист, кри­
ки, и вот гвоздь программы, «дигитальный поеди­
нок».

* Название книги Франсуа Миттерана, опубликованной

в 1964 г., в которой он критикует режим де Голля.
** Хорхе Семпрун (Jorge Semprun, 1923-2011) — француз­
ский литератор и общественный деятель испанского про­
исхождения.

193
 Тема: Письменно или устно.
Старичок потирает руки: «А! Метатемочка! О язы­
ке — средствами языка, красота, да и только. Обо­
жаю. Смотрите, уровень объявлен на доске: молодой
ритор вызывает оратора и хочет занять его место.
Ему и начинать. Интересно, какую точку зрения он
выберет. Часто один тезис оказывается сложнее
другого, но именно его есть смысл взять, если хо­
чешь удивить судей и публику. И наоборот, более
распространенная позиция менее щедро вознаграж­
дается: не факт, что удастся блеснуть в аргумента­
ции, начнешь говорить банальности, и получится
не так впечатляюще...»
Старичок замолкает, началось, все вслушивают­
ся в звенящую тишину, оратор, претендующий на
новый статус, решительно берет слово:
«Современные общественные системы сфор­
мированы религиями на основе Писания, мы сде­
лали тексты сакральными: скрижали, десять за­
поведей, свитки Торы, Библия, Коран... Истинно
лишь высеченное в камне. Я же говорю: фетишизм.
Говорю: суеверие. Говорю: фундаментальный дог­
матизм.
Не я утверждаю превосходство устной речи, а тот,
кто сотворил нас таковыми, какие мы есть, о, мысли­
тели, о, риторы, отец диалектики, наш общий пре­
док, человек, который, не умея ни читать, ни писать,
заложил основы западной мысли.
Вспомните! Мы в Египте, в Фивах, вот царь, он
вопрошает: для чего нужно письмо? А бог в ответ:
это первейшее средство от невежества. Царь гово­
рит: отнюдь! Ведь это искусство порождает забве-
194
ние в овладевших им душах: они перестанут упраж­
нять свою память. Припоминать — не значит по­
мнить, книга — всего лишь напоминание. Она не
приносит знаний, понимания и мастерства.
Зачем студентам профессора, будь все постигае­
мо из книг? Зачем объяснять то, о чем пишут в кни­
гах? Для чего нужны школы, а не просто библио­
теки? Выходит, одного письма мало. Любая мысль
жива, когда ею делятся, застывшую мысль ждет
смерть. Сократ сравнивает письмо с изобразитель­
ным искусством: фигуры, созданные художником,
держатся на ногах, как живые, но задайте им во­
прос — они не шевельнутся, так и будут стоять в тор­
жественных позах, неподвижно и безмолвно. То
же и с рукописями. Кажется, будто они говорят;
но спросите их о чем-нибудь, желая понять, о чем
в них говорится, ответ всегда будет одинаков, сло­
во в слово.
Язык нужен, чтобы выразить то, что обретает
смысл, когда у послания появляется адресат. Сейчас
я обращаюсь к вам, в вас смысл моей речи. Лишь
безумцы разговаривают в пустыне. Правда, безумец
может говорить с самим собой. Но к кому обращен
текст? Ко всем! Следовательно, ни к кому. Его пишут
раз и навсегда, и это дискурс, безучастный как к тем,
кто его понимает, так и к тем, кому он ни о чем не
говорит, ему безразлично, к кому он обращен. Текст,
не имеющий точного адресата, обречен на неопреде­
ленность, расплывчатость, безличность. Разве быва­
ет так, что одно сообщение годится для всех? Даже
эпистола уступает любой беседе: написана в одном
контексте, получена уже в ином. Сменилось место,
195
прошло время, и у автора, и у адресата иные обстоя­
тельства. Письмо устарело — того, к кому оно обра­
щено, больше нет, а автора и подавно, он канул в ко­
лодец времени, едва запечатав конверт.
Выходит, что письменное есть смерть. Место тек­
стов — в школьных учебниках. Истина встречается
лишь в метаморфозах речи, лишь устное стремитель­
но настолько, что улавливает всамделишную ско­
рость вечного движения работающей мысли. Устное
есть жизнь: мы с вами подтверждаем это, собрав­
шись сегодня, чтобы говорить и слушать, делиться,
обсуждать, спорить и вместе творить живую мысль,
искать единство в слове и идее, наполненных живи­
тельною силой диалектики, трепещущих тем звуч­
ным трепетом, который зовется словом, притом что
его отображение на письме в итоге останется лишь
бледным символом: как партитура рядом с музыкой,
не более. И напоследок — такая цитата из Сократа,
коль скоро под его высоким покровительством ве­
щаю: „мнимомудрых вместо мудрых"* создает пись­
мо. Благодарю за внимание».
Бодрые аплодисменты. Старичок разликовал-
ся: «Хо-хо! Парниша знает классику. Придумка-то
верная! Сократ ни одной книжки не написал, и он
бесспорная величина в здешнем кругу. Элвис от
риторики, ага? В общем, тактически, конечно, бес­
проигрышный вариант: за устное — значит оправ­
дываешь деятельность клуба, такой вот мизанабим!
Теперь второму придется отвечать. Ему бы тоже надо
найти что-нибудь повернее, да посолиднее. Я бы

* Платон. «Федр». Перевод А. Егунова.

196
пошел от Деррида: можно разобрать всю эту фигню
с контекстом, объяснить, что в разговоре персона-
лизации не больше, чем в тексте или в письме, по­
тому что ни говорящий, ни слушающий до конца
не знает, кто он и кто его собеседник. Контекста
нет, это чушь собачья, контекста не существует: вот
вектор! По крайней мере, так выглядела бы моя
антитеза. Эту стройную конструкцию нужно разру­
шить до основания, а затем... скажем так... потре­
буется точность, и больше ничего: превосходство
письменного текста — это, в общем-то, теоретиче­
ский вопрос, понимаете, формальный, это вам не
шутки. Я-то? Да, я ходил на вечерние курсы в Сор­
бонне. Работал почтальоном. О! Тсс! Тише! Ну, давай,
парень, докажи, что у тебя не украли титул!»
По аудитории разносится «тсс», когда слово бе­
рет мужчина постарше, у него седина в волосах, сте­
пенный вид, а язык тела не настолько экспрессивен.
Он обводит взглядом публику, смотрит на соперни­
ка, на судей и, подняв указательный палец, скупо
произносит:
«Из Платона».
Затем молчит, довольно долго, так что возникает
дискомфорт, всегда сопровождающий затянувшее­
ся молчание. А почувствовав, что публика задается
вопросом, почему он так небрежно тратит драгоцен­
ные секунды, отведенные ему для выступления, про­
должает:
«Мой уважаемый соперник приписал цитату
Сократу, но ведь вы сами заметили неточность, не
так ли?»
Пауза.

197
 «Он хотел сказать — из Платона. Без манускрип­
тов которого Сократ, его учение и блестящая аполо­
гия устной речи в диалоге „Федр", процитирован­
ная моим уважаемым соперником почти дословно,
остались бы нам неведомы». Пауза.
«Благодарю за внимание». Садится на свое место.
Тогда вся аудитория поворачивается к соперни­
ку. У него есть право снова взять слово и при жела­
нии продолжить диспут, но он молчит, мертвенно-
бледный. Ему незачем ждать вердикта судий, чтобы
понять, что он побежден.
Медленно и бесстрашно молодой человек выхо­
дит вперед и кладет руку на судейский стол ладонью
вниз. Аудитория замирает. Курящие нервно затя­
гиваются. Каждый словно слышит эхо собственно­
го дыхания.
Человек, сидящий по центру, берет мясной топо­
рик и резким ударом обрубает юноше мизинец.
Тот не издает ни звука, но сгибается пополам.
Ему сразу приходят на помощь и накладывают по­
вязку в соборной тишине. Обрубок между делом
забирают, но Симон не видит, выбрасывают ли его
или куда-то прячут, чтобы потом выставить среди
других склянок с этикетками, на которых указаны
дата и тема.
«Слава соперникам!'» — снова раздается голос.
«Слава соперникам!» — скандирует публика.
В подвале опять тишина, старичок вполголоса
объясняет: «Обычно, когда проигрываешь, должно
пройти время, прежде чем можно будет еще раз
попытать счастья. Это правильная система, она вы­
мывает азартных претендентов».
198
 45.

В этой истории есть одно темное место, оно же —

отправная точка: обед Барта с Миттераном. Эпич­
ный спектакль, которого вроде и не было. Но ведь
был же... Жак Байяр и Симон Херцог не знают да
так и не узнают, что же произошло в тот день, о чем
там говорилось. Им даже в список приглашенных
не заглянуть. А вот я, пожалуй, попробую... В конце
концов, всё — дело техники, я знаю, как действо­
вать: опрашиваем свидетелей, сравниваем, отме­
таем ненадежные показания, сопоставляем пред­
взятые воспоминания с реальностью Истории. Как
говорится, кто ищет... Ну, сами знаете. Что-то произо­
шло в тот день. С двадцать пятым февраля 1980 года
еще не все ясно. Хорошо, что это роман: здесь все
поправимо.

46.

«Да, оперный зал Парижу нужен».

Барт хотел бы оказаться где-нибудь в другом месте,
ему есть чем заняться, кроме этих светских разго­
воров, напрасно он согласился на этот обед, теперь
огребет по полной от своих левых друзей, зато хотя
бы Делез будет доволен. Фуко — тот, конечно, нач­
нет отпускать презрительные шуточки и сделает
так, чтобы их повторяли.
«Арабская литература решительно пересматрива­
ет собственные рамки, стремится выйти из классиче­
ского русла, преодолеть тенденциозность романа...»

199
 Обедал с Жискаром — расплачивайся, так ведь?
«Солидный преуспевающий буржуа»—да, безуслов­
но, но и эти не хуже. Вино разлито — надо пить, что
уж тут... Кстати, чертовски хорошее это белое—что
за сорт? Думаю, шардоне.
«Читали последнюю вещь Моравиа? Я очень люб­
лю Леонардо Шашу*. Вы на итальянском читаете?»
В чем между ними разница? На первый взгляд,
ни в чем.
«Вам нравится Бергман?»
Смотри, как они держатся, разговаривают, как
одеты... Выраженный правый габитус, — сказал бы
Бурдье.
«После Микеланджело ни один художник, за
исключением разве что Пикассо, не может претен­
довать на ту же глубину критического осмысления.
А ведь что-то не слышно о демократической состав­
ляющей его творчества!»
А у меня что? Тоже правый габитус? Чтобы от
него отделаться, недостаточно просто плохо оде­
ваться. Барт нащупывает спинку стула, чтобы убе­
диться, что его старый пиджак на месте. Спокой­
но. Никто тебя не ограбит. Ха-ха! Рассуждаешь, как
буржуа.
«Если говорить о современности, мечта Жиска­
ра — феодальная Франция. Посмотрим, кто нужен
французам, хозяин или вождь».

Леонардо Шаша (Leonardo Sciascia, 1921-1989) — итальян­

ский политический деятель левого толка и писатель. Из­
вестен, в частности, как автор исторических произведений
и романов о сицилийской мафии.

200
 Говорит — как в суде выступает. Адвокат как-
никак. На кухне приятные ароматы.
«Сейчас, почти готово! А вы, уважаемый, с чем
теперь работаете?»
Со словами. Улыбка. Многозначительный вид.
В детали можно не вдаваться. Немного Пруста —
людям это нравится.
«Вы не поверите, моя тетушка была знакома
с Германтами». Молодая актриса пикантна. Францу­
женка до мозга костей.
Что-то я устал. Чего мне действительно хочется,
так это перечеркнуть все каноны риторики. Эх,
раньше надо было начинать. Барт грустно вздыха­
ет. Он не любит, когда скучно, но для скуки столько
поводов, и он мирится с ними, сам не зная почему.
Впрочем, сегодня не совсем тот случай· Не то чтобы
больше нечем было заняться...
«Я весьма дружен с Мишелем Турнье, не такой
он дикарь, каким его представляют, ха-ха».
Ого, рыба. Поэтому белое вино.
«Садитесь, Жак! Или вы намерены весь обед
провести в кухне?»
«В» кухне: предлог-то его и выдал... Кудрявый
молодой человек, в облике которого есть что-то
козлячье, положив себе наконец порцию, выходит
к нам. Усаживаясь рядом с Бартом, он опирается ру­
кой о спинку его стула.
«Это котриад, рыбное ассорти: барабулька, мер­
ланг, морской язык, скумбрия с ракообразными
и овощами, все приправлено уксусным соусом, и я
добавил немного карри и щепотку эстрагона. При­
ятного аппетита!»
201
 Да, вкусно. Изысканно и в то же время «по-де­
ревенски». Барт часто писал о еде: бифштекс с жа­
реным картофелем, сэндвич с ветчиной, молоко
и вино... Но тут, конечно, совсем другое дело. С пре­
тензией на простоту, но повозиться при этом надо.
Труд, старание и любовь, вложенные в блюдо, долж­
ны ощущаться. А еще это все же демонстрация
силы. В своей книге о Японии он уже рассуждал
об этом: «Западная пища, громоздящаяся, облагоро­
женная, преисполненная собственного величия, связан­
ная с неким феерическим действом, всегда тяготеет
к массивности, объему, обилию, пышности; у восточно
движение обратное, она раскрывается в бесконечно
малом: будущность огурца — не груда или толща,
а разъятие».
«Это блюдо бретонских рыбаков: его готовили
на судне, с морской водой. Уксус помогал предупре­
дить жажду, которую вызывает соль».
Токийские воспоминания... «Палочки, занятые раз­
делением пищи, разъединяют, раздвигают, прощупыва­
ют, но не режут и не вонзаются, как наши приборы; он
не совершают насилия над продуктом».
Барту подливают вино, он ждет и, пока осталь­
ные гости за столом в каком-то обескураженном
молчании продолжают есть, наблюдает за невысо­
ким человеком с тонкими поджатыми губами, ко­
торый аккуратно втягивает в себя кусочки мерлан­
га с негромким призвуком, строго выверенным,
должно быть, для подобных ситуаций правильным
буржуазным воспитанием
«Я сказал, что власть — это собственность. Ра­
зумеется, в этом есть доля истины».
202
 Миттеран кладет ложку. Безмолвная аудитория
перестает жевать, показывая невысокому хозяину,
что его сосредоточенно слушают.
«В японской кухне приготовление пищи обязательно
совершается на глазах у того, кто будет есть (это фун­
даментальный принцип): смерть объекта почитания,
надо думать, требует священнодействия...»
Они боятся нарушить тишину, как в театре.
«Но все же это не так. Вы знаете об этом лучше
меня, верно?»
«В японских блюдах не бывает центра (вкусовой куль­
минации, которая у нас обусловлена ритуалом, дикту­
ющим очередность блюд, гарниры и приправы); здесь все
служит украшением украшения: прежде всего потому,
что на столе, на подносе еда — лишь соединение фраг­
ментов...»
«Настоящая власть — это язык».
Миттеран улыбается, в его голосе возникают
елейные нотки, которых Барт совсем не ожидал:
он понимает, что слова обращены к нему. Прощай,
Токио. Настал момент, которого он опасался (и осо­
знавал его неизбежность): пора подать реплику
и сделать то, чего от него ждут, исполнить роль се-
миолога или, по крайней мере, интеллектуала,
каким-то образом специализирующегося в языке.
И он отвечает, надеясь, что его лаконичность сойдет
за глубокомыслие: «Особенно при демократиче­
ском строе».
«Правда?» — бросает в ответ Миттеран, не пере­
ставая улыбаться, и поди пойми, желает ли он пояс­
нения или вежливо соглашается, а может, сдержан­
но возражает. Козлоюноша, который явно отвечает

203
за эту встречу, решает, что надо вмешаться в завя­
завшийся диалог — видимо, чтобы не дать ему за­
чахнуть в зародыше: «Как говорил Геббельс, „при
слове культура я хватаюсь за пистолет"...» Барт не
успевает истолковать смысл цитаты в контексте —
Миттеран уже сухо поправляет: «Нет, это Бальдур
фон Ширах»*. Среди гостей за столом неловкая
тишина. «Прошу извинить месье Ланга, он хоть
и ровесник войны, но слишком молод, чтобы о ней
помнить. Да, ЖакЪ Миттеран прищуривается, как
японец. «Жак» он произносит в подчеркнуто фран­
цузской манере**. Почему в этот момент Барту
кажется, что Жак и этот невысокий человек с прон­
зительным взглядом разыгрывают какую-то ком­
бинацию? Как будто обед организован ради него
одного, а остальные приглашены для отвода глаз,
для антуража или, хуже того, как сообщники. Вооб­
ще это не первый «культурный обед», организован­
ный от лица Миттерана: они бывают раз в месяц.
Не устроил же он для отвода глаз все предыдущие, —
думает Барт.

* Бальдур Бенедикт фон Ширах (Baidur Benedikt von Schi-

rach, 1907-1974) — политический деятель нацистской
Германии, рейхсюгендфюрер, в 1940-1945 гг. гауляйтер
Вены; на Нюрнбергском процессе приговорен к двадца­
ти годам лишения свободы. Цитируемая фраза в дейст­
вительности принадлежит прозаику и драматургу Гансу
Йосту (Hanns Johst, 1890-1978); члену НСДАП и личному
другу Гимлера.
** Имя Жака Ланга имеет англоязычное написание Jack,
в отличие от традиционного франкоязычного написания
Jacques.

204
 За окном по рю де Блан-Манто, похоже, проезжа­
ет конный экипаж.
Барт бегло проводит самоанализ: учитывая об­
стоятельства и сложенный документ во внутреннем
кармане пиджака, логика подсказывает, что у него
приступ паранойи. Он решает взять слово, отчасти
чтобы спасти из неловкого положения юношу с каш­
тановыми кудрями, который продолжает улыбать­
ся, хотя немного обескуражен: «Периоды расцвета
риторики всегда совпадают с эпохами республик —
афинской, римской, французской... Сократ, Цице­
рон, Робеспьер... Конечно, это были разные виды
красноречия, относившиеся к разным временам, но
все они пестрым ковром расцвели на канве демокра­
тии». Миттеран, кажется, заинтересовался, возража­
ет: «Раз уж наш друг Жак счел нужным заговорить
о войне, напомню, что Гитлер был великим орато­
ром». И добавляет, не обнаруживая перед собесед­
никами даже тени иронии, которая могла бы послу­
жить им зацепкой: «Де Голль тоже. В своем роде».
Придется подыграть, и Барт спрашивает: «А Жис­
кар?»
Миттеран, который словно с самого начала толь­
ко этого и ждал, как будто вся эта прелюдия должна
была привести разговор именно в эту точку, откиды­
вается на спинку стула: «Жискар умелый практик.
Его сильное место в том, что он все про себя знает,
знает свои возможности и слабости. Знает, что на­
долго его не хватает, но когда говорит, выбирает
точный ритм. Подлежащее, сказуемое, прямое до­
полнение. Точка, никаких запятых, иначе начина­
ются нехоженые тропы. — Он делает паузу, чтобы
205
улыбки смогли наконец осветить лица гостей, за­
тем продолжает: — И никаких связок, положенных
между фразами. Каждая самодостаточна: гладкая
и наполненная, как яйцо. Одно яйцо, два, три —
и вот уже ровная кладка, все с четкостью метроно­
ма». Осторожное одобрительное кудахтанье за сто­
лом, Миттеран входит в раж: «Как по маслу! Один
мой знакомый меломан говорил, что его метроном
гениальнее Бетховена... Естественно, получается
эффектно. И к тому же весьма доходчиво. Всем сра­
зу ясно: яйцо — это яйцо и ничто иное, верно?»
Вступает Жак Ланг, в качестве модератора куль­
турной встречи он старается работать на совесть:
«Именно об этом месье Барт пишет в своих трудах:
о том, чем плоха тавтология».
Барт поддакивает: «Да, скажем так... ложное до­
казательство в чистом виде, бесполезное уравне­
ние, А=А, „Расин есть Расин", это нулевой уровень
мысли».
Миттеран доволен таким совпадением теорети­
ческих взглядов, но нить при этом не теряет: «Да-да,
точно. „Польша есть Польша, а Франция есть Фран­
ция", — он начинает говорить с делано горькой
интонацией: — И после этого попробуйте-ка до­
казать обратное! Я хочу сказать, что Жискар с ред­
кой полнотой овладел искусством излагать оче­
видное».
Барт охотно подхватывает: «Очевидное доказы­
вать не надо. Оно и так очевидно».
Миттеран торжествующе повторяет: «Нет, дока­
зывать очевидное ни к чему». В этот момент на дру­
гом конце стола раздается: «Тогда, если следовать
206
вашей логике, кажется очевидным, что победа от вас
не уйдет. Французы не идиоты. Дважды на удочку
самозванцу не попадутся».
Это заговорил какой-то лысеющий молодец с гу­
бами в трубочку, чем-то напоминающий Жискара;
в отличие от других гостей, невысокий человек его,
кажется, не впечатлил. Миттеран злобно поворачи­
вается к нему: «Да знаю я, что вы думаете, Лоран!
Вы, как и большинство наших современников, счи­
таете, что лучше его никто убеждать не умеет».
Лоран Фабиус с гордой физиономией возражает:
«Я этого не говорил...»
Миттеран, раздраженно: «Как же, как же! Да вы
сами еще какой благодарный телезритель! Много
таких благодарных развелось, вот Жискар на экра­
не и красуется».
Лысеющий молодец даже бровью не ведет, Митте­
ран распаляется: «Признаю, он потрясающе расска­
зывает, как все происходит без него. Цены в сентяб­
ре поднялись? Черт побери, так это же говядина!
(Барт отмечает, что Миттеран говорит „черт побе­
ри".) В октябре—дыни. В ноябре — газ, электриче­
ство, железные дороги и квартплата. Как же ценам
не подниматься? Блестяще! — Его лицо перекаши­
вает злобная гримаса, голос срывается: — Восторг,
как орешки щелкаем задачи по экономике, вслед
за ученым поводырем проникаем за кулисы финан­
сового Олимпа, — переходит на крик: — Ну да, это
все говядина! Треклятые дыни! Сволочная квартпла­
та! Да здравствует Жискар!»
Гости столбенеют, но Фабиус, закуривая, отве­
чает: «Вы сгущаете краски».

207
 Гримаса Миттерана вновь становится обольсти­
тельной улыбкой, и он говорит самым обычным
голосом — непонятно, отвечая ли на вопрос лысе­
ющего молодца или чтобы ободрить собравшихся:
«Я, конечно, шучу. Хотя в каждой шутке... Однако
снимем шляпу — нужно неплохо соображать, что­
бы так прочно вбить всем в голову: кто управляет,
ни за что не отвечает».
Жак Ланг куда-то исчез.
Барт рассуждает про себя о том, что перед ним ве­
ликолепный экземпляр — типичный маньяк: этот
человек рвется к власти и выкристаллизовал в об­
разе своего непосредственного соперника всю оби­
ду, которую мог держать на судьбу, так долго ему не
улыбавшуюся. Как будто он уже в ярости из-за гря­
дущего поражения, и в то же время чувствуется, что
он готов ко всему, кроме отступления. Может, он
и не верит в победу, но характер велит ему бороться
до конца, а может, таким его сделала жизнь. Опреде­
ленно, поражение — самая суровая школа. На Барта
находит легкая меланхолия, он, как и все, закури­
вает, чтобы совладать с собой. Но провал усугубля­
ет также все глубоко аномальное в индивиде. Барт
задается вопросом, чего в действительности хочет
этот невысокий человек. Его решимость бесспорна,
но не пленник ли он системы? 1965,1974,1978... Каж­
дый раз — почетное поражение, которое лично ему
не ставят в вину, и он чувствует себя вправе утверж­
дать собственную сущность, а его сущность — ко­
нечно, политика, но, может, еще и фиаско.
Лысеющий молодец снова подает голос: «Вы пре­
красно знаете, что Жискар — блестящий оратор.
208
Можно сказать, скроен для телевизора. Вот что зна­
чит быть современным».
Миттеран притворно соглашается: «Дорогой Ло­
ран, я уже давно в этом убежден. Восхищался его та­
лантами, когда он раскладывал все по полочкам, еще
стоя на трибуне Национальной ассамблеи. Я тогда
отметил для себя, что не слышал оратора лучше по­
сле... Пьера Кота*. Конечно, он радикал, был минист­
ром во времена Народного фронта... Впрочем, я за­
брел в слишком туманные дали. Месье Фабиус так
молод, что и Общую программу** едва ли помнит,
а Народный фронт—тем более... (За столом робкие
смешки.) Если не возражаете, вернемся к Жискару,
этому светочу красноречия! Изложение ясное, речь
беглая, но с паузами, отчего слушателям кажется,
будто им позволили думать самостоятельно, — как
замедленная съемка во время спортивных трансля­
ций, отрывающая вас от кресла, в котором вы от­
сиживали пятую точку, так что вы всем существом
начинаете чувствовать героическую работу мышц, —
и даже посадка головы: все способствовало тому, что­
бы Жискар поселился на наших домашних экранах.

* Пьер Жюль Кот (Pierre Jules Cot, 1895-1977) — француз­

ский политический деятель; придерживался левых взгля­
дов; до и после Второй мировой войны депутат Нацио­
нального собрания; в 1930-х гг. занимал министерские
посты; в 1950-1960-е гг. сосредоточился на научной и пуб­
лицистической деятельности; в 1953 г. стал лауреатом
Международной Сталинской премии «За укрепление мира
между народами».
** Программа реформ, принятая в 1972 г. Социалистической
и Коммунистической партиями Франции.

209
Несомненно, к этим врожденным качествам он до­
бавил много труда. Никакого дилетантства! И это
вознаградилось. Он сделал так, что мы слышим дыха­
ние телевизора. Вот он, триумф стальных легких».
Лысеющий молодец все не унимается: «А в ре­
зультате — опасный эффект. Люди его слушают,
есть даже те, кто за него голосует».
Миттеран отвечает задумчиво, как будто само­
му себе: «Вот я и спрашиваю себя... Вы говорите —
современный стиль. А мне кажется — отживший.
Все смеялись над риторикой „литературных гамм"
и душевных порывов. (Барт слышит отголоски де­
батов 1974 года—незаживающая рана для неудачли­
вого кандидата.) Чаще всего — справедливо. (О, вну­
три у него, верно, все переворачивается от такого
признания, какого же труда стоило Миттерану на­
ступить на горло собственной песне.) Вычурность
языка режет ухо, как броский макияж — глаз».
Фабиус ждет, Барт ждет, остальные тоже ждут.
Миттеран привык, что его ждут, и, не торопясь, про­
должает: «Но, как говорится, на каждое „а" найдет­
ся свое „бэ". Риторика технократа себя изживает.
Вчера она работала. Сегодня кажется нелепой. Кто
недавно сказал: „Бюджет — вот что у меня болит"?»
Жак Ланг возвращается на свое место и мимо­
ходом спрашивает: «Не Рокар, случайно?»
Миттеран вновь позволяет прорваться раздра­
жению: «Нет, это Жискар». Он испепеляет взглядом
кудрявого юношу, испортившего ему весь пафос, и не­
возмутимо продолжает: «У кого что болит, тот о том
и говорит — но что же болит у него? Голова? Серд­
це? Поясница? Как насчет живота? Позвольте пошу-
210
пать... Ах, бюджет? Где он — между шестым и седь­
мым ребром? Это тайная железа? Копчиковая кость?
Определенно у Жискара еще не та стадия».
Теперь гости не понимают, смеяться им или нет.
А раз есть сомнения, воздерживаются.
Миттеран продолжает, глядя в окно: «Он трезво
мыслит и, как никто, знает и чувствует политику—
по части обтекаемого он виртуоз».
Барт видит всю двойственность комплимента:
для такой персоны, как Миттеран, это, конечно, выс­
шая похвала, однако характерная для политическо­
го деятеля особая форма шизофрении с ее полисеми-
ческим богатством делает слово «политика» в его
устах пренебрежительным, а то и оскорбительным.
Миттерана уже не остановить: «Но его поколе­
ние вытесняется вместе с учением об экономизме.
Марго утерла слезы и заскучала».
Барт задается вопросом, не пьян ли Миттеран.
Фабиус, который, похоже, все больше веселит­
ся, перебивает патрона: «Берегитесь, его рука еще
тверда, а глаз меток. Помните его шпильку? „У вас
нет монополии на сердца"».
Гости сидят не дыша.
Но чего бы они ни ожидали, ответ Миттерана
звучит почти степенно: «Я и не претендую! Мои
рассуждения в конечном счете касаются обществен­
ного деятеля, а судить об обычном человеке, кото­
рого я не знаю, я и не берусь, — затем, признав все,
что следует признать, и тем самым даже продемон­
стрировав дух честной игры, он произносит в заклю­
чение: — Но мы, кажется, говорили о технике. Он
так ею увлекается, что ему уже не до экспромта.

211
У каждого — будь это он, вы, я, любой, у кого есть
честолюбие, — самый тяжелый момент в жизни
наступает, когда вы упираетесь в стену и понимае­
те, что начали повторяться».
Барт слушает, уткнувшись носом в бокал. Внутри
рождается нервический смешок, но критик сдер­
живает его, вспомнив откуда-то знакомое: «Чему
смеетесь? Над собой смеетесь!»
Рефлексивность — она во всем.
часть вторая

Болонья
 47.

16:16
«Треклятая жара». Симон Херцог и Жак Байяр мерят
шагами зигзагообразные улочки красной Болоньи*,
ища укрытия среди петельчатых аркад, изрезавших
город, в надежде хоть на миг спрятаться от паляще­
го солнца, под которым тем летом 1980 года в оче­
редной раз плавится Северная Италия. Перед ними
на стене надпись, сделанная баллончиком: «Vogliamo
tutto! Prendiamoci la città!»** Три года назад на этом
самом месте карабинеры убили студента, и вспых­
нуло настоящее народное восстание, которое ми­
нистр внутренних дел предпочел подавить танками:
в 1977 году Италия стала Чехословакией. Но сего­
дня все тихо, бронемашины расползлись по своим
норам, и кажется — во всем городе сиеста.

* Болонью принято называть красной из-за цвета черепи­

цы, покрывающей крыши старого города. Это определе­
ние связывают также с преобладанием левых настроений
среди местных жителей. Но существуют и другие: ученая
(как культурный и академический центр) и жирная (что
подчеркивает достоинства местной кухни).
* «Востребуем всё! Возьмем город в свои руки!» (um.)

215
 — Это здесь? Где мы?
— Покажи карту.
— Она была у тебя!
— Нет, я ее тебе отдал!
Виа Геррацци, центр студенческого квартала са­
мого старого университетского города на конти­
ненте; Симон Херцог и Жак Байяр входят в старин­
ный болонский особняк, где размещается DAMS:
Discipline Arte Musica e Spettacolo*. Именно здесь про­
фессор Эко раз в неделю вел семестровый курс —
в этом убеждаешься, расшифровав невразумитель­
ные заголовки объявлений, вывешенных на доске.
Но профессора нет, привратница объясняет им на
безупречном французском, что занятия окончены
(«Я знал, — говорит Симон Байяру, — что ехать на
факультет летом — идиотизм!»), впрочем, по всей
вероятности, он в бистро: «Обычно он в бакалее
Кальцорали или в „Остериа дель Соле"**. Ma*** ба­
калея раньше закрывается. Так что все зависит от
того, насколько сильна у il professore**** жажда».

* Факультет искусств, музыки и театра Болонского уни­

верситета, образованный в 1971 г. на базе факульте­
та гуманитарных наук (он же факультет филологии
и философии).
** Ит. Drogheria Calzolari — бакалея Кальцорали, Osteria
del Sole — «Солнечная харчевня». В Италии, как и во
многих других европейских странах, владельцы лавок,
кафе и баров с долгой историей часто сохраняют ста­
ринные наименования, даже когда меняется тип заве­
дения.
*** Но (um.).
**** профессора (um.).

216
 Они пересекают великолепную пьяцца Маджоре
с ее незавершенной базиликой XIV века, построен­
ной наполовину из белого мрамора, наполовину—
из охристого камня; там же — фонтан, где стоит
Нептун в окружении бесстыжих пышнотелых си­
рен, трогающих свои груди, восседая на дельфинах,
в которых есть что-то демоническое. «Остериа дель
Соле» обнаруживается в крошечном переулке, и там
уже полно студентов. Снаружи на стене можно про­
честь: «Lavorare meno — lavorare tutti!» Имея пред­
ставление о латыни, Симон переводит: «Работать
меньше — работать всем». «Балаболы — куда ни
плюнь, работяг ищи-свищи», — думает Байяр.
С порога бросается в глаза солнце на гигантском
плакате — будто знак у дверей какого-нибудь алхи­
мика. Здесь наливают недорогое вино и можно при­
носить с собой еду. Симон заказывает два бокала сан-
джовезе, пока Байяр выясняет, нет ли здесь Умберто
Эко. Похоже, его все знают, но отвечают: «Non ога,
non qui»*. Французы решают все-таки немного по­
сидеть подальше от изнуряющей жары: вдруг Эко
появится.
В глубине зала в форме буквы «L» группа студен­
тов шумно празднует день рождения девушки, ей
подарили тостер, и она с признательностью его де­
монстрирует. Есть и старички — Симон обращает
внимание, что все они скучились у стойки возле
входа, и это понятно: так им меньше ходить, чтобы
сделать заказ, ведь официантов нет. За барной стой­
кой заправляет старуха в черном, строгого вида,
волосы собраны в идеальную седую кичку. Симон

* «Не сейчас, не здесь» (um.).

217
догадывается, что это мать хозяина, ищет его гла­
зами и тут же находит: здоровый неуклюжий дети­
на, он играет в карты за одним из столиков. По его
брюзжанию и слегка наигранной угрюмости Симон
догадывается, что этот тип здесь работает, а раз
собственно работой он не занят, поскольку играет
в карты (колода какая-то непонятная, напоминает
Таро), значит, он и есть хозяин заведения. Мать пе­
риодически окликает его: «Лучано! Лучано!» В ответ
он что-то нечленораздельно бурчит.
В вершине угла буквы «L» есть выход в небольшой
внутренний двор-террасу; Симон и Байяр видят там
мило обнимающиеся парочки и трех юнцов, повя­
завших на шею платки: на их лицах заговорщиче­
ское выражение. Еще Симон засекает несколько ино­
странцев, неитальянское происхождение которых
так или иначе выдают одежда, жесты или взгляд. Со­
бытия минувших месяцев сделали его немного па­
раноиком, и ему всюду мерещатся болгары.
Тем не менее обстановка едва ли оставляет ме­
сто для паранойи. Посетители раскладывают на сто­
лах небольшие лепешки, которые набивают лардо
и песто, или хрустят артишоками. Разумеется, все
курят. Симону не видно, как юные заговорщики
в маленьком дворе передают друг другу под столом
какой-то пакет. Байяр берет отставленное в сторо­
ну вино. Вскоре к ним подходит один из студентов,
сидевших в глубине зала, и предлагает бокал про-
секко с куском яблочного пирога. Его зовут Энцо,
он невероятно болтлив и тоже говорит по-француз­
ски. Приглашает их подсесть к его друзьям, кото­
рые весело переругиваются на политические темы,
218
насколько можно судить по перекрестному огню
из «fascisti», «comunisti», «coalizione», «combinazione»*
и прочим «corruzione»**. Симон спрашивает, что
означает «pitchi», часто проскакивающее в разгово­
ре. Миниатюрная брюнетка с матовой кожей преры­
вает словесный бой и объясняет ему по-французски,
что так на итальянском произносится PC, коммунис­
тическая партия. Она говорит, что все партии про­
дажны, даже коммунисты — они, как notabili***:
готовы идти в ногу с патронами и объединяться
с христианскими демократами. Хорошо, что «Крас­
ные бригады» сорвали compromesso strorico****, по­
хитив Альдо Моро. Да, они его убили, но виноват
в этом Папа и этот рогсо***** Андреотти, который
не стал вести переговоры.
Услышав, что она говорит с французами, Луча-
но перебивает, размашисто жестикулируя: «Ma,
ehe dici! Le Brigate Rosse sono degli assassini!******
Они убили его и запихали в багажник macchina,

* «Фашисты», «коммунисты», «коалиция», «комбина­

ция» (um.).
** «Коррупция» (um.).
*** Нобилитет, почетные граждане (um.).
**** Исторический компромисс (um.). Предложенный
Альдо Моро проект включения в состав правитель­
ства представителей Компартии Италии, получив-
тлей значительное число голосов на парламентских
выборах 1976 г.
***** Свинья (um.).
****** «Что ты говоришь! „Красные бригады" —убийцы!»
(um.).

219
как un сапе!*» Девица делает поворот на сто во­
семьдесят: «II сапе sei tu!** Они воюют, хотели обме­
нять его на своих товарищей, политзаключенных,
пятьдесят пять дней ждали, что правительство ста­
нет с ними говорить, почти два месяца! Андреот-
ти — тот отказался, сказал: „Ни одного заключен­
ного!'4 Моро умолял: „Друзья, спасите меня, я ни
в чем не виноват, надо negoziare!"*** А все его друзья
заявили: „Это не его слова, его накачали наркоти­
ками, заставили, он стал другим!" „Мы знали дру­
гого Альдо", — сказали 'stifiglidi putana!»****
Она изображает плевок, залпом опрокидыва­
ет в себя содержимое бокала и с улыбкой повора­
чивается к Симону, а Лучано возвращается к сво­
им tarocchino***** и продолжает есть какую-то
гадость.
Ее зовут Бьянка, глаза у нее черные-черные, зубы
белые-белые, она неаполитанка, изучает политиче­
ские науки, хочет стать журналисткой, но не в бур­
жуйской прессе. Симон кивает и глупо улыбается.
Говорит, что пишет диссертацию в Венсене, и это
добавляет ему очков. Бьянка хлопает в ладоши: три
года назад здесь, в Болонье, был большой симпозиум,
приехали знаменитые французские интеллектуалы:
Гваттари, Сартр и этот, молодой, в белой рубашке,

* Собака (um.).
** «Сам ты собака!» {um.).
*** Вести переговоры {um.).
**** «Эти сукины дети» {um.).
***** Уменьшительное от «Таро» {um.).

220
Леви... Она брала интервью у Сартра и Симоны де
Бовуар для «Лотта Континуа»*. Сартр сказал (она
поднимает палец и цитирует наизусть): «Я не могу
смириться с тем, что молодой борец был убит на
улицах города, в котором у власти коммунистиче­
ская партия». Он сочувствовал делу и поэтому за­
явил: «Я встаю на сторону молодого борца». Это было
magnifico!** Она вспоминает, что Гваттари прини­
мали как рок-звезду, как будто это Джон Леннон,
на улице все стояли на ушах. Однажды он участво­
вал в демонстрации, встретил Бернара Анри-Леви
и заставил его уйти из колонны, потому что студен­
ты сильно разбушевались, и философ в camicia bian-
са*** мог с легкостью схлопотать. Бьянка хохочет во
весь голос и подливает себе просекко.
Но тут в разговор встревает Энцо, болтавший
с Байяром: «Brigate Rosse?**** Левые террористы не
перестают быть террористами, по?»*****
Бьянка снова вспыхивает: «Ma ehe terroristi?******
Они борцы, для которых насилие — просто способ
действия, ессо!» **

* «Lotta Continua» («Борьба продолжается») — газета

одноименной леворадикальной организации. Выхо­
дила с 1972 по 1982 г. (в том числе после роспуска
организации в 1976 г.).
** Великолепно {um.).
*** Белая рубашка {um.).
**** «Красные бригады?» {um.)
***** «Разве нет?» {um.)
****** «Какие террористы?» {um.)
****** Вот {um.).

221
 Энцо горько смеется: «Si*, и Моро был lacchè**
капитализма, io so***. Просто strumento**** в кос­
тюме и галстуке в руках Аньелли***** и американ­
цев. Но за галстуком был uomo******. Да, если бы не
письма, которые он написал жене и внуку, мы бы,
конечно, видели только strumento, но не uomo. По­
тому его друзья и запаниковали: пусть они говорят,
что он писал это по принуждению, всем было ясно,
что по*******, эти слова не carcer i ere ******** дикто­
вал, они шли от сердца poveruomo*********- кото­
рый ждал смерти. А ты на стороне друзей, которые
его бросили: не хочешь помнить ни об этих пись­
мах, ни о том, что твои дружки из бригад убили
vecchietto**********, который любил своего внука.

У Бьянки блестят глаза. После такого выпада ей

остается одно — нагнетать пафос, по возможности
разбавляя его лирикой, но не пережимая, ведь она

* Да (um.).
** Здесь: приспешником {um.).
*** Знаю (um.).
**** Орудие (um.).
***** Джанни Аньелли (Gianni Agnelli, 1921-2003) —
итальянский предприниматель, долгое время
был главным акционером компании «Фиат».
****** Человек (um.).
******* Нет (um.).
******** Тюремщик (um.).
********* Несчастный (um.).
********** Старик (um.).
*********** Здесь: ну и пожалуйста! (um.)

222
знает, что любая лирика в сочетании с политикой
будет звучать как катехизис, поэтому произносит:
«Его внук погорюет и перестанет, он будет ходить
в лучшие школы, ему не придется голодать, ему
дадут рекомендацию для стажировки в ЮНЕСКО,
в НАТО, в ООН, в Риме, в Женеве, в Нью-Йорке! Ты
бывал в Неаполе? Видел неаполитанских детей,
живущих в домах, которые государство — государ­
ство Андреотти и твоего друга Моро — оставляет
рушиться? Знаешь, сколько женщин и детей броше­
ны на произвол судьбы из-за продажной политики
христианских демократов?»
Энцо с усмешкой наполняет Бьянке бокал: «Зло
побеждает зло, giusto?*»
В этот момент один из юных заговорщиков вста­
ет, швыряет салфетку, скрывает лицо ниже глаз
платком, подходит к столику, где играют в карты,
направляет на хозяина заведения пистолет и стре­
ляет ему в ногу.
Лучано с ревом грохается на пол.
Байяр не вооружен, а возникшая сутолока не
дает ему добраться до парня, который решитель­
ным шагом идет к выходу в сопровождении двух
друзей, и ствол дымится в его руке.
Никто не успевает глазом моргнуть, как банда
в платках исчезает.
Внутри — нет, это не паника, хотя старуха с воп­
лем ринулась из-за стойки к сыну; остальные, и стар
и млад, поднимают неописуемый гвалт. Лучано от­
талкивает мать. Энцо с желчной иронией кричит
Бьянке: «Brava, brava! Continua a difenderli i tuoi

Верно? {um.)

223
amici brigatisti? Bisognava punire Luciano, vero?
Questo sporco capitalista proprietario di bar. È un vero
covo di fascisti, giusto?»* Бьянка бросается на помощь
к Лучано, растянувшемуся на полу, и на итальянском
отвечает Энцо, что парень точно был не из бригад,
существуют сотни крайне левых и крайне правых
группок, которые упражняются в gambizzazione**
из «П38»***. Лучано одергивает мать: «Basta, mam­
ma!»**** Несчастная женщина протяжно всхлипы­
вает от ужаса. Бьянка не понимает, какой смысл
«Красным бригадам» нападать на Лучано. Пока она,
схватив какую-то тряпку, пытается остановить
кровь, Энцо продолжает: тот простой факт, что она
не знает, кому приписать нападение, крайне левым
или крайне правым, сам по себе представляет неко­
торую проблему. Кто-то говорит, что надо вызвать по­
лицию, но ворчливый Лучано непреклонен: niente
polizia*****. Байяр наклоняется осмотреть рану: пуля
вошла выше колена, в ляжку, и, судя по характеру
кровотечения, не задела бедренную артерию. Бьян­
ка отвечает Энцо на французском, так что Симон
понимает, что слова обращены к нему: «А то ты не
знаешь, что такое стратегия давления. После пьяц-
ца Фонтана так и пошло». Симон спрашивает, что

* «Молодец, молодец! Продолжаешь защищать своих

друзей из бригад? Надо было наказать Лучано, верно?
Этого грязного капиталиста, хозяина бара. Здесь же
фашистский притон, правильно?» (um.)
** Стрельба по ногам (um.).
*** Видимо, имеется в виду пистолет «Вальтер П38».
**** «Хватит, мама!» (um.)
**** Никакой полиции (um.).

224
имеется в виду. Энцо объясняет, что в шестьдесят
девятом в Милане в банке на пьяцца Фонтана были
убиты пятнадцать человек*. Бьянка добавляет, что,
пока шло расследование, полиция убила анархо-
синдикалиста: его выбросили из окна комиссариа­
та. «Сказали, что это анархисты, но потом стало
ясно, что бомбу взорвали крайне правые при по­
собничестве государства, чтобы обвинить край­
не левых и оправдать фашистскую политику. Это
и есть strategia délia tensione**. Продолжается уже
десять лет. Сам папа в этом замешан». Энцо кивает:
«Это правда. Поляк!» «А такие... э... гамбидзационе
часто бывают?» — спрашивает Байяр. Бьянка заду­
мывается, пока приспосабливает свой ремень под
перетяжку: «Да не особенно. Раз в неделю, даже
реже, я бы сказала».
Лучано еще рано дышать на ладан, и вот уже
посетители растворяются в темноте, а Симон и Бай­
яр направляются в бакалею Кальцорали, их прово­
жают Энцо и Бьянка, которым неохота идти по до­
мам.

19:42
Два француза углубляются в лабиринт болон-
ских улиц, как будто во сне: город — театр теней,
где украдкой мелькают силуэты, участвующие в при­
чудливом балете с загадочной хореографией, за
колоннами появляются и исчезают студенты, под

* Имеется в виду теракт на пьяцца Фонтана в Милане 12 де­

кабря 1969 г., когда было взорвано представительство
Национального сельскохозяйственного банка.
* Стратегия давления {um.).

225
дугообразными сводами стоят наркоманы и прости­
тутки, карабинеры беззвучно движутся в пустоте.
Симон поднимает голову. Две красивые средневеко­
вые башни нависают над воротами, за которыми не­
когда начиналась дорога на византийскую Равенну,
но одна наклонена, как Пизанская башня, и ниже
своей сестры: это короткая башня Torre Mezza, или
Гаризенда, изображенная у Данте в последнем круге
ада — в те времена она была более высокой и гроз­
ной: «Как Гаризенда, если стать под свес, / Вершину
словно клонит понемногу / Навстречу туче в вы­
соте небес»*. Звезда «Красных бригад» украшает
стену из красного кирпича. Вдали слышны поли­
цейские свистки и партизанские песни. К Байяру
пристает нищий — просит сигарету и сообщает, что
пора устраивать революцию, но Байяр не понимает
и упорно продолжает идти вперед, хоть ему и кажет­
ся, что этим арочным анфиладам, улица за улицей,
не будет конца. «Дедал и Икар в стране итальянско­
го коммунизма», —думает про себя Симон, разгляды­
вая выборные плакаты, расклеенные на каменной
кладке и балках. И конечно, рядом с человеческими
призраками обитают коты — они, как везде в Ита­
лии, полноправные жители города.
Большая витрина бакалеи Кальцорали сияет
в маслянистой ночи. Внутри преподы и студенты
пьют вино и щиплют antipasti**. Хозяин говорит,
что сейчас будет закрывать, но оживление, царя­
щее в зале, опровергает этот прогноз. Энцо и Бьян-
ка заказывают бутылку манарези.

* Перевод М. Лозинского.
** Закуски (um.).

226
 Какой-то бородач рассказывает смешную исто­
рию, все хохочут, кроме человека в перчатках и второ­
го, с дорожной сумкой; Энцо переводит французам:
«Один uomo возвращается вечером домой абсолют­
но пьяный и по дороге встречает монашку в тради­
ционном платье и головном уборе. Бросается к ней
и дает в рожу. Отутюжил, поднимает ее и говорит:
„Знаешь, Бэтмен, чего-то ты слабоват!"» Энцо сме­
ется, Симон тоже, Байяр не решается.
Бородатый что-то обсуждает с очкастой девицей
и мужчиной, в котором Байяр тотчас опознает пре­
пода, потому что тот похож на студента, но старше.
Допив вино, комиссар подливает себе еще из бутыл­
ки, выставленной на стойке, но бокалы девицы и пре­
пода оставляет пустыми. Байяр читает на этикетке:
«Вилла Антинори». И спрашивает у официанта, хо­
рошо ли содержимое. Это белое, тосканское, нет, не
очень хорошее, отвечает официант на великолеп­
ном французском. Его зовут Стефано, и он изучает
политические науки. «Здесь все занимаются учебой
и политикой!» — говорит он Байяру и добавляет
в качестве тоста: «Alia sinistra!»* Байяр чокается с ним
и повторяет: «Alia sinistra!» Бакалейщик нервнича­
ет: «Piano col vino, Stefano!»** Стефано смеется и го­
ворит Байяру: «Не обращай на него внимания, это
мой отец».
Человек в перчатках требует освобождения Тони
Негри и поносит «Гладио», эту кузницу крайне пра­
вых, финансируемую ЦРУ «Negri complice délie Bri-
gate Rosse, è altrettanto assurdo ehe Trotski complice

* «За левых!» (um.)

** «Полегче с вином, Стефано!» {um.)

227
di Stalin!»* Бьянка возмущена: «Gli stalinisti stanno
a Bologna!»** Энцо подкатывает к незнакомой деви­
це, пытаясь угадать, что она изучает, и угадывает
с первого раза. (Политические науки.)
Бьянка объясняет Симону, что в Италии сильная
коммунистическая партия — больше пятисот ты­
сяч членов, и, в отличие от Франции, она не сложи­
ла оружие в сорок четвертом, поэтому в стране на
руках феноменальный арсенал «П38». А красная
Болонья — в каком-то смысле витрина КПИ: здесь
мэр-коммунист служит Амендоле, представителю
правящих кругов. «Правое крыло. (Это Бьянка про­
износит, сделав презрительную мордочку.) Подлый
исторический компромисс — как раз про него».
Байяр видит, что Симон уже готов ловить каждое
ее слово, и поднимает бокал с красным вином, об­
ращаясь к напарнику: «Ну что, левак, нравится тебе
Болонья? Лучше, чем твой базар в Венсене?» Бьян­
ка с горящими глазами повторяет: «Венсен... Делез!»
Байяр спрашивает у Стефано, официанта, знает ли
он Умебрто Эко.
В этот момент в лавку входит хиппи в сандали­
ях — и прямо к бородатому, хлопает его по плечу.
Тот оглядывается, хиппи расстегивает ширинку
и мочится на него. Бородатый отшатывается в испу­
ге, все — кричать, момент общего смятения, и сын
бакалейщика выталкивает хиппи вон. Народ хло­
почет вокруг бородатого, а он стонет: «Ma io non

* «Называть Негри сообщником „Красных бригад" так же

абсурдно, как Троцкого — сообщником Сталина!» (um.)
** «Сталинисты в Болонье!» [um.)

228
parlo mai di political»* «Appunto!»** — бросает ему
хиппи, уже ступая за порог.
Стефано возвращается к стойке и указывает
Байяру на бородатого: «Вот он, Умберто».
Человек с сумкой уходит, забыв ее на полу у стой­
ки, но, к счастью, его догоняют другие посетите­
ли и отдают вещь владельцу. Незнакомец смущен,
странно извиняется, благодарит и исчезает в тем­
ноте.
Байяр подходит к бородатому, который пытает­
ся отряхнуть брюки, символически (моча успела
пропитать ткань), и достает визитку: «Месье Эко?
Французская полиция». «Полиция?—суетится Эко. —
Надо было арестовать хиппи, а вы что!» Но тут же,
вспомнив, что заведение наводнено левым студен­
чеством, решает свернуть тему Байяр в двух словах
объясняет свое появление: Барт попросил одного
парня, если что случится, связаться с Эко, но парень
умер — с его именем на устах. Кажется, Эко искрен­
не удивлен. «Ролана я хорошо знал, но близкими
друзьями мы не были. Ужасная история, т а это
ведь несчастный случай?»
Байяр понимает, что ему снова придется запас­
тись терпением, поэтому допивает бокал, закурива­
ет, наблюдая, как человек в перчатках размахивает
руками и разглагольствует о materialismo stori-
со***, пока Энцо пристает к хорошенькой студентке,
играя с ее волосами, а Симон и Бьянка чокаются

* «Но я вообще не говорю о политике» {um.).

** «Вот именно!» (um.)
*** Исторический материализм (um.).

229
за «желающую автономию»*, и убеждает: «Подумай­
те. Должна быть причина, Барт не случайно попро­
сил разыскать вас... именно вас».
Затем он выслушивает Эко, который не отвеча­
ет на вопрос:
— Ролан... что касается семиологии, я усвоил
у него важный урок: мы тычем пальцем в любое со­
бытие во вселенной и говорим, что оно — не просто
так. Он часто повторял, что, идя по улице, семиолог
выискивает смыслы там, где другим видятся явле­
ния. Он понимал: мы пытаемся что-то сказать сво­
ей манерой одеваться, держать бокал, походкой...
Вот вы, например... вижу, что вы воевали в Алжире
и что...
— Не надо! И так знаю, — фыркает Байяр.
—Да? Bene**. В то же время литературу он любил
за то, что она не должна фиксировать смысл, т а
может с ним играть. Capisce?*** Это geniale****. Вот
почему он любил Японию: мир, в котором не знал
ни одного кода, наконец-то! Тут не сплутовать, но

* «L'autonomie désirante» — одно из направлений так на­

зываемого автономного политического движения,
сложившегося во Франции и Италии в 1970-х гг.,—край­
не левого, развивавшего коммунистические и анархист­
ские идеи. В оличие от идеологов, рассматривавших
проблемы классовой борьбы, адепты «желающей авто­
номии» обращались к конфликту либерального и авто­
ритарного, ориентируясь, в частности, на взгляды Ми­
шеля Фуко, а также Жиля Делеза и Феликса Гваттари.
** Здесь: ну ладно {um.).
* * * Понимаете? {um.)
**** Гениально {um.).

230
и никакой вам идеологии или политики, объектив
чисто эстетический и немного антропологический.
Насчет антропологического — наверное, даже нет...
Роскошь чистой интерпретации, открытой, избав­
ленной от референта. Он говорил мне: «Да, Умбер-
то, согласен, главное—убить референта!» Ха-ха-ха!
Ma attenzione*, это не значит, что означаемого не
существует, так? Означаемое, оно во всем. — Он де­
лает большой глоток белого. — Во всем. Хотя отсю­
да не следует, что трактовки не ограничены. Это
каббалисты так думают! Есть два направления: каб-
балисты, которые полагают, что можно трактовать
Тору вдоль и поперек до бесконечности, создавая н е
что новое, и святой Августин. Святой Августин знал,
что тексты Библии суть foresta infinita di sensi —
«infinita sensuum silva»**, как говорил святой Иеро-
ним, — но его мысль всегда можно было исказить,
чтобы исключить то, что контекст не позволил бы
прочесть, какой бы ни была глубина герменевтиче­
ского проникновения. Понимаете? Приемлема ли
трактовка и лучшая ли она, сказать нельзя, но если
текст отвергает трактовку, несовместимую с его
внутренней контекстуальностью, мы это видим.
Иными словами, нести любую чушь не получится.
Insomma***, Барт был августинианцем, а не кабба-
листом.
Пока Эко наполняет собственное звуковое про­
странство, под шум голосов и звон бокалов, среди
бутылок, выстроенных на полках виноторговцем,

* Здесь: но только вот что (um.).

** «Нескончаемый лес смыслов» (um., лат.).
*** В общем (um.).

231
и гибких, крепких студенческих тел, от которых
исходит вера в завтрашний день, Байяр рассматри­
вает человека в перчатках, о чем-то разглагольству­
ющего перед своими собеседниками.
И задается вопросом, зачем ему в плюс тридцать
перчатки.
На французском, без акцента, встревает препод,
которому Эко рассказывал байки:
— Проблема в том, Умберто, и ты это прекрасно
знаешь, что Барт изучал не знаки в соссюровском по­
нимании, а в лучшем случае символы, но чаще все­
го признаки. Трактовкой признаков занимается не
только семиология, это задача науки ВООБЩЕ: фи­
зики, химии, антропологии, географии, экономики,
филологии... Барт не был семиологом, Умберто, он
не понимал, что такое семиология, потому что не
осознавал специфики знака, который, в отличие от
признака как случайного проявления, замеченного
адресатом, должен намеренно исходить от адресан­
та. Да, он был весьма вдохновенным универсалом,
но на деле оставался лишь старомодным критиком,
как Пикар и прочие, против кого он выступал.
—Ma по*, Жорж, ты ошибаешься. Трактовка при­
знаков — это не наука ВООБЩЕ, а семиологическая
составляющая любой науки и существо семиологии
как таковой. «Мифологии» Ролана—это блистатель­
ный семиологический анализ, ведь в повседневной
жизни на нас обрушивается шквал сообщений и не
всегда в них есть прямая интенциональность — как
правило, в силу своих идейных установок, они со­
здают видимость «естественной» реальности.

* Нет же (um.).

232
 — Да ладно! Не понимаю, почему ты упорно
называешь семиологией то, что в конечном счете
относится к общей эпистемологии.
— Вот именно семиология дает нам инструмен­
ты, позволяющие признать: занимаясь наукой, мы
прежде всего учимся видеть мир во всей полноте,
как совокупность значимых факторов.
— В таком случае можно договориться до того,
что семиология — мать всех наук!
Умберто разводит руками и улыбается во всю
бороду: «Ессо!»
Чпок, чпок, чпок — поочередно выстреливают
откупориваемые бутылки. Симон галантно помо­
гает Бьянке закурить. Энцо пытается приобнять
юную студентку, которая со смехом вырывается.
Стефано наливает всем по новой.
Байяр видит, как человек в перчатках ставит
недопитый бокал и выходит на улицу. Помещение
устроено так, что сплошная стойка не дает посети­
телям попасть вглубь, из чего Байяр делает вывод,
что и сортир для них не предусмотрен. Значит, по
всей вероятности, тип в перчатках не может посту­
пить так же, как хиппи, и пошел отлить куда-то еще.
У Байяра несколько секунд, чтобы принять решение.
Он хватает кофейную ложку, лежащую на стойке,
и выходит следом.
Человеку в перчатках далеко идти не пришлось:
чего-чего, а темных закоулков вокруг полно. Он об­
легчается, стоя лицом к стене, и тут Байяр хватает
его за волосы, валит назад, опрокидывает на землю
и ревет прямо в лицо: «Ты и писаешь в перчатках?
Руки пачкать не привык?» Телосложение у этого
типа среднее, но он так потрясен, что не может ни
233
отбиваться, ни даже кричать и в ужасе вращает гла­
зами. Байяр не дает ему шевельнуться, придавив ко­
леном грудь, и хватает за руки. На левой руке ко­
жаные пальцы прогибаются, он срывает перчатку
и обнаруживает отсутствие двух фаланг — на ми­
зинце и безымянном.
«Это что? Ты тоже любишь рубить дрова?»
Комиссар вот-вот расплющит его голову о влаж­
ную мостовую.
«Где все собираются?»
Человек в перчатках бубнит что-то невнятное,
тогда Байяр ослабляет хватку и слышит: «Non lo so!
Non lo so!»*
Видимо, заразившись витающей в воздухе ба­
циллой насилия, Байяр явно не собирается долго
терпеть. Он достает из кармана пиджака ложку
и запихивает ее глубоко под глаз незнакомца, тот
принимается голосить, как испуганная птица. За
спиной слышится крик подбежавшего Симона:
«Жак! Жак! Что ты делаешь?» Симон хватает его за
плечи, но Байяр слишком сильный, его не остано­
вить. «Жак! Твою мать! Ты псих!»
Комиссар еще глубже пихает ложку в глазницу.
Вопрос он не повторяет.
Страх и отчаяние надо как можно быстрее дове­
сти до предела, пользуясь эффектом неожиданно­
сти. Главное — результат, как в Алжире. Меньше
минуты назад тип в перчатках рассчитывал на спо­
койный вечер, и вот, пока он мочился, невесть от­
куда нарисовался француз и хочет вырвать у него
глазное яблоко.

«Не знаю! Не знаю!» (um.)

234
 Почувствовав, что до смерти напуганный незна­
комец готов уцепиться за любую соломинку, чтобы
спасти глаз и жизнь, Байяр наконец соглашается
уточнить вопрос.
«„Клуб Логос", говнюк! Где он?» И человек с об­
рубленными пальцами выдавливает из себя: «Archi-
ginnasio! Archiginnasio!» Байяр не понимает. «Архи —
что?» И слышит позади голос, который принадлежит
уже не Симону: «Архигимназий, здание старого
университета, за пьяцца Маджоре. Построено Анто-
нио Моранди по прозвищу Террибилия, perché...*»
Байяр, не оборачиваясь, узнаёт Эко, который
спрашивает:
— Ma, perché вы мучаете этого poveruomo?
— Сегодня вечером собрание «Клуба Логос», —
объясняет Байяр, — здесь, в Болонье.
Человек в перчатках с присвистом хрипит.
— Откуда ты знаешь? — спрашивает Симон.
— Информацию получили наши службы.
— «Наши» службы? Управление, ты хочешь ска­
зать?
Симон вспоминает про Бьянку, оставшуюся
в зале бакалеи, и ему хочется объяснить всем, что
он не работает на французские спецслужбы, но вер­
бализовать кризис самоидентификации, который
внутри его все ощутимее, трудно, проще промол­
чать. Он также понимает, что в Болонью они от­
правились не только допросить Эко. И отмечает,
что Эко не спрашивает, что такое «Клуб Логос», по­
этому спрашивает сам: «Что вы знаете о „Клубе Ло­
гос", господин Эко?»

* Зачем... (um.)

235
 Эко поглаживает бороду, откашливается, заку­
ривает.
«Афинское общество держалось на трех столпах:
гимнасий, театр и школа риторики. Эта тройствен­
ность по сей день прослеживается в обществе спек­
такля, наделяющем статусом знаменитостей три
категории людей: спортсменов, актеров (или пев­
цов, в античном театре это было одно и то же)
и политиков. Третья из этих категорий до сих пор
оставалась самой влиятельной (хотя на примере
Рональда Рейгана мы видим, что категории не изо­
лированы друг от друга), и она требует владения са­
мым мощным оружием, которым является язык.
С античных времен до наших дней от владения
языком зависел политический расклад, даже в фео­
дальный период, когда, казалось бы, главенство­
вал закон физической силы и военного превосход­
ства. Макиавелли объясняет Государю, что править
надо, опираясь не на силу, а на страх, и это не одно
и то же: страх порождается дискурсом силы. Allora*,
тот, кто владеет речью, способен внушить боязнь
и любовь и за счет этого становится потенциаль­
ным властителем мира, вот так!
Эта протомакиавеллиевская посылка, а также
противостояние растущему влиянию христианст­
ва и подтолкнули одну еретическую секту к тому,
чтобы в 111 году новой эры создать Logi Consili­
um**.
Впоследствии ветви Logi Consilium распрост­
ранились по всей Италии, а затем и Франции, где

* Так что (um.).

** Совет Логоса {лат.).

236
в XVIII веке, во время революции, утвердилось на­
звание „Клуб Логос".
Клуб устроен по принципу пирамиды и сложил­
ся как тайное общество со строгой секционной
структурой под руководством коллегии десяти, они
называют себя софистами, во главе с председате­
лем, Protagoras Magnus*, и чаще всего используют
свои риторические таланты в свете политических
устремлений. Подозревают, что во главе организа­
ции стояли некоторые папы: Клемент VI, Пий П.
Говорят, что членами „Клуба Логос" были Шекспир,
Лас Касас, Роберто Беллармино (инквизитор, кото­
рый вел разбирательство во время процесса над
Галилеем, sapete?**), Ла Боэси, Кастильоне, Боссюэ,
кардинал Рец, шведская королева Кристина, Казано-
ва, Дидро, Бомарше, Сад, Дантон, Талейран, Бодлер,
Золя, Распутин, Жорес, Муссолини, Ганди, Черчилль,
Малапарте***».
Симон замечает, что в списке не только полити­
ческие фигуры.
Эко продолжает: «Вообще-то, внутри „Клуба Ло­
гос" есть два основных направления: имманентисты,

* Великий Протагор {лат.).

* Знаете? (um.)
* Курцио Малапарте (Curzio Malaparte, 1898-1957) — италь­
янский журналист, военный корреспондент, дипломат;
писатель, режиссер. В 1920-е гг. был сторонником Муссо­
лини, но вскоре разочаровался и в 1930-х гг. критиковал
итальянский и германский режимы; позднее придер­
живался левых взглядов. Автор обличительных романов
«Капут» (1944) и «Шкура» (1949), написанных на основе
событий 1941 г. на Восточном фронте и Итальянской кам­
пании, начавшейся в 1943 г.

237
для них самоценно удовольствие от ораторских по­
единков, и функционалисты, рассматривающие ри­
торику как средство достижения определенных це­
лей. Функционалисты, в свою очередь, делятся еще
на два течения: макиавеллистов и цицеронианцев.
Официально у первых задача — простое внушение,
у вторых—убеждение, и у них вроде как более нрав­
ственные мотивы, но фактически четкого различия
нет, ведь в обоих случаях речь идет о получении
власти или ее удержании, так что...»
Байяр: «А сами вы?..»
Эко: «Я? Я итальянец, allora...»
Симон: «Как Макиавелли. Но и как Цицерон».
Эко смеется: «Si, vera*. В любом случае, пожалуй,
я был бы скорее имманентистом».
Байяр спрашивает у человека в перчатках, ка­
кой пароль — чтобы войти. Тот, немного оправив­
шись от испуга, восклицает: «Это секрет!»
За спиной Байяра—Энцо, Бьянка, Стефано и еще
половина посетителей кабака, которые сбежались
на шум посмотреть, что случилось. И прослушали
краткую лекцию Умберто Эко.
«Собрание важное?» — спрашивает Симон. Че­
ловек в перчатках отвечает, что этим вечером все
будет на высшем уровне: ходит слух, что может
прийти какой-то софист, чуть ли не сам великий
Протагор. Байяр просит Эко пойти с ними, но про­
фессор отказывается: «Знаю я эти собрания. В юно­
сти я состоял в „Клубе Логос", да-да! Даже поднялся
до трибуна, и, как видите, все пальцы целы. — Он

Да, верно {um.).

238
с гордостью демонстрирует руки. Человек в перчат­
ках едва сдерживает горькую усмешку. — Но мне не
хватало времени на исследования, я перестал уча­
ствовать. И давно утратил свой титул. Любопытно
было бы посмотреть, чего стоят сегодняшние сопер­
ники, но завтра я возвращаюсь в Милан, поезд в один­
надцать утра, а мне нужно закончить подготовку
к лекции об экфрасисах барельефов Кватроченто».
Заставить его Байяр не может, но наименее угро­
жающим тоном, на какой он только способен, гово­
рит: «У нас есть к вам еще вопросы, господин Эко.
О седьмой функции языка».
Эко смотрит на Байяра. Смотрит на Симона,
Бьянку, человека в перчатках, Энцо и его новую под­
ружку, своего французского коллегу, Стефано и его
отца, тоже вышедших на улицу, обводит взглядом
небольшую толпу собравшихся вокруг посетителей.
«Va bene*. Встретимся завтра в десять на вокза­
ле, в зале ожидания. Второго класса».
Затем он возвращается в лавку купить томатов
и несколько банок тунца и наконец исчезает в тем­
ноте с небольшим полиэтиленовым пакетом и про­
фессорским портфелем.
Симон: «Нам понадобится переводчик».
Байяр: «Чудик-волшебные-пальцы сойдет».
Симон: «Он выглядит неважно. Боюсь, особо не
поможет».
Байяр: «Ладно, тащи свою подружку».
Энцо: «Я тоже хочу!»
Посетители бакалеи: «Мы тоже хотим!»

* Хорошо {um.).

239
 Тип в перчатках, все еще лежа на земле, машет
увечной рукой: «Это частное мероприятие! Я не
смогу провести всех».
Байяр отвешивает ему оплеуху. «Э, нет, это не
по-коммунистически! Ну-ка пошли».
В горячей болонской ночи небольшой отряд вы­
ступает в направлении старого университета. Со
стороны шествие чем-то напоминает фильм Фелли­
ни, только вот «La Dolce Vita»* или «La Strada»?**

00:07
Перед входом в Архигимназий небольшая тол­
кучка и вышибала — такой же, как все вышибалы,
только в темных очках от «Гуччи», с часами «Прада»,
в костюме от «Версаче» и в галстуке от «Армани».
Человек в перчатках обращается к нему, стоя
между Симоном и Байяром. «Siamo qui per il Logos
Club. Il codice è fifty cents»***.
Вышибала смотрит с подозрением и спрашива­
ет: «Quanti siete?»****
Человек в перчатках оглядывается и считает:
«Ehm... Dodici»*****.
Вышибала еле сдерживает ироничную усмешку
и говорит, что ничего не получится.
Тогда вперед выходит Энцо: «Ascolta amico, alcu-
ni di noi sono venuti da lontano per la riunione di

* «Сладкая жизнь» {um.).

** «Дорога» (um.).
*** «Мы в „Клуб Логос". Пароль: пятьдесят центов» (um.,
англ.).
**** «Сколько вас?» (um.)
***** «Э... двенадцать» (um.).

240
stasera. Alcuni di noi sono venuti dalla Francia, ca-
pisci?»*
Вышибала и бровью не ведет. Похоже, довод
с французской веткой не сильно его впечатлил.
«Rischi di provocare un incidente diplomatico. Tra
di noi ci sono persone di rango elevato»**.
Смерив взглядом собравшихся, вышибала го­
ворит, что видит только компанию оборванцев.
И добавляет: «Basta!»***
Энцо не сдается: «Sei cattolico?**** — вышибала
приподнимает очки. — Dovresti sapere ehe Tabito non
fa il monaco. Che diresti tu di qualcuno ehe per igno-
ranza chiudesse la sua porta al Messia? Come lo giudi-
cheresti?»***** Какого мнения был бы он о том, кто
по невежеству не пустил на порог Христа?
Вышибала скривил лицо, Энцо видит, что он
колеблется, несколько долгих секунд парень разду­
мывает, вспоминает слухи про великого Протагора
и наконец тычет пальцем в дюжину голов перед
ним: «Va bene. Voi dodici, venite»******.

* «Слушай, друг, некоторые из нас приехали на сего­

дняшнее собрание издалека. Кое-кто приехал из Фран­
ции, понимаешь?» {um.)
** «Рискуешь спровоцировать дипломатический кон­
фликт. Среди нас есть персоны высокого уровня» (um.).
*** «Хватит!» (um.)
**** «Ты католик?» (um.)
***** «Ты должен знать, что нельзя судить по одежде. Что
бы ты сказал о том, кто по невежеству закрыл дверь
перед Мессией? Какого ты был бы о нем мнения?»
(um.)
***** «Ладно. Вы, двенадцать, проходите» (um.).

241
 Компания входит в роскошное здание и подни­
мается по каменным ступеням лестницы, украшен­
ной бесчисленными гербами. Человек в перчатках
ведет их в анатомический театр. Симон спрашива­
ет, почемуfiftycents? Человек в перчатках объясня­
ет, что буквы «L» и «С» на латыни означают 50 и 100,
и они же — аббревиатура названия, только в обрат­
ном порядке — Club Logos, так проще запомнить.
Они попадают в роскошный зал, от пола до по­
толка декорированньш деревом, он спроектирован
в виде круглого амфитеатра с резными статуями из­
вестных анатомов и лекарей, в центре — постамент
из белого мрамора, на котором некогда препари­
ровали трупы. В глубине зала две такие же резные
фигуры с оголенными мышцами поддерживают
помост, на котором возвышается статуя женщины
в пышном платье: Байяр предполагает, что это алле­
гория медицины, но она вполне могла бы олицетво­
рять и правосудие, будь у нее завязаны глаза.
В амфитеатре уже почти нет свободных ска­
мей, под анатомическими моделями разместились
судьи—у них здесь главная роль; по аудитории раз­
носится гул голосов, а зрители продолжают прибы­
вать. Бьянка тянет Симона за рукав, она в восторге:
«Смотри! Здесь Антониони! Ты видел „L'Awentura"?*
Это просто magnifico! Ого, он с Моникой Витти! Che
bella!** А там, вон, видишь, где судьи, по центру? Это
Бифо, патрон „Радио Аличе", независимой радиостан­
ции, она в Болонье очень популярна. Это из-за их эфи-
ров три года назад случилась гражданская война,
и это он познакомил нас с Делезом, Гваттари, Фуко.

* «Приключение» (um.).
** Какая красивая! [um.)

242
А вон еще! Паоло Фаббри и Омар Калабрезе, оба кол­
леги Эко, семиотики, как и он, они здесь очень знаме­
ниты. И там! Вердильоне. Еще один семиотик, но вдо­
бавок еще и психоаналитик. А там! Романо Проди,
бывший министр промышленности, ditchi*, разуме­
ется: что он здесь делает? Неужели он еще верит
в исторический компромисс, quel buff one!»**
«Посмотри туда», — говорит Симону Байяр.
И показывает на Лучано, который устроился на
скамье рядом с престарелой матерью, оперся под­
бородком на костыль и курит сигарету. А на другом
конце аудитории — трое стрелявших в него парней
с платками на шеях. Все сидят как ни в чем не бы­
вало. Банде платочников словно и не о чем беспоко­
иться. Ну и страна, — думает Байяр.
Время за полночь. Собрание начинается, слышен
чей-то голос: это Бифо, чье «Радио Аличе» воспла­
менило Болонью в семьдесят седьмом, он цитирует
canzone*** Петрарки, которой Макиавелли завершил
своего «Государя»: «Vertu contra furore / prenderà
l'arme, et fia Ί combatter corto: / ché l'antico valore /
ne gli italici cor' non è ancor morto»****.
В глазах Бьянки танцует черное пламя. Человек
в перчатках расправил грудь и упер кулаки в бока.

* Христианский демократ. Итализированная версия фран­

цузской аббревиатуры DC, démocrate chrétien.
** Ну и шут! {um.)
*** Канцона {um.).
**** «Доблесть против смуты
Вооружится для недолгой брани,
Ведь срывает путы
Храбрость, что живет в италийском стане».
Перевод М. Юсима.

243
Энцо кладет руку на талию юной студентки, которую
он клеил в бакалее. Стефано с воодушевлением что-
то насвистывает. В круглом амфитеатре звучит мело­
дия патриотического гимна. Байяр кого-то выискива­
ет в полутемных углах, но сам не знает кого. Симон
не узнает в публике человека с сумкой, который был
в бакалее, потому что видит только, какая бронзовая
у Бьянки кожа и как в декольте волнуется ее грудь.
Бифо вытягивает первый сюжет — это фраза
из Грамши, Бьянка им переводит: «В том собствен­
но и состоит кризис, что старое отмирает, а новое
не может родиться».
Симон задумывается над сказанным. Байяр про­
пускает мимо ушей, он фотографирует взглядом пуб­
лику. Следит за Лучано с его костылем и матерью.
Следит за Антониони и Моникой Витти. И не видит,
что в укромном углу пристроились Соллерс и Б.А.Л.
Симон ставит логическую проблему: «собственно» —
это к чему? И делает логический вывод: мы пережи­
ваем кризис. Мы зашли в тупик. Миром правят Жиска­
ры. Энцо целует свою студентку в губы. Что делать?
Два соперника встали по разные стороны стола,
как будто посреди арены, открывающейся внизу.
Стоя, им легче поворачиваться в разные стороны,
обращаясь ко всей аудитории.
Мрамор в центре изобилующего резьбой анатоми­
ческого театра сияет сверхъестественной белизной.
За спиной Бифо, по обе стороны кафедры, обыч­
но предназначенной для преподавателей (настоя­
щей, как в церкви), стоят на страже анатомические
модели — охраняют воображаемые двери.
Первый соперник, юный, с апулийским акцен­
том, в расстегнутой рубахе, со здоровой серебряной

244
пряжкой на ремне, начинает возводить логическую
конструкцию.
Если господствующий класс утратил согласие, то
есть если он больше не правящий, а только господ­
ствующий и обладает лишь силой принуждения, это
и означает, что широкие массы отвернулись от тра­
диционных идеологов и больше не верят в то, во
что верили раньше...
Бифо обводит глазами зал. Его взгляд на миг
останавливается на Бьянке.
В период такого межвременья возникает почва
для зарождения всевозможных нездоровых явлений,
как называет их Грамши.
Байяр смотрит на Бифо, который смотрит на
Бьянку. Соллерс в темноте показывает на Байяра,
и Б.А.Л. его тоже замечает. Сам он в черной рубаш­
ке, чтобы не узнали.
Юный соперник, медленно кружась, обращает­
ся к залу. Всем нам прекрасно известно, на какие
нездоровые явления намекал Грамши. Не так ли?
Одно угрожает нам и теперь. Он делает паузу. И вы­
крикивает:
«Fasdsmo!»*
Подведя аудиторию к мысленному представле­
нию идеи прежде, чем будет произнесено слово,
он в этот миг, как будто с помощью телепатии, из­
влек на свет плод сознания слушателей и силой суг­
гестии побудил собравшихся к ментальному едине­
нию. Идея фашизма распространяется по аудитории
беззвучной волной. Молодой участник, по крайней
мере, достиг цели (необходимой): обозначил суть

* «Фашизм!» {um.)

245
речи. И тем самым до предела обострил драматизм
выступления: фашистская угроза — все еще плодо­
витое чрево и тому подобное.
Человек с сумкой вцепился в эту свою сумку,
держит ее на коленях.
Сигарета Соллерса, вставленная в мундштук из
слоновой кости, мерцает в полумраке.
Между тем день сегодняшний и эпоха Грамши —
не одно и то же. Сегодня нельзя сказать, что над нами
просто нависла угроза фашизма. Фашизм уже овла­
дел государством изнутри. И копошится в нем, как
личинка. Фашизм перестал быть следствием катаст­
рофы государства, переживающего кризис, и утра­
ты господствующим классом контроля над массами.
Он уже не неизбежное следствие, а средство, скры­
тое, побочное, которым правящий класс сдержива­
ет натиск прогрессивных сил. Этот фашизм не спла­
чивает, он постыдный, теневой, фашизм продажных
легавых, а не солдат, не партия молодежи, а клан
стариков, фашизм сомнительных конспиративных
шаек, где агенты-старперы служат хозяевам-расис­
там, которые желают все изменить для того, чтобы
ничего не менялось, и душат Италию в смертельном
панцире. Это родственник, который отпускает не­
приличные шутки за столом, а его все равно пригла­
шают на семейные ужины. Нет больше Муссолини,
есть ложа П2*.

* Ложа П2, или «Пропаганда 2» («Propaganda due») — итальян­

ская масонская ложа, оказывавшая определенное влияние
на политическую жизнь Италии после Второй мировой
войны. Официально существовала с 1945 по 1976 г., а за­
тем, до 1981 г., нелегально.

246
 По трибунам разносятся свист и улюлюканье. Мо­
лодому апулийцу остается заключение: в своем ру­
диментарном виде, не имея возможности для то­
тального самоутверждения, но достаточно глубоко
проникнув в эшелоны власти, чтобы лишить государ­
ство любой возможности сдвига (апулиец осторожен
и не дает оценок историческому компромиссу), фа­
шизм ныне уже не просто представляет угрозу, ви­
тающую в атмосфере кризиса, который грозит стать
вечным, он есть непосредственный фактор его не­
избывности. Этот кризис, в котором годами вязнет
Италия, разрешится лишь тогда, когда в государст­
ве будет искоренен фашизм. Поэтому, — говорит он,
поднимая руку, сжатую в кулаке,—«la lotta continua!»*
Аплодисменты.
Напрасно его соперник будет защищать идею
в духе Антонио Негри — мол, кризис перестал быть
конъюнктурным явлением, зачастую циклическим,
результатом разлада или изнашивания системы,
и теперь это железный двигатель, который нужен
мутирующему полиморфному капитализму, чтобы
обеспечивать постоянное движение вперед, ведь
только так он может возрождаться, находить новые
рынки и держать рабочую силу в кулаке, о чем сви­
детельствуют, как заметит он мимоходом, избрание
Тэтчер и неотвратимое избрание Рейгана; в итоге
второй выступающий получит лишь один голос из
трех. По мнению аудитории, оба соперника будут
на высоте и подтвердят титул диалектиков (четвер­
тый уровень из семи). Но молодой апулиец заслу­
жит своего рода бонус за речь о фашизме.

* «Борьба продолжается!» (um.)

247
 То же самое — ив следующем поединке: «Cattoli-
cesimo е marxismo»*. (Постановка проблемы — чи­
сто итальянская.)
Первый соперник говорит с святом Франциске
Ассизском, о нищенствующих орденах, о «Евангелии
от Матфея» Пазолини, о пасторах-рабочих, о теоло­
гии освобождения** в Южной Америке, о Христе,
изгнавшем торговцев из храма, и в заключение
представляет Иисуса первым истинным марксис-
том-ленинистом.
Овация в аудитории. Бьянка бешено аплодиру­
ет. Банда платочников раскуривает косяк. Стефано
откупоривает бутылку, которую прихватил на вся­
кий случай.
Напрасно соперник будет говорить об опиуме
для народа, о Франко, о войне в Испании, о Пие XII
и Гитлере, о сговоре Ватикана с мафией, об инкви­
зиции, Контрреформации, Крестовых походах как
классическом примере империалистических войн,
о процессах над Яном Гусом, Бруно и Галилеем. Всё
мимо. Аудитория распаляется, все встают и начина­
ют петь Bella Ciao***, хотя песня тут ни при чем. Под

* «Католицизм и марксизм» (um.).

** Теология освобождения — учение в христианской тео­
логии, сложившееся в 1960-х гг. под влиянием марк­
систских идей и обращенное к проблемам бедности
и неравенства. Теология освобождения была особенно
популярна в Латинской Америке, считалась формой
христианского социализма. В 1980-х гг. была официаль­
но осуждена Римско-католической церковью.
*** «Привет, красавица» (um.) — народная песня, популярная
среди участников итальянского движения Сопротивле­
ния.

248
давлением общественности первый соперник по­
беждает по голосам 3:0, но мне интересно, не покри­
вил ли Бифо душой. Бьянка поет зычно. Симон рас­
сматривает профиль поющей Бьянки и зачарованно
любуется мягкими подвижными чертами ее луче­
зарного лица. (Он находит в ней сходство с Клауди-
ей Кардинале.) Энцо и студентка тоже поют. Лучано
и его мать поют. Антониони и Моника Витти поют.
Соллерс поет. Байяр и БАЛ. пытаются понять слова.
В следующем поединке встречаются молодая
женщина и мужчина постарше; вопрос касается фут­
бола и классовой борьбы. Бьянка объясняет Симо­
ну, что страну потряс скандал, получивший назва­
ние «Totonero», это история с мошенничеством на
тотализаторе, в которой замешаны игроки «Ювен-
туса», «Лацио», «Перуджи» и команды Болоньи.
Вопреки ожиданиям (снова!), побеждает моло­
дая женщина, защищающая идею о том, что игро­
ки —такие же пролетарии, как и все, а хозяева клу­
бов эксплуатируют их как рабочую силу.
Бьянка уточняет, что после скандала с тотали­
затором Паоло Росси, молодого нападающего на­
циональной сборной, дисквалифицировали на три
года, а значит, он не будет играть на Кубке мира
в Испании. Говорит: так ему и надо, он отказался
ехать в Неаполь. Симон спрашивает почему. Бьян­
ка вздыхает. Неаполь слишком бедный и не может
соперничать с лучшими. Ни один большой игрок
не поедет в Неаполь.
Ну и страна, — думает Симон.
Ночь продолжается, близится час дигитального
поединка. Безмолвие статуй — Галена, Гиппократа,
итальянских анатомов, анатомических моделей
249
и сидящей женщины — контрастирует с бурлени­
ем в рядах живущих. Все курят, пьют, разговарива­
ют, как на пикнике.
Бифо вызывает соперников. Диалектик бросает
вызов перипатетику.
Место за анатомическим столом занимает муж­
чина. Это Антониони. Симон смотрит на Монику
Витти, укрывшую голову газовым шарфом с изящ­
ным орнаментом, Моника Витти не сводит влю­
бленных глаз с режиссера.
А ему навстречу, решительно, строго, твердой
поступью, с идеальной кичкой на голове, спускает­
ся по ступеням мать Лучано.
Симон и Байяр переглядываются. Смотрят на
Энцо и Бьянку: у них тоже немного озадаченный вид.
Бифо вытягивает тему: «Gli intellettuali е il pote-
ге». Интеллектуалы и власть.
Начинать предстоит тому, кто ниже рангом, —
диалектику.
Чтобы тема могла стать предметом дискуссии,
первому сопернику следует обозначить проблему.
В данном случае это несложно: интеллектуалы —
союзники власти или ее противники? Надо только
выбрать. За или против? Антониони решает кри­
тиковать касту, к которой принадлежит и которая
составляет это собрание. Интеллектуалы — сооб­
щники власти. Cosi sia*.
Интеллектуалы: функционеры высших структур,
участвующие в строительстве гегемонии. И снова
Грамши: любой человек, безусловно, интеллектуа­
лен, но не все выполняют в обществе функцию интел-

Да будет так (um.).

250
лектуалов, суть которой в содействии спонтанному
согласию масс. «Органик» он или «традиционалист»,
интеллектуал всегда служит власти — настоящей,
прошлой или будущей.
В чем для Грамши интеллектуальное спасение?
В расширении партии? Антониони разражается сар­
доническим хохотом. Но ведь КП сама коррумпиро­
вана! Как же она сегодня принесет искупление кому
бы то ни было? Compromesso storico, sto cazzo!* Ком­
промиссы компрометируют.
Интеллектуал ниспровергающий? Ma fammi il
piacere!** Он цитирует фразу из фильма, не своего:
«Подумайте, кем стал Светоний для Цезарей! Вы со­
бираетесь обличать, а в итоге становитесь соучаст­
ником заговора».
Театральный поклон.
Сочные аплодисменты.
Слово берет старуха.
— Io so***.
Она также цитирует, но выбирает Пазолини. Его
«Я обвиняю»**** — по-прежнему легендарную пуб­
ликацию 1974 года в «Коррьерео делла сера»:

* Исторический компромисс, хрена с два! (um.)

** Здесь: я вас умоляю! {um.)
** Я знаю [um.). Также название обличительной статьи
Пьера Паоло Пазолини, опубликованной в газете «Коррье-
ре делла сера» 14 ноября 1974 г.
** Статья Эмиля Золя (1898), вызвавшая широкий резо­
нанс, став доказательством того влияния, которое интел­
лектуальная элита способна оказать на власти придер-
жащие.

251
 «Я знаю имена тех, кто в ответе за кровопроли­
тие в Милане в 1969-м. Я знаю имена тех, кто в от­
вете за кровопролитие в Брешие и Болонье в 1974-м.
Я знаю имена важных людей, которые, пользуясь по­
мощью ЦРУ греческих полковников и мафии, развя­
зали крестовый поход против коммунизма, а после
умудрились вновь стать невинными антифашиста­
ми. Я знаю имена тех, кто между мессами раздавал
наставления и уверял в политической поддержке
старых генералов, молодых неофашистов и просто
преступников. Я знаю имена солидных и влиятель­
ных людей, стоящих за личностями несерьезными
и личностями неприметными. Я знаю имена солид­
ных и влиятельных людей, стоящих за трагическими
отроками, вызвавшимися быть палачами и сикария-
ми. Мне известны все имена и все деяния, преступ­
ления против законов и убийства, в которых эти
люди виновны».
Речь у старухи скрипучая, ее блеющий голос эхом
разносится по Архигимназию.
«Я знаю. Но у меня нет доказательств. Даже кос­
венных. Я знаю, потому что мой труд — интеллек­
туальный, я писатель и пытаюсь следить за тем, что
происходит вокруг, знать, что об этом пишут, до­
мысливать то, о чем неизвестно или умалчивается;
я пытаюсь связывать факты, даже абсолютно разроз­
ненные, собирать случайные, обрывочные фрагмен­
ты в цельную политическую картину, обнаруживать
логику там, где, казалось бы, царят самоуправство,
глупость и скрытность».
Не прошло и года после этой статьи, как Пазоли­
ни нашли мертвым: его избили до смерти на пляже
в Остии.

252
 Грамши умер в тюрьме. А теперь в тюрьме Негри.
Мир меняется, потому что интеллектуалы и власть
ведут войну. Власть почти каждый раз побеждает,
интеллектуалы жизнью или свободой платят за то,
что решили подняться против нее, отправляются
кормить червей — но не всегда, и, если интеллекту­
ал одерживает над властью победу, пусть после смер­
ти, мир меняется. Человек достоин называться ин­
теллектуалом, если говорит за лишенных голоса.
Антониони, рискующий своей физической це­
лостью, не дает ей сделать заключение. Он цитиру­
ет Фуко: пора «покончить с выразителями мнений».
Ведь они выступают не от лица остальных, а вместо
их всех, вместе взятых.
Старуха тотчас взвивается и заявляет, что Фуко
senza coglioni*: не он ли здесь, в Италии, отказался
участвовать в деле об отцеубийстве, которое три
года назад потрясло всю страну, хотя сам тогда толь­
ко что издал книгу об убийце Пьере Ривьере?** Кому
нужен интеллектуал, не участвующий в том, в чем
он компетентен?
Соллерс и Б.А.Л. ухмыляются в своем укромном
углу, Б.А.Л. при этом задается вопросом, в чем ком­
петентен Соллерс.
Антониони отвечает, что Фуко, как никто другой,
сумел показать тщету такого подхода — когда ин­
теллектуал пытается (он снова цитирует) «придать

* Здесь: конь без мудей {um.).

* Имеется в виду исследование под руководством Мише­
ля Фуко «Я, Пьер Ривьер, зарезавший свою мать, сестру
и брата», посвященное реальному делу, которое рассмат­
ривалось в Нормандии в первой половине XIX в.

253
немного серьезности мелким досужим дрязгам». Сам
Фуко считает себя исследователем, а не интеллектуа­
лом. Он готов вести долгий и скрупулезный поиск,
а не жаркую полемику. Это он сказал: «Не рассчиты­
вают ли интеллектуалы в идеологической борьбе
придать себе больше веса, чем есть на самом деле?»
Старуха аж поперхнулась. И чеканит: если эврис­
тический труд, который интеллектуал выполняет
сообразно своему статусу и призванию, честен, то,
даже служа властям, он будет работать против них,
ибо, как говорил Ленин (театрально повернувшись,
она обводит взглядом всю аудиторию), истина все­
гда революционна. «Laverità è sempre rivoluzionaria!»*
Вот Макиавелли. Он написал «Государя» для Ло-
ренцо де Медичи: подобострастие — нарочно не
придумаешь. И все же... Труд, признанный верхом
политического цинизма, определенно марксист­
ский манифест: «У народа, который только не хочет
быть угнетаем, цель более достойная, чему у гран­
дов»**, — пишет он. В действительности «Государь»
написан не для герцога флорентийского, у этого
труда широкое хождение. Опубликовав «Государя»,
автор раскрыл истины, не подлежавшие разглаше­
нию и предназначенные для внутреннего использо-

* Эти слова приписывают как Ленину, так и—даже чаще —

Антонио Грамши, хотя в действительности это парафраз
высказывания последнего: «Dire laverità, arrivare insieme
alla verità, è compiere azione comunista erivoluzionaria»—
«Говорить то, что истинно, вместе идти к истине — зна­
чит осуществлять дело коммунизма и революции» (um.).
Ленин же, как нам удалось выяснить, цитировал гегелев­
ское суждение «истина всегда конкретна».
** Здесь и далее перевод М. Юсима.

254
вания исключительно сильными мира сего: посту­
пок ниспровергающий, революционный. Макиа­
велли излагает тайны государя народу. Секреты
политического прагматизма избавлены от ложных
оправданий божественным и моралью. Решающий
шаг к освобождению человека, как и любой акт де-
сакрализации. Раскрывая, объясняя, обнажая что-
либо по своей воле, интеллектуал объявляет войну
священному. В этом он всегда освободитель.
У Антониони свои классики, он возражает: пред­
ставление Макиавелли о пролетариате было столь
слабым, что он даже предположить не мог, каковы
его нужды, потребности, чаяния. И потому также
писал: «Если у большинства людей не отнимают ни
чести, ни имущества, они тем и довольствуются».
Не мог он, сидя в своей золотой клетке, предста­
вить, что подавляющее большинство было (и оста­
ется) напрочь лишенным имущества и чести, а чего
нет, того и лишить нельзя.
Старуха говорит, что тем и красив истинный
интеллектуал: ему не надо выставлять себя револю­
ционером, чтобы им быть. Не надо любить и даже
знать народ, чтобы служить ему. Он коммунист по
природе своей, это данность.
Антониони презрительно бросает: надо было
объяснить это Хайдеггеру*.
Старуха советует ему перечитать Малапарте.
Антониони вспоминает понятие cattivo maestro,
«плохой учитель».

Как известно, Хайдеггер сотрудничал с нацистским режи­

мом. Его приверженность нацизму остается предметом
философской, исторической и этической дискуссии.

255
 Раз уж без прилагательного не донести, что ma­
estro плох, — отвечает старуха, — значит, maestro
по сути хорош.
Ясно, что нокаута здесь не будет, в конце концов
Бифо дает свисток, прекращая поединок.
Соперники смотрят друг на друга в упор, лица
напряжены, зубы сжаты, на лбу испарина, но кич­
ка у старухи по-прежнему идеальна.
Публика разделилась, не знает, кого предпочесть.
Голосуют асессоры, один за Антониони, другой
за мать Лучано.
Аудитория замирает и ждет решения Бифо. Бьян-
ка сжимает руку Симона. У Соллерса на губах слег­
ка поблескивает слюна.
Бифо проголосовал за старуху.
Моника Витти побледнела.
Соллерс улыбнулся.
У Антониони не дрогнул ни один мускул.
Он кладет руку на анатомический стол. Подни­
мается один из асессоров — высокий худой тип,
вооруженный небольшим топориком с синим лез­
вием.
Топорик опускается на палец Антониони, и хруст
костей, разнесенный эхом, смешивается со стуком
по мрамору и вскриком кинорежиссера.
Моника Витти спешит перевязать ему руку га­
зовым шарфом, покуда асессор почтительно берет
мизинец и протягивает его актрисе.
«Onore agli arringatori», — во всеуслышание про­
возглашает Бифо. «Слава соперникам», — хором
подхватывает зал.
Мать Лучано вновь занимает место рядом с сы­
ном.
256
 Проходит не одна минута — как будто кончил­
ся фильм, но свет еще не зажгли, и возвращение
в реальный мир ощущается как долгое ватное про­
буждение, когда за закрытыми глазами продолжа­
ется танец образов, — прежде чем первые зрители
встают, разгибая онемевшие ноги, и начинают по­
кидать зал.
Анатомический театр медленно пустеет, Бифо
и асессоры убирают листки с пометками в картон­
ные папки и церемонно удаляются. Собрание «Клу­
ба Логос» растворяется в ночи.
Байяр спрашивает у человека в перчатках, не
Бифо ли — великий Протагор. Человек в перчатках
мотает головой, как ребенок. Бифо трибун (шестой
уровень), но не софист (седьмой уровень, более вы­
сокий). Человек в перчатках думал, что это Анто­
ниони: раньше, в шестидесятые, поговаривали, что
он софист.
Соллерс и Б.А.Л. незаметно скрываются. Байяр
не видит, как они выходят, потому что в толчее, об­
разовавшейся у дверей, их заслоняет человек с сум­
кой. Надо что-то решать. Он все же решает пойти за
Антониони. И у выхода, обернувшись, бросает Симо­
ну при всех, довольно громко: «Завтра в десять на
вокзале, не опаздывай!»

03:22
Еще немного, и аудитория опустеет. Посетители
бакалеи ушли. Симон хочет выйти последним—для
очистки совести. Он провожает взглядом удаляюще­
гося человека в перчатках. Смотрит вслед уходящим
вместе Энцо и юной студентке. Довольно замечает,
что Бьянка осталась. И даже готов предположить,
257
что она ждет его. Вокруг никого. Они встают и мед­
ленно идут к двери. Но уже на пороге останавлива­
ются. Гален, Гиппократ и все прочие наблюдают за
ними. Анатомические модели неподвижно засты­
ли. Желание, алкоголь, будоражащая смена обста­
новки, приветливость, с которой французов часто
встречают за границей, придают робкому Симону
смелости — о... совсем робкой смелости! — которой,
он точно знает, в Париже ему бы не хватило.
Симон берет Бьянку за руку.
А может, все было наоборот?
Бьянка берет Симона за руку и ведет его вниз по
ступеням к самой сцене. Затем начинает кружить­
ся на месте, истатуидвижутся у нее перед глазами
одна за другой, как будто это запечатлевшая при­
зраков кинопленка или стробоскопические кар­
тинки.
Понимает ли Симон в этот самый миг, что жизнь—
ролевая игра, и свою роль в ней надо играть как мож­
но лучше, или дух Делеза вдруг проник под его глад­
кую кожу и до кончиков коротко стриженных ногтей
наполнил молодое, гибкое, худощавое тело?
Он кладет руки на плечи Бьянке, стягивает де­
кольтированный верх и шепчет ей на ухо в порыве
внезапного вдохновения, как будто обращаясь к са­
мому себе: «Привлекает пейзаж, скрытый под обо­
лочкой этой фемины: неведомое дано в предвкуше­
нии, пока не обнажу, не успокоюсь...»
Бьянка вздрагивает от удовольствия. Симон про­
должает шептать с настойчивостью, которой рань­
ше в себе не знал: «Сконструируем механику».
Она подставляет ему свой рот.
258
 Он заставляет ее откинуться назад и кладет на
анатомический стол. Она задирает платье, раздвига­
ет ноги и говорит: «Штампуй как заведенный». Ее
груди вырываются из-под оболочки одежд, и Симон
начинает исследовать ее устройство. Язык-автомат
скользит в полость, как будто входит в паз, рот Бьян-
ки, такой же многофункциональный, делает пнев­
матический выдох, механизм легких принимается
выполнять мощную, ритмичную работу, и эхо —
«si! si!»—достигает члена Симона, пульсирующего,
как сердце. Бьянка стонет, у Симона стоит, Симон
лижет Бьянку, Бьянка ласкает свою грудь, у анато­
мических истуканов тоже стоит, у Галена под хито­
ном стоит и у Гиппократа под тогой. «Si! Si!» Бьянка
хватает твердый и горячий, словно только что от­
литый из стали, стержень Симона и совмещает его
со своим автоматом-ртом. Симон машинально, как
будто самому себе, декламирует из Αρτο: «Тело под
кожей — раскаленный завод»*. Завод Бьянка авто­
матически поставляет смазку для процесса «стать-
вагиной»**. Их стоны, сливаясь, разносятся по
анатомическому театру, в котором уже никого не
осталось.
Нет, кое-кто все же есть: человек в перчатках
вернулся и подглядывает за ними. Симон замечает,
что он притаился на ступенях амфитеатра, с краю.

* Антонен Αρτο. «Ван Гог. Самоубитый обществом». Пере­

вод С. Дубина.
** Аллюзия, отсылающая к работам Ж. Делеза и Ф. Гват-
тари — в частности, к книге «Капитализм и шизофре­
ния».

259
Он попадает в поле зрения Бьянки, пока она при­
водит в действие помпу. Человек в перчатках видит,
как в окружающей тьме блестит темный глаз Бьян­
ки, которая следит за ним, продолжая трудиться
над членом Симона.
На улице болонская ночь, наконец начинает све­
жеть. Байяр закуривает и ждет, когда Антониони,
не утративший достоинства, но ошеломленный,
все-таки решится сойти с места. На этом этапе рас­
следования комиссар затрудняется сказать, что пред­
ставляет собой «Клуб Логос» — сборище безобидных
иллюминатов или нечто более опасное, связанное
со смертью Барта, а потом жиголо, с Жискаром, бол­
гарами и японцами. Церковный колокол бьет четы­
ре раза. Антониони идет, за ним — Моника Витти,
за ними — Байяр. Они молча следуют вдоль гале­
рей, где расположились роскошные магазины.
Выгнувшись на анатомическом столе, Бьянка
шепчет Симону—достаточно громко, чтобы чело­
век в перчатках, притаившийся на ступенях, мог
услышать: «Scopami come una macchina»*. Симон
ложится на нее, вкладывает член в вульву, удовлет­
воренно ощутив равномерно поступающую влагу,
и, когда наконец входит, чувствует себя текучей мас­
сой в свободном состоянии, однородной, цельной,
скользящей по упругому и гибкому телу разгорячен­
ной неаполитанки.
Поднявшись по виа Фарини к Санто-Стефано,
площади Семи церквей (которые строили здесь на
протяжении всего нескончаемого Средневековья),
Антониони садится на каменную тумбу. Здоровой

* Буквально: «Трахни меня, как машина» (um.).

260
рукой он поддерживает другую, покалеченную, го­
лова опущена, но Байяр, стоя поодаль, в аркаде,
догадывается, что он плачет. Появляется Моника
Витти. Казалось бы, нет причин думать, будто Анто-
ниони знает, что она здесь, у него за спиной, одна­
ко он знает, и Байяр знает, что он знает. Моника
Витти хочет прикоснуться к нему, но кисть повиса­
ет в воздухе, нерешительно замирает над поникшей
головой, как будто обрисовывает ореол, зыбкий
и незаслуженный. Байяр закуривает, укрывшись
за колонной. Антониони всхлипывает. Моника Вит­
ти похожа на мечту из камня*.
Бьянка все быстрее вибрирует под телом Симо­
на, судорожно вцепившись в него с криками «La
mia macchina miracolante!»**, пока его поршень хо­
дит вперед-назад с напором двигателя внутреннего
сгорания. Из своего укрытия человек в перчатках,
открыв рот, наблюдает скрещивание локомотива
с дикой кобылицей. Совокупление нагнетает воз­
дух в анатомическом театре, глухой прерывистый
рокот напоминает, что «желающие машины» лома­
ются только на ходу и, только сломавшись, работают.
«Всегда часть производства прививается к произве­
денному, а детали машины являются ее же топли­
вом»***.

* Этот образ («un rêve de pierre») появляется в стихотворе­

нии Шарля Бодлера «Красота» из сборника «Цветы зла».
Перевод В. Брюсова.
** «Моя чудотворная машина!» {um.)
** Концепт машины подробно рассмотрен Делезом и Гват-
тари в монографии «Анти-Эдип» (здесь и далее цитирует­
ся в переводе Д. Кралечкина). Основным в этой работе

2б1
 Байяр успел выкурить еще одну сигарету, и еще
одну. Моника Витти наконец решается положить
руку на голову Антониони — тот больше не сдер­
живает рыданий. Она гладит его по волосам с двой­
ственной нежностью. Антониони плачет и плачет,
не в силах остановиться. Ее красивые серые глаза
обращены к затылку режиссера, но расстояние ме­
шает Байяру ясно увидеть их выражение. Детектив
все же вглядывается в темноту, но когда ему кажет­
ся, что он наконец прочел на ее лице сострадание,
понятное его логическому уму, Моника Витти от­
ворачивается и переводит взгляд вверх, на массив­
ное здание базилики. Может быть, она уже не здесь.
Вдалеке раздается мяуканье. Байяр решает, что пора
спать.
Теперь на анатомическом столе стальная наезд­
ница Бьянка оседлала Симона, его спина прижата
к мраморной плите, напряжение молодых мышц
придает полноту рельефу, встречающему бедра
итальянки. «Существует лишь одно производство,
а именно производство реального». Поступатель­
ные движения Бьянки все быстрее и хлеще — и вот
она, точка, в которой обе желающие машины сли­
ваются в неистовстве атомов и наконец становятся
телом без органов: «Желающие машины — это фун­
даментальная категория экономии желания, они
сами по себе производят тело без органов, они не

является концепт «желающей машины». «Чудотворная

машина», которую упоминает Бьянка (в цитируемом пе­
реводе — «преображающая»), также фигурирует в этой
книге.
2б2
отличают агентов от своих собственных деталей».
Конструкции Делеза молниями прорываются сквозь
сознание молодого мужчины, пока по его телу про­
ходит конвульсивная волна, а тело Бьянки, достиг­
нув предела напряжения, осекается и обессиленно
падает на него, и капли их пота сливаются.
Тела расслабляются, еще вздрагивая по инерции.
«Поэтому фантазм никогда не бывает индиви­
дуальным; это всегда групповой фантазм».
Человек в перчатках никак не может уйти. Он
тоже обессилен, но это утомление не благотворное.
Он чувствует фантомную боль в пальцах.
«Шизофреник удерживается на пределе капи­
тализма: он является его развитой тенденцией, до­
полнительным продуктом, пролетарием и ангелом-
истребителем» .
Скручивая косяк, Бьянка рассказывает Симону
о делезианском шюо-. Снаружи слышатся первые
трели птиц. Они проговорят до утра. «Нет, массы
не были обмануты, они желали фашизм в такой-то
момент, в таких-то обстоятельствах». Человек в пер­
чатках засыпает в проходе между рядами.

08:42
Теперь, оставив наконец своих резных друзей,
они вдыхают уже нагретый воздух пьяцца Маджоре.
Огибают фонтан Нептуна с его дельфинами-демо­
нами и бесстыжими сиренами. Симон плохо сооб­
ражает: усталость, алкоголь, наслаждение и травка
сделали свое дело. Он здесь меньше суток, но пока
скорее доволен. Бьянка провожает его на вокзал.
Они вместе идут по виа дель Индепенденца, главной

2бЗ
городской артерии с ее заспанными магазинами.
Псы обнюхивают мусорные баки. Люди выходят
с чемоданами: сегодня день начала отпусков, все
спешат на вокзал.
Все спешат на вокзал. Девять утра. 2 августа
1980 года. Июльские отпускники возвращаются.
Августовские собираются в дорогу.
Бьянка скручивает косяк. Симон думает про
себя, что неплохо было бы сменить рубашку. Он
останавливается перед витриной «Армани» и за­
дается вопросом, удастся ли втиснуть это в отчет
о расходах.
В конце длинной авеню — массивные ворота
Галльера: не то византийский дом (с виду), не то
средневековая арка, под которой Симон непремен­
но хочет пройти, сам не зная зачем, а после этого,
раз уж до встречи на вокзале время еще есть, тащит
Бьянку к каменной лестнице, ведущей к парку; они
останавливаются возле странного фонтана, врезан­
ного в стену под лестницей, и, передавая друг дру­
гу косяк, рассматривают статую обнаженной жен­
щины, борющейся с конем, спрутом и какими-то
еще морскими тварями, опознать их не удается.
Симон чувствует, что он немного под кайфом. Он
улыбается статуе, обратив мысли к Стендалю, а от
него — к Барту: «Говорить о том, что нравится, —
гиблое дело».
Болонский вокзал кишит отдыхающими в шор­
тах и орущими детьми. Симон послушно следует
за Бьянкой, которая ведет его в зал ожидания, там
они видят Эко — он уже пришел — и Байяра, ко­
торый принес небольшой чемодан напарника из
отеля, где они накануне остановились, но где моло-
264
дой человек так и не будет ночевать. Симон чуть не
падает, когда в него врезается пацан, догоняющий
младшего брата. И слышит, как Эко объясняет Байя­
ру: «Это как если бы мы сказали, что Красная Ша­
почка не в состоянии постичь мир, в котором име­
ла место Ялтинская конференция, а Рейган придет
на смену Картеру».
В посланном Байяром взгляде Симон читает
призыв о помощи, но не решается перебить ува­
жаемого профессора, поэтому озирается по сторо­
нам и, как ему кажется, замечает в толпе Стефано
с семейством. Эко объясняет Байяру: «В общем,
если бы Красная Шапочка полагала, что возможен
мир, в котором волки не говорят, она считала бы
„настоящим" свой мир, в котором волки говоря­
щие». Симон чувствует смутную тревогу, поселив­
шуюся внутри, но списывает это на травку. Он, ка­
жется, видит Энцо, идущего с молодой спутницей
в сторону путей. «События, описанные в „Божест­
венной комедии" Данте, можно назвать правдоподоб­
ными относительно средневековой энциклопедии
и легендарными по отношению к нашей». Слова
Эко словно рикошетят в голове Симона. А вот, ка­
жется, Лучано и его мать, они тащат огромный пере­
полненный тюк со съестным. Симон оглядывается
для верности: Бьянка рядом. За ее спиной видени­
ем проплывает немецкий турист: ослепительный
блондин в тирольской шляпе, с большущим фото­
аппаратом на шее, в кожаных шортах и горных бо­
тинках. В гомоне итальянских голосов, разносящих­
ся под крышей вокзала, Симон, сосредоточившись,
выхватывает французские фразы Эко: «Зато если
мы читаем исторический роман, и нам встречается

265
король Ронсибальд Французский, сравнение с ис­
ходным миром исторической энциклопедии при­
водит нас в замешательство, предполагающее кор­
ректировку „объединенного внимания", ведь перед
нами, разумеется, никакой не исторический роман,
а вымысел от начала до конца».
Симон наконец решает поздороваться и, навер­
ное, подумывает выпендриться перед итальянским
семиологом, но видит, что Байяр мгновенно все
понял, и диагноз, который диссертант только что
поставил себе возле статуи, подтверждается: он слег­
ка под кайфом.
Эко обращается к Симону — как будто он с са­
мого начала участвовал в разговоре: «За счет чего,
читая роман, мы признаем происходящее в нем
более всамделишным, чем то, что происходит
в реальной жизни?» Симон отвечает про себя, что
в романе Байяр покусывал бы губу или пожимал
бы плечами.
Больше Эко ничего не говорит, и короткое вре­
мя никто не нарушает молчание.
Симону кажется, что он видит, как Байяр поку­
сывает губу.
А еще кажется, что за спиной комиссара прохо­
дит человек в перчатках.
«Что вы знаете о седьмой функции языка?» Одур­
маненный Симон не сразу соображает, что вопрос
задает не Байяр, а Эко. Байяр поворачивается к нему.
Симон понимает, что по-прежнему держит Бьянку
за руку. Эко смотрит на нее не без похоти. (Совер­
шенно ненавязчиво.) Симон пытается собраться:
«У нас есть основания полагать, что из-за докумен-
266
та, связанного с седьмой функцией языка, были
убиты Барт и еще три человека». Симон слышит
собственный голос — впечатление, что говорит
Байяр.
Эко с интересом выслушивает историю об утра­
ченной рукописи, из-за которой убивают. Он видит
человека, проходящего мимо с букетом роз. Мгно­
вение его мысль блуждает сама по себе: в голове
мелькает образ отравленного монаха*.
Симону кажется, что он узнает в толпе вчераш­
него человека с сумкой. Человек садится на скамью
в зале ожидания и сует сумку под сиденье. Похоже,
она набита до отказа.
Десять часов.
Симон не хочет обижать Эко и напоминать ему,
что в теории Якобсона шесть языковых функций;
Эко прекрасно об этом знает, но, по его мнению,
это не совсем точно.
Симон соглашается, что в работе Якобсона упо­
мянута магическая или заклинательная функция,
но напоминает Эко, что автор не оставил ее в клас­
сификации, не посчитав достаточно серьезной.
Эко и не утверждает, что магическая функция
как таковая существует, однако в последующих ис­
следованиях Якобсона, несомненно, можно найти
ее производные.
А вот Остин, британский философ, действитель­
но вывел еще одну языковую функцию, назвав ее
перформативной: ее можно свести к формуле «ска­
зать — значит сделать».

* Аллюзия на роман Умберто Эко «Имя розы».

267
 Суть в том, что некоторые высказывания реали­
зуют (Эко говорит «актуализуют») то, что в них вы­
ражено, через сам факт выражения. Например,
когда мэр произносит «объявляю вас мужем и же­
ной», или сюзерен совершает акт посвящения со
словами «делаю тебя рыцарем», или судья изрекает
«приговариваю вас», или председатель собрания
сообщает «объявляю собрание открытым», или про­
сто когда мы кому-нибудь говорим «я тебе обещаю»,
сам факт произнесения этих фраз приводит к на­
ступлению того, что в них выражено.
В определенном смысле это принцип магиче­
ской формулы, магическая функция Якобсона.
Часы на стене показывают 10:02.
Байяр молчит: пусть говорит Симон.
Симон знаком с теориями Остина, но не видит
в них повода для убийства.
Эко отвечает, что Остин не ограничил свою тео­
рию этими несколькими случаями и расширил ее
до более сложных языковых ситуаций, когда цель
высказывания — не просто донести некое утверж­
дение о мире, а самой формулировкой спровоци­
ровать действие, которое осуществится или не осу­
ществится. Например, если кто-нибудь говорит
«здесь жарко», это может быть простая констата­
ция — высокая температура, но обычно вы пони­
маете, на какой эффект рассчитывает говорящий:
что вы пойдете и откроете окно. Точно так же, если
кто-нибудь спрашивает: «У вас есть часы?» — он не
ждет от вас ответа «да» или «нет», он хочет узнать
у вас время.
У Остина говорить означает совершать локутив-
ный акт, поскольку при этом нужно что-нибудь ска-
268
зать, но такой акт может быть также иллокутивным
или перлокутивным, выходя за рамки чисто вербаль­
ного обмена, и потому это факт совершения — в том
смысле, что совершаются некие действия. Язык —
средство констатирующее, но еще и, как говорят
англичане, перформативное (от «to perform» — про­
износит Эко с итальянским акцентом).
Байяр не въезжает, к чему клонит Эко, да и Си­
мон не особо.
Человек с сумкой ушел, но Симону кажется, что
он по-прежнему видит сумку под сиденьем. (Разве
она была так набита?) Он отмечает про себя, что
этот тип снова ее забыл — до чего рассеянными
бывают люди. Симон ищет хозяина сумки в толпе
и не видит.
Часы на стене показывают 10:05.
Эко продолжает объяснять: «В общем, предста­
вим на миг, что перформативная функция не ограни­
чивается несколькими приведенными примерами.
Представим языковую функцию, позволяющую гораз­
до более экстенсивным образом убеждать кого угод­
но совершить что угодно в какой угодно ситуации».

10:06
«Тот, кто познакомится с этой функцией и овла­
деет ею, потенциально мог бы стать властелином
мира. Его возможности не знали бы границ. Он мог
бы побеждать на выборах, поднимать толпы, про­
воцировать революции, соблазнять всех женщин
без исключения, продавать все, что только можно
вообразить, строить империи, водить за нос весь зем­
ной шар, добиваться всего, что ни пожелает, в любых
обстоятельствах».
269
 10:07. До Байяра и Симона начинает доходить.
Бьянка: «Он мог бы свергнуть великого Прота-
гора и возглавить „Клуб Логос**».
Эко в ответ, снисходительно: «Eh, penso di si»*.
Симон: «Но раз Якобсон не говорил об этой функ­
ции языка...»
Эко: «А что, если сказал in fin dei conti?** Вдруг
существует неопубликованная версия „Очерков по
общему языкознанию**?»

10:08
Байяр, рассуждая вслух: «Видимо, этот документ
попал в руки Барту».
Симон: «А убийство — чтобы его украсть?»
Байяр: «Нет, не только. Чтобы не воспользова­
лись другие».
Эко: «Если седьмая функция существует и если
она в самом деле перформативная, или перлоку-
тивная, то ее потенциал заметно бы ослаб, если бы
о ней знали все. Представление о том, как устроен
манипулятивныи механизм, не защищает нас от
него полностью, — как от рекламы и пиара, при­
том что большинство знает, как это работает, какие
тут действуют пружины, — но тем не менее осла­
бляет...»
Байяр: «Тот, кто украл функцию, рассчитывал
на экслюзив».
Бьянка: «Как бы то ни было, вор не Антониони».
Симон ловит себя на том, что уже пять минут
не сводит глаз с черной сумки, забытой под сиде-

* «Э... думаю, да» {um.).

** В конечном итоге (um.).

270
ньем. Она кажется ему огромной — такое впечат­
ление, что разбухла раза в три, в ней как минимум
килограммов сорок. Или его по-прежнему сильно
штырит.
Эко: «Если бы кто-нибудь рассчитывал владеть
седьмой функцией в одиночку, ему следовало бы
убедиться, что не существует копий».
Байяр: «Копия была у Барта...»
Симон: «А еще живой копией был Хамед, он
хранил ее в себе». Ему кажется, будто золотистая
застежка сумки — глаз, глядящий на него, как на
Каина, из могилы*.
Эко: «Но точно так же похититель сам мог сде­
лать копию, которую где-то спрятал».
Бьянка: «Если это такой ценный документ, нель­
зя рисковать, чтобы не остаться без него...»
Симон: «Именно поэтому на риск придется пой­
ти — сделать копию и кому-нибудь ее доверить».
Ему мерещится тянущийся из сумки завиток дыма.
Эко: «Друзья мои, вынужден вас оставить! Мой
поезд отходит через пять минут».
Байяр смотрит на вокзальные часы. 10:12. «Мне
казалось, ваш поезд в одиннадцать».
«Да, но я в итоге выбрал другой, пораньше. Бы­
стрее смогу оказаться в Milano!»
«Где найти этого Остина?» — спрашивает Байяр.
Эко: «Он умер. Но... его ученик продолжил за­
ниматься перформативностью, иллокутивностью
и перлокутивностью... Это американский философ,
специалист по языку, его зовут Джон Сёрл».

* Аллюзия на стихотворение Виктора Гюго «Совесть»: «Глаз

был в могиле той и на него глядел». Перевод Г. Шенгели.

271
 Байяр: «А где найти Джона Сёрла?»
Эко: «О... в Америке!»
10:14. Знаменитый семиолог уходит, ему пора
на поезд.
Байяр смотрит на табло с расписанием.
10:17. Поезд Умберто Эко покидает Болонской
вокзал. Байяр закуривает.
10:18. Байяр говорит Симону, что они отправят­
ся одиннадцатичасовым поездом до Милана, а от­
туда самолетом в Париж. Симон и Бьянка проща­
ются до новых встреч. Байяр идет за билетами.
10:19. Симон и Бьянка влюбленно целуются
в толпе зала ожидания. Поцелуй долгий, и — парни
часто так делают — Симон целует Бьянку, не за­
крывая глаз. Женский голос сообщает, что на вок­
зал прибывает поезд Анкона — Базель.
10:21. Пока Симон целует Бьянку, в его поле зре­
ния попадает молодая блондинка. Она метрах в де­
сяти. Девушка поворачивается к нему и улыбается.
Он вздрагивает.
Это Анастасья.
Симон мысленно говорит себе, что травка опре­
деленно была забористой и что он здорово устал,
но нет, этот силуэт, улыбка, волосы — да, это Ана­
стасья. Медсестра из Сальпетриер — здесь, в Боль-
нье? Остолбеневший Симон не успевает ее оклик­
нуть — она уже далеко, выходит из здания; тогда
он говорит Бьянке: «Жди меня здесь!» — и бросает­
ся вслед за медсестрой, чтобы все-таки убедиться,
что это она.
К счастью, Бьянка не послушалась и спешит за
ним. Это спасет ей жизнь.

272
 10:23. Анастасья уже на другой стороне круглой
привокзальной площади, но вдруг останавливает­
ся и снова оборачивается, словно ждет Симона.
10:24. Стоя у выхода из вокзала, Симон ищет
медсестру глазами и замечает ее там, где проходит
бульвар, опоясывающий старый город, поэтому он
стремительно шагает напрямик через большую
цветочную клумбу в центре площади. Отставая на
несколько метров, Бьянка торопится следом.
10:25. Болонский вокзал взлетает на воздух.

10:25
Симона придавило к земле. Упав, он ударился го­
ловой. Над ним, одна за другой, с грохотом распро­
страняются сейсмические волны. Он лежит на тра­
ве, задыхаясь в обволакивающем облаке пыли, под
колючим градом сыплющихся обломков, не пони­
мая, где право, где лево, оглушенный громким взры­
вом, и обрушение здания за спиной ощущается им
как полет во сне в бесконечность или как опьянение,
когда почва уходит из-под ног, а цветочная клум­
ба становится летающей тарелкой и вращается то
в одну, то в другую сторону Но вот декорации вокруг
замедляются, и он пробует приземлиться. Ищет гла­
зами Анастасью, но обзор перекрывает рекламный
щит (реклама «Фанты»), а головой не пошевелить.
Между тем понемногу возвращается слух, до него
долетают крики на итальянском и издалека — пер­
вые сирены.
Он чувствует чьи-то руки. Это Анастасья пере­
ворачивает его на спину и осматривает. Симон ви­
дит красивое славянское лицо, обрисованное на

273
ослепительном фоне болонского неба. Она спраши­
вает, не ранен ли он, но ответить он не может, пото­
му что сам не знает, а еще потому, что слова застре­
вают в горле. Анастасья приподнимает его голову
и произносит (в этот момент отчетливо слышен ее
акцент): «Смотр-ри на меня. Все в пор-рядке. Ты цел».
Симону удается сесть.
Все левое крыло вокзала превратилось в руины.
От зала ожидания осталась груда кирпичей и балок.
Долгий расплывающийся стон вырывается из опус­
тошенного чрева здания, под сорванной кровлей
которого виден его покореженный скелет.
Возле клумбы Симон замечает тело Бьянки. Он
подползает к ней и приподнимает голову. Она оглу­
шена, но жива. Кашляет. На лбу рана, кровь течет
по лицу. Она шепчет: «Cosa è successo?»* Ее рука ин­
стинктивным и для этого момента, можно сказать,
жизнеутверждающим жестом проверяет содержи­
мое небольшой сумки, которая висит у нее через
плечо поверх испачканного кровью платья. Бьянка
достает сигарету и просит Симона: «Accendimela,
per favore»**.
А что с Байяром? Симон ищет его глазами среди
раненых, среди охваченных паникой выживших,
среди полицейских, прикативших на «фиатах», и спа­
сателей, спрыгивающих с первых «скорых», точно
парашютисты. Но в этой беспорядочной пантоми­
ме мятущихся марионеток он больше не видит зна­
комых лиц.

* «Что случилось?» (um.)

** «Дай, пожалуйста, прикурить» (um.).

274
 И вдруг — вот он, Байяр, французская ищейка,
поднимается из руин, весь в пыли, кряжистый тип,
от которого исходят сила и гнев, глухой, идеологи­
ческий; комиссар тащит на себе потерявшего со­
знание парня, и эта ирреальная картина на фоне
кровопролития и разрушения впечатляет Симона,
он вспоминает Жана Вальжана*.
Бьянка тихо шепчет: «Sono sicura ehe si tratta di
Gladio...»**
Симон замечает на земле нечто странное, похо­
жее на мертвое животное, и понимает, что это чело­
веческая нога.
Между желающими машинами и телом без орган
разгорается явный конфликт».
Симон встряхивает головой. И смотрит, как за­
бирают первые тела, безучастно живые или нежи­
вые — со всех носилок свисают руки и волочатся
по земле.
«Любое соединение машин, любое машинное произ
ство, любой машинный гул становятся невыносимы
для тела без органов».
Он поворачивается к Анастасье и придумывает
наконец вопрос, который, как ему кажется, должен
многое объяснить: «На кого ты работаешь?»
Анастасья на несколько секунд задумывается
и отвечает как профессионал — раньше этих ноток
он у нее не замечал: «Не на болгар».
Затем она исчезает—даром что медсестра, даже
не предложила спасателям помочь с ранеными.

* Герой романа Виктора Гюго «Отверженные».

** «Уверена, это все „Гладио"...» (um.).

275
Она спешит к бульвару, перебегает дорогу и скры­
вается среди аркад.
Именно в этот момент подходит Байяр, как буд­
то все происходящее тщательно срежиссировано,
разыграно как по нотам — так думает Симон, ко­
торого бомба и травка ничуть не избавили от па­
ранойи.
Держа в руке два билета до Милана, Байяр го­
ворит: «Возьмем напрокат машину. Поезда сегодня
вряд ли пойдут».
Симон берет у Бьянки сигарету и подносит к гу­
бам. Сегодня полный раскардаш. Он закрывает гла­
за, втягивая дым. Бьянка лежит на асфальте, и он
вновь вспоминает анатомический стол, резные мо­
дели, палец Антониони и конструкты Делеза. Воз­
дух наполняется запахом гари.
«За органами оно ощущает отвратительных личи­
нок и червей, а также действие Бога, который его загряз­
няет или душит, организуя^.
часть третья

Итака
 48.

Альтюссер в панике и тщетно перебирает все бума­

ги подряд: ценного документа, который ему довери­
ли и который он прятал на рабочем столе в реклам­
ном конверте, лежавшем на видном месте, нигде
нет. Он взвинчен, потому что хоть и не заглядывал
в документ, знает, что крайне важно вернуть его
людям, доверившим ему бумагу, ему за нее отвечать,
и он шарит в корзине, переворачивает ящики, хвата­
ет с полок книги, перетряхивает их и в ярости швы­
ряет на пол. Он чувствует, как его охватывает мрач­
ная злость на самого себя, смешанная с зачатками
подозрения, и решается позвать: «Элен! Элен!» При­
бегает встревоженная Элен. Не знает ли она слу­
чайно... конверт... открытый... реклама... банк или
пиццерия... он уже не помнит... Элен, сама непо­
средственность: «Ну да, помню, реклама, я ее вы­
бросила».
Время для Альтюссера останавливается. Он не
просит повторить, незачем, он и так все слышал.
И все-таки — надежда: «В мусорное ведро?..» Вчера
вынесла, утром мусорщики забрали. Протяжное
мученическое завывание рождается в душе фило­
софа, а его мускулы между тем напрягаются; он

279
смотрит на жену, старуху Элен, которая столько вы­
страдала, за столько лет, и ему ясно, что он ее лю­
бит, восхищается ею, жалеет и корит себя, он знает,
сколько всего заставил ее вытерпеть из-за своих
капризов, измен, ребяческих выходок, инфантиль­
ной потребности, чтобы жена одобряла любовниц,
которых он выбирал, приступов маниакальной де­
прессии («гипоманиакальных», как их называют),
но вот это — уже перебор, это слишком, да, слиш­
ком круто, чтобы он, незрелый очковтиратель, был
способен с этим смириться, и он бросается на жену
со звериным ревом, хватает ее за горло и сжимает
руки, как тиски, Элен от удивления широко распа­
хивает глаза, но не пытается защищаться, разве что
сама хватает его за руки, но по-настоящему не со­
противляется, быть может, потому, что прекрасно
знает, что этим должно было кончиться, или хочет
так или иначе с этим покончить, и пусть уж лучше
так, чем иначе, или же порыв Альтюссера слишком
стремительный, неистовый, слишком он одержим
звериной жестокостью, а она, может, и хотела бы
еще пожить и вспоминает в этот момент какие-ни­
будь его сентенции — того Альтюссера, которого
она любила, — как, например: «Теория не собака, ее
не бросишь», но этот Альтюссер, как собаку, душит
жену, впрочем, цербер на этот раз он сам — свире­
пый, эгоистичный, безответственный, одержимый.
Когда он ослабляет хватку, она уже мертва, край язы­
ка («жалостный кончик», как он скажет) виден меж­
ду губ, а вытаращенные глаза уставлены не то на
убийцу, не то в потолок, не то в пропасть бытия.
Альтюссер убил жену, но он не предстанет перед
судом — будет признан невменяемым в момент
280
деяния. Да, он был зол. Но, с другой стороны, по­
чему он ни слова не сказал жене? Допустим, Аль-
тюссер — «собственная жертва» — ну так не надо
было слушать тех, кто велел ему помалкивать. Иди­
от, надо было рассказать, хотя бы жене. Ложь —
слишком большая ценность, чтобы так бездарно
ею распорядиться. Надо было сказать хотя бы: «Не
трогай этот конверт, он ценный, в нем очень важ­
ный документ, который доверил мне А или Б (тут
можно было бы и соврать)». А вместо этого Элен
умерла. Альтюссера признают сумасшедшим, дело
закроют. Несколько лет он просидит в лечебнице,
затем съедет с квартиры на рю д'Ульм, поселится
в двадцатом округе и напишет там очень странную
автобиографию — «Будущее длится долго», — в ко­
торой будет вот эта бредовая фраза, взятая в скоб­
ки: «Мао даже согласился встретиться со мной, но
из соображений „французской политики" я сделал
глупость, самую большую в своей жизни, и не пошел...»
(Курсив мой.)

49.

«Да, Италия — это что-то невозможное!» Орнано

расхаживает по президентскому кабинету, воздевая
руки к небу. «Что там за бардак в Болонье? Это свя­
зано с нашим делом? Метили в наших людей?»
Понятовски инспектирует бар. «Сложно сказать.
Может, и совпадение. Это могут быть крайне левые
или крайне правые. А может, и правительство за­
мешано. С итальянцами не поймешь». Он открыва­
ет томатный сок.
281
 Жискар за рабочим столом захлопывает номер
«Л'Экспресс»*, который листал, и молча складыва­
ет руки.
Орнано (топает ногой): «Какая, на хрен, случай­
ность! Если, повторяю, если у какой-то группы, при­
чем не важно, кто это — правительство, агентство,
служба, организация, — есть средства и желание взо­
рвать бомбу и убить восемьдесят пять человек, что­
бы помешать нашему расследованию, то, полагаю,
у нас проблема. У американцев проблема. У англи­
чан проблема. У русских проблема. Конечно, если
это не они».
«Но ведь это на них похоже — разве нет, Ми­
шель?» — спрашивает Жискар.
Понятовски извлекает из бара баночку сельде­
рейной соли. «Слепая бойня с расчетом на макси­
мальное число жертв среди гражданских... Должен
признать, что это скорее почерк крайне правых.
И еще, судя по рапорту Байяра, там был русский
агент, спасший младшего».
Орнано (вздрагивает): «Медсестра? Она и бомбу
могла подложить».
Понятовски (откупоривает бутылку водки): «За­
чем же она тогда засветилась на вокзале?»
Орнано (указывает на Понятовски пальцем,
словно он лично в чем-то виноват): «Мы проверили,
она никогда не числилась в Сальпетриер».
Понятовски (взбалтывая «Кровавую Мэри»):
«Уже практически доказано, что в больнице доку­
мента у Барта не было. Вероятнее всего, дело было

* «L'Express» — еженедельный информационно-политиче­

ский журнал.
282
так: он возвращается после обеда у Миттерана, его
сбивает грузовик службы прачечных — за рулем
первый болгарин. Человек, выдавший себя за вра­
ча, делает вид, что осматривает его, и крадет у него
бумаги и ключи. Все говорит о том, что документ
был среди бумаг».
Орнано: «Тогда что же было в лазарете?»
Понятовски: «Свидетели видели двух незнаком­
цев, приметы которых совпадают с описанием двух
болгар, убивших жиголо».
Орнано (пытается подсчитать в уме, сколько
болгар замешано в этом деле): «Но ведь документа
у него не было?»
Понятовски: «Значит, они пришли закончить
работу».
Орнано быстро выдыхается, перестает расха­
живать и с таким видом, будто что-то привлекло
его внимание, принимается рассматривать угол
картины Делакруа.
Жискар (кладет руку на биографию Джей-Эф-
Кея и поглаживает обложку): «Допустим, что те­
ракт в Болонье действительно был против наших
людей».
Понятовски (добавляет табаско): «Это означало
бы, что они на верном пути».
Орнано: «То есть?»
Понятовски: «Если убрать пытались их, значит,
хотели помешать им что-то выяснить».
Жискар: «Об этом... клубе?»
Понятовски: «Или о чем-то еще».
Орнано: «Так что, отправим их в США?»
Жискар (вздыхает): «У этого американского фи­
лософа случайно нет телефона?»

283
 Понятовски: «Младший говорит, что, может, уда­
лось бы „до чего-нибудь докопаться"».
Орнано: «Ну конечно, уверен — этот сопливый
говнюк хочет прошвырнуться за счет республики».
Жискар (озадаченно, как будто что-то жует): «Учи­
тывая наши данные, не лучше ли отправить их
в Софию?»
Понятовски: «Байяр хороший полицейский, но
он все-таки не Джеймс Бонд. Может, отправить спец­
группу?»
Орнано: «Зачем? Порешить несколько болгар?»
Жискар: «Я бы предпочел обойтись без минист­
ра обороны».
Понятовски (вымучено): «Да и потом, ни к чему
нарываться на дипломатический конфликт с СССР».
Орнано (пытается сменить тему): «Кстати, о кри­
зисе — что там в Тегеране?»
Жискар (снова листает «Л'Экспресс»): «Шах скон­
чался, муллы — в пляс».
Понятовски (наливает чистой водки): «Картеру
каюк. Хомейни не отпустит заложников».
Молчание.
«Лучше не обращаться к законам, которые —
справедливо или нет — противоречат нравам», —
написал в «Л'Экспресс» Реймон Арон. «Очень муд­
ро», — думает Жискар.
Понятовски встает на одно колено перед холо­
дильником.
Орнано: «Так, а философ, убивший жену?»
Понятовски: «Да фиг с ним. Коммуняка, его за­
пихали в лечебницу».
Молчание. Понятовски извлекает из формы ку­
сочки льда.
284
 Жискар (с воинственным выражением): «Это
дело не должно повлиять на кампанию».
Понятовски (понимает, что Жискар вернулся
к заботящей его теме): «Болгарского шофера и лже­
медсестру не найти».
Жискар (тычет указательным пальцем в кожа­
ную папку): «Плевать на шофера. Плевать на мед­
сестру. Плевать на этот... „Клуб Логос". Мне нужен
документ. На стол».

50.

Когда Бодрийяр узнал, что металлическая конструк­

ция Центра Жоржа Помпиду, открытого Жискаром
на плато Бобур в 1977 году и тут же прозванного
в народе «нефтеперегонным заводом» и «Нотр-Дамом
из труб», может сложиться, как карточный домик,
если вместит больше тридцати тысяч посетителей,
он возрадовался, как ребенок, как злой озорник
French Theory*, каковым он и был, и написал не­
большую книжку под названием «Эффект Бобура—
имплозия и апотропия»:
«Масса (посетителей), притянутая магнитом этой
конструкции, становится ее же переменным фак­
тором разрушения, — если таков замысел разра­
ботчиков (что было бы слишком хорошо), если это

* Здесь: французской философии. Буквально: французской

теории {англ.). Термин, встречающийся в англоязычной
литературе, посвященной теоретическим направлениям
гуманитарных исследований во Франции второй полови­
ны XX в.

285
они запрограммировали возможность уничтожить
разом и архитектуру, и культуру, это делает Бобур
самым смелым объектом и самым успешным хеп­
пенингом века».
Слиману хорошо знаком квартал Марэ и рю Бо­
бур, где тотчас после открытия библиотеки выстраи­
ваются в очередь студенты. Он знает об этом, пото­
му что видел, как они выходят из клуба, уставшие от
ночного беспредела, и задается вопросом, как так по­
лучается, что параллельные миры скользят в одной
плоскости и не соприкасаются.
Но сегодня он сам стоит в очереди. Курит в науш­
никах, втиснувшись между двумя студентами, уткнув­
шимися в книги. Пытается краем глаза прочесть
названия. Студент перед ним читает «Изобретение
повседневности» Мишеля де Серто*. У другого, поза­
ди, «Угораздило нас родиться» Чорана**.
Слиман слушает «Walking on the Moon», тему груп­
пы «The Police».
Очередь движется очень медленно. Ему говорят,
что это примерно на час.
«ЗАСТАВЬТЕ БОБУР СЛОЖИТЬСЯ! Новый рево­
люционный лозунг. Не надо поджигать. Не надо
протестовать. Идите туда! Вот лучший способ его
разрушить. В успехе Бобура секрета больше нет: вот
почему туда идут люди, они рвутся в это непрочное
здание, уже дышащее катастрофой, с единственной
целью — чтобы оно сложилось».

* Мишель де Серто (Michel de Certeau, 1925-1986) — фран­

цузский философ, историк, антрополог.
** Эмиль Мишель Чоран (Emil Michel Cioran, 1911-1995) —
философ и литератор румынского происхождения.

286
 Слиман не читал Бодрийяра, но, когда наступает
его очередь, он все же,—не подозревая, что, возмож­
но, участвует в акте постситуационизма, — прохо­
дит через турникет.
Он пересекает нечто похожее на конференц-зал,
где смотрят микрофильмы через проекторы, вста­
ет на эскалатор и попадает в «читалку», похожую
на огромную швейную мастерскую—разница лишь
в том, что люди здесь не кроят рубашки и не со­
страчивают их на машинках, а читают книги и де­
лают заметки в блокнотах.
Слиман видит, что здесь есть молодняк — они
пришли кого-нибудь склеить, и клошары — им бы
поспать.
Его впечатляет тишина, а еще высота потолков:
не то завод, не то собор.
За широкой стеклянной перегородкой огром­
ный телевизор транслирует советское телевидение.
Несколько секунд, и картинка переключается на
американский канал. Зрители разных возрастов си­
дят, развалившись в красных креслах. Чем-то слег­
ка воняет. В этом зале Слиман не задерживается
и начинает гулять вдоль полок.
Бодрийяр пишет: «Люди хотят все взять, прикар­
манить, съесть, повертеть в руках. Смотреть, вни­
кать, познавать — это их не увлекает. Массово увле­
кает только то, что можно потрогать. Организаторы
действа (а с ними творцы и интеллектуалы) в ужа­
се от этих неуправляемых желаний, потому что рас­
считывали лишь на приобщение масс к спектаклю
культуры».
Внутри, снаружи, вдоль площади, под потол­
ком — всюду вентиляционные трубы. Если Слиман

287
выберется из этого переплета, то Бобур, громадный
футуристический корабль, будет ассоциироваться
для него, как и для всех, с системой вентиляции.
«Они не ожидают столь активного и разруши­
тельного влечения, столь грубого и оригинального
ответа на дар непонятной культуры, столь притя­
гательной силы, в которой есть все, что указывает
на взлом и поругание святилища».
Слиман наобум просматривает заголовки. «Чи­
тали ли вы Рене Шара?» Жоржа Мунена. «Расин
и Шекспир» Стендаля. «Обещание на рассвете» Гари.
«Исторический роман» Дьердя Лукача. «у подножия
вулкана». «Потерянный рай». «Пантагрюэль» (это
что-то знакомое).
Не заметив, он проходит мимо Якобсона.
Упирается в какого-то усача.
«Ой, простите».
Пора, пожалуй, материализовать этого болга­
рина, чтобы он не сошел со сцены так же, как его
товарищ, неизвестный солдат, павший в тайной
войне, о средствах которой что-то уже понятно,
а вот цели еще неясны.
Допустим, его зовут Николай. В любом случае его
настоящее имя останется загадкой. Вместе с напар­
ником они шли по пятам за следователями, которые
вывели их на жиголо. Двоих они убрали. Он еще не
знает, придется ли убирать третьего. Сегодня он без
оружия. Пришел без зонта. Призрак Бодрийяра шеп­
чет ему на ухо: «Замедленная паника, не имеющая внеш
ней причины)). И он спрашивает: «Пр-ростите, что вы
ищете?» Незнакомцы настораживают Слимана с тех
пор, как «зачехлились» двое его приятелей. Он вста-
288
ет в стойку и отвечает: «Ничего». Николай улыбает­
ся в ответ: «Понимаю, это тоже тр-рудно найти».

51.

Мы снова в парижской клинике, но на этот раз в па­

лату никого не пускают, потому что заведение носит
имя Святой Анны, это психиатрическая лечебница,
и Альтюссеру дают успокоительное. Режис Дебре,
Этьен Балибар и Жак Деррида стоят у дверей, слов­
но на посту, и обсуждают, как лучше себя вести, что­
бы поберечь их немолодого учителя. Пейрефитт*,
министр юстиции, — тоже бывший ученик Эколь
нормаль, но великодушия это ему, похоже, не при­
бавило, потому что в газетах он уже требует суда
присяжных. С другой стороны, троица вынуждена
терпеливо выслушивать запирательства милейше­
го доктора Дяткина, психиатра, много лет наблю­
давшего Альтюссера, которому представляется со­
вершенно немыслимым, да какое там—физически,
«технически» невозможным (цитирую), что Альтюс-
сер задушил жену.
А вот и Фуко. Так уж устроена Франция: если
с 1948 по 1980-й вы были преподом в Эколь нормаль,
то среди ваших студентов и/или коллег непремен­
но окажутся Деррида, Фуко, Дебре, Балибар, Лакан.
А еще Б.А.Л.

* Ален Пейрефитт (Alain Peyrefitte, 1925-1999) — француз­

ский государственный деятель; министр юстиции Фран­
ции в 1977-1981 гг.

289
 Фуко спрашивает, есть ли новости, ему отвеча­
ют, что Альтюссер без конца твердит: «Я убил Элен,
что будет дальше?»
Фуко отводит Деррида в сторону и спрашивает,
сделал ли он то, о чем его попросили. Деррида ки­
вает. Дебре осторожно следит за ними.
Фуко говорит, что никогда бы такого не сделал
и, кстати, когда попросили, отказался. (Академи­
ческое соперничество превыше всего: он мимохо­
дом напоминает, что его попросили РАНЬШЕ, чем
Деррида. О чем? Пока нельзя говорить. Но он от­
казался, потому что друга не предают, даже если
это так называемый старый друг со всеми выте­
кающими — успел надоесть, не избавиться от
обид...)
Деррида отвечает, что нужно двигаться даль­
ше. На карту поставлены разные интересы. Поли­
тические.
Фуко закатывает глаза.
Появляется Б.А.Л. Его вежливо выпроваживают
в дверь. Естественно, он полезет в окно.
Альтюссер тем временем спит. Его бывшие учени­
ки надеются, что без сновидений — ему же лучше.

52.

«Теннис грунтовый показ всемирная трансляция

на траве да вот как надо отбивать решительно вто­
рой мяч попадание укороченный свеча слева по
линии борг коннорс вилас мак... инрой...»
Соллерс и Кристева за столиком у киоска в Люк­
сембургском саду; Кристева без энтузиазма терзает

290
блин с сахаром под монолог неутомимого Соллер-
са, который пьет кофе со сливками.
И рассуждает:
«Случай Христа — особый, ведь он говорит, что
приидет снова».
Или еще:
«Как сказал Бодлер: я долго учился не ошибаться».
Взгляд Кристевой останавливается на молочной
пенке.
«Апокалипсис на иврите — „гила", что значит
„открывать новое"».
Кристева делает глубокий вдох, чтобы справить­
ся с тошнотой, подступающей к горлу.
«Если бы библейский Бог сказал "Я есмь всюду",
это бы всюду и разнеслось...»
Кристева пытается спастись самовнушением.
И мысленно повторяет: «Знак не есть предмет, и все
же...»
Знакомый издатель выгуливает ребенка и под­
ходит к ним поздороваться, он прихрамывает и ку­
рит «Житан». Издатель спрашивает, над чем Соллерс
работает «в данный момент», и, естественно, писате­
ля не приходится тянуть за язык: «Это роман, в ко­
тором будет много портретов и персонажей... сотни
сцен из жизни... Война полов... не думаю, что най­
дется книга более содержательная, многогранная,
едкая и легкая».
Кристева по-прежнему под гипнозом молочной
пенки, но сдерживает тошноту. Она психоанали­
тик, поэтому ставит диагноз: у нее позыв вывернуть­
ся наизнанку.
«Это будет философский роман, даже метафизи­
ческий — бесстрастный и лирический реализм».
291
 Инфантильная регрессия, связанная с травмати­
ческим шоком. Но ведь она Кристева: сама себе хо­
зяйка. И может с собой совладать.
Соллерс выливает целый поток на издателя, ко­
торый супит брови, желая показать эдакое возбуж­
денное внимание, а ребенок уже теребит его за
рукав. «Крайне симптоматичный поворот второй
половины двадцатого века будет показан в скры­
тых и явных линиях повествования. Из них можно
будет вывести таблицу элементов: женские тела
отрицательные (почему), мужские, положительные
(в чем именно)».
Кристева медленно тянется к чашке. Заводит па­
лец под ручку. Подносит бежевую жидкость к губам.
«Философы предстанут в границах частного,
а женщины — они истеричны, расчетливы, но при
этом доступны и не заморачиваются».
Делая глоток, Кристева закрывает глаза. Она
слышит, как ее муж цитирует Казанову: «Если на­
слаждение существует и испытать его дано лишь
при жизни, то жизнь есть счастье».
Издатель переминается с ноги на ногу: «Велико­
лепно! Очень хорошо! Хорошо!»
Ребенок таращит удивленные глаза.
Соллерс разошелся и теперь говорит в настоя­
щем времени: «Тут благочестивцы и благочестиви-
цы морщатся, социоманы и социопаты кричат —
мол, всё по верхам, индустрия зрелищ дает осечку
или во что бы то ни стало стремится исказить при­
знанный факт, Дьявол недоволен, ведь удоволь­
ствие должно разрушать, а жизнь — несчастье».
Кофе вливается в Кристеву ручьем теплой лавы.
Она чувствует пенку во рту, в горле...
292
 Издатель хочет заказать Соллерсу книгу, когда
эта будет закончена.
Соллерс в сотый раз описывает забавный слу­
чай, произошедший с ним и с Франсисом Понжем*.
Издатель вежливо слушает. Ох уж эти большие пи­
сатели! Любят они по сто раз пересказывать свои
фантазии, вечно муссируют придуманное.
Кристева размышляет о том, что фобия никуда
не девается, а только проскальзывает под язык, что
фобический предмет — это протописьмо и, наобо­
рот, любое высказывание, будучи письменным, ста­
новится языком страха. «Писатель — фобический
невротик, умеющий создавать метафоры, чтобы не
умереть от страха и воскреснуть в знаках», — про­
износит она про себя.
«От Альтюссера нет новостей? — спрашива­
ет издатель. Соллерс внезапно замолкает. — Пос­
ле Барта... ужасно. Что за год!» Соллерс отвечает,
глядя куда-то в сторону: «Да, мир сошел с ума, что
вы хотите! Но таков удел меланхоличных душ».
Он не видит, как зрачки Кристевой расширяют­
ся, становясь двумя черными дырами. Издатель
откланивается, уводя ребенка, который что-то вя­
кает.
Соллерс не сел и пока молчит. Кристева пред­
ставляет глоток кофе стоячей водой у себя в желуд­
ке. Опасность миновала, но пенка осталась. Тошно­
та притаилась на дне чашки. «Дифферансы — мой
конек», — говорит Соллерс. Кристева залпом осу­
шает чашку.

* Франсис Понж (Francis Ponge, 1899-1988) — французский

поэт и эссеист.

293
 Они идут дальше к большому пруду, где дети
пускают деревянные кораблики, которые их роди­
тели берут напрокат за несколько франков.
Кристева спрашивает, есть ли новости от Луи.
Соллерс отвечает, что сторожевые псы бдят, но Бер-
нару удалось с ним повидаться. «Он вообще ни­
чего не соображает. Когда его нашли, говорят, он
твердил: „Я убил Элен, что будет дальше?" Нет, ты
представляешь? Что... будет... дальше! Это же по­
трясающе!» Соллерс с аппетитом смакует хохму.
Кристева направляет его в более прагматическое
русло. Соллерс пытается обнадежить: учитывая раз­
вал в квартире, даже если экземпляр не уничто­
жили, он все равно безвозвратно утерян. В худшем
случае будет похоронен в какой-нибудь коробке,
и китайцы, которые найдут его через двести лет,
не поймут, что это, и используют для розжига опиум­
ной трубки.
— Твой отец был не прав. В следующий раз ни­
какой бумаги.
— Обошлось без последствий, а следующего раза
не будет.
— Следующий раз, белочка, бывает всегда.
Кристева вспоминает Барта. Соллерс: «Я знал его,
как никто другой».
Кристева, холодно: «Но убила его я».
Соллерс цитирует Эмпедокла: «Кровь, омываю­
щая сердце, есть мысль»*. Но больше пары секунд

* «Мысль человека есть кровь, что сердце вокруг омывает»

(Эмпедокл. «О природе». Перевод Г. Якубаниса в переработ­
ке М. Гаспарова).

294
ему не удержаться — надо перетянуть одеяло на
себя, так что он цедит сквозь зубы: «Его смерть не
напрасна. Я стану тем, кем стану».
И как ни в чем не бывало продолжает монолог:
«Разумеется, идея уже не имеет значения... ах-ах,
дельце-то темное... хо-хо... у публики по определе­
нию плохая память, в этом смысле она девствен­
на —девственный лес... Мы же как рыбы без воды.
Что с того, что Дебор на мой счет ошибался — на­
столько, что сравнил меня с Кокто... Кто же мы —
для начала и в конце концов?..»
Кристева вздыхает. И тащит его к шахматистам.
Соллерс — как ребенок, памяти ему хватает на
три минуты, и вот он уже поглощен игрой, в ко­
торой сошлись старый и молодой соперники, на
головы у обоих нахлобучены бейсбольные кепки
с эмблемой нью-йоркской команды. Пока молодой
атакует с явным намерением навязать сопернику
рокировку, писатель шепчет на ухо жене: «Посмо­
три на старичка... хо-хо, хитрый лис. Как аукнется,
так и откликнется, хе-хе».
С соседних кортов доносится чпоканье теннис­
ных мячей.
Теперь и Кристева теребит за рукав мужа —
пора, время.
Они проходят сквозь лес из качелей и попадают
в «Театрик Гиньоля». Садятся на деревянную ска­
мью в окружении детей.
Позади них садится невзрачно одетый усач.
Одергивает мятый пиджак.
Зажимает коленями зонт.
Закуривает.
295
 Наклоняется к Кристевой и что-то шепчет ей
на ухо.
Соллерс оглядывается и радостно восклицает:
«Добрый день, Сергей!» Кристева, одергивая: «Его
зовут Николай». Соллерс достает сигарету из футля­
ра в синей чешуйчатой оплетке и просит у болга­
рина закурить. Сидящий рядом ребенок с интере­
сом смотрит на него. Соллерс показывает ему язык.
Открывается занавес, появляется Гиньоль. «Здрав­
ствуйте, дети! — Здравствуй, Гиньоль!» Николай на
болгарском сообщает Кристевой, что вычислил
друга Хамеда. Обыскал его нору (следов на этот раз
не осталось), документа там нет, однозначно. Но вот
что странно: в последнее время он целыми днями
торчит в библиотеке.
Соллерс не говорит по-болгарски, поэтому сле­
дит за представлением. По сюжету, Гиньоль проти­
востоит, с одной стороны, небритому грабителю,
а с другой — жандарму, у которого такое же раска­
тистое «эр», как у Сергея. Все действие — вокруг про­
стой интриги, которая становится предлогом для
множества сцен с беготней и побиванием палкой.
Если вкратце — Гиньоль должен вернуть колье мар­
кизы, украденное грабителем. Соллерс тут же по­
дозревает, что маркиза отдала колье по собственной
воле, за сексуальные утехи.
Кристева спрашивает, что читал Слиман.
Гиньоль спрашивает у детей, не туда ли убежал
грабитель.
Николай отвечает, что видел, как Слиман листал
книги по лингвистике и философии, но, как ему
показалось, жиголо толком не знает, что ищет.
«Да-а-а!» — отвечают дети.
296
 Кристева мысленно формулирует суть: он что-
то ищет. Она собирается сказать об этом Соллерсу,
но тот выдает: «Да-а-а!»
Николай уточняет: авторы в основном амери­
канские. Хомски*, Остин, Сёрл, один русский, Якоб­
сон, два немца, Бюлер и Поппер, и француз — Бен-
венист**.
Для Кристевой список достаточно красноречив.
Грабитель предлагает детям предать Гиньоля.
«Не-е-ет!» — кричат дети. Соллерс, потешаясь:
«Да-а-а!» — но его крик тонет в детском гомоне.
Николай снова уточняет, что некоторые книги
Слиман только пролистал, но особенно вниматель­
но читал Остина.
Кристева делает вывод, что он попытается вый­
ти на Сёрла.
Грабитель тихонько подкрадывается к Гиньолю,
вооружившись палкой. «Осторожно! Берегись!» —
пытаются предупредить дети. Но каждый раз, сто­
ит Гиньолю обернуться, грабитель прячется. «Не
ходит ли грабитель где поблизости?» — спрашива­
ет детей Гиньоль. Дети пытаются рассказать ему,
но он словно оглох, притворяется, что не понимает,
и они от этого стоят на ушах. Кричат — и Соллерс
вместе с ними: «Сзади! Сзади!»

* Ноам Хомски (Noam Chomsky, p. 1928) — американский

философ и лингвист.
** Карл Людвиг Бюлер (Karl Ludwig Bühler, 1879-1963) — не­
мецкий психолог и лингвист; Карл Раймунд Поппер (Karl
Raimund Popper, 1902-1994) — австрийский и британский
философ и социолог; Эмиль Бенвенист (Emile Benveniste,
1902-1976) — французский лингвист.

297
 Гиньоль получает палкой. В зале от ужаса ти­
шина. Уж не каюк ли ему — но нет, притворяется.
Уф...
Кристева задумывается.
Гиньоль идет на хитрость и сам оглушает граби­
теля. А чтоб не повадно было, охаживает его палкой
с головы до пят. (В реальном мире после такого уда­
ра по голове никто бы не выжил, — думает Нико­
лай.)
Жандарм арестовывает грабителя и хвалит Гинь­
оля.
Дети бурно аплодируют. И никто толком не по­
нял, вернул ли Гиньоль колье или оставил его себе.
Кристева кладет руку на плечо мужа и кричит
ему в ухо: «Мне нужно в США».
Гиньоль прощается: «До свидания, дети!».
Дети и Соллерс: «До свидания, Гиньоль!»
Жандарм: «Всего хор-рошего, дети!
Соллерс, оборачиваясь: «Пока, Сергей!»
Николай: «Всего хор-рошего, месье Кристева».
Кристева — Соллерсу: «Надо посетить Итаку».

53.

Слиман тоже просыпается в чужой постели, но он

один, рядом никого, только силуэт, как будто об­
рисованный мелом на еще теплой простыне. Это,
в общем-то, и не кровать, а матрас, положенный
на пол в почти пустой комнате без окон, погружен­
ной в полумрак. Из-за двери доносятся мужские
голоса на фоне классической музыки. Он отчетли­
во помнит, где находится, и музыка ему знакома.

298
(Это Малер.) Он распахивает дверь и, не потрудив­
шись одеться, выходит в гостиную.
Перед ним огромное вытянутое помещение
с длинной остекленной стеной, возвышающееся над
Парижем (в районе Булонского леса и Сен-Югу), —
ведь мы на последнем этаже. Вокруг журнального
стола — Мишель Фуко, облаченный в черное ки­
моно, рассказывает двум парням в слипах (лицо
одного из них запечатлено на трех снимках, при­
крепленных к стойке рядом с диваном) о тайнах
сексуальности слонов.
А точнее, насколько сумел понять Слиман, о том,
как половое поведение этих животных восприни­
малось и трактовалось во Франции XVII века.
Парни курят сигареты, и Слиман знает: они на­
биты опиумом — ходовой способ, чтобы смягчить
приход. Любопытно, что Фуко никогда этим не поль­
зуется и без проблем усваивает любые наркотики—
он способен в девять утра сидеть за пишущей ма­
шинкой после целой ночи под ЛСД. Парням, похоже,
кайф дается труднее. Тем не менее они здоровают­
ся со Слиманом замогильными голосами. Фуко пред­
лагает ему кофе, но в этот самый момент на кухне
раздается грохот, и появляется третий парень, он
удрученно показывает зажатый в руке кусок плас­
тика. Это Матье Лендон, он только что разбил кофе­
варку. Двое в слипах не могут сдержать чахоточный
смешок. Фуко благодушно предлагает чай. Слиман
садится и начинает намазывать подсушенный тост,
а лысый мэтр в черном кимоно продолжает лекцию
о слонах.
Для Франциска Сальского, автора «Введения
в благочестивую жизнь», который в XVII веке был

299
епископом Женевы, слон — образчик целомудрия:
преданный, воздержанный, знает лишь одну парт­
нершу, которую удостаивает вниманием раз в три
года в течение пяти дней, подальше от посторонних
глаз, а потом долго купается — проходит очищение.
Красавчик Эрве цедит что-то недоброе сквозь си­
гарету: в притче о слоне ему видится вся мерзость
католической морали, на которую он плюет — по
крайней мере, символически, ибо слюны у него нет,
поэтому вместо плевка выходит кашель. Фуко в ки­
моно оживляется: «Именно! Что интересно — уже
у Плиния встречается похожий анализ слоновьих
нравов. Так что если проследить генеалогию морали,
как кое-кто выразился*, можно увидеть, что она, ве­
роятнее всего, берет начало в эпохе, предшествовав­
шей христианству, или, во всяком случае, во време­
на, когда оно повсеместно пребывало в зачаточном
состоянии.—У Фуко ликующий вид. — Понимаете,
мы говорим о христианстве, как будто это нечто
определенное... Но ни христианство, ни язычество
не являются законченной формой, не имеют выра­
женного лица. Не следует представлять их монолит­
ными глыбами, которые враз возникают и так же
внезапно исчезают, не влияя друг на друга, не про­
никая друг в друга, не преображаясь».
«Но... э... ты это к чему, Мишель?» — спрашива­
ет Матье Лендон, который так и стоит с обломком
кофеварки в руке.
Фуко улыбается ему своей ослепительной улыб­
кой: «Дело в том, что язычество нельзя восприни-

* Аллюзия на работу Фридриха Ницше «К генеалогии мо­

рали».

Зоо
мать как единство, а христианство—тем более! Надо
пересматривать методы, понимаешь?»
Слиман, хрустя тостом: «Скажи, Мишель, ты все
еще собираешься на свой коллоквиум в Корнелле?
Где вообще эта дыра?»
Фуко нравится отвечать на вопросы, причем
любые, и он не удивляется, с чего вдруг Слимана
интересуют его коллоквиумы, а просто сообщает,
что Корнелл — это крупный американский уни­
верситет, расположенный на севере Соединенных
Штатов, в небольшом городке под названием Ита­
ка, как остров Улисса. Он сам не знает, зачем принял
приглашение, поскольку коллоквиум посвящен
языку или linguistic turn*, как там говорят, а он дав­
но не занимается этой областью («Слова и вещи» —
это 1966 год), но, в общем, он сказал «да» и отка­
зываться от своих слов не любит, поэтому едет.
(На самом деле ему самому все понятно: он любит
США.)
Дожевав тост, Слиман делает глоток обжигающе­
го чая, закуривает, прокашливается и спрашивает:
«А что, если я поеду с тобой?»

54.

«Нет, дорогой, со мной не получится. Коллоквиум

только для академической публики, а ты ненави­
дишь, когда тебя называют месье Кристева».

* Лингвистический поворот (англ.). Имеется в виду изучение

проблем языка как особое направление в развитии фило­
софской мысли.

301
 Улыбка Соллерса плохо скрывает нарциссическую
рану, которая, есть опасение, вовек не затянется.
Мыслимо ли, чтобы Монтень, Паскаль или Воль­
тер кропали диссер?
Почему эти тупые американцы упорно его не
замечают — его, колосса из колоссов, которого чи­
тают и будут читать в 2043-м?
А Шатобриан, Стендаль, Бальзак, Гюго? Может,
когда-нибудь и думать без разрешения запретят?
Самое смешное, что Деррида, конечно же, при­
гласили. А известно ли вам, дорогие янки, что этот
идол, которому вы поклоняетесь за то, что он пи­
шет différance* через а (мир распадается, мир рас­
сеивается), своим шедевром, «Диссеминацией» (мир
диссемжирует), отдал дань «Числам»**, но никто ни
в Нью-Йорке, ни в Калифорнии не счел нужным их
перевести! Ну, правда, до чего смешно!
Соллерс смеется, похлопывая себя по животу.
Хо-хо-хо! Какой Деррида без него! Ах, если бы все
об этом знали... Эх, знали бы в США...
Кристева терпеливо выслушивает знакомую
песню.
«Мыслимо ли, чтобы Флобер, Бодлер, Лотреа-
мон, Рембо, Малларме, Клодель, Пруст, Бретон, Αρτο

* Φρ. différance — термин, введенный Ж. Деррида; обра­

зован от фр. différence — отличие, но представляет собой
самобытное научно-философское понятие. В русскоязыч­
ных публикациях обычно приводится в оригинальном
написании.
** «Диссеминация» — монография Ж. Деррида, изданная
в 1972 г.; «Nombres» («Числа»)—книга Ф. Соллерса, написан­
ная в 1968 г. и построенная на принципе формальной игры.

302
писали диссер? — Соллерс резко замолкает и делает
вид, что задумался, но Кристева уже знает, что он
скажет дальше: — Селин, правда, написал, но по
медицине, хотя в литературном плане она потря­
сающая». (Между строк: он-то прочел диссертацию
Селина по медицине. Многие ли университетские
светила этим похвастаются?)
Затем, прильнув к жене, он просовывает голо­
ву ей под руку и с глуповатым выражением спра­
шивает:
—А ты зачем хочешь туда поехать, моя любимая
белочка?
— Сам знаешь. Там будет Сёрл.
— И все прочие! — взрывается Соллерс.
Кристева закуривает, рассматривает вышитый
орнамент подушки, на которую она откинулась,
репродукцию с единорогом, фрагмент гобелена из
Клюни, они с Соллерсом когда-то купили ее в аэро­
порту Сингапура. Она сидит, забравшись с ногами
на диван и собрав волосы в хвост, поглаживает стоя­
щее рядом домашнее растение и вполголоса, но на­
рочито проговаривая все звуки, произносит со сво­
им легким акцентом: «Да... и пр-рочие».
Чтобы погасить нервическое возбуждение, Сол­
лерс седлает любимого конька:
«Фуко слишком нервный, ревнивый, горячий. Де-
лез? Слишком едкий. Альтюссер? Слишком больной
(ха-ха!). Деррида? Слишком надежно спрятался в сво­
их оболочках (ха-ха). Терпеть не может Лакана. Не
видит противоречия в том, что порядок в Венсене
зависит от коммунистов. (Венсен — место, чтобы
присматривать за „бешеными".)»

зоз
 Истинная суть вещей Кристевой известна: Сол-
лерс боится так и не попасть в «Плеяду».
И вот теперь непризнанный гений резво честит
американцев с их «gay and lesbian studies»* и тоталь­
ным феминизмом, ругает слепое восхищение: ах,
«деконструкция», ах, «объект малое а»**... ведь при
этом совершенно ясно: имя Мольера им ни о чем
не говорит!
А их бабы!
«Американки? С большинством лучше не связы­
ваться: деньги, иски, семейные саги и заразный пси­
хоз. К счастью, в Нью-Йрке есть латиноамериканки,
китаянки и все-таки немало европеек». А в Корнел-
ле! Да ну... Тьфу, — сказал бы Шекспир.
Кристева пьет жасминовый чай и листает пси­
хоаналитический журнал на английском.
Соллерс расхаживает вокруг большого стола
в гостиной, он в бешенстве, выставил голову впе­
ред, как бык: «Фуко, Фуко, у них одно на уме».
Внезапно он задирает голову, как спринтер, вы­
пятивший грудь за финишной чертой: «Да к черту,
не все ли равно? Я разбираюсь в музыке — мог бы
путешествовать, читать лекции, болтать на колони­
альном англо-американском, участвовать в нудных
коллоквиумах, „поддерживать связи", разговоры
разговаривать, казаться не чуждым человеческому».
Кристева ставит чашку и мягко говорит ему: «Ты
всем еще покажешь, дорогой».

* Здесь: «исследования гомосексуальности» (англ.). Более

распространенное современное название—квир-исследо-
вания.
** Научные понятия, введенные Жаком Лаканом.

304
 Соллерс возбужден и начинает говорить о себе
во втором лице, хватая собственное запястье: «У вас
такая непринужденная речь, яркая, будоражащая
(лучше бы вы заикались, но что делать)».
Кристева берет его за руку.
Соллерс говорит ей с улыбкой: «Иногда так нуж­
на поддержка».
Кристева улыбается в ответ: «Пойдем почитаем
Жозефа де Местра».

55.

Набережная Орфевр, Байяр печатает на машинке

отчет, Симон тем временем читает книгу Хомски по
порождающей грамматике, в которой — приходит­
ся признать — он мало что смыслит.
Каждый раз, дойдя до конца строки, правой ру­
кой Байяр возвращает каретку в начало, орудуя ры­
чагом, а левой завладевает чашкой кофе, отпивает
глоток, затягивается сигаретой и кладет ее на край
желтой пепельницы с логотипом «Пастис 51»* Дзынь-
стукчлук-стук-стук-стук, дзынь-стук-слук-стук-стук-
стук — и так без конца.
Но вдруг «стук-стук» прерывается. Байяр отки­
дывается на спинку обитого дерматином стула, по­
ворачивается к Симону и спрашивает:
«Кстати, а что это за фамилия — Кристева, она
откуда?»

* Популярная марка анисовой настойки, в которой число 51

символизирует 1951 г., когда было разрешено производить
подобные напитки крепостью более 16% об.

305
 56.

Серж Моати уминает ломтики кекса «Саванна»*,

когда появляется Миттеран. Фабиус принимает его
в своем особняке возле пляс дю Пантеон в домаш­
них тапках. Ланг, Бадентер, Аттали, Дебре терпели­
во ждут, попивая кофе. Миттеран бросает Фабиусу
шарф и тут же сердито: «Я этого вашего друга Моруа
по стенке размажу!» Недобрый настрой шефа не
вызывает сомнений, и молодые заговорщики по­
нимают, что совещание будет не из простых. «Рокар!
Рокар!» — рычит Миттеран, обнажая клыки. Все
немы, как рыбы. «Сами проиграли в Меце** и вдруг
решили во что бы то ни стало выставить меня на
президентские выборы, избавиться захотели!» Мо­
лодые помощники вздыхают. Моати пережевывает
кекс, словно в замедленной съемке. Решается юный
заговорщик, похожий на птицу: «Президент...» — но
Миттеран поворачивается к нему с леденяще-гроз­
ным видом, тычет указательным пальцем в грудь,
напирает: «Заткнитесь, Аттали...» Юноша пятится,
пока не упирается в стену, а кандидат в кандидаты
продолжает: «Им всем надо, чтобы я проиграл, но
я запросто сорву их планы: ха-ха, не выдвинусь —

* Кекс, выпекаемый из теста двух цветов: на его срезе на

светлом фоне обычно видны темные волнообразные по­
лосы или крупные пятна, напоминающие окраску не­
которых африканских животных, например зебр или
жирафов.
** Имеется в виду конгресс Социалистической партии Фран­
ции в Меце в 1979 г., на котором Мишель Рокар выступил
оппонентом Миттерана, выдвинув собственную платфор­
му, но проиграл по итогам голосования.

Зоб
и все! И пусть этот идиот Рокар даст Жискару себя
высечь. Рокар, Жискар... битва ослов—нет слов! Гран­
диозная! Ни с чем не сравнимая! „Вторая левая"* —
это чушь, Дебре! Чисто французская чепуха — ха!
Робер, берите ручку, я продиктую вам коммюнике!
Я ухожу! Уступаю ход. Вот! Каков поворот!..—И вновь
рычит: — Проиграть! Что это вообще значит? Про­
играть?»
Никто не рискует открыть рот, даже Фабиус,
который иногда способен возразить шефу, но не
настолько смел, чтобы углубляться в столь скольз­
кую тему. Да и вопрос чисто риторический.
Свой «символ веры» Миттеран должен зачитать
на камеру. Он подготовил небольшую речь — прес­
ную, избитую, никакую... Говорит о пассивности,
о лежачем камне. Ни страсти, ни посыла, ни вдох­
новения, лишь выспренние пустые фразы. От кар­
тинки на мониторе исходит холодный гнев вечно­
го побежденного. Запись заканчивается в мрачной
тишине. Фабиус нервно разминает пальцы ног в тап­
ках. Моати жует кекс, как будто это цемент. Дебре
и Бадентер обмениваются бессмысленными взгля­
дами. Аттали смотрит, как незабудка в полицейской
форме** лепит штраф на стекло «Рено 5» Моати.
Даже Жак Ланг выглядит растерянным.

* «Вторая левая» — идеологическая доктрина, предложен­

ная Мишелем Рокаром как ответ французской левой док­
трине, основанной на марксистской платформе и идеях
якобинцев.
** Женская полицейская форма тех лет имела особый свет­
ло-голубой оттенок — перванш. Слово «pervenche» являет­
ся также названием цветка (барвинок) и стало прозвищем
девушек-полицейских.

307
 Миттеран стискивает зубы. Эта маска — она
при нем всю жизнь, окаменелая гордыня, под кото­
рой он прячет гнев, снедающий его нутро. Он вста­
ет, надевает шарф и уходит, ни с кем не попрощав­
шись.
Молчание тянется еще несколько долгих минут.
Моати, бледный как полотно: «Короче, вся на­
дежда на Сегела*».
Ланг, у него за спиной, себе под нос: «Нет, есть
еще кое-что».

57.

«Не понимаю, как он мог пропустить его в первый

раз. Он знал, что ищет документ, связанный с этим
русским лингвистом, Якобсоном. Он видит книгу
Якобсона на рабочем столе и не пытается просмо­
треть ее хотя бы по диагонали?»
Да, действительно, выглядит неправдоподобно.
«И как специально — когда мы нагрянули к Бар­
ту, он как раз там, хотя столько недель имел в за­
пасе, чтобы вернуться в квартиру, ведь у него был
ключ».
Пока Симон слушает Байяра, «Боинг-747» отры­
вает свой дальнемагистральный остов от взлетной
полосы. Жискар, этот закоренелый фашиствующий
буржуа, все-таки согласился оплатить им поездку,
но пожадничал на «Конкорд».

* Жак Сегела (Jacques Seguela, p. 1934) — известный фран­

цузский имиджмейкер, специалист по избирательным
технологиям.

308
 Болгарский след ведет к Кристевой.
Кристева отправилась в Штаты.
Так что и у нас впереди хот-доги и кабельное ТВ.
Само собой, в этом же ряду хнычет какой-то
малек.
Стюардесса просит Байяра потушить сигарету:
курить во время взлета и посадки запрещено.
Симон взял «Lector in fabula»* Умберто Эко —
почитать во время перелета. Байяр спрашивает,
есть ли в книжке что-нибудь интересное, под ин­
тересным имея в виду полезное ддя следствия, но
на самом деле, пожалуй, не только это. Симон опус­
кает глаза и читает: «...Я, конечно, живу (то есть
я, пишущий эти строки, ощущаю, что существую
в том единственном мире, который знаю), но в тот
момент, когда я начинаю теоретизировать о возмож­
ных нарративных мирах, я тем самым решаю —
в том мире, который ощущаю непосредственно, —
свести этот мир к семиотическому конструкту,
чтобы его можно было сравнить с миром нарратив­
ным»**.
Симона обдает жаром, когда стюардесса начина­
ет пантомиму о правилах безопасности. (Малек пере
стает плакать, завороженный этим танцем регули­
ровщика.)

* Речь идет о сборнике текстов, опубликованных на рус­

ском языке под заглавием «Роль читателя». Это объединен­
ный перевод англоязычного (американского) названия,
«The Role of the Reader», и итальянской версии, которая
имеет некоторые отличия.
** Здесь и далее перевод Д. Серебряного приводится с изме­
нениями.

309
 Официально Кристева отправилась в Корнелл-
ский университет в Итаке, пггат Нью-Йорк, на кол­
локвиум — понять его название или хотя бы тему
Байяр даже не пытается. Джон Сёрл, американский
философ, о котором говорил Эко, также в числе
приглашенных—это все, что ему нужно знать. Сей­
час никто не собирается похищать болгарскую розу,
как Эйхмана. Если бы Жискар хотел арестовать
убийцу Барта, — а все указывает на то, что без нее
не обошлось, — он не дал бы ей упорхнуть. Сейчас
надо понять, что вообще затевается. Впрочем, это
необходимо всегда, так?
Для Красной Шапочки реален мир с говорящи­
ми волками.
И надо заполучить этот проклятый документ.
Байяр хочет разобраться: что такое седьмая
функция — практическая инструкция? Чародей­
ство? Руководство по эксплуатации? Химера, по­
ставившая на уши братию ничтожных политиков
и мудрил, решивших, что это джекпот, который
светит тому, кто до нее доберется?
Малек в соседнем кресле, отделенном проходом,
достает кубик с разноцветными гранями и прини­
мается крутить его во все стороны.
Симон задается вопросом, в чем вообще прин­
ципиальная разница между ним, Красной Шапоч­
кой и Шерлоком Холмсом.
Он слышит, как Байяр вслух обращается к само­
му себе, хотя, может, слова адресованы и ему: «До­
пустим, что седьмая функция языка — та самая
перформативная. Тому, кто ею владеет, она позво­
ляет убеждать кого угодно в чем угодно при любых
обстоятельствах, хорошо. По-видимому, документ

зю
умещается на одной странице, допустим, с оборо­
том, и буквы мелкие. Как может инструкция к та­
кой мощной фигне занимать так мало места? Лю­
бое техническое руководство — к посудомойке,
или к телевизору, или к моему 504-му — это много
страниц».
У Симона как будто песок на зубах. Да, это слож­
но понять. Нет, объяснить он не может. Если бы он
хотя бы смутно догадывался о содержании доку­
мента, он бы уже был избран президентом и спал
бы со всеми женщинами подряд.
Пока он говорит, Байяр не сводит глаз с игруш­
ки малька. Он видит, что кубик поделен на другие
кубики, более мелкие, и, судя по всему, их нужно
собрать по цветам, вращая по горизонтали и по вер­
тикали. Малек крутит с неистовым упорством.
В «Lector in fabula» Эко рассуждает о роли вы­
мышленных персонажей, которых называет «сверх­
штатными», потому что они присоединяются к пред­
ставителям реального мира. Рональд Рейган или
Наполеон принадлежат к миру реальному, а Шерлок
Холмс — нет. Но тогда какой смысл вложен в вы­
сказывание «Шерлок Холмс не женат» или «Гамлет
безумен»? Можно ли воспринимать «сверхштатную»
фигуру как реального человека?
Эко цитирует итальянского семиолога Волли,
сказавшего: «Я существую, Эмма Бовари — нет».
Отчаяние Симона все пронзительнее.
Байяр встает и идет в туалет — не то чтобы ему
приспичило отлить, просто он видит, что Симон
с головой ушел в книгу, а размять ноги было бы
неплохо, тем более что он уже влил в себя все мер­
завчики с алкоголем.

311
 Оказавшись в хвосте воздушного судна, Байяр
натыкается на Фуко, который о чем-то увлеченно
болтает с молодым арабом, опустившим на шею
наушники.
Программу коллоквиума он видел, так что за­
стать его врасплох эта встреча вроде как не должна,
но невольное удивление подавить трудно. Фуко ему
улыбается, как всегда плотоядно.
«Вы знакомы со Слиманом, комиссар? Он был
хорошим другом Хамеда. Вы ведь, конечно, не выяс­
нили обстоятельства его смерти? Подумаешь, од­
ним педиком меньше. Или хуже, что он араб? Два­
жды начхать?»
Когда Байяр возвращается на место, он обнару­
живает, что Симон спит, неудобно свесив голову —
типичная поза, когда пытаешься спать сидя. Дис­
сертанта добила другая фраза Эко — слова его тещи:
«Что было бы, если бы мой зять не женился на моей
дочери?»
Симон спит и видит сны. Байяр кемарит. Фуко
тащит Слимана в бар на верхней палубе, где будет
пересказывать ему свою лекцию об эротических
снах в эпоху античной Греции.
Они просят у стюардессы два виски, а она улы­
бается почти так же, как философ.
Артемидор называл наши эротические сны про­
видческими. Нужно находить связь между сексу­
альными отношениями во сне и социальными —
в реальности. Например, если снится, что спишь
с рабом — это хороший знак: поскольку раб — соб­
ственность, это означает, что наше имущество ум­
ножится. С замужней женщиной — плохой знак:
к чужой собственности прикасаться нельзя. С ма-

312
терью — по-разному. Фуко считает, что значимость
фигуры Эдипа для греков сильно преувеличена. Во
всех случаях выбирается точка зрения свободного
активного индивида мужского пола. Проникать
(в мужчину, женщину, раба, члена семьи) — это хоро­
шо. Когда проникают в тебя — плохо. Самые про­
тивоестественные — лесбиянки, практикующие
проникновение (хуже только секс с богами, живот­
ными и трупами).
«У каждого свои критерии, и все — норма!» Фуко
хохочет, заказывает еще два виски и тащит Слима-
на в туалет — тот совсем не против (но ни в какую
не хочет расставаться с плеером).
Что снится Симону, нам никак не узнать, ведь,
согласитесь, для этого надо влезть в его голову.
Байяр заметил, что Фуко и Слиман поднимают­
ся по лестнице в бар, расположенный на верхней
палубе судна. Поддавшись малоосмысленному по­
рыву, он возвращается осмотреть их пустые кресла.
В кармане перед креслом Фуко — книги, у Слимана
на сиденье — журналы. Байяр открывает багаж­
ный отсек наверху и хватает сумки, скорее всего
принадлежащие этим двоим. Он садится на место
Фуко и роется сначала в сумке философа, а затем —
в рюкзаке жиголо. Бумаги, книги, сменная футбол­
ка, кассеты. На первый взгляд, никаких следов доку­
мента, но Байяр прикидывает, что надписи «Седьмая
функция языка» крупными буквами может и не
быть, поэтому берет обе сумки и возвращается на
свое место будить Симона.
Пока диссертант возвращается к жизни, вникает
в происходящее, удивляется, что здесь Фуко, возмуща­
ется тем, о чем просит Байяр, и все-таки соглашается
313
рыться в чужих вещах, проходит минут двадцать, не
меньше, и в тот момент, когда Симон уже может под­
твердить Байяру, что ни в вещах Фуко, ни у Спимана
нет ничего хоть близко, хоть отдаленно похожего
на седьмую функцию, оба они видят, как по лест­
нице спускается Фуко.
Сейчас он вернется на свое место и рано или
поздно поймет, что его добро исчезло.
И вот, не сговариваясь, словно по отработанной
схеме, наши герои начинают действовать. Симон
перешагивает через Байяра и попадает в проход,
где ему навстречу движется Фуко, а Байяр устрем­
ляется в параллельный проход, с другой стороны,
и направляется в хвост, чтобы добраться до ряда
Фуко, описав круг.
Симон стоит перед Фуко, который уже внизу—
ждет, что тот его пропустит, но молодой человек
и не думает отходить в сторону, и тогда философ, по­
дняв близорукие глаза, узнает его из-под очков.
— Надо же! Алкивиад?
— Месье Фуко, вот это сюрприз!.. Польщен, мне
так нравится все, что вы делаете... Над чем вы сейчас
работаете?.. Это по-прежнему связано с сексом?
Фуко прищуривается.
Байяр пробирается в хвост по противополож­
ному проходу, но упирается в стюардессу, перего­
родившую дорогу тележкой с напитками. Она не­
торопливо разливает чай и подает в стаканчиках
красное вино, пытаясь заодно всучить пассажирам
что-нибудь из дьюти-фри, а Байяр тем временем
топчется позади нее.
Симон не слушает, что отвечает Фуко: он сосре­
доточен на следующем вопросе. За спиной Фуко —
314
нетерпеливый Слиман. «Ну что, мы идем?» Симон
цепляется за повод: «О, да вы не один? Очень-очень
приятно! Ха, вас небось он тоже называет Алкивиа-
дом? Вы уже бывали в США?»
Байяр мог бы в крайнем случае потеснить стю­
ардессу, но через тележку ему не перешагнуть,
а впереди еще три ряда.
«А Пейрефитт-то каков? — говорит Симон. —
Свинья, да? Знаете, нам вас не хватает в Венсене».
Фуко деликатно, но твердо берет Симона за
плечи и, как в танго, выполняет разворот, так что
диссертант оказывается между ним и Слиманом,
а это означает вполне конкретную вещь: Фуко про­
скочил, и от места его отделяют всего несколько
метров.
Байяр наконец добирается до туалетов в хво­
сте, пройдя мимо которых можно попасть в сосед­
ний проход. Он у кресла Фуко, но тот идет ему на­
встречу и увидит, ч т о комиссар убирает ручную
кладь.
Симон, который и без очков знает ситуацию, за­
метил Байяра раньше, чем Фуко, и кричит: «Эркю-
лин Барбен!»
Пассажиры вздрагивают. Фуко оборачивается.
Байяр открывает багажный отсек, запихивает туда
обе сумки, закрывает. Фуко в упор смотрит на Си­
мона. Симон с дурацкой улыбкой добавляет: «Все
мы Эркюлин Барбен, верно, месье Фуко?»
Байяр, извиняясь, обходит Фуко, как будто воз­
вращается из уборной. Фуко провожает его взгля­
дом, пожимает плечами, и все благополучно расса­
живаются.
— Кто этот Эркюлин как там его?

315
 — Гермафродит, жил в XIX веке, очень несчаст­
ный. Фуко изучал его дневники. И, можно сказать,
счел делом чести осудить нормативную установ­
ку биовласти, обязующей нас определять свой пол
и сексуальную ориентацию только из двух возмож­
ных, как то: мужчина или женщина, в обоих случа­
ях предполагая их гетеросексуальность—в отличие,
например, от греков, которые подходили к вопро­
су куда проще, хотя и у них были свои нормы, ко­
торые...
— Кхм-м, ясно!
— А что за парень с Фуко?
Остаток пути проходит благополучно. Байяр за­
куривает. Стюардесса напоминает ему, что курить
при посадке запрещено, и комиссар налегает на
новые спасительные мерзавчики.
Мы знаем, что парня, который летит с Фуко,
зовут Слиман, фамилия нам неизвестна, зато, сту­
пив на американскую почву, Симон и Байяр видят,
как он бурно спорит с несколькими полицейскими
на паспортном контроле, потому что у него не в по­
рядке виза, а точнее, ее нет в принципе, и комиссар
задается вопросом, как его вообще посадили на рейс
в Руасси. Фуко пытается замолвить за него словеч­
ко, но все без толку, американский страж не при­
вык шутить с иностранцами, и Слиман просит Фуко
не ждать его и не беспокоиться: он как-нибудь раз­
берется. После этого Симон и Байяр теряют его из
виду и спешат сесть в пригородный поезд.
Они не прибывают на корабле, как Селин в «Пу­
тешествии на край ночи», а выходят на станции «Мэ­
дисон Сквер Гарден», но вынырнуть из-под земли
316
в сердце Манхэттена — не менее сильное потря­
сение: оба ошеломленно задирают головы и рас­
сматривают в вертикальном ракурсе небоскребы
и вереницу огней Восьмой авеню, наполняясь ощу­
щением нереальности происходящего и одновре­
менно не менее стойким чувством чего-то знако­
мого. Симон, заядлый читатель «Странж»*, ждет,
что над желтыми крышами такси и светофорами
вот-вот нарисуется Человек-паук. (Но Человек-
паук — «сверхштатная» фигура, и это невозможно.)
Какой-то местный с деловым видом внезапно оста­
навливается и предлагает им помощь — это окон­
чательно выбивает из колеи парижан, не привык­
ших к такому участию. В нью-йоркской ночи они
движутся вверх по Восьмой авеню до автовокзала
Порт-Оторити мимо исполинского здания, где рас­
полагается «Нью-Йорк тайме», на что однозначно
указывают гигантские готические буквы на фаса­
де. Затем они садятся в автобус до Итаки. Прощай,
феерия небоскребов.
Ехать пять часов, оба устали, поэтому Байяр до­
стает из сумки небольшой кубик с разноцветными
сторонами и начинает его крутить. Симон не верит
своим глазам: «Ты свистнул у малька кубик Рубика?»
Когда автобус выныривает из тоннеля Линкольна,
Байяр заканчивает собирать первый ряд.

«Strange» — французский журнал комиксов, выходивший

в 1970-1998 гг.

317
 58.
Shift into overdrive in the linguistic turn
«Лингвистический поворот: большой форсаж»
Корнеллский университет, Итака, осень 1980 г.
(Куратор конференции Джонатан Д. Каллер)

Список выступлений:

Ноам Хомски
Дегенеративная грамматика

Элен Сиксу
Слезы гибискуса

Жак Деррида
Куне-лингвус

Мишель Фуко
Полисемическая игра в онейрокритике Арте-
мидора

Феликс Гваттари
Значащий деспотический строй

Люс Иригарей
Фаллогоцентризм и метафизика сущности

Роман Якобсон
Что значить «жить» в аспекте структурности

Фредерик Джеймисон
Политическое бессознательное: нарратив как
социально-символическое искусство
318
 Юлия Кристева
Речь: знакомая незнакомка

Сильвер Лотренже
Италия: автономия — постполитическая поли­
тика

Жан-Франсуа Лиотар
Вложить ПоМо в уста: постмодернизм и речь

Поль де Ман
Серизи*, или Вишенка на торте: деконструкти-
визм во Франции

Джеффри Мелман
Бланшо бланширующий

Авитал Ронелл
«Человек говорит и поэтому полагает, что спо­
собен говорить о языке». Гёте и метаораторы

Ричард Рорти
Витгенштейн vs Хайдеггер: коллизия двух мате­
риков?

Эдвард Сайд
Изгнание на Мэйн-стрит

* Серизи (Серизи-ла-Саль) — коммуна на севере Франции,

где с 1952 г. работает международный культурный центр
и проводятся коллоквиумы по вопросам литературы и дру­
гих гуманитарных дисциплин. Название Серизи (Cerisy)
созвучно французскому слову «cerise» — «вишня», но эти­
мология этого топонима не вполне ясна.

319
 Джон Сёрл
Подлог или притворство: слова на «П» в художе­
ственных произведениях

Гаятри Спивак
Должно ли второстепенное время от времени
затыкать глотку?

Моррис Джей Цапп

Ловля дополнений в водах деконструкции

59.

— Deleuze's not coming, right?

— No, but Anti-Oedipus is playing tonight, I am so
excited!
— Have you listened to their new single!
— Yeah, it's awesome. So L.A.!*
Кристева сидит на траве между двумя парнями.
И говорит, ласково трепля их шевелюры: «I love
America. You are so ingenuous, boys»**.
Один из этих двоих пытается поцеловать ее
в шею. Она со смехом отталкивает его. Второй шеп­
чет ей на ухо: «You mean „genuine",right?»***Кристе-

* — Делез что, не приедет?

— Нет, но сегодня играет «Анти-Эдип», я тащусь!
— Слышал их новый сингл?
— Да, это что-то. Настоящий Лос-Анджелес! {англ.)
** «Люблю Америку. Вы такие наивные, ребята» (англ.).
*** «Ты имеешь в виду— „непосредственные", да?» (англ.)
320
ва негромко прыскает в ответ. И чувствует, как по
ее беличьему телу проходит электрическая дрожь.
Напротив них еще один студент докручивает и за­
паливает косяк. В воздухе распространяется при­
ятный запах травки. После нескольких затяжек
у Кристевой слегка кружится голова, и она с по­
учающей сдержанностью произносит: «Как гово­
рил Спиноза, отрицание есть определение». У трех
уже-не-хиппи-но-еще-не-нъю-вэйв восторг и веселье:
«Wow, say it again! What did Spinoza say?»*
Студенты, чем-то озабоченные или просто дело­
витые, снуют по кампусу туда-сюда через большую
лужайку, окруженную готическими, викториански­
ми и неоклассическими постройками. Подобие ко­
локольни возвышается над всей этой территорией,
венчающей, в свою очередь, вершину холма, навис­
шего над озером и ущельем. В общем, мы неизвест­
но где, но, во всяком случае, где-то. Кристева впивает­
ся зубами в клубный сэндвич, поскольку ее любимый
багет еще не добрался до удаленного округа Онон-
дага с центром в Сиракузах, в самой глухой части
штата Нью-Йорк, на полпути от Нью-Йорка до Торон­
то, на бывших территориях племени кайюга, вхо­
дившего в конфедерацию ирокезов, где находится
городок Итака, в котором расположился престиж­
ный Корнеллский университет. Нахмурившись, она
произносит: «Если только там не наоборот»**.

* «Ого, повтори еще! Что сказал Спиноза?» (англ.)

* * Имеется в виду фраза из письма Спинозы от 2 июня 1674 г.,
которая в действительности звучит иначе: «Determinatio
negatio est» — «Определение есть отрицание» {лат.).

321
 К ним присоединяется еще один парень, вышед­
ший из дверей факультета гостиничного дела со
свертком из фольги в одной руке и «Of Gramma-
tology»* в другой (правда он не решается спросить
у Кристевои, знакома ли она с Деррида). Он принес
маффины — совсем свежие, сам испек. Кристева
охотно участвует в импровизированном picnic, слег­
ка захмелев от текилы. (Как и положено, бутылка
спрятана в бумажный пакет.)
Она провожает взглядом студентов, которые
несут под мышкой кто книги, кто хоккейные клюш­
ки или гитарные чехлы.
Старик с покатым лбом и зачесанной назад гу­
стой шевелюрой—как будто у него на голове куст —
сидит под деревом и что-то бормочет себе под нос.
Да и руки, которыми он размахивает перед собой,
похожи на ветки.
Молодая женщина с короткой стрижкой, чей
облик — нечто среднее между Стервеллой в «Сто
одном далматинце» и Ванессой Редгрейв, напомина­
ет единственную участницу невидимой демонстра­
ции. Она выкрикивает непонятные Кристевои при­
зывы. Вид у нее шибко сердитый.
Компания молодых парней перекидывается мя­
чом для американского футбола. Один декламиру­
ет Шекспира, остальные хлещут из бутылки крас­
ное вино. (Без бумажного пакета: бунтари.) Они
пасуют друг другу, старательно закручивая мяч при
броске. Парню с бутылкой не поймать его одной
рукой (в ней сигарета), остальные над ним ржут.
Кажется, они все уже порядком набрались.

«О грамматологии» (англ.) — книга Жака Деррида.

322
 Взгляды Кристевой и человека-куста с покатым
лбом встречаются, и оба задерживают их — всего
на миг, но чуть дольше, чем если бы это ничего не
значило.
Нервная молодая женщина встает перед Кристе­
вой и говорит: «I know who you are. Go home, bitch»*.
Друзья Кристевой ошарашенно переглядываются,
взрываются хохотом, а затем яростно набрасыва­
ются: «Are you stoned? Who the fuck do you think you
are?»** Чувиха отваливает, Кристева наблюдает за
продолжением ее одиночной манифестации. Она
практически уверена, что никогда в жизни ее не
встречала.
Навстречу футболистам выходит еще одна груп­
па, и атмосфера сразу меняется; со своего места Крис­
тевой видно, что обе компании мгновенно ощети­
ниваются.
Звенит церковный колокол.
Вторая компания шумно подначивает первую.
Насколько слышно Кристевой, вторые обзывают
первых французскими отсосами (suceurs de Français).
Сразу непонятно, что это — предложная аппози­
ция (отсосы, которые, ко всему прочему, характе­
ризуются как «французские») или дополнение су­
ществительного (они отсасывают французам), но
учитывая, что с виду целевая группа—англо-саксон­
ская (если она правильно поняла, они осваивали
некоторые правила американского футбола), наибо­
лее вероятной ей представляется вторая гипотеза.
(Отметим, что двойственность есть и в английском

* «Я знаю, кто ты. Вали домой, сука» (англ.).

** «Совсем обдолбалась? Ты кто такая на хрен?» [англ.)

323
языке: «French» в «French suckers»* может быть как
прилагательным в функции препозитивного опре­
деления, так и абсолютным субстантивным гене-
тивом.)
Так или иначе, первая группа сыплет в ответ
бранью из той же оперы («you analytic pricks!»**),
и наверняка добром бы это не кончилось, если бы
не вмешался человек лет шестидесяти — он раз­
нимает их, восклицая (как ни удивительно, по-
французски): «Успокойтесь вы, дураки несчастные!»
Один из юных воздыхателей Кристевой сообщает
как бы между прочим, словно хочет впечатлить ее
пониманием происходящего: «This is Paul de Man.
He's French***, так ведь?» «Нет, бельгиец», —уточня­
ет Кристева.
Человек-куст бормочет поддеревом: «The sound
shape of language...»****
Девушка, митингующая сама по себе, орет во всю
глотку — как будто болеет за одну из двух команд:
«We don't need Derrida, we have Jimi Hendrix!»*****
Растерявшись от несколько обескураживающе­
го лозунга Стервеллы Редгрейв, Поль де Ман не рас­
слышал, как чей-то голос произнес у него за спи-

* То же, что и suceurs de Français, см. выше.

** «Вы, на-хер-аналитики!» (англ.)
*** «Это Поль де Ман. Он француз» (англ.); Поль де Ман
(Paul de Man, 1919-1983) — философ, последователь
деконструктивизма, критик.
**** «Звуковая форма языка...» {англ.).
* * * * «Нам не нужен Деррида, у нас есть Джими Хендрикс!»
(англ.)

324
ной: «Turn round, man. And face your enemy»*. Сзади
появился человек в твидовом костюме: пиджак ему
велик и болтается, рукава слишком длинные, косой
пробор, прядь на лбу — в самый раз для проходной
роли у Сидни Поллака, если бы не маленькие прон­
зительные глаза, буравящие вас до костей.
Это Джон Сёрл.
Человек-куст с покатым лбом наблюдает за Крис-
тевой, которая наблюдает за происходящим. Мо­
лодая женщина настолько внимательна и сосре­
доточена, что ее сигарета истлевает до подушечек
пальцев. Человек-куст смотрит на Сёрла и на Крис-
теву, на Кристеву и на Сёрла.
Поль де Ман пытается принять ироничное и од­
новременно примиряющее выражение; эта игра
в безмятежность убедительна лишь наполовину,
но говорит он так: «Peace, my friend! Put your sword
down and help me separate those kids»**. Это почему-
то окончательно злит Сёрла, который надвигается
на Поля де Мана и, как всем кажется, вот-вот ударит
его. Кристева хватает за локоть сидящего рядом пар­
ня, который, пользуясь моментом, берет ее за руку.
Поль де Ман неподвижен, оцепенел, загипнотизиро­
ван приближающейся грозной фигурой и мыслью:
сейчас врежет, но когда он скупым движением хо­
чет заслониться или — кто знает? — дать отпор,
раздается третий голос, в котором за притворной
веселостью плохо скрыта тревога с истерическим

* «Повернись, чувак. Посмотри врагу в лицо» (англ.).

** «Спокойно, друг мой! Положи свой меч и помоги разнять
этих детей» {англ.).

325
призвуком: «Dear Paul! Dear John! Welcome to Cornell!
I'm so glad you could come!»*
Это Джонатан Калл ер, начинающий исследова­
тель, организовавший коллоквиум. Он спешит про­
тянуть руку Сёрлу — Сёрл пожимает ее неохотно,
рука у него вялая, недобрый взгляд уперся в Поля
де Мана, которому он говорит по-французски: «За­
бирай своих Derrida boys** и проваливай. Прямо
сейчас». Поль де Ман уводит за собой небольшую
шайку, инцидент исчерпан, парень обнимает Кри-
стеву так, будто они только что избежали большо­
го бедствия или, во всяком случае, пережили очень
напряженный момент, и Кристева, пожалуй, испы­
тывает похожее чувство — по крайней мере, не воз­
ражает.
Опускающийся вечер вспорот рычанием мотора.
Визжа резиной, останавливается «Лотус-Эсприт»***.
Из него выходит неплохо прикинутый мужик, тя­
нущий где-то на сороковник — во рту сигара, на го­
лове бейсболка, на поясе шелковая сумка, — и на­
правляется прямо к Кристевой. «Hey, chica!»**** Он
целует ей руку. Она поворачивается к парням и ты­
чет в него пальцем: «Дети, это Моррис Цапп, знаме­
нитый специалист по структурализму, постструк­
турализму, „новой критике" и еще по очень многим
вещам».

* «Дорогой Поль! Дорогой Джон! Добро пожаловать

в Корнелл! Как я рад, что вы смогли приехать!» {англ.)
** Здесь: фанаты Деррида {англ).
*** Британский спортивный автомобиль.
*** «Привет, детка!» {исп.)

326
 Моррис Цапп улыбается и, чтобы его тут же не
обвинили в тщеславии, добавляет, стараясь сохра­
нить должное безразличие (но при этом на француз­
ском): «Первый препод с шестизначной зарплатой!»
Юнцы говорят «уау» и пыхтят косяком.
Кристева смеется своим прозрачным смехом
и спрашивает: «Ну что, ты подготовил нам лекцию
о„вольво"?»
Моррис Цапп придает своему голосу скорбное
звучание: «You know... I think the world is not ready»*.
Он мельком поглядывает на Сёрла и Каллера, остав­
шихся на лужайке поговорить, но не слышит, как
Сёрл втолковывает Каллеру, что все участники, кро­
ме него и Хомски, нули без палочки; здороваться
с ними Цапп тем не менее не идет и говорит Крис-
тевой:
— Anyway, I'll see you later, I have to check in at
the Hilton**.
— Ты не будешь жить в кампусе?
— Бог мой, нет, это же кошмар!
Кристева смеется. Вообще-то, корнеллский «Тел-
лурид Хаус»* * *, где принимают приехавших участни­
ков, — место более чем комфортное. Некоторые
считают, что Моррис Цапп возвел академический

* «Видишь ли... Мне кажется, мир еще не готов» (англ.).

** Ладно, увидимся позже. Мне нужно зарегистрировать­
ся в «Хилтоне» (англ.).
** «Теллурид Хаус» — образованное в 1910 г. и считавше­
еся закрытым общество при Корнеллском универси­
тете, объединяющее избранных преподавателей и сту­
дентов. Ему отведено отдельное здание на территории
кампуса.

327
карьеризм в ранг искусства. Пока он снова садится
в свой «лотус», запускает ревущий мотор, едва не
въезжает в прикативший из Нью-Йорка автобус
и на всех скоростях мчится вниз по склону холма,
она мысленно говорит себе, что в этом есть доля
истины.
Затем она видит выходящих из автобуса Симо­
на Херцога и комиссара Байяра и в свою очередь
делает гримасу.
Она не обращает внимания на то, что за ней
продолжает наблюдать человек-куст, который си­
дит все там же под деревом и не замечает, что он
и сам — объект наблюдения: за ним следит худо­
щавый парень, по типажу — выходец с севера Аф­
рики. На старике с покатым лбом костюм в узкую
полоску из плотной ткани, как будто из романов
Кафки, и шерстяной галстук. Он что-то бормочет
у себя под деревом, но его никто не слышит, а если
бы и слышали, то поняли бы не многие, ведь го­
ворит он по-русски. Молодой араб снова надевает
наушники. Кристева ложится на траву и любуется
звездами. За пять часов пути Байяру удалось собрать
лишь одну сторону кубика Рубика. Симон с восхище­
нием открывает для себя красоты кампуса и не мо­
жет удержаться от мысли, что Венсен в сравнении
со всем этим похож на гигантскую помойку.

60.

«Вначале были философия и наука, они шли рука

об руку до XVIII столетия, когда в общем и целом
328
побороли обскурантизм Церкви, а затем постепен­
но, начиная с XIX века, с появлением романтизма
и всего прочего, начался возврат к духу Просвеще­
ния, и философы в Германии и во Франции (но толь­
ко не в Англии) стали говорить: наука не способна
проникнуть в таинство жизни. Наука не способна
проникнуть в таинство человеческой души. Это по
силам лишь философии. И вдруг на тебе: континен­
тальная философия оказалась враждебной не толь­
ко науке, но и собственным принципам—ясности,
строгости суждений, культуре доказательства. Она
становилась все более эзотеричной, все более free­
style, все более спиритуалистической по духу (кро­
ме марксистской) и виталистской (как Бергсон, на­
пример).
Вершиной всего стал Хайдеггер: этот реакцион­
ный в полном смысле слова философ решает, что фи­
лософия и так веками идет по ложному пути, и пора
вернуться к основному вопросу о бытии — поэтому
пишет „Бытие и время", где говорит, что собирает­
ся это самое бытие искать. Только так и не нашел,
ха-ха... ну да ладно. В любом случае это он породил
среди философов моду на туманный стиль, напич-
канность сложными неологизмами, заумные рассуж­
дения, шаткие аналогии и неосторожные метафо­
ры — все то, что сегодня унаследовал Деррида.
Зато англичане и американцы остались верны
более научному представлению. Это и называют
аналитической философией, к которой апеллирует
Сёрл».
(Неизвестный студент, из разговора в кампусе.)

329
 61.

Надо честно сказать, что еда в Соединенных Штатах

хороша, в том числе в столовой для преподавателей
Корнелла, которая по части кулинарного качества
больше похожа на ресторан, хоть здесь и самообслу­
живание.
Сегодня в полдень тут можно встретить боль­
шинство участников конференции, рассредоточен­
ных по залу сообразно геополитике, которую Бай­
яр и Симон еще не освоили. Интерьер составляют
столы, разместиться за ними могут человек шесть-
восемь, но ни один не занят полностью — Симон
и Байяр носами чуют, что все это междусобойчики.
«Хорошо бы мне растолковали расстановку
сил», — говорит Байяр Симону, выбирая на горячее
двойной антрекот с пюре, плантаны и сосиску из
дичи. Чернокожий повар, услышав, отвечает по-
французски: «Видите столик у дверей? Там анали­
тики. Они на враждебной территории, и их мень­
ше, вот они и кучкуются». За столом—Сёрл, Хомски
и Стервелла Редгрейв, которую в действительности
зовут Камилла Палья, она специалистка по истории
сексуальности, что означает непосредственную
конкуренцию с Фуко, от которого ее тошнит всем
существом. «В противоположной стороне, у окна,
belle brochette, как говорят у вас во Франции, „теп­
лая компания": Лиотар, Гваттари, Сиксу и Фуко
в центре, you know him, of course*, высокий и лы­
сый, громко разговаривает,right?**Кристева—там,

* Его вы, конечно, знаете {англ.).

** Здесь: видите? {англ.)

330
с Моррисом Цаппом и Сильвером Лотренже, он boss
журнала „Семиотекст". Старик, один, в углу—у кото­
рого шерстяной галстук и волосы такие... weird* —
его я не знаю. (Чудной фрукт, —думает Байяр.) Мо­
лодую lady с фиолетовыми волосами, позади него,
тоже». Его помощник, пуэрториканец, мельком
взглянув, безучастно замечает: «Хайдеггерианцы,
видимо».
Скорее по профессиональной привычке, чем
из неподдельного интереса, Байяр хочет узнать,
насколько обострено соперничество между препо­
давателями. Вместо ответа чернокожий повар по­
казывает пальцем в сторону стола Хомски: мимо
проходит молодой мужчина, чем-то похожий на
мышь. Его окликает Сёрл:
— Hey, Jeffrey, you must translate for me the last
piece of trash of the asshole.
— Hey, John, I'm not your bitch. You do it yourself
OK?
— Very well, you scumbag, my French is good
enough for this shit**.
Чернокожий повар и его пуэрториканский по­
мощник покатываются со смеху и бьют по рукам.
Байяр диалога не понял, но суть ухватил. Позади не­
терпение: «Вы не могли бы продвигаться вперед?»
Симон и Байяр узнают молодого араба, сопровождав-

* Странный (англ.).
** — Эй, Джеффри, ты еще должен перевести мне послед­
ний кусок того говна.
— Слушай, Джон, я тебе не вафлер. Сам сделаешь, ясно?
— Ладно, сволочь, на эту дрянь моего французского хва­
тит {англ.).

331
шего Фуко. У него на подносе цыпленок в карри, фио­
летовый картофель, вареные яйца и пюре из сель­
дерея, но он без аккредитации, и его собираются
вернуть к кассе. Заметив это, Фуко хочет за него по­
хлопотать, но Слиман шлет ему знак, что все хоро­
шо, и действительно, немного поторговавшись, про­
ходит со своим подносом.
Байяр вслед за Симоном подсаживается за стол
к старику-одиночке.
Затем переводит взгляд на входящего Деррида,
которого узнает, никогда раньше в лицо не видев:
голова втянута в плечи, квадратная челюсть, тон­
кие губы, орлиный нос, вельветовый костюм, рас­
стегнутая рубашка, седые волосы дыбятся, напо­
миная костер. Он выбрал кускус с красным вином.
С ним — Поль де Ман. Стол Сёрла тут же замолк,
и Фуко тоже. Сиксу делает Деррида знаки, но он ее
не замечает, его глаза уже ищут в зале Сёрла —
и находят. На миг повисает пауза, он держит поднос
и вот уже идет к друзьям. Сиксу целует его, Гватта-
ри хлопает по спине, Фуко пожимает руку, хотя
по-прежнему немного дуется (после старой статьи
Деррида «Cogito и история безумия», в которой,
если вкратце, он жирно намекнул, что Фуко совсем
не понимает Декарта). Леди с фиолетовыми воло­
сами также подходит поздороваться: ее зовут Ави-
тал Ронелл, она специалистка по Гёте и поклонни­
ца деконструкции.
Байяр следит за перемещением тел и выражени­
ем лиц. И молча поедает сосиску, пока Симон ком­
ментирует программу, которую держит перед со­
бой: «Видел? Будет лекция о Якобсоне. Сходим?»
Байяр закуривает. Ему почти хочется сказать «да».

332
 62.

«Аналитические философы занимаются механиче­

ской работой. Как Гильермо Вилас*, врубись! Охре-
нительно нудные, часами сидят и определяют раз­
ные термины; помнят про посылку для каждого
умозаключения, про посылку посылки и все такое.
Логики гребаные. Потом выдают тебе двадцать стра­
ниц, объясняя фигню, которая вмещается в десять
строк. Удивительно, но за это же они часто крити­
куют континенталов, хотя в основном ругают их
за буйную фантазию, недостаток точности, за то,
что не определяются с терминами, занимаются ли­
тературой вместо философии, за нематематиче­
ский ум, за то, что они поэты, да, люди несерьезные
и склонные к мистическому бреду (даром что все
атеисты, ха). Ну в общем, короче, континенталы —
это скорее Макинрой. С ними, по крайней мере,
не соскучишься».
(Неизвестный студент, из разговора в кампусе.)

63.

У Симона в принципе приличный уровень английско­

го, но странное дело: уровня, который во Франции
считается нормальным при овладении иностранным

* Гильермо Вилас (Guillermo Vilas, р. в 1952 г.) — известный

аргентинский теннисист, победитель престижных турни­
ров 1970-х — начала 1980-х гг.; отличался монотонно-на­
пористой манерой игры, за что заслужил прозвища «бычок
из пампасов» и «разрушительный метроном».

333
языком, на деле всегда оказывается совсем не до­
статочно.
Так что на лекции Морриса Цаппа Симон пони­
мает лишь одну фразу из трех. В его оправдание сле­
дует сказать, что тема — деконструкция — ему не
особенно близка и затрагивает сложные или по мень­
шей мере запутанные понятия. Он, собственно, и на­
деялся прояснить некоторые моменты.
Байяр не пришел, и Симон этому рад: тот бы
его просто довел.
Но раз уж почти вся лекция мимо, он ищет смыс­
лы в другом: есть еще ироничные интонации Морри­
са Цаппа, смешки слушателей (каждый из них хочет
утвердить свое право на «здесь и сейчас» в этом ам­
фитеатре: «Еще один амфитеатр», —думает Симон,
ему не избавиться от структурно параноидального
рефлекса, выраженного в поиске рекуррентных мо­
тивов), а еще вопросы из зала, в которых главное —
не содержание, на самом деле их задают в попытке
если не предложить мэтру челлендж, то, во всяком
случае, показать себя перед другими слушателями
полноправным собеседником с острым критиче­
ским складом ума и недюжинными интеллектуаль­
ными способностями (словом, ради различения, как
сказал бы Бурдье). По интонации каждого вопроса
Симон угадывает статус: undergrad*, аспирант, пре­
подаватель, специалист, соперник... Он легко вычис­
ляет доставучих и робких, лизоблюдов и вообра­
жал, но самая многочисленная братия — это те, кто
забывает задать вопрос и продолжает бесконечный

Здесь: старшекурсник (англ.).

334
монолог, упиваясь собственной речью, ими движет
насущная потребность высказать свое мнение. Да,
в этом театре марионеток определенно дают нечто
экзистенциальное.
Наконец он все же улавливает фразу, задержи­
вающую его внимание: «The root of critical error is
a naïve confusion of literature with life»*. Это любо­
пытно, и он спрашивает у соседа, англичанина лет
сорока, не может ли тот ему попереводить, ну, вро­
де как синхронно, или хотя бы кратко переска­
зывать то, о чем говорится, и, поскольку у англича­
нина, как и у половины кампуса и трех четвертей
участников коллоквиума, французский на очень
хорошем уровне, он объясняет, что, согласно тео­
рии Морриса Цаппа, в основе литературной крити­
ки изначально лежит методологическая ошибка,
состоящая в том, что жизнь начинают путать с лите­
ратурой (Симон слушает с удвоенным вниманием),
хотя это не одно и то же и механизмы тут действуют
разные. «Жизнь прозрачна, литература непрони­
цаема, — говорит англичанин. (Спорно, — отмеча­
ет про себя Симон.) — Жизнь — открытая система,
литература — закрытая. Жизнь состоит из вещей,
литература — из слов. Жизнь предлагает воспри­
нимать ее буквально: в самолете страшно, потому
что думаешь о смерти. Подкатываешь к девушке —

* «Корень всех литературоведческих заблуждений — в наив­

ном смешении литературы с жизнью» {англ.). Цит. по: ЛоджД.
Академический обмен. М.: Независимая газета, 2000. Пере­
вод О. Макаровой. Моррис Цапп является одним из глав­
ных героев этого романа.

335
думаешь о сексе. Но даже самый дебильный критик
понимает, что в „Гамлете" речь вовсе не о молодом
человеке, собравшемся убить дядю, дело совсем
в другом».
Это немного обнадеживает Симона, который
совершенно не представляет, о чем могут рассказать
его собственные похождения.
Помимо тонкостей языка, разумеется. М-да...
В лекции Морриса Цаппа все больше «дерриде-
анства»: теперь он утверждает, что понять сообще­
ние — значит его дешифровать, поскольку язык
это шифр. Между тем «дешифровка всегда означает
новое шифрование». Так что ни в чем нельзя быть
уверенным, особенно в том, что два собеседника
понимают друг друга, ведь никто не может знать
наверняка, что он употребляет слова в точности
в том смысле, что и его визави (в том числе на
одном языке).
Ну вот, приехали, — думает Симон.
И тут Моррис Цапп выдает эту мощную метафо­
ру, а англичанин переводит: «В целом разговор —
это партия в теннис, разыгранная пластилиновым
мячом, который, перелетая сетку, каждый раз при­
нимает новую форму».
Симон чувствует, как под ним деконструирует-
ся пол. Он выходит покурить и натыкается на Сли-
мана.
Молодой араб ждет конца лекции, чтобы по­
говорить с Морисом Цаппом. Симон спрашивает,
о чем тот хочет спросить. Слиман отвечает, что не
привык никого ни о чем просить.

ззб
 64.

«Или вот действительно парадокс: ведь так назы­

ваемая континентальная философия в США сего­
дня куда популярнее, чем в Европе. Здесь Дерри-
да, Делез и Фуко — бесспорные звезды кампусов,
а во Франции их не проходят на филфаке и прези­
рают преподы философии. Здесь же их изучают на
английском. Для кафедр английского языка French
Theory стала орудием мятежа, из пятого колеса в те­
леге гуманитарных наук превратилась в дисципли­
ну, объемлющую все остальные, ведь теория исхо­
дит из постулата о том, что язык — основа всего,
и значит, изучение языка — это изучение филосо­
фии, социологии, психологии... Это и есть тот са­
мый linguistic turn. Философы сразу занервничали
и тоже давай вгрызаться в языкознание — все эти
Сёрлы, Хомски, сколько времени они тратят, чтобы
размазать французов, требуют от них ясности —
„что выношено, то звучит яснее"* — и демистифи­
кации типа „ничто не ново под луной, все уже ска­
зал Кондильяк**, то же самое говорил Анаксагор***,
и все это они слямзили у Ницше". Мэтрам кажется,

* Строка из Песни первой «Поэтического искусства» Ни­

кола Буало.
** Этьенн Бонно де Кондильяк (Etienne Bonnot de Condülac,
1715-1780) — французский аббат и философ, развивав­
ший сенсуалистическую теорию познания.
*** Анаксагор (около 500 г. до н. э. — 428 г. до н. э.) —древне­
греческий философ, один из основоположников афин­
ской философской школы; математик и астроном.

337
что какие-то фигляры, шуты и шарлатаны украли
у них славу, и их это, естественно, злит. Но, надо
признать, Фуко все же сексуальнее Хомски».
(Неизвестный студент, из разговора в кампусе.)

65.

Уже поздно, весь день прошел в череде лекций, пуб­

лика была многочисленной и внимательной, и вот
кампус на время перестает бурлить. Здесь и там из
темноты доносится смех пьяных студентов.
Слиман лежит один в комнате, где они с Фуко
поселились, и слушает плеер в наушниках, когда
раздается стук в дверь: «Sir? There is a phone call for
you»*.
Слиман осторожно выглядывает в коридор. Пер­
вые предложения он уже получил, и, может, потен­
циальный покупатель готов дать больше. Он снима­
ет трубку, подвешенную на стене.
Фуко на том конце провода в панике, еле выго­
варивает слова: «Забери меня! Опять то же самое.
Я забыл английский».
Как Фуко умудрился найти в этой дыре гейский
клуб, да еще садомазо, для Слимана загадка. Он
садится в такси и попадает в заведение под назва­
нием «Уайт синк»**, в нижней части города, на окра-

* «Сэр? Вас к телефону» (англ.).

** Англ. «The White Sink». Буквально: «Белая мойка», но сло­
во «sink» в английском языке имеет также значение «при­
тон».

338
ине. Посетители в кожаных штанах и фуражках
а-ля «Village People»* — атмосфера Слиману, пожа­
луй, заранее нравится. Здоровый бугай с плеткой
предлагает его угостить, но Слиман вежливо от­
казывается: ему нужно пройти по помещениям
в глубине. Он находит Фуко — тот под ЛСД (Слиман
тут же видит симптомы), сидит на полу, обхватив
колени, вокруг него три или четыре американца
(взгляды и позы — у ч а с т л и в о " в о п Р о с и т е л ь н ы е ) '
сам — полуголый, на спине — жирные красные
полосы, ни черта не соображает и только твердит:
«Я забыл английский! Меня никто не понимает!
Вытащи меня отсюда!»
Таксист не хочет везти Фуко — очевидно, боит­
ся, что его вырвет на сиденье, или просто не любит
педиков, так что Слиман заставляет философа встать
и опереться на свое плечо — в отель они возвраща­
ются пешком.
Итака — небольшой город, всего тридцать ты­
сяч жителей (и еще столько же студентов в кам­
пусе), но довольно протяженный. Идти далеко, на
улицах ни души, бесконечная вереница деревянных
и в принципе однотипных домов с обязательным
диваном или креслом-качалкой на террасе, с пусты­
ми бутылками из-под пива на низких столах и пере­
полненными пепельницами. (В США в 1980 году еще

* Американская диско-группа, созданная в 1977 г. француз­

ским композитором Жаком Морали. Название переводит­
ся как «Люди из Виллидж»; Гринвич-Виллидж — район на
Манхэттене, популярный в то время у творческой богемы
и гей-сообщества.

339
курят.) Каждые сто метров—деревянная церковь.
По пути они переходят несколько ручьев. Фуко всю­
ду мерещатся белки.
Поравнявшись с ними, притормаживает поли­
цейская машина. Сквозь свет наставленного фона­
ря Слиман различает подозрительные взгляды. Он
со смехом рассказывает по-французски какую-то
чушь. У Фуко урчит в животе. Слиман знает, что
опытный глаз не обманется, не примет человека,
повисшего у него на плече, за обычного пьяного:
ясно, что лысого круто вштырило. Лишь бы у Фуко
не было при себе ЛСД. Патруль думает. И едет даль­
ше, проверять их не стали.
Наконец они попадают в центр. Слиман покупа­
ет Фуко вафли в diner*, которую держат мормоны.
«Fuck Reagan!»** — орет Фуко.
Подъем по холму занимает час, и это еще спаси­
бо Слиману, который сообразил срезать через клад­
бище. Фуко всю дорогу твердит: «Один старый до­
брый клубный сэндвич и коку...»
В коридоре отеля на него накатывает приступ
страха: перед отъездом он как раз посмотрел «The
Shining»***. Слиман укладывает его, Фуко требует
поцелуй и видит во сне греко-римских борцов.

* Закусочная (как правило, автолавка) {англ.).

** Здесь: «Рейгана в жопу!» {англ.)
*** «Сияние» {англ.) — фильм Стенли Кубрика по роману
Стивена Кинга с Джеком Николсоном в главной роли,
вышедший в прокат в 1980 г.

340
 66.

«Я говорю так, не потому что я иранец, но Фуко —

он несет полную чушь. Хомски прав».
(Неизвестный студент, из разговора в кампусе.)

67.

Выходя с лекции Сиксу о женском почерке в лите­

ратуре, Симон разговорился с молодой еврейкой —
лесбиянкой и феминисткой. Ее зовут Юдифь*, она
из венгерской еврейской семьи, пишет диссертацию
по философии и, как выяснилось, интересуется пер-
формативной функцией, которую видит в патриар­
хальном праве на использование скрытой формы
перформатива при ассимиляции культурной кон­
струкции по модели моногамной гетеросексуаль­
ной пары: если проще, она полагает, что белому
гетеросексуальному самцу достаточно сказать «это
так» — и так и будет.
Перформативен не только акт посвящения в ры­
цари, здесь еще и риторическая уловка—конечное
соотношение сил превращается в очевидность, за­
данную веками.
А главное — «природой». Природа — вот зло.
Убойный аргумент реакционеров: «это против при­
роды» — слегка осовремененный вариант для всего,

Имеется в виду Джудит Батлер (Judith Butler, p. 1956) —

философ и один из идеологов феминизма. Поскольку пол­
ное имя этого персонажа в романе не приведено, мы ис­
пользуем более образный вариант.

341
что раньше считали противным божественной воле.
(К 1980 году Бог даже в США несколько подустал,
зато реакция всегда готова к бою.)
Юдифь: «Природа — это боль, болезнь, жесто­
кость, варварство и смерть. Nature is murder*». Она
смеется, спародировав слоган пролайферов**.
Симон поддакивает по-своему: «Бодлер нена­
видел природу». У нее широкие скулы, стрижка как
у прилежной студентки, да и на вид отличница из
Сьянс По***, только при этом радикальная фемини­
стка и, как Моник Виттиг****, недалека от мысли,
что лесбиянка — не женщина, поскольку женщина
позиционируется как приложение к мужчине, кото­
рому по определению подчинена. Миф об Адаме и Еве
в некотором смысле — первородный перформатив:
раз уж сказали, что женщина появилась после муж­
чины, что она его часть, что может что-нибудь от­
чебучить — например, надкусить яблоко, — и по­
тому, дрянь такая, заслуживает рожать в муках, то,
понятное дело, ничего хорошего ей больше не све­
тило. А то, чего доброго, перестанет заниматься
детьми.

* Природа убивает (англ.).

** От англ. pro-life — за жизнь. Речь идет о движении за
запрет абортов, один из лозунгов которого, «Abortion
is Murder» («Аборт — это убийство»), перефразирует
собеседница Симона.
*** Институт политических исследований (Sciences Po) —
ведущий центр подготовки политических и диплома­
тических кадров Франции.
**** Моник Виттиг (Monique Wittig, 1935-2003) — француз­
ская феминистка, публицист, теоретик.

342
 Появляется Байяр, он прозевал лекцию Сиксу,
потому что пошел на тренировку хоккейной ко­
манды, говорит—хотел проникнуться атмосферой
кампуса. Он держит полупустую банку пива и упа­
ковку чипсов. Юдифь смотрит на Байяра с любопыт­
ством и, вопреки ожиданиям Симона, без видимой
неприязни.
«Лесбиянки — не женщины и этим вас раздра­
жают, с вашим фаллоцентризмом». Юдифь смеется.
Симон смеется вместе с ней. «Вы о чем?» — спраши­
вает Байяр.

68.

«Да сними ты эти темные очки, солнца нет, сам

видишь, что погода отвратная».
Миф мифом, а Фуко все же совсем не в форме
после подвигов вчерашней ночи. Он макает боль­
шое печенье с орехом пекан в двойной эспрессо,
очень даже приличный. Слиман рядом—у него чиз­
бургер с беконом под соусом из голубого сыра.
Постройка стоит на холме, сразу за входом на
территорию кампуса, с противоположной стороны
от ущелья с перекинутым через него мостом, от­
куда студенты в депрессии порой бросаются вниз.
Не совсем понятно, пивная это или кафе. Сомнения
есть, и Фуко, не утративший любознательности,
хоть у него и раскалывается череп, просит прине­
сти пива, но Слиман заказ отменяет. Официантка,
видимо, привыкла к капризам visiting professors*

* Приглашенные профессора {англ.).

343
и прочих звезд кампуса, она пожимает плечами и,
разворачиваясь на сто восемьдесят, автоматически
чеканит: «No problem, guys. Let me know if you need
anything, OK? I'm Candy, by the way»*. «Hello, Candy.
You're so sweet»**, — бормочет Фуко. Официантка
не слышит и, быть может, for the best***, — думает
философ, заодно убедившись, что к нему вернулся
английский.
Кто-то касается его плеча. Он поднимает глаза
и из-под очков узнает Кристеву. У нее в руке дымит­
ся кружка размером с термос. «Как дела, Мишель?
Давно не виделись». Фуко мгновенно успевает со­
браться. Черты его лица упорядочиваются, он сни­
мает очки и награждает Кристеву своей знамени­
той белозубой улыбкой. «Юлия, ты блистательна».
И спрашивает, словно они расстались только вчера:
— Что пьешь?
— Мерзейший чай, — смеется Кристева. — Аме­
риканцы не умеют его заваривать. После того как
побывал в Китае, сам понимаешь...
Чтобы ненароком не выдать, в каком он состо­
янии, Фуко продолжает:
— Как прошло твое выступление, хорошо? Я не
смог прийти.
—Да так... Без потрясений. — Она выдерживает
паузу. Фуко слышит, как у него урчит в животе. —
Потрясения я берегу для серьезных поводов.

* «Не страшно, молодые люди. Дайте знать, если что-

нибудь понадобится, окей? Кстати, я Кэнди» (англ.).
** «Здравствуй, Кэнди. Ты прелесть» (англ.).
** К лучшему (англ.).

344
 Фуко пытается изобразить смех, затем извиня­
ется: «От местного кофе все время хочется писать,
ха-ха». Он встает и как можно более плавно движет­
ся к уборной, где будет опорожняться во все дыры.
Кристева садится на его место. Слиман смотрит
и молчит. Она заметила, что Фуко бледен, и знает —
из уборной он не вернется, пока не будет полностью
уверен, что внешним видом не выдаст свое физиче­
ское состояние, поэтому ждать, по ее расчетам, при­
дется пару-тройку минут.
— Говорят, к вам в руки попало кое-что такое,
что могло бы найти здесь покупателя.
— Вы ошибаетесь, мадам.
— Напротив, мне кажется, это вы вот-вот совер­
шите досадную для всех ошибку.
— Не понимаю, о чем вы, мадам.
— Тем не менее я готова лично выступить поку­
пателем, компенсация — значительная, но прежде
мне бы хотелось получить гарантии.
— Что за гарантии, мадам?
— Я должна быть уверена, что приобретением
больше никто не воспользуется.
— А как вы рассчитываете эту гарантию полу­
чить, мадам?
— Это вы мне скажите, Слиман.
Слиман не пропускает мимо ушей обращение
по имени.
— Слушай, ты, сука, это тебе не Париж, что-то
я здесь не видел двух твоих шавок. Еще раз подой­
дешь — выпотрошу, как свинью, и брошу в озеро.
Из уборной возвращается Фуко — видно, что он
мыл лицо, но держится безукоризненно и любому

345
бы голову заморочил, — думает Кристева, — если
бы не глаза, какие-то восковые. Впечатление такое,
что он хоть сейчас готов прочесть лекцию, а может,
и правда собирается это сделать, ему бы только вспо­
мнить точное время выступления.
Извинившись, Кристева уступает ему место. «При­
ятно познакомиться, Слиман». Руки ему не пода­
ет — знает, что не ответит. Он не будет пить из от­
крытых бутылок. Не будет брать солонку со стола.
Постарается избегать любых телесных контактов.
Он на стреме — и это правильно. Без Николая будет
немного сложнее. Но ничего, — думает она, — как-
нибудь справлюсь.

69.

«Суть деконструкции в том, чтобы показать, как дис­

курс подтачивает философию, якобы являясь ее но­
сителем, или иерархию оппозиций, на которые опи­
рается, выявляя в тексте риторические приемы,
определяющие его замысел, ключевую идею или
исходные посылки».
(Джонатан Каллер, организатор коллоквиума
«Shift into overdrive in the linguistic turn».)

70.

«Мы переживаем, так сказать, золотой век филосо­

фии языка».
Сёрл читает лекцию, и весь американский ака­
демический междусобойчик заранее знает, что он
346
попрет на Деррида, чтобы отомстить за честь учите­
ля, Остина, чья репутация, по мнению американско­
го логика, всерьез подорвана французским декон-
структивистом.
Симон и Байяр сидят в аудитории, но ничего не
понимают, точнее сказать — мало что, поскольку
всё на английском. Что-то там про «speech acts»* —
это понятно. Симон слышит «illocutionary», «perlocu-
tionary»**... А что такое «utterance»?***
Деррида не появился, но прислал соглядатаев,
которые непременно ему обо всем доложат: это его
верный порученец Поль де Ман, Гаятри Спивак, его
переводчица, и Элен Сиксу, подруга... В общем-то,
здесь все, кроме Фуко, которому влом передвигать­
ся. Наверное, рассчитывает, что Слиман переска­
жет ему, о чем шла речь, или ему вообще глубоко
плевать.
Байяр заметил Кристеву и всех остальных, кого
видел в столовой, в том числе старичка в шерстя­
ном галстуке, с кустом на голове.
Сёрл все время повторяет, что о том или о сем
напоминать незачем, и он не намерен оскорблять
чувства уважаемой аудитории, объясняя тот или
иной момент, — ни к чему останавливаться на ве­
щах, предельно очевидных...
Кое-что Симону все же удается понять: Сёрл счи­
тает, что только полный дурак может путать «итера-
бельность» и «перманентность», язык письменный

* «Речевые акты» {англ).

** «Иллокутивный», «перлокутивный» (англ.).
*** «Высказывание» {англ.).

347
и устный, дискурс действительный и ложный. Ко­
роче, Сёрл хочет сказать: Fuck Derrida*.
Джеффри Мелман наклоняется к уху Морриса
Цаппа: «I had failed to note the charmingly contentious
Searle had the philosophical temperament of a cop»**.
Цапп смеется. Студенты позади них шикают.
В конце лекции один студент задает вопрос: мож­
но ли, по мнению Сёрла, сказать, что разногласия,
противопоставившие их с Деррида (ведь хоть он
и постарался не называть своего соперника, все, ко­
нечно, поняли, о ком и против кого было это вы­
ступление — в зале одобрительный гул), символи­
зируют столкновение двух мощных философских
традиций (аналитической и континентальной)?
Сёрл отвечает со сдержанной злостью: «I think
it would be a mistake to believe so. The confrontation
never quite takes place»***. Понимание Остина и его
теории speech acts некоторыми «philosophers so-
called continental»**** было настолько путаным,
приблизительным, изобилующим заблуждениями
и искажениями смысла, «as I just gave the demon­
stration of it»*****, что не стоит на этом задерживать-

* В жопу Деррида (англ.).

** «Я раньше не замечал, что у Сёрла, с его очарователь­
ной вздорностью, философский темперамент, как
у полицейского» {англ.).
*** «Полагаю, это ошибочное мнение. Никакого противо­
стояния не было и нет» (англ.).
* * * * «Так называемые философы континентальной школы»
(англ.).
***** «Как я только что это показал» (англ.).

348
ся. И добавляет с видом строгого пастора: «Stop was­
ting your time with those lunacies, young man. This
is not the way serious philosophy works. Thank you
for your attention»*.
Он встает и, презрев негодование в зале, уходит.
Когда публика начинает редеть, Байяр замеча­
ет Огямана, идущего по пятам за лектором. «Глянь,
Херцог! Похоже, у араба остались вопросы насчет
перлокутивности...» Симон машинально отмечает
скрытую форму расизма и антиинтеллектуализма.
Но все же за пужадистскими** саркастическими кон­
нотациями есть и главный вопрос: что Слиману нуж­
но от Сёрла?

71.

«Да будет свет». И стал свет. (Кумранские рукописи,

ок. И в. до н. э., самый древний пример перформа-
тива, обнаруженный в иудеохристианском мире.)

* «Не тратьте вы время на эти глупости, молодой человек.

Серьезная философия не так устроена. Спасибо за внима­
ние» {англ.).
** По имени Пьера Пужада (Pierre Poujade, 1920-2003), край­
не правого французского политика, отстаивавшего инте­
ресы мелких предпринимателей. Позднее его сторонни­
ки стали ратовать за приоритет прав «простого человека»
над интересами большого бизнеса и интеллектуальных
кругов. Пужадизм является одним из предшественников
партии «Национальный фронт».

349
 72.

Едва нажав на кнопку в elevator*, Симон уже знает,

что поднимается в рай. Двери открываются на эта­
же Romance studies**, и Симон попадает в лабиринт
стеллажей с книгами до потолка в скудном неоно­
вом освещении. В библиотеке Корнелла никогда
не заходит солнце, она открыта круглосуточно.
Здесь все книги, о которых Симон может толь­
ко мечтать, и даже больше. Он как пират в пещере
Али-Бабы, но чтобы унести с собой немного сокро­
вищ, достаточно заполнить формуляр. Симон про­
водит кончиками пальцев по корешкам книг, слов­
но гладит колосья на собственном пшеничном поле.
Вот он, коммунизм в действии: общее — значит, мое,
и наоборот.
В библиотеке в этот час, кажется, пусто.
Симон мерит шагами стеллажи с табличкой
«Structuralism». Ого, книга Леви-Стросса о Японии?
Он останавливается у стеллажа «Surrealism» и за­
мирает от восторга перед этой волшебной стеной:
«Познание смерти» Роже Витрака, «Темная весна»
Уники Цюрн... «Папесса дьявола», приписываемая
Десносу... редкие издания Кревеля на французском
и английском... неизвестные вещи Анни Ле Брен
и Радована Ившича...
Какой-то скрип. Симон прислушивается. Шаги.
Инстинктивно чувствуя, что его присутствие сре­
ди ночи в университетской библиотеке пусть и за­
конно, но, как говорят американцы, неуместно, он

* Лифт {англ).
** Романистика (англ.).

350
прячется за «Исследованиями сексуальности», пуб­
ликацией «Бюро сюрреалистических исследова-
НИИ»*.
И видит, как среди писем Тцара вышагивает
Сёрл.
Слышно, что он переговаривается с кем-то в со­
седнем ряду. Симон осторожно снимает с полки
футляр с факсимильной подшивкой из двенадца­
ти журналов «Революсьон сюрреалист»**, чтобы
подсмотреть, и узнает в просвете щуплый силуэт
Слимана.
Бормотание Сёрла звучит очень тихо, зато от­
вет — отчетливо: «У тебя сутки. Потом продам тому,
кто дает больше». Слиман надевает наушники и воз­
вращается к лифту.
Но Сёрл вслед за ним не уходит. Он рассеянно
пролистывает какие-то книги. Кто знает, о чем он
думает? Симон гонит прочь ощущение дежавю.
Пытаясь поставить на место «Революсьон сюр­
реалист», он роняет номер «Гран Же»***. Сёрл вски­
дывает голову, как легавый пес. Симон решает как

* Объединение сюрреалистов, созданное в Париже в 1924 г.

для изучения вопросов бессознательного «всеми под­
ходящими способами», во главе которого стоял Антонен
Αρτο.
** «Révolution surréaliste» («Сюрреалистическая револю­
ция») — журнал, издававшийся в 1924-1929 гг. Андре
Бретоном, Пьером Навиллем и Бенжаменом Пере.
** «Grand Jeu» («Большая игра») — литературный журнал,
издававшийся в 1927-1932 гг. одноименной группой,
в которую входили Роже Жильбер-Леконт, Рене Домаль,
Роже Вайян и др.

351
можно тише ретироваться и, описывая бесшумные
зигзаги вдоль рядов, слышит, как позади философ-
лингвист поднимает «Гран Же». Он представляет,
как тот обнюхивает журнал. И ускоряет шаг, поняв,
что его след взят. Он минует раздел «Psychoanalysis»
и устремляется в «Новый роман», но там тупик. Си­
мон разворачивается и вздрагивает: Сёрл идет ему
навстречу с ножом для бумаги в одной руке и номе­
ром «Гран Же» в другой. Симон машинально хватает
первую попавшуюся книгу — защищаться («Восхи­
щение Лол Стайн»*: нет, с этим далеко не уйдешь, —
думает он, бросает издание на пол и хватает другое:
«Дороги Фландрии»**—это уже лучше); Сёрл не вски­
дывает руку, как в «Психо», но Симон все равно уве­
рен, что придется защищать от ножа жизненно
важные органы, однако в этот момент до них вдруг
доносится звук открывающихся дверей лифта.
Из своего тупика Симон и Сёрл провожают взгля­
дом молодую женщину в сапогах и детину с бычьим
торсом — они направляются к ксероксу. Сёрл спря­
тал нож в карман, Симон опустил Клода Симона,
и оба с одинаковым любопытством наблюдают
за парой сквозь полное собрание Натали Саррот.
Раздается жужжание, ксерокс озаряется голубой
вспышкой, и вслед за этим минотавр облапывает
наклонившуюся над аппаратом деву. Она издает
едва слышный вздох и, не оглядываясь, прижима­
ет руку к его ширинке. (Симону вспоминается пла­
ток Отелло.) Кожа у нее белая-белая и длинные-

* Роман Маргерит Дюрас.

* Роман Клода Симона.

352
длинные пальцы. Минотавр расстегивает на ней
платье, и оно скользит вниз, к ногам. Белья на ней
нет, тело — как с полотна Рафаэля, налитая грудь,
тонкая талия, широкие бедра, красивые плечи
и бритый лобок. Черные волосы, подстриженные
под каре, придают ее заостренному лицу свечение,
как у карфагенской принцессы. Сёрл и Симон та­
ращат глаза, когда она опускается на колени и берет
в рот член минотавра, — оба пытаются разглядеть,
соответствует ли инструмент породе. Симон откла­
дывает «Дороги Фландрии». Минотавр приподни­
мает свою фемину, поворачивает ее спиной и вхо­
дит, она выгибается и сама разводит руками бедра,
а он мертвой хваткой держит ее затылок. И совер­
шает то, что велит быку природа: наваливается на
нее — сначала медленно и грузно, а затем все более
беспощадно, и слышно, как ксерокс бьется о стену,
подпрыгивая на полу и издавая протяжный рокот,
который разносится по проходам пустой (как им ка­
жется) библиотеки.
Симону не оторваться от этой юпитерианской
сцены совокупления, но все же придется. Неудоб­
но, конечно, прерывать этот первоклассный кои­
тус. Ценой невероятного усилия воли инстинкт
самосохранения заставляет его смести с одной из
полок груду книг Дюрас — они летят на пол. Грохот
падения — и все замирают. Мгновенно обрывают­
ся стоны. Симон смотрит на Сёрла в упор. И медлен­
но обходит его — тот даже не шевельнулся. Выйдя
в центральный проход, он оглядывается на ксерокс.
Минотавр с задранным членом уставился на Симо­
на. Фемина глядит с вызовом, медленно поднимает

353
с пола платье, ступает одной ногой, затем второй, по­
ворачивается спиной к минотавру—мол, застегни.
До Симона доходит, что она так и оставалась в сапо­
гах. Он бросается прочь по служебной лестнице.
Снаружи, на лужайке кампуса, ему попадаются
юные друзья Кристевой — они сидят там уже дня
три, судя по приконченным бутылкам и упаковкам
чипсов, разбросанным по траве вокруг. Его при­
глашают, он подсаживается к ним, не отказывает­
ся от пива и с благодарностью принимает протяну­
тый косяк. Симон знает, что он в безопасности (если
только опасность была: он точно видел нож для
резки бумаги?), правда, тревога в груди не улеглась.
Что-то все равно не так.
В Болонье он занимается любовью с Бьянкой
в амфитеатре XVII века и чуть не погибает от взры­
ва бомбы. Здесь его едва не закалывает ночью в биб­
лиотеке философ-лингвист и он лицезрит в изве­
стном смысле мифологическую сцену случки на
ксероксе. Он побывал у Жискара в Елисейском
дворце, встретил Фуко в гейской бане, участвовал
в погоне на автомобилях, под конец которой его
пытались убить, видел, как один человек умертвил
другого отравленным зонтом, узнал о существо­
вании тайного общества, где проигравшим рубят
пальцы, и пересек Атлантику в поисках загадочно­
го документа. Сколько невероятных событий за
несколько месяцев — трудно представить, чтобы
столько произошло за всю жизнь. Симон знает, как
отличить роман от всего остального. Он вспомина­
ет «сверхштатные» фигуры Умберто Эко. И затяги­
вается.
354
 «What's up, man?»*
Симон отправляет косяк по кругу. Он никак не
может остановить прокручивающийся в голове
фильм о последних месяцах и — ремесло обязыва­
ет — выделяет в нем нарративные структуры, по­
мощников, противников**, аллегорическое напол­
нение. Секс (актант), покушение (бомба) в Болонье.
Покушение (нож для бумаги), секс (зритель) в Кор-
нелле. (Хиазм.) Гонка на тачках. Вариация на тему
финального поединка в «Гамлете». Повторяющийся
мотив библиотеки (ну почему ему в голову лезет
Бобур?). Парные персонажи: два болгарина, два
японца, Соллерс и Кристева, Сёрл и Деррида, Ана­
стасы! и Бьянка... А главное — нестыковки: зачем
третий болгарин ждал, когда они поймут, что копия
рукописи осталась у Барта, чтобы влезть в квартиру?
Как Анастасья, если она русская шпионка, умудри­
лась так быстро устроиться именно в то отделение
больницы, где лежал Барт? Чем руководствовался
Жискар, когда не стал арестовывать Кристеву, ко­
торую мог передать в руки одной из своих тайных
контор, где ее пытали бы, пока не заговорит, а вме­
сто этого отправил их с Байяром следить за ней
в США? И как получилось, что документ был состав­
лен на французском, а не на русском или англий­
ском? Кто его перевел?
Симон хватается за голову и стонет.

* «Эй, ты чего?» (англ.)

* «Помощник» и «противник» — элементы актантной схе­
мы А. Ж. Греймаса, определяющей нарративную струк­
туру текста.

355
 —Похоже, я застрял в каком-то гребаном романе.
— What?
— I think Fm trapped in a novel*.
Студент, с которым он говорит, откидывается на
спину, выпускает в небо сигаретный дым, смотрит,
как движутся звезды в небесных сферах, отхлебы­
вает пива из горлышка, приподнимается на локтях,
выдерживает долгую паузу, зависающую в амери­
канской ночи, и наконец произносит: «Sounds cool,
man. Enjoy the trip»**.

73.

«Поэтому параноик сам делает непродуктивным де-

территориальный знак, всюду преследующий его
в нестабильной среде, но великий гнев все шире
раскрывает перед ним то, что дает сверхвласть озна­
чающего, словно он повелитель системы, наполня­
ющей пространство».
(Гваттари, из выступления на Корнеллской кон­
ференции, 1980 г.)

74.

— Эй, лекция будет о Якобсоне, давай быстрее.

— Ну нет, хватит, я сыт по горло.

* —Что?
— Кажется, я застрял в романе (англ.).
** Здесь: «Прикольно, чувак. Слови там кайф» (англ.).

356
 —Да что за хрень, достал, ты же сказал, что пой­
дешь. Там будет полно народу. Что-нибудь разузна­
ем. Брось ты этот кубик Рубика!
Шкряб-шкряб. Байяр невозмутимо продолжает
вращать разноцветные плоскости. Он почти собрал
две стороны из шести.
— Ну ладно, хорошо, но потом сразу Деррида,
его пропустить нельзя.
—Почему? Чем этот придурок интереснее осталь­
ных?
— Это один из самых интересных живущих мыс­
лителей В МИРЕ. Но дело не в этом, врубись, осел.
У него жесткие разборки с Сёрлом из-за теории
Остина.
Шкряб-шкряб.
— Теория Остина — это перформативность,
ты помнишь? Иллокутив и перлокутив. Когда ска­
зать — значит сделать. Как говорить и проделывать
разные вещи. Как заставлять людей делать разные
вещи, просто что-то им говоря. Например, будь от
моих перлокутивных возможностей больше толку,
а ты не будь таким дураком, я произнес бы «лекция
Деррида»—и все, ты подскочил бы до потолка, и мы
бы уже шли забивать места. Ясно же, что если здесь
без седьмой функции не обошлось, Деррида это
касается в первую голову.
— Какую голову?
— Не тупи.
— Зачем все ищут седьмую функцию Якобсона,
когда есть функции Остина?
— Работы Остина чисто описательные. Они объ­
ясняют, как все работает, но не говорят, как сделать,
чтобы работало. Остин описывает действующие
357
механизмы, когда ты что-нибудь обещаешь, грозишь
кому-нибудь или обращаешься к собеседнику, что­
бы заставить его что-нибудь сделать, но он не гово­
рит, как добиться, чтобы собеседник тебе верил,
принимал тебя всерьез и делал именно то, чего ты
хочешь. Он просто констатирует, что speech act мо­
жет быть результативным или нет, и перечисляет
некоторые условия, необходимые для результата:
например, нужно быть мэром или его заместите­
лем, чтобы фраза «объявляю вас мужем и женой»
возымела силу. (Но это перформатив в чистом виде.)
Он не говорит, как добиваться результата в любом
случае. Это не инструкция по применению, а про­
сто анализ, сечешь разницу?
Шкряб-шкряб.
— А работы Якобсона — разве не описание?
— Ну... в общем тоже... но седьмая функция...
надо думать, что нет.
Шкряб-шкряб.
— Хрень какая, не получается.
Байяру никак не закончить вторую сторону ку­
бика.
Он чувствует осуждающий взгляд Симона.
— Ладно, во сколько там?
— Не опаздывай!
Шкряб-шкряб. Байяр меняет стратегию и вме­
сто второй стороны пытается собрать пояс вокруг
первой. Кубик он вертит все более ловко и между
делом думает, что не до конца понял разницу меж­
ду иллокутивным и перлокутивным.
Симон решил побывать на лекции о Якобсоне
и рад, что попадет туда, с Байяром или без него, но,
358
проходя по лужайке кампуса, он слышит взрыв хо­
хота, привлекающий своей звонкостью, грассиру­
ющий, хрустальный; обернувшись, Симон замечает
ту самую брюнетку, которая была возле ксерокса.
Карфагенская принцесса в кожаных сапогах, на этот
раз одетая. Она что-то обсуждает с миниатюрной
азиаткой и рослой египтянкой (или ливанкой, ду­
мает Симон, непроизвольно обратив внимание на
арабский типаж и маленький крестик на шее — из
маронитов, наверное, или, он бы сказал, скорее из
коптов). (Из чего это следует? Загадка.)
Втроем они весело направляются в верхнюю
часть города.
Симон решает пойти за ними.
Они идут мимо факультета естествознания, где
законсервирован в формалине мозг серийного убий­
цы —и не исключено, что гения—Эдварда Рулоффа.
Идут мимо факультета гостиничного дела, отку­
да доносится аромат свежевыпеченного хлеба.
Идут мимо ветеринарного факультета. Симон
так увлечен слежкой, что не заметил Сёрла, входя­
щего в здание со здоровым пакетом корма, или за­
метил, но не счел нужным декодировать эту инфор­
мацию.
Идут мимо факультета романистики.
Идут по мосту над ущельем, отделяющим кам­
пус от города.
Садятся за столик в баре, носящем имя серий­
ного убийцы. Симон пристраивается у стойки, ста­
раясь не привлекать внимания.
И слышит, как брюнетка в сапогах говорит под­
ружкам: «Ревность — фигня, соперничество — тем

359
более. Я устала от мужиков, которые боятся своих
желаний».
Симон закуривает.
«Вот я честно говорю, что не люблю Борхеса. Но
каждый раз огребаю шишек».
Он заказывает пиво и открывает «Итака джор-
нал»*.
«Я не боюсь сказать, что создана для мощной
плотской любви».
Все три подруги покатываются со смеху.
Разговор плавно меняет русло: мифологическое
и сексистское прочтение созвездий, греческие ге­
роини, которых постоянно задвигают на второй
план (Симон перебирает в голове: Ариадна, Федра,
Пенелопа, Гера, Цирцея, Европа).
В конце концов он тоже пропускает лекцию
о живых структурах Якобсона, потому что предпо­
чел следить за черноволосой феминой, которая ест
гамбургер с двумя подружками.

75.

Атмосфера в зале накалена, здесь все: Кристева,

Цапп, Фуко, Слиман, Сёрл, — народу битком, ябло­
ку негде упасть, шагу не сделать, не наступив на
студента или препода, публика волнуется, как
в театре, и выходит мэтр: Деррида, on stage**, здесь
и сейчас.

* «Itaca Journal» — «Вестник Итаки» (англ.).

** На сцене [англ.).

Збо
 Он улыбается Сиксу, сидящей в первом ряду,
дружески машет своей переводчице Гаятри Спивак,
ищет взглядом друзей и врагов. Находит Сёрла.
Симон здесь, и Байяр тоже с ним. Они сидят
рядом с Юдифью, молодой лесбиянкой-фемини­
сткой.
«Призыв к согласию — это speech act, в котором
слово, речь служит началом перемирия, приглаше­
нием, обращенным к другому, а значит, по крайней
мере, пока это слово не прозвучало, были войны,
страдания, увечья, раны...»
Симон замечает в зале карфагенскую принцес­
су ксерокса, и, как следствие, его способность со­
средоточиваться моментально слабеет, так что ему
не удается расшифровать подтекст первых слов,
произнесенных Деррида, судя по которым он соби­
рается разыграть карту примирения.
И действительно, Деррида спокойно и методич­
но возвращается к теории Остина, периодически
пытается возражать — со всем уважением к акаде­
мическим традициям и, кажется, со всей объектив­
ностью.
Теория speech acts, утверждающая, что речь есть
акт, то есть говорящий одновременно совершает
действие, допускает то, с чем Деррида не согласен:
интенциональность. Имеется в виду: намерения
говорящего опережают дискурс и совершенно ясны
как ему самому, так и адресату (если считать, что
адресат точно определен).
Если я говорю: «Уже поздно», значит, я хочу вер­
нуться домой. Но что, если на самом деле я хотел
бы остаться? Хотел бы, чтобы меня задержали. Не
361
отпустили. Обнадежили бы, сказав: «Да нет же, еще
не поздно».
Когда я пишу, знаю ли я точно, что хочу сказать?
Разве текст не раскрывается в самом себе, постепен­
но формируясь? (И раскрывается ли он до конца?)
Даже если я знаю, что хочу сказать, воспримет
ли собеседник в точности мои мысли (или то, что
я таковыми считаю)? И насколько соответствует то,
что он понимает из моих слов, тому, что я хочу со­
общить?
Мы видим, что первые замечания чувствительно
бьют по теории speech acts. В свете этих скромных
возражений в самом деле представляется опасным
оценивать иллокутивное (и особенно перлокутив-
ное) влияние по критериям результативности или
нерезультативности, как Остин (вместо истинности
и ложности, как до сих пор было принято в фило­
софской традиции).
Услышав от меня «уже поздно», мои собеседни­
ки решили, что я хочу вернуться домой, и предла­
гают меня проводить. Это результат? А если в дей­
ствительности я хотел остаться? Если некто или
нечто внутри меня желало остаться, пусть даже я
этого не осознавал?
«По сути говоря, в каком смысле Рейган называ­
ет себя Рейганом, президентом Соединенных Шта­
тов? Кто может знать всю подноготную? Он сам?»
В зале смех. Внимание доведено до предела. Все
забыли контекст.
И тогда Деррида решает: пора.
«Но что, если, пообещав Сарлу критику, я зашел
бы дальше, чем хочет его бессознательное, по при­
чинам, требующим отдельного анализа, и любым
Зб2
способом попытался бы вывести его из себя? Такое
„обещание" было бы обещанием или угрозой?»
Байяр шепчет на ухо Юдифи: почему Деррида
произносит Сарл? Она объясняет, что он называет
его так для издевки: насколько она понимает, во
французском SARL — это société à responsabilité
limitée, «общество с ограниченной ответственно­
стью». Байяру шутка нравится.
Деррида шпарит дальше:
«Говорящий как единица или индивид, каков
он? Отвечает ли он за speech acts, диктуемые бес­
сознательным? Взять говорящего в моем лице — он
может бессознательно попытаться угодить Сарлу,
раз тот хочет критики, и может огорчить, не став
его критиковать, может угодить, воздержавшись
от критики, и критикой огорчить, пообещать угро­
зу и пригрозить обещанием; может навлечь кри­
тику на себя самого, произнося вещи „obviously
false"* и находя в этом удовольствие, пользоваться
собственной слабостью или же захочет покрасо­
ваться...»
Естественно, вся аудитория поворачивается
к Сёрлу, который, словно предвосхитив этот миг,
сел прямо в центре зала. Одинокой человек в окру­
жении толпы: можно сказать, хичкоковский план.
Под гнетом взглядов ни один мускул не дрогнет на
бесстрастном лице. Можно проще: он похож на со­
ломенное чучело.
А кстати, я ли это говорю, когда складываю фра­
зы? Да и как бы хоть кто-нибудь сказал нечто ори­
гинальное, личное, свое, если язык по определению

* «Заведомо ложные» (англ.).

ЗбЗ
заставляет нас черпать из сокровищницы уже су­
ществующих слов (того самого тезауруса)? Когда
мы пропускаем через себя столько внешних факто­
ров: наша эпоха, то, что мы читаем, социокультур­
ные установки, дорогие сердцу словечки, создаю­
щие наше «я» (так сказать, «марафет»), постоянный
град дискурсов во всех возможных и воображаемых
формах...
Кому не случалось подлавливать друга, дальне­
го родственника, коллегу по работе или тестя, кото­
рый практически слово в слово повторяет доводы,
вычитанные в газете или услышанные по телику,
словно говорит сам, сделал своим этот дискурс, стал
его источником, — а не просто пропускает усвоен­
ное через себя, сохраняя те же формулировки, ту
же риторику, посылки, возмущенные интонации,
понимающий вид, — как будто он больше чем по­
средник, озвучивающий голос вчерашней газеты,
в свою очередь повторяющей политика, который
выдает то, что прочел в книге некоего автора, —
и так до бесконечности; я бы сказал—блуждающий
голос призрачного вещателя из ниоткуда, пытаю­
щегося выразить себя, ищущего коммуникации в
том смысле, в каком две точки соединяются между
собой отрезком.
В какой мере, повторяя прочитанное в газете,
ваш тесть говорит, а не цитирует!
Деррида легко вернулся к главной теме высту­
пления. И вот следующий важный вопрос: цитация.
Точнее, итерабельность. (Симон не уверен, что по­
нял разницу.)
Чтобы собеседник услышал нас, хотя бы отчасти,
мы должны пользоваться одним языком. Должны
364
повторять {реитерироватъ) уже произнесенные сло­
ва, иначе собеседник нас попросту не поймет. Так
что, как ни верти, мы всегда занимаемся своего
рода цитированием. Используем чужие слова. Это
как испорченный телефон — более чем вероятно,
неизбежно даже, что при таких повторах все мы
без исключения будем употреблять слова, от раза
к разу немного изменяя их смысл.
Речь Деррида, с его алжирским акцентом*, ста­
новится более торжественной и напыщенной:
«То, что позволяет знаку (психическому, устному,
графическому — не важно) работать и впредь, то
есть допускает его повтор, одновременно нарушает,
лишает цельности, „идеальной" полноты и осознан­
ности интенцию, „желание-сказать" и, a fortiori**,
соответствие между meaning и saying***».
Юдифь, Симон, черноволосая фемина, Сиксу,
Гваттари, Слиман, весь зал и даже Байяр буквально
смотрят ему в рот, когда он произносит:
«Итерабельность ограничивает даже то, что
сама позволяет, нарушает утвержденные ею же
принципы или законы и таким образом неумолимо
вводит альтерацию в процесс повторения».
И, исполнившись важности, добавляет:
«Ничто не случайно».

* Деррида родился в 1930 г. в Алжире.

** Тем более (лат.).
** Здесь: то, что имеется в виду и то, что говорится (англ.).

365
 76.

«Возможность паразитирования налицо, даже в том,

что именно Сарл называет „real life"*, с неподражае­
мой (почти, not quite**) убежденностью полагая,
будто знает, какова она, эта „real life", где ее начало
и где конец; как если бы смысл этих слов („real life")
мгновенно рождал единодушие, в котором парази-
тированию не оставалось бы места, как если бы
литература, театр, обман, неверность, лицемерие,
недостаток счастья (infelicity), паразитирование,
имитирование real life не были бы частью самой
real life!».
(Фрагмент выступления Деррида на конферен­
ции в Корнелле, 1980 год, или фантазия Симона Хер-
цога.)

77.

Они согбенны, как античные рабы, толкающие ка­

менные глыбы, но это студенты, которые, тяже­
ло дыша, катят пивные бочки. Вечеринка будет
долгой, без запасов не обойтись. «Общество печати
и змеи»*** — очень старое братство, основанное
в 1905 году, одно из самых престижных и, как гово­
рят американцы, популярных. Народу ожидается
много, ведь сегодня празднуют окончание коллок-

* «Реальная жизнь\» (англ.).

** Здесь: но не во всем (англ.).
*** Англ. «The Seal & Serpent Society».

366
виума. Приглашены все участники, и для студен­
ческой братии это последний шанс увидеть звезд,
пока те не приедут снова. Кстати, над входом в вик­
торианскую усадьбу растянули полотно с надписью:
«Uncontrolled skid in the linguistic turn. Welcome!»*
Теоретически мероприятие — для студентов стар­
ших курсов (undergrads), но сегодня двери распах­
нуты для всех. Естественно, это не означает, что
вход свободный: всегда бывает, что одних пускают,
а другие остаются за порогом в соответствии с уни­
версальными критериями их общественного и/или
символического веса.
Уж кому, как не Слиману, об этом знать—во Фран­
ции его частенько отовсюду вышибают, и здесь, ви­
димо, та же история: пара студентов, строящих из
себя физиогномистов, перегораживают ему дорогу,
но — непонятно, как и на каком языке, — он бы­
стро их переубеждает и проходит внутрь с привыч­
ными наушниками на шее, а оставшиеся за бортом
изгои в акриловых банлонах провожают его завист­
ливыми взглядами.
Первое же действующее лицо, с которым он стал­
кивается внутри, поучает зрительский молодняк:
«Heracleitus contains everything that is in Derrida and
more»**. Это Стервелла Редгреив, она же Камилла
Палья. В одной руке у нее мохито, в другой мундштук,
на конце которого тлеет и сладко благоухает черная
сигарета. Рядом Хомски — беседует со студентом

* «Неуправляемый занос на лингвистическом повороте.

Добро пожаловать!» (англ.)
** «У Гераклита есть все то же, что у Деррида, и даже боль­
ше» [англ.).

367
из Сальвадора, который объясняет ему, что Револю­
ционно-демократический фронт недавно был обез­
главлен в его стране военизированными отрядами
и правительственными силами. Де-факто левой
оппозиции в Сальвадоре больше нет, и это, кажет­
ся, очень беспокоит Хомски, нервно пыхтящего са­
мокруткой.
Наверное, это привычка тереться по темным
углам ведет Слимана вниз, в подвал, где звучит «Die
Young» в исполнении «Black Sabbath». Там несколь­
ко компаний хорошо одетых и уже пьяных студен­
тов устроили лэп-дэнс, кто во что горазд. Фуко здесь,
в черной кожаной куртке, без очков (чтобы погру­
зиться в туман жизни, — думает Слиман, хорошо
его зная). Философ дружески машет ему и пока­
зывает пальцем на студентку в юбке, которая, как
стриптизерша, вертится вокруг металлической стой­
ки. Слиман обращает внимание, что она без лифчи­
ка, но на ней белые трусики, дополняющие белые
кроссовки «Найк» с жирной красной запятой (как
машина Старски и Хатча, только наоборот)*.
Кристева, танцующая с Полем де Маном, замеча­
ет Слимана. Де Ман спрашивает, о чем она задума­
лась. «Мы в катакомбах первых христиан», — отве­
чает она. Но глаз с жиголо не сводит.
Ищет он кого-то, что ли. Вот поднимается наверх.
На лестнице встречает Морриса Цаппа, тот ему под­
мигивает. Аудиосистема выдает «Misunderstanding»

* В сериале 1957-1979 гг. «Старски и Хатч» главные герои пе­

редвигаются на красном автомобиле с белой вставкой, по
форме напоминающей эмблему «Найк».

368
группы «Genesis». Слиман берет рюмку с текилой.
Слышно, как закрывшиеся в спальнях студенты тра­
хаются или блюют. Кое-где двери открыты, и вид­
но, как они курят и пьют пиво, сидя по-турецки на
односпальных кроватях, и говорят о сексе, полити­
ке и литературе. За одной из закрытых дверей он,
кажется, узнает голос Сёрла и странное хрюканье.
Слиман возвращается вниз.
В большом парадном холле Симон и Байяр раз­
говаривают с Юдифью, молодой лесбиянкой-акти­
висткой, которая цедит через соломинку «Кровавую
Мэри». Байяр замечает Слимана. Симон замечает
брюнетку с лицом карфагенской принцессы, пришед­
шую с двумя подругами — миниатюрной азиаткой
и высокой египтянкой. Какой-то студент кричит:
«Корделия!» Карфагенская принцесса оглядывается.
Поцелуйчики, щебетание, студент тут же отправ­
ляется за джин-тоником. Юдифь говорит Байяру
и Симону, который не слушает: «Понятие власти
соответствует модели божественной власти име­
нования, когда произнесенное высказывание счи­
тается сотворенным». Из подвала поднимается Фуко
с Элен Сиксу, берет «Малибу Оранж» и исчезает где-
то наверху. Юдифь пользуется поводом, чтобы его
процитировать: «Дискурс — не жизнь, его время —
не наше». Байяр одобрительно кивает. Рой парней
вьется вокруг Корделии и ее подруг—похоже, они
здесь популярны. Юдифь цитирует Лакана, кото­
рый якобы где-то сказал: «Имя — это время объ­
екта». Байяр задается вопросом, нельзя ли с таким
же успехом сказать: «время — это имя объекта»,
или «время — объект имени» и даже «объект — имя

369
времени», или еще «объект — время имени», или
просто «имя — объект времени», но вот он берет
еще пива, затягивается пущенным по кругу кося­
ком, и вырывается крик души: «Но у вас ведь есть
право на участие в выборах, развод и аборты!» Сик-
су хочет поговорить с Деррида, но его плотно окру­
жила ватага юных почитателей — стоят как вко­
панные. Слиман старается обходить Кристеву.
Байяр спрашивает у Юдифи: «Чего же вы хотите?»
Сиксу слышит вопрос и вклинивается в разговор:
«Комнату!» Сильвер Лотренже, основатель журнала
«Семиотекст», стоя с орхидеей в руке, разговарива­
ет с переводчиками Деррида — Джеффри Мелма-
ном и Гаятри Спивак, которая восклицает: «Gramsci
is my brother!»* Слиман говорит с Жан-Франсуа Лио-
таром о либидинальной экономии** и о постмодер­
нистской трансакции. «Pink Floyd» поет «Hey! Teacher!
Leave them kids alone!»***
Сиксу говорит Юдифи, Байяру и Симону, что впе­
реди новая история, которая мужикам даже в страш­
ном сне не снилась: еще бы, ведь тогда вся их кон­
цептуальная ортопедия — побоку, и уже начинает
ломаться машина-манок, но Симон больше не слу­
шает. Он разглядывает компанию Корделии, как
будто ведет рекогносцировку в стане вражеских
сил: шесть человек, трое парней, три девицы. Без
них оно и так было бы непросто, — в смысле, к ней

* «Грамши — мой брат!» {англ.)

** Книга Ж.-Ф. Лиотара «Économie libidinale», «Либидиналь-
ная экономия», вышла в 1974 г.
** «Эй! Учитель! Оставь детей в покое!» (англ.) Строка широ­
ко известной песни из альбома «The Wall» («Стена»).

370
подкатить, — а в такой конфигурации вообще не­
реально.
И все же он делает шаг вперед.
«Белая, физика — супер, ношу юбку и бижуте­
рию — использую все коды моего пола и возрас­
та», — он мысленно пытается проникнуть в голову
девушки. И, проходя мимо нее, слышит, как она
произносит по-французски, играя на публику с не­
подражаемым эротизмом: «Супруги — как птицы:
неразлучны, неуемны, сидят в клетке и тщетно ма­
шут крыльями, просунув их сквозь решетку». Ак­
цента не слышно. Один американец что-то говорит
ей по-английски — Симон не понимает. Она отве­
чает сначала на английском (также без акцента,
насколько он может судить), а затем, выгнув шею:
«У меня ни разу не было историй любви, только ро­
маны». Симон решает, что пора взять бокал, а луч­
ше два. (И слышит, как Гаятри Спивак говорит Сяи-
ману: «We were taught to say yes to the enemy»*.)
Пользуясь отсутствием Симона, Байяр просит
Юдифь объяснить ему разницу между иллокутив­
ным и перлокутивным. Юдифь отвечает, что илло­
кутивный речевой акт — сам по себе есть осущест­
вляемая вещь, тогда как определенные следствия
перлокутивного акта не совпадают с актом речевым.
«Например, если я спрошу: „Как вы думаете, есть
ли наверху свободные комнаты?" — объективная
иллокутивная реальность вопроса будет в том, что
я пытаюсь вас склеить. Клею самим вопросом. Пер-
локутив работает на другом уровне: заинтересуе­
тесь ли вы, зная, что я вас клею? Иллокутивный акт

* «Нас учили говорить врагу „да"» (англ.).

371
достигнет цели („performed with success"*), если
вы поймете мое приглашение. Перлокутивный осу­
ществится, только если вы пойдете со мной наверх.
Согласитесь, нюанс. Впрочем, разница бывает зыб­
кой».
Байяр бормочет нечто невразумительное, но это
бормотание означает, что он все понял. Сиксу с ха­
рактерной улыбкой сфинкса произносит: «Идем
делать performance!» Байяр следует за двумя леди,
которые на ходу вытаскивают упаковку пива и под­
нимаются по лестнице, где взасос целуются Хомски
и Камилла Палья. В коридоре им встречается ла­
тиноамериканская студентка в шелковой рубахе
с лейблом «D&G», Юдифь покупает у нее маленькие
пилюльки. Байяру марка незнакома, он спрашива­
ет у Юдифи, что означают эти буквы, и она объясня­
ет, что это не марка, а инициалы «Делез & Гваттари».
Те же буквы, кстати, и на пилюльках.
Внизу какой-то американец говорит Корделии:
«You are the muse!»**
Корделия делает презрительную гримасу, отра­
ботанную — догадывается Симон, чтобы подчер­
кнуть фактурность губ: «That is not enough»***.
Именно в этот момент диссертант решает к ней
подойти, прямо при друзьях, с бесстрашием ны­
ряльщика Акапулько. Он делает вид, будто про­
ходил мимо, но, поймав реплику на лету, не мог не
встрять, и старательно изображает, что его случай-

* «Успешно осуществится» (англ.).

** «Ты муза!» (англ.)
*** «Этого недостаточно» (англ.).

372
но торкнуло: «Еще бы, кто хочет быть объектом?»
Все молчат. В глазах Корделии читается: «OK, now
you have my attention»*. Он знает: ему нужно не про­
сто показать, что он воспитан и образован, но и под­
хлестнуть ее любопытство, раззадорить и при этом
чересчур не раздражать, блеснуть умом и разбудить
интерес, знать меру легкости и глубокомыслию,
чтобы не выглядеть ни сухарем, ни зазнайкой, оты­
грать в этой светской комедии, дав понять, что
он не идиот, и, разумеется, сразу добавить эротики
в диалог.
«Вы созданы для мощной плотской любви, и вам
ведь нравится итерабельность ксерокса? Сублими­
рованный фантазм — не что иное, как фантазм во­
площенный. Кто скажет обратное—лжец, священ­
ник и эксплуататор народа». Он протягивает ей один
из двух бокалов, которые держит. «Любите джин
с тоником?»
Аудиосистема выдает «Sexy Eyes» группы «Dr.
Hook». Корделия берет бокал.
Поднимает его, словно хочет произнести тост,
и говорит: «Мы обман, в который верят». Симон под­
нимает второй бокал, который по-прежнему держит
в руке, и осушает практически залпом. Ясно, что
первый тур пройден.
Он машинально обводит взглядом холл и замеча­
ет Слимана, который, держась за перила на проме­
жуточной площадке лестницы, ведущей на верхний
этаж, и возвышаясь над теснящейся внизу толпой, де­
лает свободной рукой знак в виде буквы «V», «victory»,

* Здесь: «Окей, я тебя заметила» {англ.).

373
а потом, обеими руками, показывает своеобразный
крест, приложив руку, образующую горизонталь,
немного выше середины вертикали. Симон пыта­
ется засечь, к кому обращен знак, но видит только
студентов и преподов, пьющих, танцующих, флир­
тующих под «Kids in America» Ким Уайлд, и чувству­
ет: происходит что-то не то, только что именно —
непонятно. А вокруг Деррида все плотнее кольцо:
вот на кого смотрит Слиман.
Симон не видит ни Кристеву, ни старика в шер­
стяном галстуке и с кустом на голове, однако оба
они здесь, и если бы он мог их увидеть, не будь они
в разных концах холла и в одинаково плотной толпе
гостей, он понял бы, что оба не сводят со Слимана
глаз и считали показанный знак, после чего дога­
дался бы, что знак послан Деррида, прячущемуся
в кольце почитателей.
Не видит Симон и быкообразного детину, дрю­
чившего Корделию на ксероксе, хотя этот минотавр
тоже здесь, сверлит ее бычьими глазами.
Симон ищет в толпе Байяра, но не находит, что
не удивительно: Байяр в комнате, наверху, держит
пиво, и неизвестная химическая субстанция рас­
текается по его жилам, пока он говорит с новыми
подругами о порнографии и феминизме.
Симон слышит голос Корделии: «В 585 году на
Маконском соборе всемилостивая церковь, по край­
ней мере, задалась вопросом, есть ли у женщины
душа...»; и, чтобы ей понравилось, добавляет: «...и воз­
держалась от ответа».
Высокая египтянка цитирует Вордсворта, но что
за стихи, Симон определить не может. Миниатюр-

374
ная азиатка рассказывает итальянцу из Бруклина,
что пишет диссертацию о queer* у Расина.
Кто-то говорит: «Все знают, что психоаналитик
теперь вообще молчит, но анализ от этого только
выиграл».
Камилла Палья орет: «French go home! Lacan is
a tyrant who must be driven from our shores»**.
Моррис Цапп смеется и кричит на весь холл:
«You're damn'right, General Custer!»***
Гаятри Спивак, про себя: «You're not the grand­
daughter of Aristotle, you know?»****
В комнате Юдифь спрашивает Байяра: «А ты во­
обще где работаешь?» Вопрос застает комиссара
врасплох, ответ выходит дурацким, вся надежда,
что Сиксу пропустит мимо ушей: «Изучаю кое-что
в Венсене». Но Сиксу, конечно, вздергивает бровь,
и он добавляет, глядя ей прямо в глаза: «В области
права». Сиксу вздергивает вторую бровь. Она не
только ни разу не встречала Байяра в Венсене, но
и факультета права там нет. Чтобы ее отвлечь, Байяр
сует руку ей под блузку и через лифчик начинает
тискать грудь. Сиксу едва не падает от удивления,
но решает не реагировать, когда к другой груди при­
жимает ладонь Юдифь.
К компании Корделии подтянулась undergrad
по имени Донна и спрашивает, какие новости

* Здесь: о гомосексуальных мотивах (англ.).

** «Французы, возвращайтесь домой! Лакан — тиран, его
надо услать с наших берегов» (англ.).
*** «Вы чертовски правы, генерал Кастер» (англ.).
**** «Вообще-то, ты не правнучка Аристотеля» (англ.).

375
в девичьем братстве: «How is Greek life so far?»*
(Greek life — так обозначают распространенную
систему братств и сестринств, потому что в назва­
ниях большинства из них используется греческий
алфавит). Донна с подружками собирается устроить
реконструкцию вакханалии. Корделия от радости
аж подпрыгивает. Симон задумывается: вероятно,
Слиман решил назначить Деррида встречу. Знак,
который он показал, — не «V» как «victory», а время.
Два часа, вот только где? Будь это в церкви, Слиман
просто сложил бы руки крест-накрест, а не сделал
бы этот странный жест. «Есть здесь где-нибудь клад­
бище?» — спрашивает Симон. И юная Донна при­
нимается хлопать в ладоши: «Oh yeah! That's a great
idea! Let's go to the cemetery!»** Симон хочет сказать,
что хотел сказать не это, но Корделии и ее подруж­
кам предложение кажется настолько заманчивым,
что он решает не говорить ничего.
Зато Донна говорит, что принесет инвентарь.
Аудиосистема выдает «Call Me» группы «Blondie».
Уже почти час.
Слышен чей-то голос: «Пастырь-толкователь,
вещун — это бюрократия бога-деспота, понимаешь?
Пастырь, сволочь, и тут надует: толковать можно
до бесконечности, а все, что подпадает под толко­
вание, есть толкование само по себе!» Это Гватта-
ри — видно, что уже на бровях, клеится к невинной
аспирантке из Иллинойса.
Надо все-таки предупредить Байяра.

* Буквально: «Как ваша греческая жизнь?» (англ.)

** «О да! Отличная мысль! Пошли на кладбище!» {англ.)

376
 Из аудиосистемы, пульсируя, рвется голос Деб-
би Харри, она поет: «When you're ready, we can share
the wine»*.
Возвращается Донна с косметичкой и говорит,
что можно идти.
Симон бросается наверх—сказать Байяру, что­
бы искал его на кладбище в два. Он распахивает
все двери подряд, видит студентов, уже никаких
или еще относительно бодрых, видит Фуко, кото­
рый дрочит перед постером с Миком Джаггером,
видит Энди Уорхола, пишущего стихи (на самом деле
это Джонатан Калл ер, заполняющий ведомость),
видит оранжерею с марихуаной до потолка, видит
даже тихих студентов, которые смотрят бейсбол на
спортивном канале и курят крэк, и, наконец, видит
Байяра.
«Ой, простите!»
Он захлопывает дверь, но успевает разглядеть,
что комиссара обхватила ногами какая-то баба (ее
Симону не узнать), а Юдифь пристроилась сзади,
нацепив пояс с фаллоимитатором, и кричит: «I am
a man and I fuck you! Now you feel my performative,
don't you?»**
Он впечатлен увиденным и не может сообра­
зить, как лучше сообщить новость, поэтому спешит
назад, вниз, догонять компанию Корделии.

* «Когда будешь готов, вместе выпьем вина» (англ). Строка

из песни «Call me» группы «Blondie», солисткой которой
была Дебби Харри.
** «Я мужик и я тебя трахаю! Как, чувствуешь мой перфор-
матив?» [англ.)

377
 На лестнице сталкивается с Кристевой, но не
замечает ее.
Он отлично понимает, что по всем пунктам на­
рушил экстренный протокол, но слишком уж при­
тягательна белая кожа Корделии. В конце концов,
он будет на месте встречи, — уговаривает себя Си­
мон, пытаясь оправдать расчет, который, что душой
кривить, только желанием и обусловлен.
Кристева стучит в дверь, из-за которой доносит­
ся странное хрюканье. Ей открывает Сёрл. Она не
входит внутрь, но что-то тихо ему сообщает. Затем
направляется к комнате, куда у нее на глазах зашел
Байяр и две его подруги.
Кладбище Итаки на склоне холма поросло зеле­
нью, могилы в беспорядке разбросаны среди дере­
вьев. Из освещения только луна и городские огни
в отдалении. Группа обступает надгробие женщи­
ны, умершей совсем молодой. Донна поясняет, что
собирается произносить откровения сивиллы, но
нужно подготовить церемонию «рождения нового
человека», потребуется доброволец. Корделия ука­
зывает на Симона. Хорошо бы узнать подробности,
но он соглашается и так, потому что она начинает
его раздевать. Человек десять, которые их окружи­
ли, ждут представления и в глазах Симона выглядят
небольшой толпой. Закончив раздевание, она укла­
дывает его в траву у могильной плиты и шепчет на
ухо: «Relax*. Мы будем убивать древнего человека».
Все крепко выпили, все без тормозов, так что
все это может происходить на самом деле, — думает
Симон.

Расслабься (англ.).

378
 Донна протягивает косметичку, Корделия до­
стает из нее опасную бритву и торжественно рас­
крывает. Симон слышит, как Донна в прологе про­
износит имя Валери Соланас*, и это его совсем не
ободряет. Но Корделия вытаскивает также баллон
с пенкой, покрывает ею его лобок и начинает осто­
рожно брить. Символ символической кастрации, —
понимает Симон и внимательно следит за движе­
ниями девушки, особенно когда чувствует, как ее
пальцы деликатно отодвигают его пенис.
«In the beginning, no matter what they say, there
was only a goddess. One goddess and one only»**.
Лучше бы все-таки рядом был Байяр.
Но Байяр курит в темноте сигарету, растянув­
шись голышом на ковре в студенческой спальне
между двумя своими нагими подругами, одна из
которых уснула, положив руку себе на грудь, а вто­
рой рукой держась за грудь другой девы.
«In the beginning, no matter what they think, wo­
men were all and one. The only power then was female,
spontaneous, and plural»***.
Байяр спрашивает у Юдифи, чем он ее зацепил.
Юдифь, прильнув к его плечу, мурлычет в ответ со
своим среднезападным еврейским акцентом: «Было
видно, что ты здесь не в своей тарелке».
* Валери Соланас (Valerie Solanas, 1936-1988) — американ­
ская феминистка, известная тем, что в 1968 г. соверши­
ла покушение на жизнь Энди Уорхола.
** «В начале, что бы ни говорили, была только богиня.
Одна богиня, единственная» {англ.).
*** «Вопреки общему мнению, в начале женщины были
всем и одним целым. Была единая сила и была она жен­
ской, стихийной и плюральной» (англ.).

379
 «The goddess said: „I came, that is just and good"»*.
В дверь стучат, кто-то входит, Байяр приподни­
мается и узнает Кристеву, она говорит: «Вам стоит
одеться».
«The very first goddess, the very first female powers.
Humanity by, on, in her. The ground, the atmosphere,
water, fire. Language»**.
Из церкви доносятся два удара колокола.
«Thus came the day when the little prankster ap­
peared. He didn't look like much but was self-confi­
dent. He said: „I am God, I am the son of man, they
need a father to pray to. They will know how to be
faithful to me: I know how to communicate"»***.
Кладбище всего в сотне метров. Грохот вечерин­
ки эхом отражается от могильных плит и создает
звуковой фон ритуальной церемонии, давно уже
немодный: аудиосистема выдает «Gimme! Gimme!
Gimme! (A Man after Midnight)», это «ABBA».
«Thus man imposed the image, the rules, and the ve­
neration of all human bodies endowed with a dick»****.

* «Богиня сказала: „Я пришла — это есть справедливость

и благо"» {англ.).
** «Исконная богиня, исконные женские силы. Человече­
ство через нее, на ней, в ней. Земля, воздух, вода, огонь.
Язык» {англ.).
*** «В один прекрасный день явился мелкий пакостник.
Самоуверенный, хотя по нему и не скажешь. Он заявил:
„Я есть Бог. Я сын человеческий, им нужен отец, чтобы
ему молиться. Они научатся следовать за мной: я знаю,
как надо говорить"» {англ.).
**** «Так мужчина навязал образ, правила и культ всех че­
ловеческих тел, наделенных членом» {англ.).

38о
 Симон отворачивается, чтобы скрыть беспокой­
ство и возбуждение, и в этот момент в нескольких
десятках метров видит две фигуры, встретившиеся
под деревом. Худощавый персонаж передает науш­
ники своего плеера другому, более коренастому, со
спортивной сумкой в руке. Понятно, что Деррида
проверяет товар, и этот товар — кассета, на которой
записана седьмая функция языка.
«The real is out of control. The real fabricates stories,
legends, and creatures»*.
У него на глазах, в нескольких метрах, под де­
ревом, среди могильных плит на кладбище Итаки,
Деррида слушает седьмую функцию языка.
«On horseback on a tomb, we will feed our sons
with the entrails of their fathers»**.
Симон хочет вмешаться, но он не в состоянии
напрячь ни один мускул своего тела, чтобы встать,
и даже мышцы языка, чтобы сказать хоть слово,
хотя знает, что они самые — самые сильные, а сле­
дующий этап символической кастрации — симво­
лическое возрождение и явление нового человека,
которое в ритуале символизирует фелляция. И ко­
гда Корделия берет его пенис в рот, он чувствует,
как жар влажного нёба карфагенской принцессы
передается каждой его клетке, и уже знает, что за­
дание провалено.

* «Реальное вышло из-под контроля. Реальное создает исто­

рии, легенды и тварей» {англ.).
** «Оседлав могилу, накормим наших сынов кишками от­
цов» {англ.).

381
 «We form with our mouths the breath and the
power of the Sorority. We are one and many, we are
a female legion...»*
Сейчас произойдет обмен, и он даже не попы­
тается этому помешать.
Он запрокидывает голову, и на вершине холма,
освещенного огнями кампуса, ему вдруг открыва­
ется ирреальное видение — эта ирреальность пу­
гает его даже больше, чем вероятная реальность
зрелища: перед ним человек с двумя сторожевыми
псами на поводках.
Тьма — хоть глаз выколи, но он знает, что это
Сёрл. Псы лают. Удивленные свидетели ритуальной
церемонии смотрят в их сторону. Донна прерывает
молитву. Насос-Корделия останавливается.
Сёрл громко причмокивает губами, спускает
псов, и те бросаются к Слиману и Деррида. Симон
подскакивает — бегом, на помощь, — но внезапно
его хватает сильная лапа: минотавр, дрючивший
на ксероксе Корделию, вцепился ему в руку и со
всей дури бьет в челюсть. Лежа на земле, голый
и беспомощный Симон видит, как псы набрасыва­
ются на философа и жиголо, опрокидывая их на­
взничь.
Крики смешиваются с рычанием.
Минотавр, которого не колышет драма, разыграв­
шаяся за спиной, определенно решил его взгреть,
Симон слышит брань на английском — понятно,
что этот тип претендует на определенную эксклю­
зивность в физических отношениях с Корделией, —

* «Своими устами мы создаем дыхание и силу Сестринства.

Мы все как одна, мы женский легион...» {англ.)

382
а псы тем временем могут растерзать Слимана и Дер­
рида.
Неофиты вакханального действа и их друзья
застыли как вкопанные от криков людей и ры­
чания зверей. Деррида бежит между могил, склон
холма и свирепость пса, гонящегося за ним, при­
дают ему ускорение. Слиман моложе и сильнее,
он блокировал пасть животного, подставив руку,
однако сила, сжимающая мышцы и кость, такова,
что через секунду он потеряет сознание, и уже ни­
что не помешает твари его сожрать, но вдруг Си­
мон слышит подвывание и видит невесть откуда
взявшегося Байяра, который вцепился в башку зве­
ря пальцами и выдавливает ему глаза. Пес душе­
раздирающе скулит и убегает, натыкаясь на над­
гробия.
Тогда Байяр мчится вниз по холму, чтобы по­
мочь все еще убегающему Деррида.
Он хватает второго пса за башку, хочет шарахнуть
его по затылку, но зверь разворачивается и сбивает
комиссара с ног; передние лапы удается перехва­
тить, зато разинутая пасть — в десяти сантиметрах
от лица Байяра, поэтому он лезет в карман пиджа­
ка, достает кубик Рубика с шестью полностью со­
бранными сторонами и загоняет его твари в глот­
ку до самого пищевода. Пес омерзительно рыгает,
бьется башкой о деревья, катается по траве, кор­
чится в судорогах и умирает от удушья с игрушкой
внутри.
Байяр подползает к лежащей рядом антропо­
морфной массе. И слышит зловещее клокотание.
Деррида истекает кровью. Пес все-таки смог бук­
вально в прыжке достать его шею.

З8з
 Пока Байяр ликвидировал собак, а Симон пы­
тался договориться с минотавром, Сёрл успел на­
броситься на Слимана, все еще лежащего на земле.
Поняв теперь, где спрятана седьмая функция, он,
естественно, хочет отобрать плеер. Он переворачи­
вает стонущего от боли жиголо, хватает устройство
и жмет на кнопку «eject».
Только кассеты в гнезде нет.
Сёрл ревет, как разъяренный зверь.
Из-за дерева появляется третий персонаж. На
нем шерстяной галстук, прическа гармонирует
с пейзажем. Видимо, он с самого начала там пря­
тался.
Как бы то ни было, кассета у него в руке.
И он размотал ленту.
Свободной рукой он щелкает колесиком зажи­
галки.
«Roman, don't do that!»* — в ужасе кричит Сёрл.
Старик в шерстяном галстуке соединяет язы­
чок пламени на конце «Зиппо» с магнитной лен­
той, и она мгновенно вспыхивает. Издалека кажет­
ся, что ночную тьму пронзил маленький зеленый
огонек.
Сёрл верещит как резаный.
Байяр оглядывается. Минотавр тоже. Симону
наконец удается вырваться. Словно сомнамбула
(и по-прежнему голый), он подходит к человеку-
кусту и упавшим голосом спрашивает: «Кто вы?»
Старик поправляет галстук и отвечает просто:
«Роман Якобсон, лингвист».

* «Роман, не надо!» {англ.)

384
 У Симона все леденеет внутри.
Байяр стоит напротив и не знает, правильно ли
расслышал. «Что? Что он сказал? Симон!»
Последние обрывки магнитной ленты с треском
превращаются в пепел.
Корделия подбежала к Деррида. Она рвет на
себе платье, чтобы перевязать ему шею. Надеется
остановить кровь.
«Симон?»
Симон не произносит ни слова, но оформляет
в голове немой диалог с Байяром: почему ты мол­
чал, что Якобсон жив?
«Ты не спрашивал».
На самом деле у Симона и в мыслях не было,
что основоположник структурализма, бежавший
в 1941 году вместе с Андре Бретоном на корабле из
оккупированной Франции, русский формалист, вос­
питанный пражской школой, один из отцов линг­
вистики, виднейший после Соссюра, может быть
еще жив. Для Симона он из другой эпохи. Леви-
Стросса, а не Барта. Симон смеется над глупостью
рассуждения: Барт умер, но Леви-Стросс еще жив,
а Якобсон чем хуже?
Якобсон спускается по склону на несколько ме­
тров, отделяющих его от Деррида, стараясь не спот­
кнуться о камень или ком земли.
Философ лежит на земле, голова — на коленях
у Корделии. Якобсон берет его за руку и говорит:
«Спасибо, друг мой». Деррида еле шевелит губами:
«Знаешь, я бы прослушал запись. Но сохранил бы
тайну». Он поднимает взгляд на плачущую Корде­
лию: «Деточка, улыбнитесь мне так же, как я до

385
конца улыбался вам. Всегда выбирайте жизнь и не
переставайте утверждать бессмертие».
Сказав это, Деррида умирает.
Сёрл и Слиман исчезли. Спортивная сумка
тоже.

78.

«Разве это не смешно, не наивно, разве не чис­

тое ребячество — приходить к мертвому и просить
у него прощения?»
Маленькое кладбище в Рис-Оранжис еще не
знало такого наплыва народу. Затерявшись на окра­
ине Парижа у обочины шоссе № 7, окруженное
компактными параллелепипедами поставлен­
ных наискось ашелемов*, эта территория поглоще­
на тишиной, которую способны создавать только
толпы.
Перед гробом возле вырытой могилы Мишель
Фуко произносит прощальную речь.
«Из дружеских чувств, из признательности и при
общем согласии можно ограничиться цитирова­
нием, присоединиться к тому, что связано с „дру­
гим** более или менее непосредственно, оставить
ему слово и раствориться на этом фоне... Но при
таком буквализме можно ли что-то сказать, поде­
литься?»

* От аббревиатуры HLM — habitation à loyer modéré, жилье

с умеренной арендной платой, иначе говоря — социальное
жилье.

386
 Деррида будет похоронен не в еврейской части,
а с католиками, чтобы со временем рядом могла
оказаться его жена.
Среди присутствующих в первом ряду речь Фуко
слушает Сартр — со скорбным видом, опустив го­
лову, рядом — Этьен Балибар. Сартр больше не по­
кашливает. Вылитый призрак.
«Жак Деррида — имя того, кто больше его не
услышит и не будет его носить».
Байяр спрашивает у Симона, не Симона де Бо-
вуар ли стоит рядом с Сартром.
Фуко в своем репертуаре: «Как верить в совре­
менность? Казалось бы, даже принадлежа к одной
эпохе, определяемой исторической датировкой,
социальным охватом и прочим, несложно убедить­
ся, что времена, в которых мы живем, остаются
совершенно разнородными и, по правде говоря,
между собой не связанными».
Авитал Ронелл роняет слезу, Сиксу повисла на
Жан-Люке Нанси* и не сводит пустых глаз с ямы,
Делез и Гваттари размышляют о серийных сингу-
лярностях.
Три компактных параллелепипеда ашелемов
с потрескавшейся краской и ржавыми балконами
нависают над кладбищем, словно часовые или тор­
чащие из моря зубцы скал.
В июне 1979 года, когда в большом амфитеат­
ре Сорбонны собрались «Генеральные штаты фило-

* Жан-Люк Нанси (Jean-Luc Nancy, p. 1940) — французский

философ, принадлежит к плеяде интеллектуалов, изобра­
женных в романе.

387
софии»*, Деррида и Б.А.Л. буквально подрались,
а теперь Б.А.Л. присутствует на похоронах и скоро
назовет, а может, уже называет усопшего «своим
стариком-учителем».
«Вопреки расхожему мнению, — продолжает
Фуко, — самостоятельные „субъекты", населяющие
наиболее значимые „зоны", — это не авторитарные
„сверх-я", они не обладают властью, если предпо­
ложить, что Властью, с большой буквы, вообще
можно обладать».
Соллерс и Кристева, разумеется, тоже приехали.
Деррида участвовал в подготовке «Тель кель», по­
началу. В библиотеке «Тель кель» была опублико­
вана «Диссеминация», но в 1972 году он порвал
с журналом, и не совсем ясно, чего в этом было
больше — политики или личного. Тем не менее
в декабре 1977 года, когда Деррида был арестован
в Праге, попав в ловушку коммунистического ре­
жима — ему в багаж подкинули наркотики, — Сол­
лерс за него заступился, и он эту поддержку при­
нял**.
Байяр так и не получил ордеров на арест Сол-
лерса и Кристевой. Не считая «болгарского следа»,

* «Генеральные штаты философии» — ассамблея, прове­

денная по инициативе ряда ученых-философов в Сорбон­
не 16-17 июня 1979 г. Одним из поводов для ее созыва
стали планы образовательной реформы, предполагавшей
существенное сокращение часов, отведенных на препо­
давание философских дисциплин.
** В действительности этот эпизод произошел в 1981 г.,
а скончался Жак Деррида 9 октября 2004 г.

388
у него нет доказательств их причастности к смерти
Барта. А главное — нет доказательств того, что седь­
мая функция у них в руках, хотя, казалось бы, и так
почти все ясно.
Кристева сообщила Байяру о встрече на клад­
бище Итаки, и он думает, что Сёрла тоже предупре­
дила она. По версии Байяра, она рассчитывала со­
рвать сделку, собрав всех участников действия
и тем самым умножив вероятность помех, потому
что не знала или не хотела верить, что Деррида,
сговорившись с Якобсоном, задумал уничтожить
копию. Якобсон всегда считал, что о его открытии
не должно быть широко известно. И поэтому помог
Деррида собрать деньги, чтобы выкупить кассету
у Слимана.
Пока Фуко продолжает вещать, сквозь толпу
проскальзывает женщина и встает позади Симона
и Байяра.
Симон узнает духи Анастасьи.
Она что-то шепчет им на ухо, оба, повинуясь
инстинкту, стоят не оглядываясь.
Фуко: «...То, о чем ранее говорили „в связи с кон­
чиной", „по случаю кончины" — целая цепочка
типических решений. Худшие из них или худшее
в каждом из них, недостойное и жалкое, однако,
совсем не редкость: снова ловчить, спекулировать,
извлекать выгоду не мытьем, так катаньем, черпать
у мертвого силы, направляя их против живущих,
обличать, оскорблять тех, кто его пережил, непосред­
ственно или косвенно, наделять себя правом возвы­
шаться до уровня, на который смерть, думается, под­
нимает „другого", ограждая его от подозрений».
389
 Анастасья: «„Клуб Логос" готовится к очень гром­
кому событию. Великому Протагору бросили вызов.
Он поставит на кон свой титул. Будет большое со­
стязание. Но присутствовать смогут только те, кто
аккредитован».
Фуко: «В своем классическом виде надгробное
слово было тем хорошо, что позволяло обратиться
к усопшему, иногда даже на „ты". Это, конечно,
тоже фикция: есть только „усопший во мне" и стоя­
щие у гроба, к которым я таким способом обраща­
юсь, но гротескная избыточность подобной рито­
рики, по крайней мере, подчеркивала, что нельзя
замыкаться в себе».
Байяр спрашивает, где будет собрание. В Вене­
ции, — отвечает Анастасья, — место держится
в тайне и, возможно, еще не выбрано, поскольку
«организация», на которую она работает, его пока
не определила.
Фуко: «Пора прервать промысел живых, снять
покровы и увидеть „другого", „умершего в нас", но
„другого", и гарантия бессмертия, которую дает
нам религия, оправдала бы допущение „что, если..."»
Анастасья: «Состязаться с великим Протагором
будет тот, кто украл седьмую функцию. Вот вам
мотив».
Ни Сёрл, ни Слиман так и не нашлись. Но подо­
зрения падают не на них. Слиман хотел продать.
Сёрл хотел купить. Якобсон помог Деррида поднять
цену, но Кристева сделала все, чтобы сделка не со­
стоялась, и Деррида погиб. Оба по-прежнему в бе­
гах, у одного есть деньги, но, с точки зрения босса
Байяра, важно совсем другое.
390
 Нужно накрыть их с поличным, —думает Байяр.
Симон спрашивает, как получить аккредита­
цию. Анастасья отвечает, что нужно быть как ми­
нимум на шестом уровне (трибуном) и что по этому
случаю специально устраивают большой квалифи­
кационный турнир.
«Роман есть смерть; он превращает жизнь в судь­
бу, воспоминание — в полезное действие, а длитель­
ность — в управляемое и значащее время».
Байяр спрашивает Симона, почему Фуко заго­
ворил о романе.
Симон отвечает, что это наверняка цитата, но
задается тем же вопросом, который немало его бес­
покоит.

79.

Перегнувшись через перила моста, Сёрл едва раз­

личает воду на дне ущелья, но слышит, как она
течет в полумраке. Над Итакой ночь, ветер зме­
ится в зеленом коридоре, созданном Каскадилла
Крик*. Река, заключенная в мшисто-каменное рус­
ло, продолжает свой путь, безразличная к людским
драмам.
Пара студентов переходит через мост, держась
за руки. В этот час людей здесь мало. На Сёрла ни­
кто не обращает внимания.
Если бы он только знал, если бы только мог...
Поздно переписывать историю.

* Название реки, протекающей в описываемых местах.

391
 Не проронив ни звука, философ-лингвист пере­
шагивает через перила, балансирует, стоя на краю,
бросает взгляд в пропасть, в последний раз смотрит
на звезды, разжимает пальцы и падает.
Это даже не столб воды — просто брызги. И бы­
стро гаснущее мерцание пены во мраке.
Река недостаточно глубока, чтобы смягчить
удар, но по порогам тело несет к водопадам и озеру
Каюга, где некогда ловили рыбу индейцы, навер­
няка имевшие скудное представление — хотя как
знать? — об иллокутивном и перлокутивном.
часть четвертая

Венеция
 80.

«Мне 44 года. Это значит, я пережил Александра,

который умер в 32, а Моцарт — в 35, Жарри — в 34,
Лотреамон — в 24, лорд Байрон — в 36, Рембо —
в 37, и за те годы, которые мне остались, я обгоню
всех великих покойников, гигантов, олицетворив­
ших эпохи, так что если Господь дарует мне жизнь,
я провожу в мир иной Наполеона, Цезаря, Жоржа
Батая, Реймона Русселя*... Ну уж нет!.. Я умру мо­
лодым... Я чувствую... Долго тянуть мне не светит...
Я не закончу, как Ролан... 64 года... Смешно!.. Вообще
то, мы сделали ему доброе дело. Нет, нет... Не выйдет
из меня красивого старика... Да и не бывает таких...
Лучше сгореть дотла... Раз — и все, алле-оп...»

81.

Соллерс не любит остров Лидо, но чтобы укрыться

от толпы венецианского карнавала, он — в память
о Томасе Манне и Висконти — нашел прибежище

* Реймон Руссель (Raymond Roussel, 1877-1933) — француз­

ский литератор, драматург, поэт.

395
в «Гранд-Отель де Бэн», где развертывается столь
умозрительное действие «Смерти в Венеции». Он
решил для себя, что сможет спокойно размышлять,
глядя на Адриатику, но в итоге сидит в баре и заигры­
вает с официанткой, потягивая виски. В глубине
пустого зала пианист вяло играет Равеля. Надо ска­
зать, что сейчас самая середина зимнего дня: холе­
ра не гуляет, но и погода не для купания*.
«Как вас зовут, деточка? Нет, не говорите! Я наре­
ку вас Маргаритой, как любовницу лорда Байрона.
Она, знаете, была дочкой булочника. La Fornarina**...
огненный темперамент и бедра как из мрамора...
Конечно же, у нее были ваши глаза. Вдвоем они
скакали верхом вдоль берега — чертовски роман­
тично, правда? Хотя да, пожалуй, в этом есть что-то
китчевое, вы правы... Хотите, научу вас как-нибудь
ездить верхом?»
Соллерс вспоминает строки из «Чайльд Гароль­
да»: «Тоскует Адриатика-вдова: где дож, где свадьбы
праздник ежегодный?»*** Дожу впредь не сочетать­
ся узами с морем, лев больше не страшен: сплош­
ное выхолащивание, — думает он. «Как символ
безутешного вдовства ржавеет „Буцентавр" уже не­
годный»... Но он тут же гонит дурные мысли. Играет

* Отсылка к финалу новеллы Томаса Манна и фильма

«Смерть в Внеции».
* * Булочница {um.). Возлюбленная Байрона Маргарита Коньи
была женой булочника. Прозвище Фонарина носила так­
же Маргерита Луги, дочь булочника и легендарная на­
турщица Рафаэля.
*** Здесь и далее перевод В. Левика.

396
пустым бокалом и заказывает еще виски. «On the
rocks»*. Официантка вежливо улыбается. «Prego»**.
Соллерс счастливо вздыхает: «Эх, вот бы повто­
рить вслед за Гёте: „В Венеции меня знает разве что
один человек, да и тот не сразу встретится мне"***.
Но я слишком известен в своем отечестве, деточка,
вот ведь беда. Вы представляете себе Францию?
Я вас туда свожу. Какой замечательный автор этот
Гёте. Что такое? Вы покраснели. А, Юлия, и ты здесь!
Маргарита, представляю вам мою жену».
Кристева вошла в пустой бар неслышно, как
кошка. «Ты напрасно стараешься, дорогой, эта мо­
лодая особа не понимает и четверти того, что ты
говоришь. Правда, мадемуазель?»
Девушка продолжает улыбаться. «Prego?»
«Да ладно, какая разница? — распускает хвост
Соллерс. — Когда ты счастливчик, за которого го­
лосуют глазами, не обязательно (слава богу!), чтобы
тебя понимали».
Кристева не говорит ему о Бурдье, которого он
ненавидит, потому что социолог подрывает всю его
систему представлений, благодаря которой он все­
гда выглядит в лучшем свете. Она не говорит, что­
бы он много не пил перед встречей, которая пред­
стоит на неделе. Она уже давно решила относиться
к нему как к ребенку и как к взрослому одновре­
менно. Принципиально не объясняет ему некото­
рые вещи, по ждет, что он поднимется до уровня,

* «Со льдом» {англ.).

** «Прошу» (um.).
*** Перевод Н. Ман.

397
которого, как ей кажется, она вправе от него тре­
бовать.
Пианист берет откровенно фальшивый аккорд.
Дурной знак? Но Соллерс верит в свою счастливую
звезду. Он, пожалуй, пойдет искупается. Кристева
замечает, что он уже в шлепанцах.

82.

Двести галер, две дюжины галиотов (так называе­

мых полугалер) и шесть гигантских галеасов («В-52»*
того времени) гонятся по Средиземному морю вслед
за турецким флотом.
Себастьяно Веньера**, грозного командующего
венецианским флотом, распирает от злости: ему
кажется, что он единственный из всех союзников,
испанских, генуэзских, савоиских, неаполитанских
и папских, рвется в бой, но он ошибается.
Если испанская корона в лице Филиппа II посте­
пенно теряет интерес к Средиземноморью, посколь­
ку слишком уж занята завоеванием Нового Света,
молодой дон Хуан Австрийский, темпераментный
командующий флотом Священной лиги, внебрач­
ный сын Карла V, а значит, и сводный брат короля,
полагает, что война — дело чести, которой, впро­
чем, его лишает незаконное происхождение.

* Имеется в виду ставший легендарным американский стра­

тегический бомбардировщик Боинг В-52 «Стратофор-
тресс», выпускавшйся в 1950-1960-е гг.
** Себастьяно Веньер (Sebastiano Venier, 1496-1578) — вене­
цианский дож, военачальник и дипломат.

398
 Себастьяно Веньер защищает насущные интере­
сы Светлейшей*, и дон Хуан Австрийский, добыва­
ющий себе славу, — его лучший союзник, хотя ему
это невдомек.

83.

Соллерс рассматривает портрет святого Антония

в церкви Джезуати и обнаруживает внешнее сход­
ство. (То ли Соллерс похож на святого Антония, то
ли святой Антоний на Соллерса — не знаю, в каком
порядке он сравнивал.) Он ставит самому себе свеч­
ку и выходит прогуляться по своему излюбленному
району Дорсодуро.
Возле галереи Академии он натыкается на Си­
мона Херцога и комиссара Байяра, стоящих в оче­
реди.
«И вы здесь, дорогой комиссар, какой сюрприз!
Какими судьбами? Ах да, наслышан о триумфе ва­
шего молодого протеже. Не терпится попасть на сле­
дующий тур. Да, да, как видите, играть в прятки бес­
полезно. Вы первый раз в Венеции? Идете в музей,
приобщиться к культуре, да? Передайте от меня
привет „Буре" Джорджоне — единственная карти­
на, ради которой действительно стоит терпеть этих
японских туристов. Они щелкают все подряд не
глядя — заметили?»
Соллерс показывает в сторону двух японцев в оче­
реди, и Симон едва заметно вздрагивает от удивления.

* Имеется в виду Светлейшая республика Венеция (Serenis-

sima Repubblica di Venezia; um.).

399
Он узнает японцев на «Фуэго», которые спасли ему
жизнь в Париже. Они и правда вооружились «Ми-
нолтой»* (модель — последний писк) и невозмути­
мо фотографируют все, что движется.
«Забудьте про площадь Святого Марка. Забудьте
про „Бар Гарри". Сердце города, а значит, и сердце
мира здесь, в Дорсодуро... Ха, о Венеции что только
не услышишь, правда?.. Кстати, обязательно сходи­
те на кампо Санто-Стефано, это в двух шагах, толь­
ко перейдете Большой канал. Там статуя Никколо
Томмазео, писателя политического толка, поэтому
неинтересного — венецианцы прозвали его
Cagalibri, „книгосер". Это из-за статуи. Кажется, что
она и правда испражняется книгами. Ха-ха!
А еще нужно побывать на Джудекке**, это другой
берег. И посмотреть церкви Палладио, они там все
в ряд... Знаете Палладио? Отчаянный человек... как
вы, наверное? Перед ним стояла задача выстроить
здание напротив площади Святого Марка. Представ­
ляете? Еще тот челлендж, как выражаются наши
друзья американцы, никогда не разбиравшиеся в ис­
кусстве... как, впрочем, и в женщинах, но это уже
другой разговор... И вот вам пожалуйста: над вода­
ми возвысился собор Сан Джорджо Маджоре. А еще
Иль Реденторе, шедевр неоклассики: с одной сторо­
ны — Византия и пламенеющая готика прошлого,
с другой — античная Греция, навеки воскрешенная
в Ренессансе и Контрреформации. Посмотрите —

* «Minolta» — японская марка фотографической и копиро­

вальной техники, самостоятельно существовавшая с 1928
по 2003 г.
** Дорсодуро, Джудекка — венецианские острова.

400
это в ста метрах! Если поспешите, застанете закат
солнца».
В этот момент в очереди раздается крик: «Вор!
Держите вора!» Какой-то турист бежит за щипачом.
Соллерс машинально лезет во внутренний карман
пиджака.
Но тут же берет себя в руки: «Ха, вы видели? На­
верняка француз... французов всегда обносят. Вы
уж осторожнее. Итальянцы — великая нация, но,
как все великие нации, бандиты... Вьшужден вас по­
кинуть, а то пропущу мессу...»
И Соллерс удаляется, шлепая тонкими санда­
лиями по венецианской мостовой.
— Видел? — спрашивает Байара Симон.
— Да, видел.
— Эта штука у него.
— Да.
— Так может, сразу и отберем?
— Надо сначала убедиться, что это не фуфло. Для
этого тебя сюда и послали, если помнишь.
На лице Симона возникает едва уловимая самодо­
вольная улыбка. Еще один изгиб очереди. Про япон­
цев он тут же забыл.

84.

Двести галер проходят через пролив Корфу и дви­

жутся к Ионическому заливу, среди них «Ла Марке-
за», которой командует генуэзец Франческо Сан-
Фреда, на борту также капитан Диего де Урбино
и его люди, они играют в кости, и среди них—сын
погрязшего в долгах дантиста, отправившийся, как

401
и все, на поиски славы, а заодно и денег, кастиль­
ский идальго, искатель приключений, нищий дво­
рянин шпаги, молодой Мигель де Сервантес.

85.

Помимо карнавальных увеселений, в венецианских

дворцах тут и там устраивают торжества для избран­
ных, и праздник в Ка Реццонико не уступает им ни
в притягательности, ни в элитарности.
Изнутри доносятся громкие голоса на зависть
прохожим, которые вместе с пассажирами вапорет-
то задирают головы, пытаясь заглянуть в бальный
зал, где видны или угадываются росписи с оптиче­
скими иллюзиями, огромные стеклянные много­
цветные люстры и роскошные фрески XVIII века,
украшающие плафон; увы, все приглашения исклю­
чительно именные.
О празднествах «Клуба Логос» в прессе не сооб­
щается.
Сегодня мы бы сказали, что «Клуб Логос» не рас­
крывает информацию о подобных событиях.
И все же праздник проходит в самом сердце горо­
да дожей. Собрались человек сто, лица у всех откры­
ты. (Вечерний дресс-код положен, но бал некостю­
мированный.)
На первый взгляд, происходящее не отличается
от обычной роскошной вечеринки. Но стоит по­
слушать разговоры. Здесь не сходят с языка эксорд,
перорация, пропозиция, альтеркация, рефутация.
(Как говорил Барт, «увлечение классификацией
обычно кажется игрой в бисер тому, кто ею не за-
402
нимается».) Анаколуф, катахреза, энтимема и ме­
табола. («Ну еще бы!» — сказал бы Соллерс.) «Не
думаю, что Res и Verba следует переводить просто
как „вещи" и „слова". Res, как говорил Квинтилиан,
это quae significantur*, a Verba — quae significant**;
то есть на уровне речи — означаемые и означа­
ющие». Ну да, само собой разумеется.
Обсуждаются прошлые и будущие турниры,
многие приглашенные — ветераны с обрубленны­
ми пальцами или молодые волки, рвущиеся к три­
буне, большинству есть что вспомнить о славных
и драматичных баталиях, к которым они не прочь
вернуться под полотнами Тьеполо.
«Я даже автора цитаты не знал!..»
«А он мне выдает из Ги Молле! Убил, хе-хе!»
«Я был на том легендарном поединке Жан-Жака
Серван-Шрейбера и Мендес-Франса***. Но уже и тему
забыл».
«А я — на Леканюэ с Эмманюэлем Берлом****.
Сюрреалистично».

* Что обозначается (лат.).

** Что обозначает (лат.).
*** Жан-ЖакСерван-Шрейбер (Jean-Jacques Servan-Schreiber,
1924-2006) — французский журналист и политик, за­
нимавший преимущественно центристскую позицию;
Пьер Мендес-Франс (Pierre Mendès France, 1907-1982) —
французский политический деятель, придерживался
левоцентристских взглядов.
*** Жан Леканюэ (Jean Lecanuet, 1920-1993) — французский
политик, представитель христианских демократов,
идеолог правоцентристского направления; Эмманюэль
Берл (Emmanuel Berl, 1982-1976) — французский жур­
налист и историк.

403
 «You French people are so dialectical...»*
«Я вытягиваю сюжет: ботаника! Решил, что мне
конец, а потом вспомнил деда в огороде. Спасибо
дедуле — спас мне пальцы».
«Тогда он возьми и ляпни: „Хватит в каждом ви­
деть атеиста. Спиноза был величайшим мистиком".
Придурок!»
«Picasso contra Dali. Categoria historia del arte, un
clâsico. Me gusta mas Picasso pero escogi a Dali»**.
«Ему давай футбол, я в этом ни бельмеса, а он —
о „зеленых" и о „Котле"»***.
«Нет, я уже два года не выхожу, теперь снова в ри­
торах, ни времени нет, ни сил — дети, работа...»
«Я уже готова была сдаться, и вдруг чудо: он
произносит ТАКУЮ чушь, что лучше бы прикусил
язык».
«C'è un solo dio ed il suo nome è Cicerone»****.
«I went to the Harry's Bar (in memory of Heming-
way, like everyone else). 15 000 liras for a Bellini, se-
riously?»*****

* «Вы, французы, так любите полемизировать...» (англ.)

** «Пикассо против Дали. Категория: история искусств,
классик. Мне больше нравится Пикассо, но я выбрал
Дали» (исп.).
*** «Зелеными» называют французский футбольный клуб
«Сент-Этьен» — по основному цвету символики; «Ко­
тел» («Chaudron») — неофициальное название стадио­
на «Жоффруа Гишар» в Сент-Этьене.
**** «Есть только один бог, и имя ему Цицерон» (um.).
**** «Я ходил в „Бар Гарри" (помянуть Хемингуэя, как все).
Пятнадцать тысяч лир за „Беллини" — это вообще
серьезно?» (англ.)

404
 «Heidegger, Heidegger... Sehe ich aus wie Heideg­
ger?»*
Внезапно как будто пенистая волна окатывает
лестницу и растекается вокруг. Все поворачивают­
ся, чтобы встретить нового гостя. В сопровождении
Байяра входит Симон. Публика встает плотнее и в то
же время словно робеет. Вот это молодое дарова­
ние, о котором только и говорят — взялся неиз­
вестно откуда, и хотя времени прошло всего ниче­
го, уже поднялся до перипатетика: четыре ступени
в трех последовательных турнирах, в Париже, тогда
как обычно такое восхождение совершается года­
ми. А скоро, может, будет и пять. На нем антраци­
товый костюм от «Армани», рубашка жухло-розового
оттенка и черный галстук с тонкими фиолетовыми
полосами. Байяр решил, что ему менять свой потер­
тый костюм не обязательно.
Присутствующие все смелее обступают дарова­
ние, уговаривая его рассказать о парижских подви­
гах: с какой легкостью, сыграв так, будто это размин­
ка, он сначала положил на лопатки ритора, когда
получил вопрос о внутренней политике («Всегда ли
нужно быть в центре для победы на выборах?») с ци­
татой из «Что делать?» Ленина.
Как он потеснил оратора на специфической
теме по философии права («Легальное насилие —
тоже насилие?»), обратившись к Сен-Жюсту («Нель­
зя властвовать в невинности», но прежде всего:
«Король должен править или умереть»).
А как он выступил против воинственной диалек-
тички с цитатой из Шелли («Не умер он; он только

«Хайдеггер, Хайдеггер... Я похож на Хайдеггера?» (нем.)

405
превозмог сон жизни...»*), изящно поиграв Кальде-
роном и Шекспиром, но еще, с изысканной утон­
ченностью, «Франкенштейном».
И так красиво обошел перипатетика с фразой из
Лейбница («Научить можно всему: даже медведя —
танцевать»), попутно позволив себе роскошь дока­
зательства, основанного почти исключительно на
цитатах из маркиза де Сада.
Байяр закуривает, рассматривая из окна гондо­
лы на Большом канале.
Симон на все вопросы отвечает с учтивой лю­
безностью. Пожилой венецианец в костюме-тройке
протягивает ему бокал шампанского:
«Maestro, вам ведь известно, кто такой Казанова,
naturalmente?** В его описании знаменитой дуэли
с польским графом есть такие слова: „Первое, что
советуют дуэлянтам: как можно скорее лишите со­
перника любой возможности вам навредить". Cosa
ne pensa?***»
(Симон делает глоток шампанского и улыбает­
ся моргающей даме в летах.)
— Дуэль была на шпагах?
— No, alla pistola****.
— Что ж, для дуэли на пистолетах, полагаю, со­
вет дельный. — Симон смеется. — В ораторском
поединке принципы несколько иные.

* Перевод В. Микушевича.
** Разумеется (um.).
*** Что вы об этом думаете? (um.)
**** Нет, на пистолетах (um.).

406
 — Come mai?* Maestro, позвольте спросить, по­
чему?
— Ну... вот у меня, к примеру, решающий выпад
приходится на коду. Это значит, что сопернику нуж­
но дать время. Я жду, когда он откроется, capisce? Ора­
торский поединок ближе к дуэли на шпагах. Рас­
крыться, встать в защиту, увернуться, совершить
обманный маневр, перехватить, отвести, париро­
вать — и ответный удар.
—Uno spadaccino, si**. Ma пистолет разве не mig-
liore?***
Байяр пихает дарование локтем. Симон знает, что
распространяться о своих тактических хитростях
перед всеми подряд накануне столь ответственной
встречи не очень-то умно, но преподавательская жил­
ка оказывается сильнее. Он не может не поучать:
— На мой взгляд, возможны два подхода. Семио-
логический и риторический, понимаете?
— Si, si... credo di si, ma...**** Вы не могли бы по­
яснить un росо*****, maestro?
— Это же очень просто. Семиология позволяет
понимать, анализировать, декодировать, она обо­
ронительная, как Борг. Риторика — это чтобы вну­
шать, убеждать, побеждать, она наступательная,
как Макинрой.

* Неужели? {um.)
** Как фехтовальщик, да (um.).
*** Лучше {um.).
**** Да, да... думаю, что да, но... {um.)
***** Немного (um.).

407
 — A, si. Ma Борг ведь побеждает, по?*
— Ну конечно! Победить можно так или иначе,
это просто разные стили игры. Семиология — что­
бы расшифровывать риторику соперника, пони­
мать его маневры, тыкать его носом. Семиология —
как Борг: достаточно сделать на один удар больше
соперника. Риторика — это эйсы, мощные удары,
ускорения вдоль линии, а семиология — отбитые
мячи, обводы, свечи.
— И это migliore?
— Э... нет, необязательно. Но это моя стезя, я это
умею и так играю. Я не зубр адвокатуры, не про­
поведник, не политический трибун, не мессия и не
продаю пылесосы. Я универсант, таково мое ремес­
ло — анализировать, декодировать, критически
осмысливать и трактовать. Вот мой стиль игры.
Я Борг. Вилас. Хосе Луис Клерк**. Хм...
— Но кто с другой стороны?
— Ну, скажем... Макинрой, Роско Таннер***, Ге-
рулайтис...
— А Коннорс?
— Да, еще Коннорс, тьфу ты!
— Perché**** «тьфу ты»? Что с ним такое?
— Очень уж силен.

* Разве нет? {um.)

** Хосе Луис Клерк (José-Luis Clerc, p. 1958) — аргентин­
ский теннисист, результативно выступавший в конце
1970-х — начале 1980-х гг.
*** Роско Таннер (Roscoe Tanner, p. 1951) — американский
теннисист.
**** Почему (um.).

408
 Сейчас трудно оценить степень иронии в послед­
ней реплике Симона, но тогда, к февралю 1981 года,
Коннорс успел проиграть Боргу восемь встреч под­
ряд, а его последней победе в Большом шлеме было
почти три года (на «US Open» в 1978, как раз про­
тив Борга), и уже начались разговоры, что он кон­
чился. (О том, что через год он выиграет «Уимблдон»
и «US Open», пока никто не знает.)
Как бы то ни было, Симон вновь делается серь­
езным и спрашивает:
— Полагаю, он победил на дуэли?
— Казанова? Si, он ранил поляка в живот и quasi*
убил его, но ему самому пуля попала в большой па­
лец, и его левая кисть едва не была amputate**.
— В самом деле?
— Si, хирург-то сказал Казанове, что будет ган­
грена. Ну а Казанова спросил, есть ли она уже. Хи­
рург сказал, мол, нет, а Казанова тогда сказал «va
bene, когда будет — посмотрим». Хирург же сказал,
что allora*** всю руку придется отрезать. И знаете,
что Казанова сказал? «А зачем мне рука без кисти?»
Ха-ха-ха!
— Ха-ха... Ну... bene.
Симон вежливо откланивается и идет за «Бел­
лини». Байяр наворачивает птифуры и следит за
гостями, которые рассматривают его товарища
с любопытством, восхищением и, быть может, даже
с опаской. Симон принимает сигарету у дамы

* Чуть не {um.).
** Ампутирована (um.).
*** Здесь: тогда {um.).

409
в парчовом платье. Развитие вечера подтверждает
нужную ему информацию: слава, которую он обрел
за несколько сессий в Париже, достигла Венеции.
Он пришел сюда ради этоса, но не хочет задер­
живаться допоздна. Хюбрис ли это? Он и не думал
выяснять, нет ли в зале его соперника, а тот, веро­
ятно, долго и внимательно наблюдал за ним, при­
слонившись к дорогой резной мебели и нервно
давя сигареты о статуэтки Брустолоне*.
Дама в парчовом платье теперь кадрит Байяра
(ей хочется знать, какую роль комиссар сыграл в вос­
хождении молодого дарования), и Симон решает
вернуться в одиночестве. Байяр слишком сосредо­
точен — видимо, на ее декольте — и, возможно,
несколько ошалел от окружающей красоты и насы­
щенной культурно-туристической программы, кото­
рую уготовил ему Симон с момента прибытия, по­
этому не обращает внимания или, по крайней мере,
ничего не имеет против.
Симон слегка захмелел, да и время еще не позд­
нее, а на венецианских улицах продолжается празд­
ник, но все-таки что-то не так. Чувствовать, будто
рядом кто-то есть, — это как вообще? Интуиция —
такая же удобная штука, как бог, если не хочешь
ничего объяснять. Только ни черта мы не «чувству­
ем». Мы видим, слышим, просчитываем, расшиф­
ровываем. Машинальный мыслительный процесс.

* Андреа Брустолоне (Andrea Brustolon, 1662-1732)—венеци­

анский мебельщик, резчик по дереву и скульптор. Одним
из первых стал украшать предметы мебели статуэтками,
изображающими человеческие фигуры.

410
Симон все время видит одну и ту же маску, потом
другую, а следом еще одну. (Масок, впрочем, много,
и поворотов тоже.) На безлюдных улицах он слы­
шит за спиной шаги. «Инстинктивно» начинает
путать следы и, конечно же, теряет дорогу Ему ка­
жется, что шаги все ближе. (Не вникая в тончайшие
нюансы механизма психики, скажем, что впечат­
ление — более устойчивое понятие, чем интуиция.)
Петляя, как венецианский пес, он попадает на кам-
по Сан-Бартоломео рядом с мостом Риальто, где
уличные музыканты вразнобой пытаются переиг­
рать друг друга, и понимает, что его отель где-то
рядом, напрямик — не больше нескольких сотен
метров, но меандры венецианских улиц не знают
прямых машрутов, и каждый раз, пытаясь идти
вперед, он упирается в темные воды прилегающе­
го канала. Рио делла Фава, рио дель Пьомбо, рио ди
Сан-Лио.
Вот молодняк, облокотившись о каменные стен­
ки колодца, пьет пиво и уминает cicchetti*. Разве
он только что не проходил мимо этой osteria?
Переулок сужается, но это не значит, что в кон­
це, когда он неминуемо повернет, нельзя будет пе­
рейти на ту сторону. Или когда снова повернет.
Плеск, мерцание, rio**.
Черт, снова нет моста.
Симон оборачивается, дорогу ему преграждают
три венецианские маски. Они не произносят ни

* Чикетти (um.) — небольшой бутерброд с разнообразной

начинкой, традиционная венецианская закуска.
** Канал [um.).

411
слова, но их намерения понятны и так — у каждой
в руке что-нибудь увесистое, Симон непроизвольно
фиксирует: дешевая статуэтка крылатого льва —
такими торгуют в лавках Риальто*, — пустая бутыл­
ка из-под лимончелло, взятая за горло, и длинные
тяжелые щипцы стеклодува (относить ли их к ка­
тегории тупых предметов, не совсем ясно).
Маски он узнает, поскольку в Ка Реццонико рас­
сматривал полотна Лонги** по мотивам карнава­
ла: capitano*** с массивным орлиным носом, затем
длинный белый клюв лекаря, защищавший от
чумы, и larva — атрибут так называемого костюма
bauta****, с треуголкой и черным плащом. Но тип, на­
девший эту маску, — в джинсах и кедах, как и двое
других. Отсюда Симон делает вывод, что перед ним
мелкая шпана, вознамерившаяся его взгреть. Же­
лание остаться неузнанными наводит на мысль,
что убивать его они не собираются, и это уже не­
плохо. Если только маски не рассчитаны на случай­
ных свидетелей.
Лекарь с бутылкой в руке подходит, не проро­
нив ни слова, и вновь — так же, как некогда в Ита­
ке, когда пес набросился на Деррида, — Симон за­
ворожен необычной, ирреальной пластикой. Где-то
рядом он слышит раскатистые возгласы посетителей

* Исторический квартал Венеции.

** Пьетро Лонги (Pietro Longhi, 1701-1785) — венециан­
ский художник и график.
*** Капитан (um.).
**** Larva — маска; баута [um.) — один из самых популяр­
ных костюмов венецианского карнавала.

412
остерии и знает, что до нее всего несколько метров,
но нестройное эхо уличных музыкантов и летучая
суета, оживляющая венецианские улицы, мгновен­
но убеждают его, что если позвать на помощь (он пы­
тается вспомнить, как будет «на помощь» по-итальян­
ски), никто не обратит внимания.
Симон отступает назад и рассуждает: гипотети­
чески, будь он и правда героем романа (гипотеза
подкреплена самой ситуацией, масками и тяжелой
выразительностью предметов: в этом романе сме­
ло используются клише, — думает он), что в этом
случае ему бы грозило? Роман — не сон: в нем мож­
но и умереть. Ну, то есть обычно главного персонажа
не убивают — разве что под конец.
Но откуда ему знать, конец это или нет? Как по­
нять, до какой страницы его жизни мы добрались?
И когда будет перевернута последняя?
А если он не главный персонаж? Любой инди­
вид мнит себя главным героем собственного бытия,
разве нет?
Симон не уверен, что его концептуальный арсе­
нал достаточен для правильного восприятия пробле­
мы жизни и смерти в аспекте романной онтологии,
и он решает вернуться — пока не поздно, то есть
пока тип в маске не оказался рядом и не размозжил
ему голову пустой бутылкой, — к более прагмати­
ческому подходу.
Кажется, чтобы улизнуть, остается только прыг­
нуть в канал за спиной, но сейчас февраль, вода
наверняка ледяная, и он боится, что будет слиш­
ком просто схватить весло гондолы — они при­
швартованы здесь через каждые десять метров, —
и, пока он барахтается, оглушить его, как тунца, по
413
примеру «Персов» Эсхилла или греков в битве при
Сал амине.
Мысль быстрее действия, так что все это он успе­
вает представить, когда белоклювый, наконец, вски­
дывает руку с бутылкой, чтобы обрушить ее на го­
лову Симона, как вдруг она исчезает. Точнее, кто-то
выхватывает ее. Белоклювый оглядывается и вме­
сто своих подельников видит двух японцев в чер­
ных костюмах. Bauta и capitano валяются на земле.
Белоклювый, опустив руки, тупо смотрит на непо­
нятную ему картину. И получает по башке своей же
бутылкой — всего несколько скупых точных дви­
жений. Техникой этот ниндзя владеет: бутылка не
разбилась, а черный костюм почти не помялся.
Трое на земле тихо постанывают. Трое, которые
продолжают стоять, не издают ни звука.
Симон задается вопросом: если его судьбой рас­
поряжается какой-то романист, почему присмат­
ривать за ним он приставил двух таких странных
ангелов. Второй японец подходит, приветствует его
легким наклоном корпуса и отвечает на этот немой
вопрос: «Друзья Ролана Барта — наши друзья». За­
тем оба ниндзя вновь отступают в темноту.
Объяснение, которое Симон только что полу­
чил, могло бы быть и поподробнее, но он понима­
ет, что придется довольствоваться этим, и идет
дальше к отелю, чтобы наконец лечь спать.

86.

У Рима, Мадрида, Константинополя, да и, пожалуй,

самой Венеции, одни лишь вопросы. Какова цель

414
этой грозной армады? Какие территории хотят вер­
нуть или завоевать христиане? Собираются ли они
отобрать Кипр? Или задумали Тринадцатый кре­
стовый поход? Но еще никто не знает, что пала Фа­
магуста, и не успела долететь молва о мученичестве
Брагадина. Лишь Хуан Австрийский и Себастьяно
Веньер чувствуют, что битва нужна просто ради
битвы, главное — разбить неприятеля.

87.

В ожидании поединка Байяр продолжает прогулки

с Симоном, чтобы его отвлечь, и вот так, фланируя,
они оказываются возле конной статуи Коллеони; пока
Байяр разглядывает ее, завороженный выразитель­
ностью бронзы, гибкостью резца Верроккьо и под­
сказанной ему воображением картиной жизни
condotiere*, сурового, сильного и властного воина,
Симон заходит в базилику Сан-Дзаниполо, где заме­
чает Соллерса — тот молится у стенной фрески.
Это странно, и совпадение Симона настора­
живает. С другой стороны, Венеция — город ма­
ленький, и в принципе нет ничего необычного
в том, чтобы дважды встретить одного и того же
человека в туристическом месте, когда ты и сам
турист.
Между тем Симона не слишком тянет разгова­
ривать, и он неслышно уходит в глубину нефа, где
осматривает надгробия на могилах дожей (одно
из них принадлежит Себастьяно Веньеру, герою

* Кондотьер {um.).

415
Лепанто*), любуется полотнами Беллини, а в Капел­
ле четок — холстами Веронезе.
Убедившись, что Соллерса внутри уже нет, он
подходит к стене, где тот стоял.
Перед ним, по всей очевидности, урна, справа
и слева от которой — две статуи крылатых львов,
а выше — фреска, изображающая казнь человека
в летах, лысого, с длинной бородой и иссушенными
рельефными мышцами, с которого сдирают кожу.
Ниже плита с надписью на латыни, которую
Симону с трудом удается прочитать: Маркантонио
Брагадин, губернатор Кипра, был предан жестокой
смерти турками за то, что с сентября 1570 по июль
1571 года героически сдерживал осаду крепости Фа­
магуста. (А еще за непочтение к победителю во вре­
мя капитуляции, но об этом мраморная плита умал­
чивает. Говорят, он имел дерзость не освободить, по
принятому обычаю, заложника в обмен на свободу
христианских военачальников и не проявил участия
к судьбе турецких узников, которых, если верить об­
винению паши, отдал своим людям на растерзание.)
В общем, ему отрезают уши, нос и оставляют на
неделю гнить и наполняться смрадом, а затем за
отказ сменить веру (ему еще хватает сил осыпать
проклятиями своих палачей) вешают ему на шею кор­
зину с землей и камнями и водят между отрядами:
турецкие солдаты глумятся над ним, угощая пин­
ками.

* Имеется в виду битва при Лепанто — морское сражение,

произошедшее 7 октября 1571 г. в Патрасском заливе
с участием сил Священной лиги (коалиции католических
государств) и Османской империи.

416
 Причем на этом пытка не заканчивается: его
подвешивают на галерной рее, чтобы всем христиан­
ским рабам открылось зрелище их поражения и ту­
рецкого гнева. Еще час турки кричат ему: «Посмо­
три, не идет ли твоя эскадра, гляди, где всесильный
Христос, гляди-ка, вдруг подоспеет помощь!»
Наконец, его, обнаженного, привязывают к стол­
бу и живьем сдирают с него кожу.
После этого труп набивают соломой и возят на
корове по улицам города, а потом отправляют в Кон­
стантинополь.
Но его кожа здесь, в этой урне — безотрадная
реликвия. Как она здесь оказалась? Об этом латынь
на стене умалчивает.
И почему Соллерс предавался размышлениям
именно перед ней? Симону это неизвестно.

88.

«Я не исполняю приказы венецианских ослов».

Разумеется, тосканский капитан, сказавший это
в лицо генералу Себастьяно Веньеру, напрашива­
ется на крупные неприятности; понимая, что зашел
слишком далеко, и будучи наслышан о пресловутой
жестокости старого венецианца, он не дает взять
себя под стражу, дело оборачивается стычкой —
капитан тяжело ранен и показательно повешен.
Но он был испанским подданным, а значит, Вень-
ер не имел права определять ему наказание и тем
более казнить его по собственной воле. Узнав об
этом, Хуан всерьез обдумывает, как, в свою очередь,
схватить Веньера и проучить его, дабы знал свое

417
место, но проведитор* Барбариго, второй коман­
дующий венецианским флотом, убеждает его ни­
чего не предпринимать, чтобы не сорвать всю кам­
панию.
Флот продолжает идти к Лепантскому заливу.

89.

Здравствуй, татко,
мы в Венеции, Филипп будет участвовать в состя­
зании.
Город бурлит: снова пытаются проводить кар­
навал. На улицах люди в масках, много представ­
лений. Что бы нам ни говорили, Венеция не воня­
ет. Зато — толпы японских туристов, но это как
в Париже.
Непохоже, чтобы Филипп сильно волновался.
Ты же его знаешь, при нем всегда этот неизбывный
оптимизм, порой граничащий с безответственно­
стью, но в целом это преимущество.
Знаю, ты недоумеваешь, почему твоя дочь усту­
пила ему место, но признай, в подобной ситуации,
когда все судейские кресла заняты мужчинами,
при прочих равных у мужчины всегда больше шан­
сов, чем у женщины.
В детстве ты учил меня, что женщина не толь­
ко не уступает мужчине, но даже превосходит его,
и я тебе верила. Я по-прежнему тебе верю, но мы

* В Венецианской республике административное лицо, на­

значенное наблюдать за действиями капитана взятых на
военную службу наемников.

418
должны считаться (боюсь, еще какое-то время) с со­
циологическим явлением под названием «мужское
доминирование».
Говорят, за всю историю «Клуба Логос» только
четырем женщинам удалось подняться до ранга
софистов: Екатерине Медичи, Эмили дю Шатле*,
Мэрилин Монро и Индире Ганди (что до нее, еще
есть надежда, что она снова получит этот титул).
Это слишком мало. Естественно, великим Протаго-
ром не стала ни одна.
Но если Филипп сумеет заполучить титул, это
для всех многое изменит. Для него, ведь он станет
одним из самых влиятельных людей на планете.
Для тебя, ведь воспользовавшись его тайным могу­
ществом, ты сможешь впредь не опасаться Андро­
пова и русских и получишь возможность изменить
лицо своей страны. (Хотелось бы сказать «нашей»,
но ты желал видеть меня француженкой, и хотя
бы в этом, милый папочка, я тебя послушалась,
превзойдя все твои ожидания.) И для твоей един­
ственной дочки, которая обретет власть в новой
форме и безраздельно воцарится в интеллектуаль­
ной жизни Франции.
Не суди Филиппа строго: безрассудство — та же
отвага, а ты знаешь, он готов рисковать. Ты всегда
учил меня уважать того, кто действует, даже если
действие превращается в игру. Без склонности к ме­
ланхолии нет движения души, а я знаю, что Филипп
не меланхолик и потому он, пожалуй, плохой актер:

* Эмили дю Шатле (Emilie du Châtelet, 1706-1749) — фран­

цузский математик и физик; долгое время, вплоть до сво­
ей кончины, была спутницей Вольтера.

419
пришел его час — он побегал, пошумел и был таков,
как сказал Шекспир*, но, видимо, именно это мне
в нем и нравится.
Целую тебя, папочка.
Твоя любящая дочь
Юленька.
P.S. Получил ли ты пластинку Жана Ферра?

90.

«Ma si**, точность здесь относительная, vero».

На площади Святого Марка Симон и Байяр только
что нос к носу столкнулись с Умберто Эко. Решитель­
но, все как будто сговорились встретиться в Венеции.
Во всем, что похоже на совпадение, Симон теперь
видит знак: может статься, вся его жизнь — приду­
манный кем-то роман, и эта паранойя ослабляет его
способность к анализу, мешает задаться вопросом
о возможных и истинных причинах появления Эко
здесь и сейчас.
В лагуне пестрая россыпь лодок, лавирующих
в жизнерадостной суете, создаваемой ударами бор­
тов друг о друга, пальбой и восклицаниями участ­
ников действа.

* Ср.: «Жизнь — только тень, она — актер на сцене.

Сыграл свой час, побегал, пошумел —
И был таков».
(Уильям Шекспир. «Макбет». Акт V, сцена пятая. Перевод
Б. Пастернака.)
** Ну да (um.).

420
 «Это реконструкция битвы при Лепанто». Эко
вынужден перекрикивать грохот канонады и ви-
ваты толпы.
Год назад, когда возобновленный карнавал про­
водился во второй раз, среди прочих цветистых зре­
лищ, здесь решили устраивать историческую рекон­
струкцию: Священная лига, выступающая вслед за
венецианским флотом вместе с Непобедимой арма­
дой и папскими войсками против турок Селима II
Пьяницы, сына Сулеймана Великолепного.
«Видите тот большой корабль? Это копия „Бу-
центавра", судна, на борту которого каждый год
в праздник Вознесения дож совершал sposalizio del
mare, обручение с морем, бросая золотое кольцо
в Адриатику. Парадное судно было предназначено
никак не для войны. Его выводили для официаль­
ных церемоний, но оно не покидало лагуну, и здесь
ему делать нечего, поскольку предполагается, что
это Лепантский залив 7 октября 1571 года».
Симон толком не слушает. Он направляется
к набережной, зачарованный танцем новодель­
ных галер и раскрашенных лодок. Но когда он хо­
чет пройти между двух колонн, словно обрамля­
ющих незримые двери, Эко его останавливает:
«Aspetta!»*
Венецианцы не проходят между colonne di San
Marco** — говорят, это приносит несчастье: там
республика казнила приговоренных к смерти,
а затем подвешивала трупы за ноги.

* «Подождите!» (um.)
* Колонны Святого Марка (um.).

421
 На вершине колонн Симон замечает крылатого
льва и святого Теодора, поражающего крокодила.
Буркнув: «Я не венецианец», он переступает невиди­
мый порог, чтобы подойти к воде.
И тогда видит... Нет, не театрализованное шоу
с китчевым душком, не лодки, переделанные под
боевые корабли, с людьми в праздничных костю­
мах. А столкновение армий: шесть галеасов, выдви­
нутых в море, плавучие крепости, уничтожающие
все вокруг; двести галер под желтым стягом, рас­
пределенных на левом фланге и подчиненных гене­
ральному проведитору Венеции Агостино Барбари-
го, который погибнет в начале битвы, когда стрела
угодит ему в глаз; правым флангом под зеленым
стягом управляет боязливый генуэзец Джанандреа
Дориа, скованный ловкими маневрами неулови­
мого Улуч Али (он же Али Обращенный, Али Кри­
вой, Али Вероотступник, калабриец по рождению
и алжирский бей); по центру, под синим стягом,
высшее командование: дон Хуан Австрийский от
Испании, а с ним — Колонна*, поставленный над
папскими галерами, и Себастьяно Веньер, ему семь­
десят пять, у него седая грозная борода, он будущий
венецианский дож, которого Хуан после случая
с испанским капитаном не удостаивает ни словом,
ни взглядом. В арьергарде, если вдруг все повернет­
ся к худшему, маркиз Санта-Крус, под белым стягом.
Против них—турецкий флот, которым командует

Маркантонио II Колонна (Marcantonio II Colonna, 1535-

1584) — кондотьер, адмирал; представитель старинного
итальянского рода; в битве при Лепанто командовал фло­
том Папской области.

422
Али Моэдзин, капудан-паша* у со своими яньиарами
и пиратами.
На борту галеры «Ла Маркеза» больной, в лихорад­
ке, лейтенант Мигель де Сервантес, которому предпи­
сано лежать в трюме, но он хочет драться и умоляет
капитана: что о нем скажут, если он не примет учас­
тие в крупнейшем морском сражении всех времен?
На том и сошлись, и, пока галеры сталкиваются
и таранят друг друга, а солдаты в упор перестрелива­
ются из аркебуз и лезут на абордаж, он дерется как
лев и среди разбушевавшихся вод, в буре войны,
рубит турок, как стаю тунцов, получает из аркебузы
в грудь и в левую руку, но все равно дерется, и вско­
ре победа христиан уже не вызывает сомнений, го­
лова капудан-паша насажена на мачту флагманского
корабля, а у него, Мигеля де Сервантеса, доблестно­
го лейтенанта под началом капитана Диего де Урби-
но, левая рука отнялась в битве, а может, это хирур­
ги напортачили.
Как бы то ни было, отныне у него будет прозви­
ще Однорукий из Лепанто; некоторые станут на­
смехаться над его увечьем, это будет обидно, будет
ранить душу, и потому он специально скажет в про­
логе ко второму тому «Дон Кихота»: «Как будто я по­
лучил увечье где-нибудь в таверне, а не во время
величайшего из событий, какие когда-либо проис­
ходили в век минувший и в век нынешний и вряд
ли произойдут в век грядущий»**.
В толпе туристов и масок Симона тоже словно
лихорадит, и когда кто-то похлопывает его по плечу,

* Командующий флотом в Османской империи.

** Перевод Н. Любимова.

423
он ожидает, что перед ним сейчас явятся дож Альви-
зе Мочениго и Совет десяти в полном составе вме­
сте с тремя государственными инквизиторами, что­
бы восславить блестящую победу венецианского льва
и христианства, но это всего лишь Умберто Эко, ко­
торый с доброй улыбкой замечает: «Некоторые пус­
кались на поиски единорогов, но им только носоро­
ги попадались».

91.

Байяр стоит в очереди перед «Ла Фениче», венециан­

ской оперой, и когда оказывается у входа, а его имя
находят в списке, чувствует облегчение, знакомое
каждому, кто проходил контроль (профессия его от
этого отучила), но проверяющий спрашивает, в ка­
ком качестве он приглашен, и Байяр объясняет, что
сопровождает Симона Херцога, одного из соперни­
ков, однако проверяющий стоит на своем: «In quali­
té di ehe?»* Байяр не знает, что на это сказать, поэто­
му отвечает: «Ну... тренер?»
Его пропускают, и он занимает место в золоче­
ной ложе с мягкими малиновыми креслами.
На сцене молодая женщина противостоит по­
жилому господину; предмет—цитата из «Макбета»:
«Let every man be master of his time»**. Оба соперни­
ка изъясняются на английском, а Байяр не надел
наушники, которые выдаются зрителям для син-

* «В каком качестве?» {um.)

** «Пусть каждый вольно тратит свой досуг» (англ.). Перевод
М. Лозинского.

424
хронного перевода, но ему кажется, что женщина
берет верх. («Time is on my side»*, — красиво произ­
носит она. И ей в самом деле присуждают победу.)
Зал полон, на большой квалификационный тур­
нир съехалась вся Европа: трибунов вызывают пре­
тенденты более низкого ранга, в основном — пери­
патетики, но есть и диалектики и даже несколько
ораторов, готовых рискнуть тремя пальцами за
право присутствовать на главной встрече.
Все знают, что вызов брошен великому Протаго-
ру и на поединок пригласят лишь трибунов в со­
провождении выбранных ими лиц (софисты, есте­
ственно, будут судьями). Схватка завтра, в тайном
месте, о котором сообщат только тем, кто будет
допущен по итогам сегодняшнего тура. Официаль­
но личность претендента неизвестна, притом что
слухи ходят разные.
Полистав мишленовский гид, Байяр выясня­
ет, что «Ла Фениче» — театр, который с момента
своего появления не перестает гореть и отстраи­
ваться заново — отсюда, видимо, и название: «Фе­
никс» (Байяру больше нравится это слово в жен­
ском роде)**.
На сцене какой-то блистательный русский по-
глупому теряет палец, ошибившись на цитате: фра­
за из Марка Твена приписана Мальро, и соперник,
хитрый испанец, пользуясь этим, переворачивает си­
туацию в свою пользу. Под х-хрст зал делает «о-о-ох».

* «Время на моей стороне» {англ.). Название песни «Rolling

Stones».
** Во французском языке слово «феникс» — мужского рода
(le phénix), в итальянском — женского (la fenice).

425
 Позади открывается дверь, и Байяр вздрагивает.
«Что, дорогой комиссар, как будто живого Стендаля
увидели?» В ложе появляется Соллерс со своим веч­
ным мундштуком. «Интересное событие, правда?
Здесь ни больше ни меньше весь цвет Венеции
и, ей богу, вся сколь-либо просвещенная Европа.
Даже несколько американцев, как мне сказали. Ин­
тересно, Хемингуэй состоял когда-нибудь в „Клубе
Логос"? Знаете, он написал книгу, действие которой
происходит в Венеции. История немолодого полков­
ника, который изувеченной от ранения рукой мает
девицу в гондоле. Очень неплохо. Вам известно, что
именно здесь Верди сочинил „Травиату"? А еще
„Эрнани" по драме Виктор Гюго». Взгляд Соллер-
са блуждает по сцене, где кряжистый коротышка-
итальянец сражается с англичанином, который ку­
рит трубку, и, глядя на них, он задумчиво добавляет:
«Эрнани с отсеченной буквой»*. А затем ретируется,
щелкнув каблуками на манер офицера австро-вен­
герской армии и сделав легкий поклон всем корпу­
сом; сейчас он вернется в свою ложу, и Байяр пыта­
ется вычислить, где она, чтобы посмотреть, здесь
ли Кристева.
На сцене ведущий в смокинге объявляет следу­
ющий поединок: «Signore, Signori...», и Байяр надева­
ет наушники: «Соперники из самых разных стран...
прибыл из Парижа... достижения говорят сами за
себя... ни одного дружеского матча... четыре диги-

* Оригинальное название драмы Виктора Гюго — «Hernani».

Название оперы Верди принято писать «Ernani», в соот­
ветствии с итальянской традицией.

426
тальных поединка... четырежды побеждал по еди­
нодушному решению судей... хватило, чтобы сде­
лать ему имя... прошу приветствовать... венсенскии
дешифровщик».
Выходит Симон, облегающий костюм от «Черут-
ти» сидит на нем как влитой.
Байяр нервно аплодирует вместе с залом.
Симон улыбается, приветствуя аудиторию, но
собран до мозга костей, когда вытягивают тему.
«Classico е Вагоссо». Классика и барокко — сю­
жет из истории искусств? Почему бы и нет, раз уж
мы в Венеции.
В голове Симона тут же начинают роиться мыс­
ли, однако перебирать их пока рано. Сначала надо со­
средоточиться на другом. При рукопожатии с сопер­
ником он несколько секунд удерживает его руку и за
это время прочитывает о своем визави следующее:
итальянец, с юга, судя по загару;
низкого роста, значит, есть инстинкт домини­
рования;
пожатие энергичное: контактный человек;
пузо: любит горячие блюда под соусом;
рассматривает толпу и соперника: рефлекс по­
литика;
одет для итальянца так себе, одежда слегка по­
ношенная, не слишком удачно подобрана, брюки
коротковаты, зато лакированные черные ботики:
жмот или демагог;
на запястье люксовые часы, модель новая, зна­
чит, достались не по наследству, откровенно доро­
гие для его уровня: велика вероятность пассивной
коррупции (подтверждает гипотезу, что тип с юга);
427
 обручальное кольцо и перстень с печаткой: жена
и любовница, подарившая перстень, который он, не­
сомненно, носил еще до женитьбы (иначе пришлось
бы объяснять его появление жене, а так хватило
басни о семейной реликвии), и значит, связь эта дав­
няя, но жениться на любовнице он не захотел, одна­
ко и порвать с ней не решился.
Естественно, все эти умозаключения — гипо­
тетические, и Симон не может каждый раз быть
уверен в точности попадания. «Здесь не так, как
в „Шерлоке Холмсе"», — говорит он себе. Но приме­
ты складываются в букет гипотез, и Симон решает
им довериться.
Вывод таков: перед ним политик, возможно, хри­
стианский демократ, болельщик «Наполи» или «Каль­
яри», человек гибких взглядов, карьерист, ловкий
малый, но ненавидит сжигать мосты.
Так что надо придумать, как правильно вступить
в игру, чтобы выбить его из колеи, и Симон демонст­
ративно отказывается от привилегии, которая позво­
ляет ему начать поединок, хотя игроки, уступающие
в ранге, пользуются ею по праву; он великодушно
отдает инициативу уважаемому сопернику, то есть
фактически оставляет за ним выбор одной из двух
позиций, которую тот будет защищать. В конце кон­
цов, в теннисе тоже можно сказать, что хочешь при­
нимать подачу.
Соперник совершенно не обязан соглашаться.
Но расчет Симона таков: итальянец не захочет, что­
бы его отказ неверно истолковали, усмотрев в нем
своего рода презрение, дурное расположение, упер-
тость или, хуже того, страх.

428
 Итальянец должен играть, а не портить празд­
ник. Он не может начать с отказа поднять перчатку,
даже если брошенная перчатка больше похожа на
наживку. Он соглашается.
Теперь сомневаться не приходится: Симон точ­
но знает, что выберет этот тип. В Венеции любой
политик будет восхвалять барокко.
Так что когда итальянец начинает с напомина­
ния о происхождении слова «Вагоссо» (от «barroco»,
словоформы, которая в португальском языке обо­
значает жемчужину неправильной формы), Симон
считает, что он уже как минимум на шаг впереди.
Поначалу в речи итальянца заметно некоторое
школярство, он плывет, ведь Симон загнал его в угол,
уступив первый ход, и еще, видимо, он плохо разби­
рается в истории искусств. Но титул трибуна у него
не случайно. Он постепенно овладел собой и наби­
рает обороты.
Барокко — эстетическое течение, в котором мир
воспринимается как театр, а жизнь — как греза,
иллюзия, зеркало, отражающее яркие краски и из­
ломанные линии. Цирцея и павлин*: метаморфозы
и нарочитость. Барокко предпочитает изгибы пря­
мым углам. Барокко любит асимметрию, обман зре­
ния, затейливость.
Симон надел наушники, но слышит, как италья­
нец цитирует Монтеня в оригинале: «Я не рисую

Колдунья Цирцея и павлин — популярные символы эсте­

тики барокко; аллюзия на монографию Жана Руссе «Лите­
ратура эпохи барокко во Франции. Цирцея и павлин», опуб­
ликованную в 1954 г.

429
предмет в неподвижности, я рисую его в движе­
нии»*.
Неуловимое барокко путешествует из страны
в страну, из века в век: шестнадцатый—Италия, Три-
дентский собор, Контрреформация; первая полови­
на семнадцатого — Франция, Скаррон, Сент-Аман**;
вторая — снова Италия, Бавария; восемнадцатый —
Прага, Санкт-Петербург, Южная Америка, рококо.
Барокко лишено цельности, ему незнакома сущ­
ность неизменных вещей, незнакомо постоянство.
Барокко — это движение. Бернини, Борромини.
Тьеполо, Монтеверди***.
Итальянец перебирает все уместные штампы.
И вдруг словно срабатывает незримый механизм,
открывается новый ход, новый поворот мысли: он
находит главную ось, ту самую, следуя которой бу­
дет свободно скользить, как серфингист, в стихии
риторики и парадокса: «Il Вагоссо è la Peste».
Барокко сродни чуме.

* Монтень. «Опыты». Том III, глава П. Перевод А. Бобовича

приводится с изменениями.
** Поль Скаррон (Paul Scarron, 1610-1660) — французский
прозаик, драматург, поэт; Марк-Антуан Жирар де Сент-
Аман (Marc-Antoine Girard de Saint-Amant, 1594-1661) —
французский поэт.
*** Джованни Лоренцо Бернини (Giovanni Lorenzo Bernini,
1598-1680), Франческо Борромини (Francesco Borromini,
1599-1667) — итальянские архитекторы; Джованни Бат-
тиста Тьеполо (Giovanni Battista Tiepolo, 1696-1770) —
итальянский живописец, видный представитель роко­
ко; Клаудио Джованни Антонио Монтеверди (Claudio
Giovanni Antonio Monteverdi, 1567-1643) — итальянский
композитор.

430
 Квинтэссенция этой стихии здесь, в Венеции.
В луковичных куполах собора Святого Марка, в ара­
бесках фасадов, в гротескности дворцов, наступаю­
щих на лагуну, и, конечно, в карнавале.
А почему? Итальянец неплохо изучил местную
историю. С1348 по 1632 год чума не раз наведыва­
ется сюда, неустанно утверждая все тот же символ
веры: Vanitas vanitatum*. 1462-й, 1485-й—чума обру­
шивается на республику и опустошает ее. 1506-й —
omnia vanita**, она возвращается. 1575-й — забира­
ет Тициана. Жизнь — это карнавал. Лекари ходят
в масках с длинными белыми клювами.
Вся история Венеции — один долгий диалог
с чумой.
За Светлейшую ответили Веронезе («Христос,
останавливающий чуму»), Тинторетто («Святой Рох,
исцеляющий больных чумой»), а на стрелке та­
можни — Ла Салюте, собор без фасада Бальдассаре
Лонгены***, который немецкий искусствовед Витт-
ковер**** назовет «абсолютным триумфом пластич­
ности, барочной монументальности и богатства
игры света».

* Суета сует (лат.).

** Все суета (лат.).
*** Базилика Сайта Мария делла Салюте построена в фор­
ме восьмигранника с одинаково оформленными сто­
ронами. Исключение составляет вход, выполненный
в виде триумфальной арки, но и эта сторона здания
своими очертаниями незначительно отличается от
остальных; Бальдассаре Лонгена (Baldassarre Longhena,
1596 или 1598-1682) — венецианский архитектор.
**** Рудольф Виттковер (RudolfWittkower, 1901-1971) — не­
мецкий историк и искусствовед, исследователь барокко.

431
 Соллерс у себя в ложе записывает.
Восьмиугольник, не имеет фасада, наполнен пус­
тотой.
Причудливые мраморные завитки Ла Салюте —
точно пенные гребни волн, окаменевшие под взгля­
дом Медузы. Вечное движение как ответ мирской
суете.
Барокко — это чума, а значит — Венеция.
«Неплохая фигура речи», — думает Симон.
Ощутив свободный полет, итальянец продол­
жает: что такое классика! Кто-нибудь эту «классику»
вообще видел? Версаль — классика? А Шёнбрунн?
Классика — она всегда позади. К классике причис­
ляют только апостериори. О ней говорят, но никто
никогда ее не видел.
Абсолютизм политики Людовика XIV попыта­
лись воплотить в эстетическом направлении, осно­
ванном на порядке, единстве, гармонии, как антите­
зу шаткости в предшествовавшие времена Фронды.
Симон замечает про себя, что пентюх с юга в сво­
их коротких штанах все же кое-что сечет в истории,
искусстве и истории искусств.
В наушниках звучит синхронный перевод: «Но
есть и другая классика... в настоящем... Ярлык...
почетный знак... присваиваемый в школьных учеб­
никах».
Вывод итальянца: барокко — вот оно. Классики
не существует.
Сочные аплодисменты в зале.
Байяр нервно закуривает.
Симон опирается на пюпитр.
У него был выбор: либо, пока соперник говорит,
подготовить собственную речь, либо внимательно

432
выслушать и сыграть на его выступлении — он
предпочел второй вариант, более наступательный.
«Сказать, что классицизма не существует — зна­
чит сказать, что не существует Венеции».
Итак, война до последней капли крови, как при
Лепанто.
Используя термин «классицизм», он понимает,
что это анахронизм — ну и черт с ним, ведь «барок­
ко» и «классика» — тоже апостериорные понятия,
анахроничные по сути своей, они понадобились для
подкрепления изменчивых и спорных реалий.
«Тем более удивительно, что эти слова произно­
сятся здесь, в „Ла Фениче", жемчужине неокласси­
цизма».
Слово «жемчужина» Симон употребляет наме­
ренно. У него уже созрел план действий.
«Это значит взять и стереть на карте Джудекку
и Сан-Джорджо». Он поворачивается к сопернику.
«Что же, Палладио не было? А неоклассические
церкви—лишь барочные грезы? Мой уважаемый
оппонент видит барокко во всем, имеет право, но...»
Оба соперника, не сговариваясь, сошлись в одном:
Венеция — краеугольный камень, вот суть темы.
Барочная или классическая, теза или антитеза? От­
вет — в ней самой.
Симон поворачивается к аудитории и деклами­
рует: «„Там красота, там гармоничный строй, там
сладострастье, роскошь и покой"*: можно ли лучше
сказать о Венеции? И есть ли лучшее определение
классицизма?» Вслед за Бодлером—Барт: «Классики.

* Симон цитирует стихотворение Шарля Бодлера «Пригла­

шение к путешествию». Перевод И. Озеровой.

433
Культура (чем больше культуры, тем сильнее, тем
разнообразнее удовольствие). Ум. Ирония. Утончен­
ность. Эйфория. Мастерство. Безопасность: искус­
ство жить»*. И снова Симон: «Венеция!»
Классика существует, Венеция — ее дом. Это раз.
Два: показать, что соперник не понял тему.
«Мой уважаемый соперник, должно быть, ослы­
шался: не „барокко или классика", а „барокко и клас­
сика". Зачем их противопоставлять? Это инь и ян,
образующие Венецию и мироздание, как аполло-
новское и дионисийское, возвышенное и гротеск­
ное, разум и страсть, Расин и Шекспир». (На послед­
нем примере Симон не останавливается, поскольку
Стендаль решительно предпочитал Шекспира —
как, впрочем, и он сам.)
«Не нужно ставить на Палладио — против собо­
ра Святого Марка с его куполами. Смотрите сами...
Иль Реденторе — это ведь Палладио?» Симон вгля­
дывается в глубину зала, словно рассматривает берег
Джудекки. «С одной стороны — Византия и пламе­
неющая готика прошлого (если можно так сказать),
с другой — античная Греция, навеки воскрешенная
Ренессансом и Контрреформацией». На этой сцене
все пригодится. Соллерс улыбается, поглядывая на
Кристеву, узнавшую его слова, и пускает довольные
кольца дыма, постукивая пальцами по золоченой
древесине ложи.
«Взять „Сида" Корнеля. Вещь создавалась как ба­
рочная трагикомедия, чуть ли не плутовская, а по­
том, когда жанровые виньетки вышли из моды, ее
признали классицистической трагедией (с натяж-

Р. Барт. «Удовольствие от текста». Перевод Г. Косикова.

434
кой). Канон, единства, рамки? Это не догма. Две
пьесы в одной, но пьеса все же одна: было барокко,
а стал классицизм».
У Симона есть и другие интересные примеры —
скажем, Лотреамон, певец мрачнейшего романтиз­
ма, превратившийся в своих «Стихотворениях»
в Изидора Дюкасса, порочного адепта мутирующе­
го классицизма, но главное не сбиться с мысли:
«Две основные риторические традиции: аттицизм
и азианизм. С одной стороны, ясная строгость За­
пада, „что выношено, то звучит яснее", как у Буа-
ло, с другой — лирические отступления и украша­
тельства, обилие тропов чувственного и пестрого
Востока».
Симону хорошо известно, что аттицизм и азиа­
низм —понятия, точно не обусловленные географи­
чески, самое большее — трансисторические мета­
форы, но на этом этапе он также знает, что и судьи
знают о его знаниях, поэтому в детали можно не
вдаваться.
«А что на стыке? Венеция, перекресток вселен­
ной! Венеция, слияние Моря и Земли, земля на море,
прямые линии и изгибы, рай и ад, лев и крокодил,
святой Марк и Казанова, солнце и туман, движение
и вечность!»
Симон берет кульминационную паузу, чтобы
затем подвести итог заключительной части форму­
лой: «Барокко и классика? Убедитесь: Венеция».
Бодрые аплодисменты.
Итальянец хочет немедленно возразить, но Си­
мон отнял у него обобщение, и ему приходится
идти против собственного нутра. Его ответ, сразу на
французском, Симон оценил, но интерпретирует

435
как признак нервозности: «Ma Venezia — это море!
Попытка диалектической трактовки моего сопер­
ника неудачна. Водная стихия — это barocco. Проч­
ность, незыблемость, несгибаемость — classico. Ве­
неция è il mare!*» Тут Симон вспоминает то, о чем
узнал, пока находился здесь — «Буцентавр», кольцо,
бросаемое в море, рассказы Эко:
— Нет, Венеция обручена с морем, это не одно
и то же.
— Город масок! Сверкающего стекла! Мерцаю­
щих мозаик! Город, наступающий на лагуну! Вене­
ция — это вода, песок, грязь!
— И камень. Много мрамора.
— Мрамор — это барокко! Изрисован прожил­
ками, многослойный внутри и так часто бьется.
— Нет же, мрамор — это классика. Во Франции
говорят «высечено в мраморе».
— Карнавал! Казанова! Калиостро!
— Да, Казанова в коллективном бессознатель­
ном — в полном смысле слова король барокко. Но
он и последний король. В этом апофеозе погребен
мир ушедший.
— Но в этом сущность Венеции: вечная агония.
Венеция — это восемнадцатый век.
Симон чувствует, что сдает позиции, долго на
парадоксе прочной Венеции прямых линий ему
не продержаться, но он упирается: «Нет, Венеция
сильная, прославленная, властительная — это шест­
надцатый век, перед тем, как она распалась и рассея­
лась. Барокко, которое вам так дорого, ее и губит».

Это море! (um.)

436
 Итальянец за словом в карман не лезет:
— Распад Венеции! Но ее сущность как раз в не­
отвратимом движении к смерти.
—У Венеции должно быть будущее! Описанное
вами барокко — веревка на шее мертвеца!
— Это тоже барочный образ. Сначала вы пы­
таетесь спорить, затем обвиняете, но все сводится
к барокко. Все доказывает, что именно дух барокко
создает величие города.
Симон чувствует, что в аспекте чисто логическо­
го доказательства он уже на стадии поражения, но,
к счастью, риторика состоит не из одной лишь ло­
гики, и он ставит на пафос: Венеция должна жить.
«Может, барокко и есть тот яд, который губит
ее и при этом делает только прекраснее. („Избегать
уступительных оборотов", — мысленно говорит
себе Симон.) Но обратимся к „Венецианскому куп­
цу": кто спасает положение? Женщины, живущие
на острове, на земле!»
«Порция? — победно восклицает итальянец. —
Переодевшаяся в мужчину? Это же totalmente baroc-
со*. Больше того, это триумф барокко над примитив­
ной расчетливостью Шеилока и правом, которым
тот прикрывается, требуя себе фунт плоти. Подоб­
ное психоригидное толкование письма еврейским
торговцем есть выражение протоклассического не­
вроза (осмелюсь выразиться)».
Симон чувствует, что публика оценила смелость
формулировки, но в то же время не упускает из
виду, что соперник отчасти отвлекся на Шеилока,

* Здесь: чистое барокко {um.).

437
и это удачно, ведь тема заявлена так, что он и сам
начинает в ней всерьез увязать: сомнения и пара­
нойя в вопросе онтологической прочности собствен­
ного существования снова парализуют его ум в тот
момент, когда нужно максимально сосредоточить­
ся. Он спешит продолжить шекспировский гамбит
(«Жизнь — только тень, она — актер на сцене. Сы­
грал свой час, побегал, пошумел—и был таков»—по­
чему эти строки из «Макбета» пришли ему в голову
именно сейчас? Откуда это? Усилием воли Симон
откладывает вопрос на потом): «Порция и есть соеди­
нение сумасбродства барокко и классического духа,
что помогает победить Шейлока, и не так, как это
делают другие персонажи, взывая к чувствам; ее
аргументы — юридические, надежные, неоспори­
мые, образчик рациональности, и опираются они
на доказательства самого Шейлока, которые возвра­
щаются ему, как перчатка: „Фунт плоти вам закон
определил, но ни крупицы больше". И вот Антонио
спасен — помогла юридическая уловка: да, это
барочный ход, но это классическое барокко».
Симон снова чувствует одобрение в зале. Италь­
янец понимает, что упустил инициативу, поэтому
старается демонтировать построенную Симоном
конструкцию, которую называет «красивыми и па-
фосными волютами», и в свою очередь совершает
небольшую ошибку. Опровергая спорные логиче­
ские переходы Симона, он спрашивает: «Но кто
решил, что право—классическая ценность?»—хотя
сам предположил это в своем предыдущем доводе.
Но Симон слишком утомлен, рассеян или, напро­
тив, сосредоточен на чем-то другом и упускает шанс
438
выделить противоречие, так что итальянец может
продолжать: «Уж не обнаруживаем ли мы ограни­
ченность системы моего оппонента?»
И берет за горло: «Мой уважаемый собеседник
действует очень просто: он занимается подгонкой
аналогий».
Симон атакован там, где обычно не знает себе
равных: метадискурс — его стихия, он понимает,
что нельзя давать спуску, иначе его победят на соб­
ственной подаче, и гнет свое: «В вашей защите Ве­
неции есть изъян. Стоило бы начать заново, исходя
из идеи альянса, ведь Порция сама — такой альянс:
меланж из хитрости и прагматизма. Венеция вот-
вот погубит себя под масками, Порция же привозит
со своего острова барочную игривость. И классиче­
ское благоразумие».
Симону все труднее сосредоточиться, он думает
об оптических иллюзиях семнадцатого века, о Сер­
вантесе, сражающемся при Лепанто, о своих лекци­
ях по Джеймсу Бонду в Венсене, о мраморном сто­
ле в анатомическом театре в Болонье, о кладбище
в Итаке и еще о тысяче вещей одновременно и осо­
знает, что победит, только если при падении в про­
пасть, которым в других обстоятельствах он насла­
дился бы сполна, сумеет преодолеть овладевающее
им барочное вертиго.
Он решает, что пора заканчивать с Шекспиром—
все нужное уже сказано, и направляет умственную
энергию на смену сюжета, чтобы вытеснить соперни­
ка с метадискурсивного поля, которое тот начал осваи­
вать: впервые за все время Симон не чувствует себя
в безопасности на хорошо знакомой территории.
439
 «Всего одно слово: Светлейшая».
Произнося это, Симон обязывает соперника сре­
агировать: риторическая фигура, которую думал воз­
вести итальянец, сметена, он снова утратил ини­
циативу и возражает: «„Repubblica" è barocco!»*
На этом этапе импровизации Симон умышлен­
но тянет время и лепит все, что приходит в голову:
«Это как посмотреть. Все-таки тысячелетие дожей.
Устоявшиеся институты. Твердая власть. Церкви
тут и там... Не путайте Бога с барокко, как сказал
Эйнштейн. Другое дело Наполеон (Симон специаль­
но упоминает могильщика Венецианской респуб­
лики): абсолютный монарх и вместе с тем всегда
пребывал в движении. Ожившее барокко, но и во­
площенная классика в своем роде».
Итальянец хочет ответить, но Симон перебива­
ет: «Ах да, забыл: классики не существует! В таком
случае о чем мы уже полчаса говорим?» Публика
перестает дышать. Соперник получает апперкот.
Сосредоточенность и нервное напряжение дей­
ствуют как дурман, дискуссия превращается в пол­
ную анархию, и трем сидящим в глубине сцены судь­
ям очевидно, что оба выложились сполна, так что
решено прервать поединок.
Симон еле сдерживает вздох облегчения и по­
ворачивается к рефери. Он решает, что сегодня,
скорее всего, судит троица софистов (ведь обычно
статус судей выше, чем у соперников, между кото­
рыми им предстоит выбирать). Все трое в венеци­
анских масках — как и те нападавшие; до Симона

«„Республика" — это барокко!» {um.)

440
доходит, почему удобнее проводить встречи во вре­
мя карнавала: ничто не нарушит анонимность.
Судьи приступают к голосованию в оглушитель­
ной тишине.
Первый голосует за Симона.
Второй — за его соперника.
Итак, исход встречи в руках третьего судьи. Си­
мон не может отвести взгляд от доски, наподобие
хлебной, обагренной кровью предыдущих участ­
ников. Он слышит, как зал гулом встречает третий
голос, но не решается поднять голову Пусть говорят,
что один раз не считается, и все же интерпретиро­
вать этот гул ему не удалось.
Никто не взял лежащий на столе небольшой
мачете.
Третий судья проголосовал за него.
Соперник изменился в лице. Палец он не поте­
ряет, поскольку, по правилам «Клуба Логос», своими
дигитальными активами рискует только тот, кто
бросил вызов, но итальянец дорожил своим стату­
сом, и мысль, что придется сойти на одну ступень,
для него невыносима, это видно.
Под аплодисменты собравшихся Симона возво­
дят в ранг трибуна. А главное—торжественно вру­
чают приглашение на два лица на завтрашнее вы­
сокое собрание. Симон смотрит на время и место,
в последний раз приветствует публику и идет в ложу
к Байяру, а зал тем временем начинает пустеть (его
поединок, кульминация вечера, был назначен по­
следним).
Байяр, не вставая, изучает информацию на кар­
точке с приглашением и закуривает сигарету —

441
двенадцатую за вечер, не меньше. В дверь просовы­
вает голову какой-то англичанин — поздравить
победителя: «Good game. The guy was tough»*.
Симон смотрит на свои руки, они немного дро­
жат, и произносит: «Знать бы теперь, насколько
сильнее софисты».

92.

У Соллерса за спиной — «Рай», гигантское полотно

Тинторетто, некогда победившего в другом состя­
зании — конкурсе на право оформить зал Большо­
го совета во Дворце дожей.
Под полотном просторная трибуна, на которой
восседают не три, а целых десять судей: весь корпус
софистов в сборе.
Перед ними, вполоборота к публике, сам вели­
кий Протагор и Соллерс — стоит, облокотившись
о пюпитр.
На лица десяти судей и двух соперников посаже­
ны венецианские маски, но узнать Соллерса оказа­
лось легко. К тому же Симон и Байяр заметили в тол­
пе Кристеву.
В отличие от «Ла Фениче», здесь публике при­
ходится стоять, теснясь в огромном зале, который
в XTV веке предназначался для тысячи, не меньше,
патрициев: пространство в пятьдесят три метра
длиной сверху придавлено плафоном, он держится
непонятно как, без единой колонны, и инкрустиро­
ван мириадами холстов старых мастеров.

* «Хорошая игра. Сильный был тип» (англ.).

442
 Помещение настолько впечатляет, что над голо­
вами витает эдакий опасливый шепоток. Все почти­
тельно переговариваются вполголоса пред взором
Тинторетто, а может, Веронезе.
Один из судей встает и на итальянском торже­
ственно объявляет состязание открытым, после
чего из урны — перед ним их две — вытаскивает
тему.
«Тихое исступание».
Вроде бы понятно, но Байяр поворачивается
к Симону — тот отмахивается: не расслышал.
Волна недоумения прокатывается по всем пяти­
десяти трем метрам зала. Зрители, не говорящие
по-французски, проверяют, на тот ли канал настро­
ен аппарат синхронного перевода.
Но даже если Соллерс под маской на миг расте­
рялся, виду он не подает. Да и Кристева в зале бро­
вью не повела.
У Соллерса есть пять минут, чтобы осмыслить
тему, сформулировать проблематику и основной
тезис, а затем подкрепить их стройными и по воз­
можности красивыми аргументами.
Байяр тем временем обращается к стоящим ря­
дом: что это за непонятный сюжет?
Красивый, хорошо одетый старик с изящным
шелковым клатчем в пандан к шейному платку объ­
ясняет: «Француз бросил вызов Grande Protagoras*.
Рассчитывать, что услышишь „Вы за смертную казнь
или против" тут не приходится, vero?»
Байяр готов с этим согласиться, но спрашивает,
почему тема задана по-французски.

* Великому Протагору (um.).

443
 —Grande Протагор необычайно великодушен, —
отвечает старик. — Говорят, он знает все языки.
— Он не француз?
— Ma no, è italiano, eh!*
Глядя на великого Протагора под пологом маски,
который спокойно курит трубку, Байяр что-то цара­
пает в блокноте. Этот силуэт, стать, форму челюсти
(маска закрывает только глаза) он где-то уже видел.
Пять минут истекают, Соллерс за пюпитром вы­
прямляется, мерит зал взглядом, выполняет аккурат­
ный пируэт на раз-два-три, словно хочет убедиться,
что Совет десяти по-прежнему у него за спиной, на
своем месте, отвешивает оппоненту достаточно сдер­
жанный поклон и начинает речь, заранее зная, что
в анналах она останется той самой речью Соллерса
перед великим Протагором.
«Исступание... исступление... ступить. Тупой...
ступил. Выступил... на сцене. Фурор! Фрр! Фор (Фе­
ликс). Феликс Фор. Кульминация коитуса карди­
нальна: каюк кардиальный со сцены силой свел
старика, потомки пусть помнят президента**. Вот
вам пролегомены. Затравочка. Введение. Xa-xah
Симон начинает думать, что Соллерс решил опро­
бовать смелый лакановский подход.
Байяр краем глаза наблюдает за Кристевой. Вы­
ражение ее лица по-прежнему не выдает ровным
счетом ничего, разве что предельную сосредоточен­
ность.

* Еще чего, он итальянец! {um.)

** Существует версия, что президент Феликс-Франсуа Фор
(Félix François Faure, 1841-1899) умер во время свидания
с любовницей.

444
 «Вернемся к сцене. Тяжело пожатье каменной
десницы... Родриго тоже силен. Зато Силен неистов,
а сено сушат на селе. (Взять Валь-де-Марн — там по
сей день, по слухам, прибивают ворон к воротам.)
Бить или не бить по чреслам Командора? That is the
question».
Байяр вопросительно смотрит на Симона, тот
вполголоса объясняет, что Соллерс, по всей види­
мости, использует очень смелую тактику, которая
заключается в замене логических связей аналоги­
ческими или, точнее, в наложении понятий, если
не сказать — комбинировании образов вместо чи­
стого рассуждения.
Байяр хочет разобраться: «Это барокко?»
Симон, растерянно: «Ну... да, можно и так ска­
зать».
Соллерс тем временем продолжает: «За сценой—
закулисье. Повадки лисьи. Суть: нравы — жуть. Все
остальное представляет мало интереса. Отправим
в прессу громкую статью „Соллерс — похабник"
Марселена Плейне?* Легко! А что такого? О, ну-ка,
ну-ка! 1лядите-ка... Семя. Откуда? Свыше ниспослано,
конечно! (Указывает пальцем на плафон и полотна
Веронезе.) Искусство — семя божье. (Указывает
пальцем на стену за спиной.) А Тинторетто — все­
вышнего пророк. Имя звучит, как звон над гладью
моря. Благословенно время, когда колокольчик и н е
вод вновь придут на смену серпу и молоту. В конце
концов, не это ли орудия рыбака?»

* Марселей Плейне (Marcelin Pleynet, p. 1933) — французский

поэт, эссеист, искусствовед; директор и секретарь редак­
ции журнала «Tel Quel».

445
 Уж не разглядел ли Байяр тонкую морщинку бес­
покойства на славянском лице Кристевой?
«Если бы рыбы могли высовывать головы из
воды, они бы заметили, что их мир — не единствен­
ный».
Симону манера Соллерса представляется дейст­
вительно очень смелой.
Байяр, ему на ухо: «Как-то уж совсем по-кинош­
ному, да?»
Старик с клатчем, обращаясь к ним, шепчет:
«Coglioni у этого francese* есть. Пора пустить их
в дело, пока не поздно».
Байяр просит пояснить логику этой мысли.
«Он явно не понял тему, — отвечает старик. —
Не больше нашего, vero? Вот и пытается навести
пыль в глаза—так, кажется, говорят по-французски?
Отважный, однако».
Соллерс ставит локоть на пюпитр и вынужден
наклониться, слегка сместив ось туловища, но, как
ни странно, эта не самая естественная поза при­
дает ему некоторую непринужденность.
«Пришел, увидел — и тошнит».
Фразы все более быстрые и летучие, почти му­
зыкальные: «Бог в простоте как на ладони в ладане
ласковом дланью ласкает и мягко стелет адскою ла­
пой». Затем следуют слова, которые Симона и даже
Байяра настораживают: «Вера в щекотку органа
позволяет рассматривать труп как единственную
фундаментальную ценность... у-тю-тю!» Произнося
это, Соллерс сладострастно проводит языком по

Яйца... француза (um.).

446
губам. Теперь Байяр отчетливо видит, как напряже­
на Кристева.
В один прекрасный момент Соллерс во всеуслы­
шание говорит (а Симон при этом говорит про себя,
что он в каком-то смысле выдал весь секрет): «Не
склад духа».
Ритм убаюкивает Байяра, как река, которая те­
чет себе, но время от времени о борта утлой лодки
ударяются небольшие деревянные чушки.
«...Ликовала ли душа Христова в страстях бла­
женствуя едва ли по многим причинам нельзя стра­
дать и наслаждаться одновременно раз боль и ра­
дость противоположны как заметил Аристотель
глубокая печаль не препятствует удовольствию хоть
и обратна ему».
Соллерс все обильнее брызжет слюной, но не оста­
навливается, словно машина Альфреда Жарри: «Я ме­
няю форму имя явление прозвище всегда един то
здесь то там дворец или хижина фараона голубка или
овен трансфигурация пресуществление вознесение».
Он иссякает, зал это чувствует, и вот финал:
«Я буду тем кем буду смотрите покуда я в том что есть
и помните что я есть то что потом если буду потом
и буду таким каким буду в том каким буду...»
Байяр Симону, удивленно: «Это и есть седьмая
функция?»
Симон вновь чувствует признаки паранойи
и мысленно говорит себе, что такой персонаж, как
Соллерс, не может существовать на самом деле.
Последнее высказывание Соллерса—категори­
ческое: «Я антипод германо-советизма».
Зал выпал в осадок.

447
 Похоже, челюсть отвисла даже у великого Прота-
гора. Слышится сконфуженное «кхм-кхм». И он бе­
рет слово, ведь теперь его очередь.
Симон и Байяр узнают голос Умберто Эко. «Не
знаю, с чего начать, ибо мой уважаемый соперник...
хм... расстрелял практически весь свой арсенал, si?
Эко поворачивается к Соллерсу с вежливым по­
клоном, поправляя маску на носу.
«Если позволите, начну, пожалуй, с небольшого
замечания, относящегося к этимологии. Уважаемая
аудитория и достопочтенные судьи наверняка об­
ратили внимание, что слово исступание, как и гла­
гол исступать, в современном языке не представ­
лены, однако их след отчетливо виден, например
в существительном исступление, подразумевающем
помешательство и неистовство в поведении.
Правда, такое определение может направить нас
по ложному пути. Разрешите мне также обратить
ваше внимание на то, что перед нами калька с грече­
ского extasis, то есть ex stasis, „из-ступать", и, продол­
жая этимологический экскурс, давайте отметим,
что упомянутый глагол изначально встречался
в обороте „исступить из ума"— утратить разум,
то есть sensus („animal quod sensu caret"*): таким
образом, исступание буквально означает потерю рас­
судка, то есть состояние умопомешательства, но
коннотации, связанной с неистовой силой, прежде
не было.
Следовательно, она проявилась постепенно, а гла­
гольная форма утратилась, я бы сказал, где-то на
исходе XVI столетия.

Здесь: «животное, лишенное разума» (лат.).

448
 Allora, вопрос, который я бы обсудил, если бы
мой уважаемый соперник его коснулся, звучал бы
так: тихое исступание — это оксюморон? Противо­
речат ли друг другу соединенные здесь понятия?
Нет, если рассматривать истинную этимологию
исступания.
Si, если учитывать этимологическую коннота­
цию неистовства.
Si, ma*... разве тихое и то, что несет в себе силу,
мощь, всегда противопоставлены? Мощь может
быть тихой — скажем, когда нас плавно несет тече­
ние реки или мы осторожно пожимаем руку люби­
мой...»
Певучий голос эхом разносится по большому
залу, но беспощадность ответа видна всем: несмо­
тря на внешнее благодушие, Эко только что невоз­
мутимо подчеркнул всю скудость речи Соллерса
и сам воспроизвел дискуссию, которую тот так и не
сумел начать.
«Но все это не сообщает нам, что имеется в виду.
Я поступлю скромнее, чем мой соперник, опробо­
вавший весьма смелые и, уж простите, несколько
сумасбродные трактовки. Если позволите, я просто
попытаюсь объяснить: в тихом исступании пребыва­
ет поэт. Речь идет о furor poeticus**. Точно не помню,
кто сказал эту фразу, т а предполагаю, что это был
французский поэт XVI века, ученик Жана Дора***,

* Да, но... (um.)

** Поэтическое исступление {лат.).
*** Жан Дора, настоящее имя Жан Динеманди (Jean Dorât,
Jean Dinemandi, 1508-1588) — французский поэт, входив­
ший в «Плеяду».

449
участник „Плеяды", ведь в этом явно ощущается
влияние неоплатонизма.
Знаете, для Платона поэзия — не искусство, не
ремесло, это божественное вдохновение. Бог живет
в поэте, это другая его ипостась: вот о чем Сократ
толкует Иону в знаменитом диалоге. Поэт безумен,
но это безумие тихое, созидательное, не разруши­
тельное.
Я не знаю автора этой строки, но думаю, это мог
быть Ронсар или дю Белле, оба они представляют
школу, где giustamente* творили в тихом иссту-
пании.
Allora, можно поговорить о божественном вдох­
новении, вы не против? Я даже не знаю, ведь я тол­
ком не понял, о чем хотел вести дискуссию мой ува­
жаемый соперник».
Тишина в зале. Соллерс понимает, что ему пере­
дают слово, и на короткий миг замирает в нереши­
тельности.
Симон машинально анализирует подход Эко
и определяет его предельно коротко: все наоборот,
то есть не так, как у Соллерса. А значит—преиспол­
ненный смирения этос и крайняя сдержанность, ми­
нимализм в развитии темы. Никаких фантазийных
трактовок, только буквальное толкование. Леген­
дарная эрудиция позволяет Эко довольствоваться
объяснением без доводов, он словно подчеркивает,
что при таком словесном энурезе, как у соперника,
дискуссия невозможна. Точность и скромность высве­
чивают хаос сознания амбициозного собеседника.
Соллерс вновь берет слово, теперь не так уве­
ренно: «Я говорю о философии, потому что дело

* Действительно (um.).

450
литературы сегодня — показать, что философский
дискурс интегрируется с положением литературно­
го субъекта, лишь бы его опыт достигал трансцен­
дентального горизонта».
Эко не отвечает.
И Соллерс в панике кричит: «Арагон написал
обо мне громкую статью! О моем даровании! И Эль­
за Триоле! Мне кое-что посвящено!»
Сконфуженная тишина.
Один из двух софистов подает знак рукой, и два
стража, поставленные у дверей, хватают Соллерса,
который ошалело вращает глазами и верещит:
«У-тю-тю! О-хо-хо! Нет-нет-нет!»
Байяр спрашивает, почему не голосуют. Старик
с клатчем отвечает, что в иных ситуациях единоду­
шие и так не подлежит сомнению.
Стражи укладывают проигравшего на мрамор­
ный пол перед трибуной, один из софистов выхо­
дит вперед с секатором в руке.
Стражи стягивают с Соллерса брюки, а он вопит
прямо под «Раем» Тинторетто. Другие софисты вста­
ют с кресел и помогают его усмирить. В суматохе
с него спадает маска.
Публика лишь в первых рядах может видеть, что
происходит у основания трибуны, но это и так по­
нятно.
Софист с лекарским клювом закладывает мо­
шонку Соллерса между лезвий секатора, обеими ру­
ками берется за рукояти и резко сжимает. Готово.
Кристева вздрагивает.
Соллерс издает ни на что не похожий звук, гор­
ловое клокотанье, сменяющееся протяжным мяу­
каньем, которое, отражаясь от полотен мастеров,
разносится по всему залу.
451
 Софист с лекарским клювом подбирает оба яич­
ка и прячет их во вторую урну: Симон и Байяр по­
нимают, для чего она предназначалась.
Симон, белее белого, спрашивает у стоящего
рядом зрителя: «Обычно на кону палец, разве нет?»
Тот отвечает, что палец — это когда вызываешь
соперника, который на одну ступень выше, а Сол-
лерс решил перепрыгнуть, он никогда не участво­
вал в турнирах и бросил вызов самому великому
Протагору. «Раз так, то и цена выше».
Пока Соллерсу, который извивается и ужасающе
стонет, оказывают первую помощь, Кристева заби­
рает урну с яичками и выходит из зала.
Байяр и Симон идут за ней.
С урной в руках она торопливым шагом прохо­
дит через площадь Святого Марка. Ночь еще только
началась, площадь черна от ротозеев, фигляров на
ходулях, глотателеи огня, комедиантов в костюмах
восемнадцатого века, изображающих дуэли на шпа­
гах. Симон и Байяр пробираются сквозь толпу, что­
бы не потерять ее из виду. Она исчезает в темных
переулках и переходит мосты, ни разу не оглянув­
шись. Кто-то в костюме Арлекина обнимает ее за
талию и хочет поцеловать, она пронзительно взвиз­
гивает, вырывается, как маленький зверек, и убега­
ет прочь вместе с урной. Вот и Риальто позади. Бай­
яр и Симон не вполне уверены, что она знает, куда
идет. Где-то далеко, в вышине, слышны хлопки са­
люта. Кристева спотыкается о ступеньку и чуть не
роняет урну. У нее изо рта идет пар: холодно, а паль­
то осталось во Дворце дожей.
И все-таки есть конец пути: перед ней базили­
ка Сайта Мария Глориоза деи Фрари, где, по словам
ее мужа, находится «блаженное сердце Светлей-
452
шей» — гробница Тициана и его «Красное успе­
ние»*. В этот час храм закрыт, но она и не собира­
лась входить.
Ее привела воля случая.
Она поднимается на небольшой мост, выгнув­
шийся над каналом деи Фрари, и останавливается
посередине. Ставит урну на каменный парапет. Си­
мон и Байяр видят ее совсем близко, но они не ре­
шаются шагнуть на мост, пройти несколько ступе­
ней и оказаться рядом.
Кристева вслушивается в гул города и топит
взгляд черных глаз в ряби, созданной тихим ноч­
ным ветром. Мелкий дождь намочил ее короткие
волосы.
Из разреза на блузке она достает сложенный
вчетверо лист.
Байяр порывается вперед, чтобы вырвать до­
кумент, но Симон хватает его и останавливает. Она
оглядывается, прищуривается, словно только что
их заметила, только узнала об их существовании,
и посылает им взгляд, полный ненависти, холод­
ный взгляд, от которого Байяр постепенно камене­
ет, пока она разворачивает бумагу.
Текст не рассмотреть — слишком темно, но Си­
мон как будто различает мелкий убористый почерк.
Лист исписан с двух сторон, от начала до конца.
Спокойно, не спеша, Кристева начинает его рвать.
Чем дальше, тем мельче бумажные клочки, разле­
тающиеся над каналом.
И наконец остается только черный ветер и не­
громкий шум дождя.

* Имеется в виду полотно «Успение Богородицы» (1516-1518).

453
 93.

«Как думаешь, Кристева знала или нет?»

Байяр пытается разложить все по полочкам.
Симон растерян.
Допустим, Соллерс не понял, что седьмая функ­
ция не работает. Но Кристева?
«Сложно сказать. Если бы я мог прочесть доку­
мент...»
Почему она предала мужа? И, с другой сторо­
ны, почему сама, пользуясь функцией, не стала уча­
ствовать?
«Может, она поступила, как мы, — говорит Си­
мону Баайяр. — Решила сначала проверить».
Симон рассматривает толпу туристов, которые
словно в замедленной съемке плывут по пустеющей
Венеции. Они с Байяром ждут вапоретто, при них—
небольшой чемодан, а поскольку карнавал заканчи­
вается, очередь длинная: путешественников, кото­
рые направляются на вокзал или в аэропорт, здесь
наберется на целый вагон и маленькую тележку.
Подходит вапоретто, но не тот, надо еще ждать.
«Что для тебя реальность?» — задумчиво спра­
шивает Байяра Симон.
Байяр, естественно, не понимает, к чему он кло­
нит, и Симон уточняет: «Как понять, что ты не в ка­
ком-нибудь романе? Как понять, что живешь не
в вымысле? Что ты реален?»
Байяр глядит на Симона с искренним любопыт­
ством и снисходительно отвечает: «Ты совсем уже?
Реальность — это то, что мы проживаем, вот и все».
Вот и их вапоретто, пока он, маневрируя, при­
чаливает, Байяр треплет Симона по плечу: «Слушай,
не заморачивайся ты так».
454
 Посадка происходит в беспорядочной толчее,
команда вапоретто подгоняет этих дебильных ту­
ристов, которые кое-как поднимаются на борт с ве­
щами и детьми.
Когда Симон, дождавшись своей очереди, запры­
гивает на судно, матрос, который ведет подсчет,
задвигает металлическое ограждение прямо за ним.
Оставшийся на набережной Байяр пытается было
качать права, но итальянец безразлично отвечает:
«Tutto esaurito»*.
Байяр просит Симона дождаться его на следу­
ющей остановке, он сядет в очередной катер. Симон
в шутку машет ему рукой: прощай.
Вапоретто уходит. Байяр закуривает. И слышит
позади громкие возгласы. Оглядывается и видит
двух японцев, они ссорятся. Байяр с интересом под­
ходит ближе. Один из японцев говорит ему по-фран­
цузски: «Вашего друга только что похитили».
Байяру требуется несколько секунд, чтобы пере­
варить информацию.
Несколько секунд, не больше, чтобы затем встать
в позу легавого с единственным вопросом, который
легавый должен задать: «С чего это?»
«Потому что он позавчера победил», — отвечает
второй японец.
Итальянец, которого побил Симон, — очень
влиятельный неаполитанский политик, он не сми­
рился с поражением. Известно ли Байяру о напа­
дении после приема в Ка Реццонико? Неаполитанец
поручил своим сбирам сделать так, чтобы Симон
не смог участвовать в состязании, потому что опа­
сался его, а теперь, проиграв, решил отомстить.

Здесь: «Мест нет» {um.).

455
 Байяр провожает взглядом удаляющийся вапо-
ретто. Он быстро оценивает ситуацию, оглядыва­
ется по сторонам, видит бронзовую статую какого-
то... генерала, что ли (с пышными усами), видит
фасад отеля «Даниели», видит лодки, пришварто­
ванные к набережной. Видит гондольера в гондоле,
ждущего туристов.
Он запрыгивает в гондолу вместе с японцами.
Гондольер не особенно удивлен и, встречая их, что-
то напевает по-итальянски, однако Байяр велит ему:
— Давай за вапоретто!
Гондольер делает вид, что не понял, тогда Байяр
достает пачку лир, и тот начинает орудовать кормо­
вым веслом.
Вапоретто оторвался уже метров на триста, а мо­
бильных телефонов в 1981 году еще нет.
Гондольер удивлен: странно, вапоретто идет не
туда, он движется к Мурано.
Речной трамвай отклонился от маршрута.
Симон на борту ни о чем не подозревает, потому
что пассажиры практически сплошь туристы и не
знают дороги, так что, за исключением пары-трой­
ки итальянцев, которые препираются с кондукто­
ром (на итальянском), никто и не догадывается, что
взят неверный курс. Один скандалящий итальянец
никого не впечатляет, пассажиры думают, что это
такой фольклор, и вапоретто причаливает к остро­
ву Мурано.
Сильно отставшая гондола Байяра пытается
наверстать время, комиссар и японцы подгоняют
гондольера, чтобы быстрее греб, выкрикивают имя
Симона, хотят предупредить, но катер слишком
далеко, а Симону обращать на них внимание нет
причин.
456
 Зато спиной он вдруг чувствует острие ножа
и слышит, как сзади произносят: «Prego». Он пони­
мает, что придется сойти. И подчиняется. Туристы,
спешащие на самолет, ножа не видят, и вапоретто
отправляется дальше.
Симон на набережной, он уверен, что сзади трои­
ца, напавшая на него в масках недавним вечером.
Его вталкивают в одну из стеклодувных мастер­
ских, выходящих прямо на набережную. Внутри
мастер разминает кусок стеклянной массы, только
что из печи, и Симон завороженно следит, как вяз­
кий шар надувается, вытягивается, обретает форму:
всего несколько взмахов инструментами — и появ­
ляется фигурка вздыбленной лошади.
Возле печи — пузатый мужчина в непарном ко­
стюме, с залысиной; Симон его узнает: это его со­
перник из «Ла Фениче».
«Benvenuto!»*
Симон лицом к липу с неаполитанцем, его окру­
жили три сбира. Стеклодув бесстрастно продолжа­
ет делать лошадок.
«Bravo! Bravo! Хотел лично тебя поздравить перед
отъездом. Палладио—ловкий ход. Простой, но лов­
кий. И Порция тоже. Меня-то это не убедило, но су­
дей —да, vero? О, Шекспир... Надо было мне сказать
о Висконти... Видел „Чувство"? Про иностранца в Ве­
неции, для которого все очень плохо заканчивается».
Неаполитанец подходит к стеклодуву, который
деловито превращает текучую массу во вторую ло­
шадку. Достает сигару, поджигает ее от раскаленно­
го стекла и поворачивается к Симону с нехорошей
улыбкой.

* «Добро пожаловать!» (um.)

457
 «Не хочу, чтобы ты уехал, не получив от меня
скромный сувенир. Как это по-французски сказать?
„Воздать по заслугам", si?»
Один из сбиров крепко держит Симона сзади
за голову, не давая шевельнуться. Симон пытает­
ся вырваться, но второй бьет его под дых так, что
ему не набрать воздуха, а третий хватает за правую
руку.
Все пихают Симона вперед, сбивают с ног и вы­
тягивают его руку на ремесленном столе. Стеклян­
ные лошадки падают на пол и разбиваются. Сте­
клодув отпрянул, но, судя по всему, он не удивлен.
Симон встречается с ним взглядом, по выражению
глаз понимает, что этому человеку сделали пред­
ложение, от которого нельзя отказаться, и начина­
ет паниковать: он орет и бьется, но крик — непро­
извольный, ведь помощи ждать неоткуда, он не
знает, что подкрепление на подходе, что Байяр
с японцами догоняют его на гондоле и обещали
гондольеру заплатить втройне, если он домчит их
быстрее ветра.
«Che dito?»* — спрашивает стеклодув.
Чтобы было быстрее, Байяр и японцы гребут вме­
сто весел своими чемоданами, да и сам гондольер
пыхтит изо всех сил, ведь даже не зная, из-за чего
весь сыр-бор, он понял, что дело серьезное.
«Какой палец? — спрашивает неаполитанец Си­
мона. — Сам выберешь?»
Симон брыкается, как конь, но троица твердо
держит его руку на столе. Вопрос, не персонаж ли
он романа, отпал, сейчас им движет инстинкт са-

«Какой палец?» {um.)

458
мосохранения, он отчаянно пытается вырваться,
но не может.
Гондола наконец причаливает, Байяр швыряет
гондольеру все свои пачки лир и выпрыгивает на
набережную вместе с японцами, но перед ними
линия стеклодувных мастерских, и они не знают,
куда повели Симона, поэтому суются по очереди
во все подряд, окликая рабочих, продавцов, тури­
стов, но Симона никто не видел.
Неаполитанец затягивается и приказывает: «Tut-
ta la mano»*.
Стеклодув меняет щипцы на более массивные
и перехватывает запястье Симона.
Ворвавшись в первую мастерскую, Байяр и япон­
цы должны описать итальянцам молодого француза,
но их не понимают — слишком быстро они тарато­
рят, тогда Байяр выскакивает наружу и бросается
в соседние двери, но там француза тоже никто не
видел; комиссар прекрасно знает, что вот так, сломя
голову, следствие не ведут, однако интуиция ищейки
подсказывает, что мешкать в такой ситуации нельзя,
даже если не знаешь всех обстоятельств, и он кидает­
ся из мастерской в мастерскую, из лавки в лавку...
Он не успел: разрывая мышцы и сухожилия
и дробя кости, стеклодув смыкает щипцы на за­
пястье Симона, пока оно не ломается со зловещим
хрустом; правая кисть отрывается от руки, и ее за­
ливает фонтаном крови.
Неаполитанец смотрит на искалеченного сопер­
ника, рухнувшего на пол, и пару секунд словно ко­
леблется.

* «Всю руку» (um.).

459
 Хватит ли этого для сатисфакции?
Он снова затягивается, выдувает несколько ко­
лец и произносит: «Andiamo»*.
Услыхав крик Симона, Байяр и японцы вздраги­
вают — они наконец нашли нужную мастерскую,
где видят, как он, без сознания, истекает кровью
среди разбитых лошадок.
Байяр знает, что нельзя терять ни секунды. Он
ищет оторванную руку—и не находит, шарит взгля­
дом по полу, но там только осколки лошадок, кото­
рые ломаются под его подошвами. Ясно, что если
в ближайшие несколько минут ничего не сделать,
Симон умрет от потери крови.
Один из японцев выхватывает из еще горячей
печи инструмент, похожий на лопатку, и прижима­
ет его к ране. Каутеризация совершается с отврати­
тельным свистом. От боли Симон приходит в чув­
ство и ошалело орет. Запах паленой плоти долетает
до соседней лавки, привлекая внимание туристов,
которым невдомек, что за драма развернулась в стек­
лодувной мастерской.
Байяр думает о том, что рану прижгли, и значит,
руку пришить уже не удастся, Симон все равно оста­
нется калекой; схвативший кочергу японец как буд­
то прочел его мысли и показывает на печь — ни­
чего не поделаешь: внутри потрескивают, догорая,
пальцы обугленной кисти, изломанные, как у скульп­
тур Родена.

* «Идем» (um.).
часть пятая

Париэю
 94.

«Не может быть! Эта дрянь Тэтчер позволила по­

мереть Бобби Сэндсу!»
Симон топает ногами на П.П.Д.А., который в ин­
формационном выпуске «Антенн-2» сообщил о смер­
ти ирландского активиста, шестьдесят шесть дней
не прекращавшего голодовку.
Байяр выходит из кухни взглянуть на экран. «Ну,
вообще-то, покончить с собой не запретишь»,—ком­
ментирует он.
«Нет, ты себя послушай, фараон вонючий!—набра­
сывается на него Симон. — Ему было двадцать семь!»
Байяр пытается возразить: «Он входил в терро­
ристическую организацию. ИРА убивают людей,
так ведь?»
Симон задыхается от злости: «Прямо слова Ла-
валя* о Сопротивлении! Не хотел бы я, чтобы в со­
роковом мною занимался легавый вроде тебя!»
* Пьер Лаваль (Pierre Laval, 1883-1945) — французский поли­
тический деятель, социалист; в 1930-х гг. неоднократно
занимал пост премьер-министра; во время Второй миро­
вой войны премьер-министр коллаборационистского пра­
вительства Виши. В октябре 1945 г. казнен в Париже по ре­
шению суда.

463
 Байяр чувствует, что лучше промолчать, подли­
вает гостю портвейна, ставит на журнальный стол
плошку с колбасным ассорти и возвращается хло­
потать на кухню.
П.П.ДА переходит к убийству испанского гене­
рала и запускает репортаж о ностальгии по франкиз­
му — это когда не прошло и трех месяцев после по­
пытки переворота в мадридском парламенте*.
Симон снова углубляется в журнал, который ку­
пил по пути и начал читать в метро. Его заинтриговал
заголовок: «Сорок два самых популярных интеллек­
туала: итоги голосования». Журнал опросил пятьсот
«деятелей культуры» (Симон морщится) и предло­
жил назвать трех самых авторитетных, по их мне­
нию, представителей французской мысли из ныне
живущих. Первый—Леви-Стросс; второй — Сартр;
третий — Фуко. Следом—Лакан, Бовуар, Юрсенар,
Бродель**...
Симон ищет в списке Деррида, забыв, что его
уже нет. (И думает, что он вошел бы в первую трой­
ку, но теперь знать этого нельзя.)
БАЛ. десятый.
Мишо***, Беккет, Арагон, Чоран, Ионеско, Дюрас.

* Имеется в виду попытка ультраправого военного путча

в Испании 23-24 февраля 1981 г.
** Фернан Бродель (Fernand Braudel, 1902-1985) — фран­
цузский историк, представитель школы «Анналов», од­
ним из первых начавший рассматривать историю через
призму других дисциплин — экономики, социологии,
географии и других.
*** Анри Мишо (HenriMichaux, 1899-1984)—поэтиживопи-
сец бельгийского происхождения.

464
 Соллерс двадцать четвертый. Здесь же можно
увидеть, кто и как проголосовал, а поскольку Сол­
лерс тоже участвовал в опросе, Симон обнаружи­
вает, что он проголосовал за Кристеву, а Кристева
проголосовала за него. (Соллерс и Б.А.Л. — такой
же обмен любезностями.)
Симон втыкает вилку в колбаску и кричит Байя­
ру: «Кстати, о Соллерсе что-нибудь слышно?»
Байяр выглядывает из кухни с тряпкой в руке:
«Он вышел из больницы. Пока лежал, Кристева все
время была рядом. Мне сказали, что он вернулся
к нормальной жизни. Насколько я знаю, он похоро­
нил свои тестикулы на острове-кладбище в Вене­
ции. И говорит, что два раза в год будет ездить туда,
чтобы их помянуть — по разу каждую».
Небольшая заминка, прежде чем Байяр реша­
ется добавить — осторожно, отводя глаза: «Судя по
всему, он оклемался».
Альтюссер двадцать пятый: убийство жены не
сильно испортило ему репутацию, —думает Симон.
«Слушай, вкусно пахнет — что там у тебя?»
Байяр возвращается на кухню: «Ты пока оливки
поешь».
Делез двадцать шестой, поделил место с Клер
Бретеше*.
Дюмезиль, Годар, Альбер Коэн...**

* Клер Бретеше (Claire Bretecher, p. 1940) — французская

карикатуристка.
* Жорж Дюмезиль (Georges Dumézil, 1898-1986) — фран­
цузский лингвист, компаративист, специалист в области
мифологии; Альбер Коэн (Albert Cohen, 1895-1981) —
швейцарский прозаик, поэт и драматург.

465
 Бурдье только тридцать шестой. Симона аж рас­
пирает.
Коллектив «Либерасьон» все-таки проголосовал
за Деррида, хоть и за мертвого.
Гастон Деффер и Эдмонда Шарль-Ру* дружно
проголосовали за Бовуар.
Анн Синклер проголосовала за Арона, Фуко
и Жана Даниеля**. Симон думает, что ее он бы, по­
жалуй, трахнул.
Некоторые ни за кого не проголосовали, заявив,
что настоящих интеллектуалов не осталось.
Мишель турнье*** ответил: «Кроме себя, даже не
знаю, кого назвать». В другое время Симон, навер­
ное, рассмеялся бы. Габриель Мацнев**** написал:
«Первое имя — мое собственное: Мацнев». Симон
задается вопросом, описан ли этот тип регрессивно­
го нарциссизма — желание назвать самого себя —
в психоаналитической таксономии.

* Гастон Деффер (Gaston Defferre, 1910-1986) — француз­

скийгосударственныйдеятель, в 1981-1984 гг. министр
внутренних дел Франции; Эдмонда Шарль-Ру (Edmonde
Charles-Roux, 1920-2016) — французская писательница
и журналистка.
** Анн Синклер (Anne Sinclair, p. 1948) — французская
журналистка американского происхождения; Жан Да-
ниель (Jean Daniel, p. 1920) — французский литератор
и журналист.
*** Мишель Турнье (Michel Tournier, 1924-2016) — фран­
цузский писатель.
**** Габриель Мацнев (Gabriel Matzneff, p. 1936) — француз­
ский литератор.

466
 П.П.Д.А. (проголосовавший за Арона, Грака
и д'Ормессона*) говорит: «У Вашингтона все основа­
ния радоваться повышению доллара: пять и четы­
ре десятых франка...»
Симон пробегает по списку проголосовавших
и не может сдержать возмущения: «Твою мать, эта
гнида Жак Медсен**... бездарь Жак Дютур***... и ре-
кламщики, конечно, новое отродье... Франсис
Юстер?!**** И этот подонок Элькабаш — за кого он
проголосовал?., за старого мракобеса Повеля!..*****
и за нашего фантика Ширака, ну охренеть!.. Козлы!»
Байяр выглядывает в гостиную: «Ты мне?»
Симон бормочет нечто невразумительно-нечле­
нораздельное; Байяр возвращается к плите.
Выпуск П.П.Д.А. заканчивается, после новос­
тей — прогноз погоды Алена Гийо-Петре******,

* Жюльен Грак (Julien Gracq, 1910-2007) — француз­

ский писатель; Жан д'Ормессон (Jean d'Ormesson,
1925-2017) — французский литератор, философ и дип­
ломат.
** Жак Медсен (Jacques Médecin, 1928-1998) — француз­
ский политик, в 1965-1990 гг. мэр Ниццы, впослед­
ствии обвиненный в коррупции.
*** Жан Дютур (Jean Dutourd, 1920-2011) — французский
литератор.
*** Франсис Юстер (Francis Huster, p. 1947) — француз­
ский режиссер театра и кино, сценарист.
*** Луи Повель (Louis Pauwels, 1920-1997) — французский
журналист и литератор.
*** Ален Гийо-Петре (Alain Gillot-Pétré, 1950-1999) — фран­
цузский журналист и знаменитый ведущий прогно­
за погоды.

467
который обещает, что этот холодный май (12 гра­
дусов в Париже и 9 в Безансоне) наконец станет сол­
нечным.
После рекламы появляется голубая заставка, на
которой под помпезную музыку с тарелками и ду­
ховыми возникает надпись, сообщающая о начале
дебатов «в преддверии выборов президента Респуб­
лики».
После заставки показывают двух журналистов,
которые будут вести эфир.
«Жак, давай сюда! — кричит Симон. — Начина­
ется». Байяр выходит в гостиную к Симону с двумя
бутылками пива и кубиками сыра в обертке. От­
крывает бутылки, пока Жан Буассонна, выбранный
Жискаром журналист, обозреватель радиостанции
«Европа-1», в сером костюме и полосатом галстуке
объявляет программу вечера, всем своим видом
давая понять, что сбежит в Швейцарию, если по­
бедят социалисты.
Рядом Мишель Котта, журналистка РТЛ*: черная
копна на голове, блестящая помада, блузка цвета
фуксии, лиловый жилет, нервно улыбается и дела­
ет вид, будто что-то записывает.
Симон не слушает РТЛ и спрашивает, что это
за матрешка в розовой кофточке. Байяр глуповато
усмехается.
Жискар выражает надежду, что дебаты будут
полезными.

* Radio Télé Luxembourg — Радио и телевидение Люксембур­

га, с 1933 г. существует как радиостанция «Радио Люксембур­
га»; с 1966 г. как телерадиокомпания, но в начале 1980-х гг.
оставалась более известной как радиостанция.

468
 Симон пытается зубами отогнуть язычок на
обертке кубика с ветчиной, у него не получается,
он нервничает, а Миттеран говорит Жискару: «Для
вас, конечно, месье Ширак — плачея»...
Байяр берет кубик из руки Симона и снимает
алюминиевую обертку.
Жискар и Миттеран предъявляют друг другу
имена неудобных сторонников: Ширак в то время
считался представителем устойчивого правого кры­
ла, ультралиберального, на грани фашизма (18%),
а Марше был кандидатом от коммунистов бреж­
невской эпохи загнивающего сталинизма (15%). Оба
финалиста, конечно, нуждаются в их голосах, что­
бы выйти во второй тур.
Жискар упирает на то, что в случае переизбра­
ния ему не придется распускать Национальную ас­
самблею, а вот его соперник будет либо делить
власть с коммунистами, либо окажется президен­
том без большинства: «Нельзя вести за собой народ
вслепую. Это народ, способный к самоуправлению,
он должен знать, куда идет». Симон обращает вни­
мание, что Жискар не умеет склонять глагол распус­
кать, и говорит Байяру, что политики чудовищно
малограмотны. Байяр в ответ, машинально: «Всех ком­
муняк — в Москву». Жискар — Миттерану: «Фран­
цузам не скажешь: „Я хочу многое изменить, все
равно с кем... пусть даже с нынешней ассамблеей",
потому что тогда вы ее не распустите».
Жискар упирает на парламентскую нестабиль­
ность, поскольку не представляет себе ассамблею
с социалистическим большинством, и поэтому ответ
Миттерана звучит достаточно церемонно: «Я хочу по­
бедить на президентских выборах, я рассчитываю
469
победить и, победив, сделаю все допустимое в рам­
ках закона, чтобы выиграть на парламентских выбо­
рах. А если вы не способны представить, что будет
происходить со следующего понедельника, не чувст­
вуете умонастроения Франции, ее исключительную
жажду перемен, значит, вы вообще не понимае­
те, что творится в стране». Байяр поносит больше­
вистскую заразу, а Симон тем временем распознает
двойное высказывание: совершенно очевидно, что
Миттеран обращается не к Жискару, а ко всем, кто
Жискара ненавидит.
Дискуссия о парламентском большинстве тянет­
ся уже полчаса, Жискар исподволь то и дело пугает
жупелом в виде министров-коммуняк, и это начина­
ет напрягать, — думает Симон, — но неожиданно
Миттеран, который до сих пор только отбивался,
наконец решает атаковать в ответ: «Что касается
ваших... антикоммунистических, так сказать, по­
сылов, позвольте заметить, что здесь стоит сделать
некоторые поправки. А то все как-то слишком про­
сто. (Пауза.) Как вы понимаете, коммунистов много
среди рабочих. (Пауза.) Следуя вашей логике, мож­
но подумать: зачем они нужны? Они трудятся на
производстве, платят налоги, погибают в войнах,
чуть что — сразу они. И при этом они не могут со­
ставить во Франции большинство?»
Симон, который собрался подцепить еще одну
колбаску, замирает с вилкой. И пока журналисты
перескакивают на какой-то малоинтересный во­
прос, он, как и Жискар, понимает, что вектор по­
единка меняется; действующий президент, в свою
очередь, вынужден защищаться и сбавляет тон,

470
прекрасно осознавая, что поставлено на кон в ны­
нешнюю эпоху, когда уравнение рабочий = комму­
нист стало аксиомой: «Но... я вовсе не нападаю на
коммунистический электорат. За семь лет, господин
Миттеран, я ни одним обидным словом не обмол­
вился о французском рабочем классе. Ни разу! Я ува­
жаю его труд, его активность и даже политическую
позицию».
Симон разражается недобрым смехом: «И то
верно, ты ведь каждый год ходишь лопать шпикач-
ки на праздник „Юманите". Между двумя сафари
у Бокассы чокаешься с металлургами из ВКТ*, ха,
известное дело».
Байяр глядит на часы и возвращается на кухню
присмотреть за стряпней, пока журналисты рас­
спрашивают Жискара об итогах президентства. По­
слушать его, так он молодец. Миттеран насажива­
ет на нос большие очки, желая показать, что все
как раз наоборот, и его оппонент продажен—даль­
ше некуда. Жискар в ответ цитирует Ривароля**:
«Если вы ничего не сделали, вам можно только по­
завидовать. Но не стоит этим злоупотреблять, —
и наступает на больную мозоль: — Ну правда, вы
разглагольствуете с шестьдесят пятого. А я с семь­
десят четвертого руковожу Францией». Симон нерв­
ничает: «Знаем мы как!», но понятно, что возразить

* Всеобщая конфедерация труда (CGT, La Confédération

générale du travail) — французское профсоюзное объеди­
нение, действующее с 1895 г.
** Антуан Ривароль (Antoine Rivarol, 1753-1801) — француз­
ский литератор, сторонник роялизма.

471
тут особо нечего. Байяр из кухни отвечает: «Зато
советская экономика процветает!»
Миттеран ловит момент и вонзает острие поглуб­
же: «Вы, похоже, повторяете свой же рефрен семи­
летней давности: „пассеистский настрой". Досадно,
что ваш настрой стал за это время пассивным».
Байяр смеется: «Ага, эту пилюлю он ему не про­
стил. Семь лет жевал. Ха-ха».
Симон молчит, молчание — знак согласия: не­
плохо сказано, но импровизация кажется слишком
уж хорошо подготовленной. Зато теперь Миттеран
может вздохнуть с облегчением — как фигурист,
только что выполнивший тройной аксель.
Следует пикировка из-за французской и миро­
вой экономики, чувствуется, что оба героя шоу ра­
ботают на совесть, и тут Байяр приносит наконец
дымящееся блюдо: тажин из ягнятины. «Кто научил
тебя готовить?» — удивляется Симон. Жискар рису­
ет ужасающую картину будущего Франции в руках
социалистов. Байяр Симону: «Первую жену я встре­
тил в Алжире. Можешь умничать со своей семио­
логией, но обо мне ты знаешь не все». Миттеран
напоминает, что процессы национализации в сорок
пятом запустил не кто иной, как де Голль. Байяр
откупоривает бутылку красного, кот-де-бон семь­
десят шестого года. Симон пробует тажин: «Черт,
вкусно!» Миттеран то снимает, то надевает очки.
«Семьдесят шестой — очень хороший год для бур­
гундских вин», — объясняет Байяр. «Такая страна,
как Португалия, национализировала банки, и она
не социалистическая». Симон и Байяр смакуют та­
жин и кот-де-бон. Байяр специально приготовил
блюдо, для которого не нужен полный комплект

472
столовых приборов: тушеное мясо в соусе размяг­
чилось настолько, что отделяется легко, стоит толь­
ко надавить вилкой. Симон знает, что Байяр знает,
что он это знает, но оба делают вид, что так и надо.
Вспоминать Мурано никто не хочет.
Миттеран между тем показывает клыки: «Бюро­
кратию устроили вы. Притом что у вас власть. Сего­
дня вы пеняете в своих проповедях на зло, идущее
от администрации, а откуда оно взялось? Власть
ваша, вам и отвечать! Вы бьете себя в грудь за три
дня до выборов — естественно, я понимаю зачем,
но с какой стати мне верить, что следующие семь
лет вы действовали бы иначе, чем семь лет преды­
дущих?»
Симон отмечает причудливое использование
условного наклонения, но сочньш тажин и горькие
воспоминания мешают ему как следует сосредото­
читься.
Жискар не ожидал внезапной агрессии и пыта­
ется противопоставить ей свое обычное высоко­
мерие: «Прошу вас, давайте сохранять подобающий
тон». Однако теперь Миттеран готов лезть на ро­
жон: «Я говорю так, как считаю нужным».
И удар под дых: «Полтора миллиона безработ­
ных».
Жискар пытается поправить: «Лиц, ищущих ра­
боту».
Но теперь Миттеран ничего не пропускает: «Мне
знакома семантическая казуистика, позволяющая
избегать слов, которые опасно произносить».
И продолжает: «При вас растут инфляция и без­
работица, но хуже того — порок, болезнь, рискую­
щая стать смертельной для общества: 60 процентов

473
безработных — женщины, большинство — моло­
дые, и это чувствительно задевает достоинство муж­
чин и женщин».
Сначала Симон не придает значения. Речь у Мит­
терана все быстрее, все напористее, точнее и кра­
сочнее.
Жискар загнан в угол, но без боя сдаваться не
собирается; провинциальный нобиль старается не
пришепетывать и бросает сопернику-социалисту:
«Минимальная зарплата — насколько больше?»
Мелкие предприятия все равно не выживут. А со­
циалисты так безответственны, что заявили в про­
грамме о снижении социальных порогов и расши­
рении прав наемных работников на предприятиях
с персоналом меньше десяти человек.
Буржуй из Шамальера не намерен капитули­
ровать.
Соперники обмениваются выпадами.
Но Жискар допускает ошибку, попросив Митте­
рана назвать курс марки — «текущий».
«Я не ваш ученик, — отвечает Миттеран, —
и вы здесь не президент Республики».
Симон задумчиво опустошает бокал с красным:
есть в этой фразе неуловимые признаки «автореа­
лизации» и, следовательно, перформативность...
Байяр идет за сыром.
«Я против отмены семейного коэффициента... —
говорит Жискар.—Я за возврат к налоговой ставке,
назначаемой в соответствии с типом дохода...» Пе­
дантичный отличник политехнической школы из­
лагает целый ряд мер, но слишком поздно: он про­
играл.

474
 Однако дебаты продолжаются, все так же жест­
ко и методично: атомная энергия, нейтронная бом­
ба, Общий рынок, отношения Восток-Запад, обо­
ронный бюджет...
Миттеран: «Не имеет ли в виду месье Жискар
д'Эстен, что социалисты — плохие патриоты и не
хотят защищать свою страну?»
Жискар, за кадром: «Ничего подобного».
Миттеран, не глядя на него: «Раз это не имелось
в виду, значит, сказано было впустую».
Симон в замешательстве хватает с журнального
стола пиво, прижимает рукой, хочет снять крышку,
но бутылка выскальзывает и падает на пол. Байяр
ждет, что сейчас Симон взорвется от ярости: он
знает, как мучительны для друга повседневные на­
поминания о его увечье, и, убирая лужу с паркета,
торопливо произносит: «Ничего страшного».
А у Симона на лице — странное недоумение. Он
показывает на Миттерана и говорит:
— Взгляни на него. Ничего не замечаешь?
— А что?
— Ты ведь сначала слушал? Скажешь — плохо?
— Да нет, всё куда лучше, чем семь лет назад,
однозначно.
— Да я про другое. Он ненормально хорош.
— То есть?
— Сложно сказать, но после первого получаса
он вертит Жискаром, как хочет, и я не могу объяс­
нить, каким образом. Какая-то неуловимая техника:
я ее чувствую, но не понимаю.
— Ты хочешь сказать...
— Смотри, смотри.
475
 Байяр видит, как Жискар из кожи вон лезет, до­
казывая, что социалисты — безответственные ре­
бята, которым ни в коем случае нельзя доверять
военный аппарат и средства ядерного устрашения:
«Когда речь заходит об обороне, вы, наоборот... вы
ни разу не проголосовали за оборонный курс, вы
выступили против всех законов, связанных с про­
граммами обороны. Эти законы были представле­
ны вне дискуссии по проекту бюджета, и можно
было полагать, что либо ваша партия, либо ваше...
либо вы сами, осознавая огромную важность во­
проса безопасности Франции, отбросив всякую
предвзятость, отдадите свой голос за законы воен­
ной программы. Подчеркиваю, что вы не проголо­
совали ни за один из трех законов военной про­
граммы... в частности, 24 января 1963...»
Миттеран даже не удостаивает его ответом,
и Мишель Котта переходит к следующей теме,
но оскорбленный Жискар настаивает: «Это край­
не важно!» Мишель Котта вежливо возражает: «Ра­
зумеется! Конечно, господин президент!» И плавно
переходит к африканской политике. Буассонна
явно думает о другом. Всем пофиг. Его больше ни­
кто не слушает. Как будто Миттеран сровнял его
с землей.
До Байяра потихоньку доходит.
Жискар все глубже вязнет.
Симон формулирует вывод: «Миттеран получил
седьмую функцию языка».
Пока Байяр пытается собрать этот пазл, Митте­
ран и Жискар дебатируют по поводу военного вме­
шательства Франции в Заире.

476
 «Симон, мы же убедились в Венеции, что функ­
ция не действует».
Миттеран добивает Жискара на эпизоде с высад­
кой в Колвези*: «Короче, вернуть их можно было
раньше... если бы вовремя подумали».
Симон тычет пальцем в телевизор «Локатель».
«Эта действует».

95.

В Париже дождь, на площади Бастилии начинают­

ся торжества, но верхушка социалистов еще в шта­
бе партии, на рю Сольферино, где разряды радости
пробегают по наэлектризованным рядам партий­
ных сторонников. Победа в политике — всегда итог
и в то же время начало, вот почему возбуждение
от нее переходит в головокружительную эйфорию.
Алкоголь между тем льется рекой, растут горы ка­
напе и птифуров. «Ничего себе!» — наверное, мог
сказать Миттеран.
Жак Ланг по пути без конца пожимает руки, це­
лует щеки, попадает в чьи-то объятия. Улыбается
Фабиусу, который после объявления результатов

* Имеется в виду военный конфликт в Заире в 1978 г., когда

вторжение в провинцию Шаба бойцов Фронта националь­
ного освобождения Конго потребовало вмешательства
международных сил, прежде всего Французского иностран­
ного легиона, поскольку на захваченных территориях
оставалось много европейских специалистов, в основном
французских и бельгийских; Колвези — центральный го­
род провинции, где шли активные боевые действия.

477
заплакал, как ребенок. На улице, под дождем, пес­
ни и крики. Сон наяву и исторический момент.
Лично он уже знает, что будет министром культуры.
Моати размахивает руками, как дирижер. Бадентер
и Дебре исполняют импровизированный менуэт.
Жоспен и Килес чокаются за здоровье Жана Жоре­
са. Молодежь лезет на решетку перед зданием.
Щелчки и вспышки фотоаппаратов — как тысячи
маленьких молний в великой буре Истории. Ланг
не знает, за что взяться. Его окликают: «Месье Ланг!»
Он оглядывается и оказывается нос к носу
с Байяром и Симоном.
Ланг удивлен и сразу понимает, что эти двое
пришли не праздновать.
Начинает Байяр: «Не могли бы вы уделить нам
пару минут?» Он уже достал удостоверение. Ланг
видит триколор.
— По какому поводу?
— Насчет Ролана Барта.
Имя скончавшегося критика для Ланга как не­
видимая пощечина.
«Послушайте, э... Нет, правда, сейчас неудачный
момент. Как-нибудь позже, на неделе, ладно? Об­
ратитесь в секретариат, вам обязательно назначат
встречу. Извините...»
Но Байяр удерживает его за рукав: «Я настаиваю».
«Что-то не так, Жак?» — спрашивает проходя­
щий мимо Пьер Жокс*.

Пьер Жокс (Pierre Joxe, p. 1934) — французский политиче­

ский деятель, в 1980-х гг. занимал министерские должно­
сти и был председателем фракции социалистов в Нацио­
нальной ассамблее.

478
 Ланг высматривает полицейских, которые де­
журят у ограды, перед входом. Не знает, как посту­
пить. До этого вечера полиция служила их сопер­
никам, но теперь он запросто может потребовать,
чтобы этих двоих выпроводили.
На улице звучит «Интернационал», ритм друж­
но задают клаксоны.
Симон задирает правый рукав и произносит:
«Пожалуйста. Это ненадолго».
Ланг уставился на культю.
— Жак? — произносит Жокс.
— Все хорошо, Пьер. Сейчас приду.
Он находит свободный кабинет — на нижнем
этаже, с окном во двор между оградой и зданием.
Выключатель не работает, но там достаточно света
от огней снаружи, так что все трое стоят в полумра­
ке. Садиться ни у кого нет желания.
Теперь говорит Симон: «Месье Ланг, как вам
в руки попала седьмая функция?»
Ланг вздыхает. Симон и Байяр ждут. Миттеран —
президент. Можно рассказать. И конечно — Симон
уверен — Ланг хочет рассказать.
Он организовал обед с Бартом, потому что узнал,
что к нему попала рукопись Якобсона.
— Как? — спрашивает Симон.
— В смысле — «как»? — переспрашивает Ланг. —
Как рукопись оказалась у Барта или как я узнал,
что она у него?
Симон невозмутим, но знает, что Байяру часто
бывает трудно сдержать нетерпение. Он совсем не
хочет, чтобы его друг-полицейский сунул Жаку Лан-
гу ложку под глаз, и спокойно произносит: «И то
и другое».

479
 Жак Ланг не знает, как рукопись оказалась у Бар­
та, но уникальная сеть своих людей в культурных
кругах себя оправдала: ему сообщили. В том, что
документ представляет интерес, его убедил Дебре,
пообщавшийся с Деррида. Они решили пригласить
Барта на обед, чтобы выкрасть текст. За столом Ланг
незаметно вытащил лист, который был в пиджаке
Барта, и передал его Дебре, прятавшемуся в вести­
бюле. Дебре бросился с документом к Деррида, ко­
торый, пользуясь текстом оригинала, придумал
заведомо ложную функцию, Дебре отнес ее Лангу,
а тот положил в карман Барту, прежде чем обед за­
вершился. Время было рассчитано по секундам,
Деррида за рекордное время должен был создать
фальшивую функцию из настоящей — так, чтобы
она выглядела правдоподобно, но не работала.
Симон, удивлено: «Зачем? Барт знал текст. Он
сразу бы все понял».
Ланг объясняет: «Мы исходили из того, что раз
уж нам стало известно о существовании этого до­
кумента, мы наверняка не одиноки, наверняка кто-
нибудь еще захочет его заполучить».
Байяр перебивает: «Вы предвидели, что Соллерс
и Кристева украдут функцию?»
За Ланга отвечает Симон: «Нет, они думали, что
ее попытается прибрать к рукам Жискар. И дей­
ствительно не ошиблись, ведь именно это он по­
ручил тебе. Разве что, вопреки их домыслам, ко­
гда Барта сбил грузовик, Жискар мог еще не знать
о седьмой функции. (Симон поворачивается к Лан­
гу.) Надо полагать, что его агентурная сеть в куль­
турных кругах сработала не так эффективно, как
ваша...»

48о
 Ланг не скрывает сдержанной тщеславной улыб­
ки: «Должен признать, расчет в этой операции был
довольно смелым: ставили на то, что поддельный
документ украдут у Барта раньше, чем он обнару­
жит подмену, и похититель будет думать, будто у него
настоящая седьмая функция, а мы при этом оста­
немся вне подозрений».
Байяр добавляет: «Так и вышло. Только похище­
ние заказал не Жискар, а Соллерс и Кристева».
Ланг, уточняет: «Для нас это мало что меняло.
Нам, конечно, хотелось подставить Жискара —
пусть бы он считал, будто у него в руках тайное
оружие. Но седьмая функция, настоящая, была
у нас, и это было важнее всего».
У Байяра вопрос: «Но почему Барта убили?»
Ланг не думал, что все зайдет так далеко. Они
не собирались никого убивать. Им было все равно,
владеет ли ею кто-нибудь еще и пользуется ли —
главное, чтобы не Жискар.
Симон это понимает. Задача Миттерана была
краткосрочной: победить Жискара на дебатах. Зато
Соллерс в каком-то смысле метил выше... или, во
всяком случае, заглядывал дальше. Он хотел отнять
у Эко титул великого Протагора в «Клубе Логос»,
и седьмая функция была ему нужна, потому что да­
вала решающее преимущество в риторике. Но, полу­
чив титул, его еще надо было удержать, сделать так,
чтобы о функции больше никто не узнал и, в свою
очередь, не бросил ему вызов. Вот Кристева и на­
няла болгарских головорезов, чтобы выследить
копии: седьмая функция могла оставаться только
у Соллерса и ни у кого больше. Поэтому Барт дол­
жен был умереть, как и все, кто владел документом

481
и имел возможность либо им воспользоваться, либо
передать дальше.
Симон спрашивает, была ли операция «Седьмая
функция» одобрена Миттераном.
Ланг не дает прямого ответа, но он очевиден, так
что и отрицать бесполезно: «До последнего момента
Миттеран сомневался, что это сработает. Ему пона­
добилось некоторое время, чтобы освоить принцип
действия. Но в конце концов он разбил Жискара
в пух и прах». Будущий министр культуры гордо
улыбается.
— А Деррида?
— Деррида желал поражения Жискару. Он был
согласен с Якобсоном и предпочел бы, чтобы седь­
мая функция не досталась никому, но помешать Мит­
терану овладеть ею он не мог, а идея лжефункции
ему понравилась. Он попросил меня взять с прези­
дента обещание, что пользоваться ею будет только
он один, ни с кем не делясь. — Ланг снова улыба­
ется. —Уверен, сдержать это обещание президенту
не составит труда.
— А вы прочли? — спрашивает Байяр.
— Нет, Миттеран попросил нас с Дебре не от­
крывать документ. Я бы в любом случае не успел,
ведь, вытащив бумагу у Барта, я тут же передал ее
Дебре.
Жак Ланг помнит эту сцену: ему пришлось одно­
временно следить за приготовлением рыбы, подо­
гревать интерес к беседе и незаметно выкрасть
функцию.
— Что касается Дебре, не знаю, послушался ли
он президентского указания, но и ему рассуждать
482
было некогда. Он лоялен, и я бы сказал, что ин­
струкции были выполнены.
— Значит, скорее всего, Миттеран — последний
из ныне живущих, кто имеет представление о функ­
ции? — с сомнением спрашивает Байяр.
— И Якобсон, разумеется.
Симон молчит.
Снаружи крики: «К Бастилии, к Бастилии!»
Дверь открывается, в проеме возникает голова
Моати:
— Ты идешь? Концерт начался, говорят, на пло­
щади Бастилии яблоку негде упасть!
— Иду, иду.
Ланг хотел бы вернуться к друзьям, но у Симо­
на еще вопрос: «А что фальшивка, которую состря­
пал Деррида, столкнет с катушек того, кто ею вос­
пользуется, — на это рассчитывали?»
Ланг задумывается: «Я точно не знаю... Глав­
ное —документ должен был выглядеть убедитель­
но. В этом смысле Деррида совершил подвиг — за
такое короткое время сделал правдоподобную ими­
тацию седьмой функции».
Байяр вспоминает речь Соллерса в Венеции
и говорит Симону: «По-любому Соллерс тогда...
э... и правда малость съехал с катушек, да?»
Со всей куртуазностью, на какую Ланг только
способен, он просит позволения откланяться, раз
уж их любопытство удовлетворено.
Все трое выходят из неосвещенного кабинета
и попадают в гущу праздника. Перед бывшим вокза­
лом Орсе под общее улюлюканье какой-то пошаты­
вающийся мужик горланит в сложенные рупором

483
ладони: «Жискара на фонарь! Танцуем карманьолу!»
Ланг предлагает Симону и Байяру дойти до площади
Бастилии вместе. По пути они встречают Гастона
Деффера, будущего министра внутренних дел. Ланг
всех знакомит. Деффер, обращаясь к Байяру: «Мне
нужны такие люди, как вы. Встретимся на неделе».
Дождь льет как из ведра, но площадь Бастилии
переполняет ликующая толпа. Хоть и ночь, люди
кричат: «Миттеран, солнца нам! Миттеран, солнца
нам!»
Байяр спрашивает Ланга, будут ли, по его мне­
нию, у правосудия вопросы к Кристевой и Соллер-
су Ланг морщится: «Откровенно говоря, сомневаюсь.
Теперь седьмая функция — государственная тайна.
Президенту нет смысла ворошить это дело. А Сол-
лерс и так немало заплатил за безумные амбиции,
верно? Знаете, я с ним не раз встречался. Он очень
милый. Имел наглость льстить».
Ланг повторяет свою широкую улыбку. Байяр
жмет ему руку, и будущий министр культуры может
наконец вернуться к своим приятелям — праздно­
вать победу.
Симон смотрит, как человеческая река наводня­
ет площадь.
— Все псу под хвост, — говорит он.
— Как псу под хвост? — удивляется Байяр. —
Получишь пенсию в шестьдесят — ты не этого хо­
тел? Свои тридцать пять часов. Пятую неделю. На­
ционализацию. Отмену смертной казни. Что тебе
не нравится?
— Барт, Хамед, его дружок Сайд, болгарин на
Новом мосту, болгарин из DS, Деррида, Сёрл... Все

484
умерли зазря. За то, чтобы Соллерс лишился яиц
в Венеции, потому что к нему попала фальшивка.
Мы с самого начала гнались за химерой.
— Не совсем. Дома у Барта была копия ориги­
нала, заложенная между страниц Якобсона. Если
бы мы не засекли болгарина, он передал бы ее Кри-
стевой, и она увидела бы подмену, сравнив оба тек­
ста, которые попали бы к ней. Запись на кассете
Слимана также была сделана с оригинала. Она не
должна была попасть не в те руки. (Дурак, — дума­
ет Байяр, — хватит о руках!)
— Но Деррида хотел уничтожить запись.
— А Сёрл — прибрать к рукам (дурак, идиот!),
и неизвестно, чем бы все кончилось.
— Зато на Мурано — известно.
Гнетущая тишина посреди поющей толпы. Бай­
яр не находится, что ответить. В юности он видел
фильм «Викинги», в котором увечный Тони Кертис
одной рукой убивает Кирка Дугласа, но сомнитель­
но, что Симон готов к такой аналогии.
Что ни говори, а расследование было проведено
хорошо. Они шли за убийцами Барта по пятам. Но
как догадаться, что документ — не тот? Симон прав:
они с самого начала шли по ложному следу.
— Не будь расследования, ты не стал бы тем,
кем стал, — говорит Байяр.
— Калекой? — усмехается Симон.
— Помню, как я тебя в первый раз увидел: хилая
библиотечная крыса, хипарь-целочка, а теперь по­
смотри на себя: костюм — зашибись, с девками
шуры-муры, восходящая звезда «Клуба Логос».
— Я лишился правой руки.
485
 На большой сцене сменяют друг друга испол­
нители. Люди танцуют, обнимаются, вот молодая
компания, чьи-то светлые волосы развеваются на
ветру (в первый раз их можно видеть распущенны­
ми) — Симон узнает Анастасью.
Каковы были шансы снова встретить ее в тот
вечер в толпе? В этот момент Симон говорит себе,
что либо он в руках очень скверного романиста,
либо Анастасья — супершпионка.
На сцене группа «Téléphone» исполняет хит «Ça
(c'est vraiment toi)».
Он ловит взгляд Анастасьи — она танцует с ка­
ким-то косматым пареньком и едва заметно друже­
ски машет Симону.
Байяр тоже ее заметил; и говорит, что ему пора
идти.
— Не останешься?
— Это не моя победа: сам знаешь, что я голосо­
вал за второго лысого. Да и не по возрасту мне все
это. (Он показывает на компании юнцов, которые
скачут под музыку, надираются, пыхтят косяками
и целуются взасос.)
— Да ладно, дедуля, в Корнелле ты так не гово­
рил, когда закинулся шишками по самое не могу
и кого-то там дрючил, пока твоя подружка Юдифь
таранила тебе задницу.
Байяр делает вид, что пропустил это мимо ушей:
— Не говоря о том, что у меня все шкафы заби­
ты бумагами, которые надо запихать в шредер, пока
твои дружки не протянули к ним свои... в общем,
пока не прознали.
— А если Деффер предложит тебе пост?
486
 —Я госслужащий. Мне платят за работу на пра­
вительство.
— Понял. Похвальная гражданская сознатель­
ность.
— Заткнись, придурок.
Оба смеются. Симон спрашивает Байяра, неуже­
ли ему не любопытно услышать, что думает об этом
деле Анастасья. Байяр протягивает ему руку (левую)
и, глядя на танцующую русскую, отвечает: «Потом
расскажешь».
Затем комиссар, как и другие персонажи, рас­
творяется в толпе.
Когда Симон оглядывается, Анастасья уже ря­
дом, разгоряченная, вся в каплях дождя. Неловкий
момент. Симон замечает, что она разглядывает пу­
стоту там, где должна быть рука. Чтобы отвлечь
внимание, он спрашивает: «Ну и что думают в Моск­
ве о победе Миттерана?» Она улыбается: «Кто, Бреж­
нев?..» И протягивает ему бутылку пива, из которой
пила.
— Новая сила — это Андропов.
— А что этот силач думает о своем болгарском
коллеге?
— Об отце Кристевой? Мы знали, что он рабо­
тает на дочь. Но не могли понять, зачем им функ­
ция. Это благодаря тебе я узнала о «Клубе Логос».
— Что теперь будет с папой Кристевой?
— Времена изменились, сейчас не шестьдесят
восьмой. У меня указаний нет. Как в отношении
отца, так и дочери. А вот агента, который пытался
тебя убить, в последний раз видели в Стамбуле, но
потом мы его упустили.
487
 Дождь припускает с удвоенной силой. На сцене
Жак Ижлен* поет «Champagne».
«Почему тебя не было в Венеции?» — спраши­
вает Симон с тоской в голосе.
Анастасья опять убирает волосы и достает из раз­
мякшей пачки сигарету, которую не может зажечь.
Симон отводит ее в сторону, под дерево над Арсе­
нальной гаванью. «Я шла по другому следу». Она
выяснила, что Соллерс доверил копию Альтюссе-
ру. Но не знала, что это фальшивка, поэтому обыс­
кала всю его квартиру, пока он находился в лечебни­
це, — работала долго, там были горы книг и бумаг,
а документ мог быть спрятан где угодно, так что
искать пришлось очень старательно. Но она ниче­
го не нашла.
— Жаль, — говорит Симон.
Позади них на сцене Рокар и Жюкен**, держась
за руки, поют «Интернационал», и пение подхваты­
вает толпа. Анастасья мурлычет слова на русском.
Симон задается вопросом, могут ли левые действи­
тельно прийти к власти в реальной жизни. А точ­
нее, можно ли в реальной жизни эту самую жизнь
переделать. Но не успевает вновь запутаться в смер­
тоносных силках своих онтологических рассужде­
ний, потому что слышит, как Анастасья тихо произ-

* Жак Ижлен (Jacques Higelin, 1940-2018) — французский

певец и музыкант, выступавший в жанре шансона и ав­
торского рока.
** Пьер Жюкен (Pierre Juquin, p. 1930) — французский по­
литик, представитель Коммунистической партии, син­
дикалист.

488
носит: «Завтра я возвращаюсь в Москву; на сегодня
служба окончена». И, словно по волшебству, доста­
ет из сумки бутылку шампанского — Симон без
понятия, где и каким образом она сумела ее раздо­
быть. Они пьют из горлышка по очереди большими
глотками, Симон целует Анастасью и думает, не
воткнет ли она ему в сонную артерию шпильку для
волос, и не упадет ли он бездыханно от ядовитой
губной помады, но девушка отвечает на поцелуй,
и губы у нее не накрашены. Из-за дождя и ликова­
ния на заднем плане сцена напоминает киношную,
но он решает об этом не думать.
«Миттеран! Миттеран!» — скандирует толпа. (Но­
вый президент не появляется.)
Симон подходит к уличному лоточнику, кото­
рый продает напитки из переносного холодильни­
ка (сегодня он даже запасся шампанским), покупа­
ет еще бутылку, откупоривает ее единственной
рукой перед Анастасьей, которая улыбается в ответ,
ее глаза блестят от алкоголя, и она снова распуска­
ет волосы.
Они чокаются, бутылка со звоном ударяются
друг о друга, и Анастасья кричит громко-громко,
перекрикивая грозу:
— За социализм!..
Молодежь вокруг одобрительно улюлюкает.
Парижское небо зигзагами прочерчивает мол­
ния, и Симон подхватывает:
— ...в реальности!

489
 96.

Финал «Ролан Гаррос», 1981 год. Борг в очередной раз

напирает и крушит соперника; он ведет 6:1 против
молодого чехословацкого игрока Ивана Лендла. Как
в фильме Хичкока, все поворачивают головы вслед
за мячом — кроме Симона, он думает о другом.
Байяру, скорее всего, до лампочки, но Симон
хочет знать точно, ему нужны доказательства, что
он не персонаж романа и живет в реальном мире.
(Что такое реальность? «Это когда на что-нибудь
натыкаешься», — сказал Лакан. Симон смотрит на
свою культю.)
Во втором сете борьба острее. Игроки скользят
по корту и поднимают облака пыли.
Симон в ложе один, пока не появляется моло­
дой человек магрибской внешности. Он садится
рядом на скамью. Это Слиман.
Они здороваются. Лендд вырывает победу во
втором сете.
Это первый сет, проигранный Боргом за время
всего турнира.
— Уютно.
—Ложу арендует рекламное агентство, которое
проводило кампанию Миттерана. Они хотят меня
нанять.
— А вам это надо?
— Думаю, можно на «ты».
— Сочувствую... насчет руки.
— Если Борг выиграет, это будет его шестой «Ро­
лан Гаррос». Трудно поверить, да?
— Похоже, у него все путем.

490
 В третьем сете Борг действительно довольно
быстро уходит в отрыв.
— Спасибо, что пришел.
—Я в Париже проездом. Тебе твой друг-легавый
сказал?
— Значит, ты теперь живешь в США?
— Да, получил грин-карту.
— За полгода?!
— Было бы желание.
— Это с американской-то бюрократией?
— Да, даже с ней.
— Что ты делал после Корнелла?
— Бежал с деньгами.
— Да нет, это я знаю.
— Поехал в Нью-Йорк. Для начала записался
в Колумбийский университет — учиться.
— Это возможно посреди учебного года?
— Нуда... знаешь, тут главное уговорить секре­
таршу.
Борг второй раз за этот сет выигрывает у Ленд-
ла, сделав брейк*.
— Я слышал о твоих победах в «Клубе Логос».
Поздравляю.
— Кстати, в Америке нет филиала?
— Есть, но в зародышевом состоянии. Не уверен,
что на всю страну будет хоть один трибун. В Фила­
дельфии, кажется, был перипатетик, еще один или
два вроде бы в Бостоне и несколько диалектиков
на западном побережье, кто где.

* В теннисе — ситуация, когда очко выиграно на подаче

противника.

491
 Симон не спрашивает, собирается ли он вступить.
Борг выигрывает третий сет 6:2.
— Какие планы?
— Хочу заняться политикой.
— В США? Рассчитываешь получить граждан­
ство?
— Почему нет.
— Ты что... э... на выборы пойдешь?
—Хм, сначала надо подтянуть английский и на­
турализоваться. И потом, чтобы стать кандидатом,
побеждать на дебатах мало, надо еще... как сказать...
все время окучивать свою грядку. Пожалуй, можно
думать о праимериз демократов в 2020, почему нет,
но не раньше, ха-ха.
Слиман решил обернуть все в шутку, и по­
тому Симон задается вопросом, не было ли это
всерьез...
—Да нет, понимаешь, в Колумбийском я встре­
тил одного студента и чувствую, если ему помочь,
он далеко пойдет.
— Насколько далеко?
— Думаю, сенатором я его сделаю.
— А зачем?
— Да так. Он черный, с Гавайев.
— Хм, ясно. Вершина, соразмерная твоим но­
вым способностям.
— Это не совсем способности.
— Знаю.
Ударом правой Лендл посылает мяч за три метра
от Борга.
— Да, Борг к такому не привык. Этот чех — па­
рень крепкий.
492
 Симон не спешит переходить к теме, ради ко­
торой он на самом деле хотел встретиться со Сли-
маном, хотя тот практически читает его мысли.
— Я слушал ее по кругу на плеере, но просто
выучить ее наизусть мало, знаешь...
— Это методика? Какая-то хитрость?
— Скорее ключ или зацепка, чем методика.
Якобсон действительно описал ее и назвал перфор-
мативной функцией, но «перформативная» — это
образно.
Слиман смотрит, как Борг бьет слева обеими
руками.
— Это техника, скажем так.
— В смысле — от греческого?
Слиман улыбается.
— Да, технэ, если угодно. Праксис, поэзис... Пред­
ставь, я все это выучил.
— И почувствовал себя непобедимым?
—Да, но это не значит, что так и есть. Пожалуй,
победить меня можно.
— Без функции?
Слиман улыбается.
— Это еще посмотрим. Но мне есть чему поучить­
ся. И практика нужна. Убедить таможенника или
секретаршу — это одно, но выборы — это сложнее.
Мне еще есть куда расти.
Симон задается вопросом, какого уровня достиг
Миттеран и может ли президент от социалистов
проиграть выборы или будет переизбираться до
гробовой доски.
Лендл тем временем бьется с шведской машиной
и вырывает четвертый сет. Волнение в зрительских

493
рядах: давно уже Боргу не приходилось играть пя­
тый сет в матчах «Ролан Гаррос». По правде говоря,
он вообще не проиграл ни одного сета с семьдесят
девятого, с финала против Виктора Печчи. А его по­
следнее поражение здесь случилось в семьдесят шес­
том, от Панатты*.
Борг допускает двойную ошибку и дарит Ленд-
лу брейк.
— Даже не знаю, что кажется более невероят­
ным, — говорит Симон, — шестая победа Борга...
или его поражение.
Борг отвечает эйсом. Лендл что-то кричит на
чешском.
Симон понимает, что он желает Боргу победы,
и в этом пожелании, несомненно, есть толика суе­
верия, консерватизма, боязни перемен, но это была
бы также победа вероятного над невероятным:
Борг, бесспорно, номер один, он обошел Коннорса
и Макинроя, разбил всех соперников на пути к фина­
лу, тогда как Лендл, пятый мировой номер, чуть не
проиграл полуфинал Хосе Луису Клерку, а во втором
туре — Андресу Гомесу. Все в порядке вещей...
— Кстати, есть новости от Фуко?
— Да, мы переписываемся. В Париже я живу
у него. Он продолжает работать над историей сек­
суальности.
—А... седьмая функция его не интересует? Хотя
бы как предмет изучения?

* Ддриано Панатга (Adriano Panatta, p. 1950) — итальянский

теннисист; позднее увлекся водно-моторным спортом,
а также проявил себя в политике.

494
 — Вообще-то, в последнее время он отошел от
лингвистики. Может, еще вернется. Как бы то ни
было, он проявил деликатность и сообщил мне об
этом первому.
— Хм, понятно.
— Да нет, я ничего не хотел этим сказать...
У Борга снова брейк.
Симон и Слиман прекращают разговор и следят
за игрой.
Слиман вспоминает Хамеда.
— А как эта дрянь Кристева?
— У нее все хорошо. А знаешь, что стало с Сол-
лерсом?
Недобрая ухмылка озаряет лицо Слимана.
Оба смутно чувствуют, что в один прекрасный
день сойдутся лицом к лицу за звание великого Про-
тагора в «Клубе Логос», но сейчас друг другу в этом
не признаются. Умберто Эко Симон вообще поста­
рался не упоминать.
У Лендла тоже брейк.
Исход игры все более неоднозначен.
— А у тебя какие планы?
Симон усмехается, демонстрируя культю.
— «Ролан Гаросс» выиграть будет сложно.
— Но для поездки в Транссибирском экспрессе
то что надо.
Симон смеется над аллюзией на Сандрара, еще
одного однорукого автора, и задается вопросом,
когда Слиман успел так натаскаться в литературе.
Лендл не хочет проигрывать, но Борга поди сло­
май.
И все-таки...

495
 Происходит невероятное.
У Лендла брейк.
И подача в решающем гейме.
Молодой чех волнуется: ставка высока.
Но выигрывает.
Непобедимый Борг сражен. Лендд вскидывает
руки ввысь.
Слиман со всеми зрителями аплодирует.
Симон смотрит, как Лендд поднимает кубок,
и не знает, что думать.
 эпилог

Неаполь
 97.

Симон стоит у входа в галерею Умберто Перво­

го, откуда ему открывается гармоничное и возвы­
шенное сочетание стекла и мрамора, но внутрь
не спешит. Галерея — ориентир, а не цель. Он раз­
вернул карту, ему непонятно, где же все-таки виа
Рома, у него впечатление, что план города непра­
вильный.
И все-таки виа Рома должна где-то быть. Но вме­
сто нее — виа Толеда.
Сзади, с противоположного тротуара, за ним
с интересом наблюдает пожилой чистильщик обуви.
Симон знает, чего тот ждет: хочет посмотреть,
как он будет складывать карту одной рукой.
У старика есть деревянный ящик, на нем он
соорудил подпорку, на которой держится обувь.
Симон замечает, что есть даже скос для каблука.
Они переглядываются.
Озадаченность царит по обе стороны неаполи­
танской улицы.
Симон не знает точно, где находится. Он начи­
нает складывать карту — медленно, но ловко, не
сводя глаз с чистильщика.

499
 А тот вдруг переводит взгляд в точку где-то
выше, строго по вертикали, и Симон чувствует —
происходит что-то не то, поскольку тусклая мина
старика вмиг сменяется изумленной.
Симон задирает голову и только-только успева­
ет разглядеть фронтон, венчающий вход в галерею,
и барельеф (две фигурки херувимов обрамляют
герб или что-то подобное), который отделяется от
фасада.
Чистильщик и хотел бы, наверное, что-нибудь
крикнуть, предупредить (Statte accuorto!)*, чтобы
не допустить драмы или хотя бы как-то в ней поуча­
ствовать, но из беззубого рта не вырывается ни
звука.
Однако Симон здорово изменился. Нет больше
библиотечной крысы, которую вот-вот расплющит
полутонная каменная глыба, зато есть однорукий
субъект, довольно высоко поднявшийся в иерархии
«Клуба Логос» и как минимум трижды избежавший
смерти. Он не пытается отойти, как велел бы нам
инстинкт, его реакция — вразрез шестому чувству:
он прижимается к стене здания, и тяжелая мас­
са разбивается у его ног, не оставляя на нем ни ца­
рапины.
Чистильщик не может опомниться. Симон смот­
рит на обломки, на чистильщика, на оцепеневших
прохожих.
Он тычет пальцем в несчастного старика, но,
естественно, не к нему обращена грозная отповедь:
«Если все-таки хочешь меня убить, извернись как-

Осторожно! {неаполитанский диалект).

500
нибудь похитрее!» Или романист просто на что-то
намекает? «Тогда нужно выражаться яснее», — раз­
драженно думает Симон.

98.

«Это из-за прошлогоднего землетрясения; все дома

расшатались; рушатся — только гляди».
Симон слушает Бьянку, которая объясняет ему,
почему мраморная громадина чуть не свалилась
ему на башку.
— San Gennaro, святой Януарий, остановил лаву
во время извержения Везувия. С тех пор он покро­
витель Неаполя. Каждый год епископ кладет ще­
потку его иссушенной крови в стеклянную колбу
и взбалтывает ее, пока кровь вновь не станет жид­
кой. Если кровь растворяется, значит, Неаполь ми­
нуют несчастья. И как ты думаешь, что случилось
в прошлом году?
— Кровь не растворилась.
— А после этого каморра разворовала миллио­
ны, выделенные ЕЭС, потому что они пригребли
к рукам все контракты на реконструкцию. Конеч­
но, палец о палец не ударили или сделали все так
плохо, что безопаснее не стало. Все время какие-то
происшествия. Неаполитанцы привыкли.
Симон и Бьянка смакуют кофе по-итальянски
на террасе «Гамбринуса», популярного у туристов
литературного кафе, где делают пирожные, — Си­
мон выбрал его для встречи. И заодно взял попро­
бовать ромовую бабу.
501
 Бьянка рассказывает, что выражение «увидеть
Неаполь и умереть» (vedi Napoli е poi muori, а на
латыни—videre Neapolim et mon) — на самом деле
игра слов: Мори — небольшой городок в окрест­
ностях Неаполя.
Еще она описывает историю появления пиццы:
это народное блюдо однажды открыла королева
Маргарита, ставшая женой итальянского короля
Умберто Первого, и прославила его на всю Италию.
В память об этом ее именем назвали пиццу в цветах
флага: зеленый (базилик), белый (моцарелла) и крас­
ный (помидор).
Про руку она еще ни разу не спросила.
Белый «фиат» паркуется вторым рядом.
Бьянка все больше оживляется. Начинает гово­
рить о политике. Вновь выплескивает на Симона
ненависть к буржуазии, присвоившей все богатст­
ва и морящей народ голодом. «Ты представляешь,
Симон, есть буржуи, которые могут потратить сот­
ни тысяч лир на дамскую сумочку. На сумочку,
Симон!»
Из белого «фиата» выходят два парня и устраи­
ваются на террасе. К ним подсаживается третий,
мотоциклист, поставивший свой «триумф» на тро­
туаре. Бьянка их не видит, она сидит к ним спиной.
Это болонская банда в шейных платках.
Симон, может, и удивлен, что они здесь, но виду
не подает.
Бьянка рыдает от ярости, вспоминая все бесчин­
ства итальянской буржуазии. Осыпает градом ру­
гательств Рейгана. Она не доверяет Миттерану: что
по ту сторону Альп, что по эту социалисты всегда

502
предатели. Беттино Кракси* — подонок. Все они
заслуживают смерти, и будь ее воля, она бы лично
их всех казнила. Она видит мир в нескончаемом
мраке, — думает Симон и в глубине души не может
с ней не согласиться.
Трое парней заказали пиво и закурили, но тут
появляется еще один персонаж, с которым Симону
уже доводилось встречаться: его венецианский про­
тивник, тот самый, который его искалечил, справа
и слева — по охраннику.
Симон утыкается носом в ромовую бабу. Тип
пожимает всем руки — эдакий нотабль местного
розлива, депутат и/или крестный отец каморры
(в этих местах отличия не всегда очевидны). И исче­
зает в зале кафе.
Бьянка с пеной у рта костерит Форлани** и его
пентапартистское*** правительство. Симону начи­
нает казаться, что у нее нервный срыв. Он пыта­
ется ее усмирить и пока произносит разные успо­
каивающие слова: «Ну что ты, все не так плохо,
вспомни, как в Никарагуа...» — тянет под столом
руку, чтобы погладить ее по колену, но через ткань

* Бенедетто (Беттино) Кракси (Benedetto (Bettino) Craxi,

1934-2000)—итальянский политик, в 1983-1987 гг. пред­
седатель Совета министров Италии.
** Арнальдо Форлани (Arnaldo Forlani, p. 1925 ) — италь­
янский политик, в 1980-1981 гг. премьер-министр Ита­
лии.
** От um. Pentapartito — название, закрепившееся за пра­
вительственной коалицией, объединявшей пять веду­
щих политических партий с 1981 по 1991 г.

503
брюк Бьянки нащупывает что-то твердое, явно не
плоть.
Бьянка вздрагивает и резко убирает ногу под
стул. Она мгновенно перестает рыдать. В ее взгля­
де — вызов Симону и в то же время мольба. Это сле­
зы ярости, гнева и любви.
Симон молчит. Вот, значит, как получается:
хеппи-энд. Однорукий с одноногой? И немного чув­
ства вины в придачу, как в любой правильной исто­
рии: если Бьянка лишилась ноги на вокзале в Бо­
лонье, то это он виноват. Не повстречала бы его—обе
ноги были бы при ней, могла бы по-прежнему но­
сить юбки.
Но тогда они не стали бы трогательной пароч­
кой калек. Выходит, им оттяпало конечности и у них
родилось много маленьких левшей?
Только он не так представлял финальную сцену.
Да, он хотел, пользуясь поездкой в Неаполь, встре­
титься с Бьянкой, девушкой, которую опрокинул
в Болонье на анатомический стол, но теперь у него
другие планы.
Симон едва заметно кивает одному из банды
платочников.
Все трое встают, повязывают платки, закрывая
лица, и входят в кафе.
Симон и Бьянка долго смотрят друг на друга,
и в этом взгляде столько всего, о чем надо сказать,
чем поделиться, столько эмоций; прошлое, настоя­
щее и теперь уже—условное наклонение прошед­
шего времени (худшее из всех, грамматическая
форма сожаления).
Раздаются два выстрела. Крики, сумятица.
504
 Банда в платках выходит, нижняя половина их
лиц по-прежнему скрыта, они толкают перед собой
соперника Симона. Один из парней приставил к поч­
кам почетного члена каморры пистолет «П38». Вто­
рой водит стволом туда-сюда, держа под прицелом
замерших посетителей на террасе.
Третий, проходя мимо Симона, что-то кладет
на стол — Симон прикрывает предмет салфеткой.
Они заталкивают нотабля в фургон и со свистом
срываются с места.
В кафе паника. Симон прислушивается к доно­
сящимся из помещения крикам и понимает, что
охранники ранены. Каждому—по пуле в ногу, как
положено.
Симон говорит перепуганной Бьянке: «Пошли
со мной».
Подведя ее к мотоциклу третьего парня, он про­
тягивает салфетку, в которой оказывается ключ
зажигания. И произносит: «Поехали».
Бьянка упирается: да, она ездила на скутере, но
такой здоровый мотоцикл не поведет.
Стиснув зубы, Симон приподнимает правый
рукав: «Я тоже не могу».
И Бьянка садится на «триумф», Симон бьет по
педали стартера и усаживается сзади, обняв ее за
талию, она поворачивает ручку газа, и мотоцикл
выпрыгивает вперед. Бьянка спрашивает, куда
ехать, Симон отвечает: «В Поццуоли».

505
 99.

Сцена под луной, не то спагетти-вестерн, не то мар­

сианские хроники.
Посреди широченного кратера, выстланного
белесой глиной, трое из банды платочников окру­
жили пузатого нотабля, поставив его на колени
возле булькающей грязевой лужи.
То здесь, то там из недр земли вырываются сер­
ные столбы. Всюду витает резкий запах тухлых яиц.
Сначала Симон думал про пещеру Сивиллы в Ку­
мах, где никто не стал бы их искать, но выбор на ней
не остановил: место показалось слишком китчевым,
нагруженным символикой, а он от символов уже
подустал. Правда, отделаться от них не так просто:
пока они ступают по растрескавшейся почве, Бьян-
ка рассказывает, что римляне считали Сольфатару,
этот полузатухший вулкан, вратами в ад. Ну ладно.
— Salve!* Что с ним делать, compagno?**
Бьянка, не узнавшая троицу в «Гамбринусе», та­
ращит глаза:
— Ты нанял «Красные бригады» из Болоньи?
— Я думал, что они, наоборот, не из «Красных
бригад»; разве не в этом ты убеждала своего друга
Энцо?
— Никто нас не нанимал.
— Non siamo dei mercenari***.
— Это правда, они согласились бесплатно. Я их
уговорил.

* Привет! {um.)
** Товарищ (um.).
*** Мы не наемники (um.).

506
 — Похитить этого типа?
— Si tratta di un uomo politico corrotto di Napoli*.
— Это он выдает в мэрии разрешения на строи­
тельство. Навыписывал разрешений каморре, а из-
за этого сотни людей погибли во время terremoto**
под обломками гнилых зданий, которые настроила
мафия.
Симон подходит к коррумпированному полити­
ку и тычет ему в лицо культей. «Он еще и проигры­
вать не умеет». Тип мотает башкой, как зверь. «Strunz!
Si mmuort!»***
Трое из бригад предлагают потребовать за него
революционный выкуп. Парень, говорящий по-фран­
цузски, поворачивается к Симону: «Только неиз­
вестно, заплатит ли кто-нибудь за такую свинью,
ха-ха!» Все трое хохочут, Бьянка тоже, но ей хочется,
чтобы он был мертв, пусть даже она этого не говорит.
Саспенс, как с Альдо Моро: идея Симону нравит­
ся. Он жаждет мести, но положиться на случай бу­
дет интереснее. Симон берет нотабля за подборо­
док и сжимает левую руку так, словно это щипцы.
«Понял, какой расклад? Либо тебя найдут в багаж­
нике „Рено 4L", либо ты сможешь вернуться домой
и продолжишь заниматься своим дерьмом. Но не
вздумай больше появляться в „Клубе Логос"». В па­
мяти всплывает их венецианский поединок — тот
единственный раз, когда он по-настоящему ощутил
опасность. «Кстати, скобарь, ты с чего вдруг такой

* Речь идет о коррумпированном неаполитанском поли­

тике {um.).
** Землетрясения {um.).
*** «Говнюк! Ты труп!» {неаполитанский диалект).

507
башковитый, а? Гадишь, гадишь, а в промежутках
успеваешь бегать в театр?» Но он тут же жалеет —
перегнул: социологические предубеждения, мало
корректные в понимании Бурдье.
Он отпускает челюсть нотабля, который очень
быстро говорит что-то на итальянском. Симон спра­
шивает Бьянку:
— Что он несет?
— Предлагает много денег твоим друзьям, что­
бы они тебя убили.
Симон хохочет. Он не понаслышке знает, что
даром убеждения человек на коленях владеет, но
очевидно и то, что между мафиозным функцио­
нером, скорее всего из христианских демокра­
тов, и ребятами из «Красных бригад», которым дай
бог исполнилось двадцать пять, диалог невозмо­
жен. Пусть он вещает хоть сутки напролет — не
переубедит.
Так же, должно быть, рассуждает и его сопер­
ник, поскольку с ловкостью и проворством, неожи­
данными при его полноте, он кидается к парню,
стоящему ближе всего, и пытается вырвать у него
«П38». Но платочники — пацаны молодые и здо­
ровые; пузатый нотабль получает удар рукоятью
и падает на землю. Все трое наставили на него пуш­
ки и орут.
Вот как закончится эта история. Они прикончат
его здесь и сейчас, в наказание за глупую выход­
ку, — думает Симон.
Выстрел.
Но падает один из молодчиков.
Над вулканом повисает тишина.
508
 Все вдыхают серные пары, которыми насыщен
воздух.
Никто и не думает прятаться, ведь Симон блестя­
ще сумел подобрать место встречи: на виду, в самом
центре кратера окружностью в семьсот метров. Ко­
роче, ни дерева, ни куста, чтобы спрятаться. Симон
ищет глазами какое-нибудь укрытие и замечает
колодец, а рядом — небольшое сооружение из ды­
мящихся камней (античные бани, представляющие
врата чистилища и ада), но туда не добежать.
К ним приближаются двое в костюмах, у одно­
го оружие умещается в руке, другой держит винтов­
ку. Симон вроде бы узнал немецкий маузер. Двое,
которые еще живы, подняли руки — знают, что на
таком расстоянии от их «П38» толку мало. Бьянка
не сводит глаз с трупа с пулей в голове.
Каморра отправила кого-то за своим продаж­
ным нотаблем. Sistema так легко не сдает своих став­
ленников. Симону, в общем-то, ясно, что для нее не
существует мелочей, когда нужно отомстить за по­
кушение на ее интересы, а значит, с ним, скорее
всего, расправятся на месте, как и с теми, кто остал­
ся из банды с платками. Да и Бьянку, по идее, ждет
та же участь: к свидетелям «система» никогда не
была снисходительна.
Убедиться в этом недолго: нотабль поднимается,
фыркая, как тюлень, и дает пощечину сначала ему,
затем двум парням и, наконец, Бьянке. Значит, судь­
ба всех четверых решена. Нотабль скрипуче велит
своим головорезам: «Acceritele»*.

«Прикончите их» (неаполитанский диалект).

509
 Симон вспоминает венецианских японцев. Не­
ужели на этот раз deus ex machina* не спасет? На
последних секундах Симон вновь вступает в диалог
с трансцендентной сущностью, которую ему так
нравится представлять: если он застрял в романе,
что за принцип нарративной экономии требует
в конце его убить? Он перебирает нарратологиче-
ские доводы, но все они выглядят спорными. На
ум приходит то, что сказал бы Байяр: «Вспомни
Тони Кертиса в „Викингах"». Да. Жак так и сделал
бы — обезвредил бы одного из вооруженных типов
и, конечно, положил бы второго из пушки первого,
но Байяра нет, а Симон — не Байяр.
Головорез каморры целится из винтовки ему
в грудь.
Симон понимает, что от трансцендентной сущ­
ности ждать нечего. Похоже, романист, если он су­
ществует, не на его стороне.
Его палач не многим старше парней из «Бригад».
Сейчас он нажмет на курок, но в этот миг Симон
произносит: «Я знаю, что ты человек чести». Стре­
лок не спешит делать дело и просит Бьянку пере­
вести. «Isse a ritto cà sin Omm d'onore».
Нет, чудес не бывает. Но будь это роман или нет,
Симон не позволит сказать, что он пустил все на
самотек. Он не верит в спасение и в миссию, от-

* Бог из машины {лат.). В античности сценический прием:

неожиданное появление богов в финале драматической по­
становки. Как правило, актеры, исполнявшие эти роли,
попадали на сцену с помощью механических средств — на­
пример, спускались сверху, как будто с небес. Современное
значение термина — «неожиданная развязка».

510
веденную ему на земле, зато, напротив, твердо ве­
рит, что нельзя прописать что-либо наперед, и даже
если он в руках романиста с садистскими причуда­
ми, его песенка еще не спета.
Пока что.
С этим гипотетическим романистом надо как
с богом: поступать так, будто его нет, ибо если он
существует, это в лучшем случае скверный писака,
не заслуживающий ни уважения, Н и послушания.
Изменить ход истории никогда не поздно. Вполне
возможно, что воображаемый романист еще ниче­
го не решил. Возможно, финал в руках его персо­
нажа, а персонаж — это я.
Я Симон Херцог. Герой собственного рассказа.
Стрелок поворачивается к Симону, а тот про­
должает: «Твой отец бил фашистов. Был партизаном.
Готов был отдать жизнь за справедливость и свобо­
ду». Оба смотрят на Бьянку, которая переводит на
неаполитанский: «Pateto eta nu partiggiano cà a fatt'a
guerra 'a Mmusullino e Hitler*. A commattuto p' 'a gius-
tizia e 'a libbertà».
Продажный нотабль начинает выходить из себя,
но стрелок жестом велит ему заткнуться. Неаполи­
танец приказывает второму молодчику прикончить
Симона, однако парень с винтовкой невозмутимо
произносит: «Aspett'»**. Судя по всему, он главный.
Он хочет выяснить, откуда Симон знает его отца.
В действительности это просто удачный домы­
сел: Симон узнал модель винтовки, это маузер, такие

* «Твой отец был партизаном, воевал против Муссолини

и Гитлера» (неаполитанский диалект).
* «Подожди» {неаптитанский диалект).

511
были у элитных немецких стрелков. (Историей Вто­
рой мировой он всегда увлекался так, что хлебом
не корми.) И сделал вывод: парню она досталась от
отца, а отсюда — еще два предположения: либо его
отец получил немецкую винтовку, сражаясь в италь­
янской армии на стороне вермахта, либо, наоборот,
сражался с вермахтом, был партизаном и подобрал
ее у трупа немецкого солдата. Первое никак не спа­
сает, он сделал ставку на второе. Но предпочитает
не раскрывать детали рассуждения и, повернув­
шись к Бьянке, говорит: « А еще я знаю, что ты по­
терял родных во время землетрясения». Бьянка
переводит: «Isso sape са haè perzo a ccoccheruno int'ô
terramoto...»
Пузатый нотабль топает ногами: «Basta! Spara
mô!»*
Но стрелок, о zi, «дядька», как называет «систе­
ма» своих молодых сынов, занятых черной работой,
внимательно слушает рассказ Симона о том, какую
роль человек, которого ему поручено защищать,
сыграл в трагедии, которая во время terremoto не
обошла и его семью.
«Nun è over!»** — протестует нотабль.
Но молодой «дядька» знает, что это правда.
«Этот тип убил твоих родных. Или мстить здесь
не принято?» — простодушно спрашивает Симон.
Бьянка: «Chisto a acciso 'е parienti tuoje. Nun te
miette scuorno 'e ll'aiuttà?»***

* «Хватит! Стреляй уже!» (неаполитанский диалект)

** «Ничего подобного!» (неаполитанский диалект)
*** «Этот человек убил твоих родных. Тебе не стыдно ему
помогать?» (неаполитанский диалект)

512
 Как Симон догадался, что молодой «дядька» по­
терял в terremoto семью? И почему понял, что так
или иначе, даже не получив доказательств, он по­
верит, что вина лежит на нотабле? Этого Симон
с его обостренной паранойей раскрывать не станет.
Не хочет, чтобы романист, если таковой существу­
ет, понял, как ему это удалось. Пусть не говорят, что
все его мысли — открытая книга.
Да и вообще он слишком сосредоточен на эксор-
де: «Все, кто был тебе дорог, погребены в завалах».
Бьянка может больше не переводить. Симон мо­
жет ничего не говорить.
Парень с винтовкой поворачивается к нотаблю,
сам бледнее вулканической глины.
Он бьет его прикладом в лицо и отталкивает.
Продажный, пузатый и башковитый нотабль,
покачнувшись, падает в грязную булькающую
жижу. «La fangaia»*, — как загипнотизированная,
шепчет Бьянка.
И когда его тело с жутким хлюпаньем всплыва­
ет на поверхность, за миг до того, как его поглотит
вулкан, он успевает узнать голос Симона, глухой, как
смерть: «Видишь, надо было оторвать мне язык».
Серные столбы по-прежнему рвутся из недр
земли, вздымаются ввысь и наполняют воздух зло­
вонием.

* «Хлябь» {um.).
Благодарю всех, кто консультировал меня в работе над
переводом этой книги: Salvatore Argenziano, Kumar Guha,
Stéphane Lévêque, Jean-Claude Pastor-Ferrer, NirRatzkovsky,
Katia et Marc Saurfélt, Lorence Sendrowicz, Анну Беспятых,
Юлию Будникову, Сергея Дурасова, Виктора Лапицкого,
Антона Мовсина, Ирене Сушек, Елену Халавенкову, Алек­
сандра Черноглазова, а также переводчиков Сергея Слобо-
дянюка и Николая Махлаюка, придумавших ранее слово
«козлоюноша». Особая признательность автору, Лорану
Бине, за пояснения, которые пролили свет на трудные
для «деконструкции» фрагменты этого романа.
 Ирене Сушек
Элементарно, Байяр!

Он разделял убеждение Генриха Гейне

в том, что слова Руссо обернулись кро­
вавой машиной Робеспьера, что Кант
и Фихте будут пострашнее армий.
Сол Беллоу. Герцог

Все разочарование мира концентриру­

ется и искупается в слове, действова-
ние опустошается, язык наполняется.
Ролан Барт

Бес и тот сдох.

Ю. Кристева. Смерть в Византии

Симон чувствует, как под ним деконст-

руируется пол.
Лоран Бине. Седьмая функция языка

Возвращаясь с обеда с никому не известным кандида­

том в президенты от социалистической партии Фран­
суа Миттераном, известный охотник за мифами Ролан
Барт попадает под машину. Авария не вызвала бы осо­
бых подозрений, если бы не выяснилось, что ману­
скрипт, который он носил с собой, пропал, да и у во­
дителя не то болгар-р-рский, не то р-р-русский акцент.
Из Елисейского дворца намекают, что пропавший до­
кумент имеет политическое значение. Мишель Фуко

515
уверяет, что Барта давно убила система. Барт медлен­
но умирает в больнице. Последнее слово, которое он
произносит: София. И тут становится ясно, что его
все-таки убили. Начинается расследование. На дворе
1980 год.

Критика уже назвала новый роман Бине «Седьмая

функция языка» академическим, структуралистским,
философским и политическим детективом и/или трил­
лером. Я добавлю одно определение: это еще и риториче­
ский детектив. Политика—важная сфера применения
риторики, и это один из тех векторов, на перекресть­
ях которых зиждется остросюжетный и темперамент­
ный роман Лорана Бине — неожиданно остросюжет­
ный для подчеркнуто медленной дискурсивности
французской интеллектуальной литературы.
Если увидеть в «Седьмой функции языка» сугубо
академический, кампусный роман, то он оказывается
в одном ряду с «Герцогом» Сола Беллоу, академической
трилогией Дэвида Лоджа (у него даже есть общие с Бине
персонажи, вроде Мориса Цаппа), «Обладать» А. С. Бай-
ет, «Hallucinating Foucault» Патрисии Данкер и др.
Бэкграунд интеллектуального детектива значитель­
но богаче, но как минимум два романа находятся не­
посредственно в орбите «Седьмой функции языка»:
«Имя розы» и «Смерть в Византии», авторы которых—
Умберто Эко и Юлия Кристева, — стали персонажами
романа Бине.
Ну и классика детектива — Конан Доил с вечными
Холмсом и Ватсоном. Инверсия двух этих сыщиков —
Херцог и Байяр — расследует убийство у Бине. Шерлок
Холмс vs Симон Херцог. SH vs SH.

516
 Байяр — типичный полицейский, туповатый, но
хорошо подготовленный, крепкий обыватель умерен­
но-правых взглядов, «Ватсон». В начале расследования
он, втуне пытаясь понять, о чем толкуют его подозре­
ваемые, покупает книгу «Ролан-бартский для начина­
ющих», где дается перевод с «ролан-бартского» на фран­
цузский. Это «Le Roland-Barthes sans peine» тех самых
М.-А. Burnier и P. Rambaud, которым Фуко вменяет
желание убить Барта собственными руками при пер­
вой возможности. Байяр начинает ее читать прямо
в Сорбонне, в кафе напротив маленького кинотеатра
«Шампо», закурив привычный «Житан». Но образцы пе­
ревода с ролан-бартского на литературный француз­
ский ему мало помогают и озадачивают еще больше.
Почему «William» на ролан-бартском — это «L.»? И то­
гда Байяр, воспользовавшись правом силы, добывает
себе волшебного помощника. Так вторым сыщиком
поневоле оказывается Симон Херцог—интеллектуал,
структуралист, доцент университета, вырванный Бай­
яром из научной парадигмы и внедренный в ряды
детективов, расследующих убийство автора, утверж­
давшего, что автор мертв.
Симон Херцог сдает экзамен на SH, отыскав ордена
Почетного легиона в кабинете президента Франции.
Ему достаточно одного пристального взгляда на Бай­
яра, чтобы «прочитать», дешифровать его биографию:
дважды женат, воевал в Алжире (ср. военное прошлое
Ватсона), есть дочь и т. д., — с чего и начинается зна­
комство Симона с полицейским.
Логос становится Праксисом и замещает собою Пра
сис. Ролан Барт умирает и оказывается персонажем сво­
ей теории, стремительно превращающейся в fiction.

517
 *

Интерпретация — это (при)знак Симона Херцога,

таким же (признаком будет отмечен и Умберто Эко,
с ходу выдающий Байяру факты его биографии, точь-
в-точь как это проделывает Холмс к неизменному удив­
лению Ватсона. Только Байяр быстро перестает удив­
ляться: слишком много Холмсов на одного ватсона.
В структуралистском детективе Лорана Бине все
герои помечены неким репрезентирующим их зна­
ком: хиппи в сандалях, человек в перчатках, бородач,
девушка в очках, человек с сумкой, плохо-одетый-бол-
гарин-с-усами, человек с шерстяным галстуком и при­
ческой-кустом. И только политик остается без знака,
то есть с нулевым знаком, — и это тоже опытному
структуралисту о многом говорит. Симон, идя по ули­
це, везде видит не события, а значения событий. Но
и Байяру как типичному европейцу тоже достаточно
малейших намеков, чтобы правильно определить по­
литическую ориентацию собеседника. И он легко мо­
жет идентифицировать профессора: он выглядит как
студент, только старше. Совершенствуясь, он начина­
ет мыслить последовательно, как структуралист. По­
стоянно наталкиваясь на болгарскую тему (Тодоров,
Кристева, София), он спрашивает себя, не является
ли переменная «Болгария» константным критерием?
Этим вопросом мог бы задаться и Симон Херцог.
Игра с означаемыми и означающими идет как в фи­
лософском, так и в комическом регистрах: философ
BHL (Б.А.Л.), то есть Бернар-Анри Леви, всегда (всегда!)
одет в костюм с низко расстегнутой белой рубашкой
без галстука. Все верно, мы это тоже знаем. Поэтому,
когда BEL хочет остаться неузнанным, он просто на­
девает черную рубашку. Несоответствие означаемого
518
и означающего, соответственно, наказывается. К хра­
нящему молчание в бурлящем университетской пуб­
ликой баре «Drogheria Calzolari» бородачу подходит
хиппи в сандалях и мочится на него. «Я же не говорил
о политике!» — «Appunto!» («Вот именно!»). Комическое
действительно щедро представлено в этом романе.

«Седьмая функция языка» Бине — это, конечно,

классический whodunit. Все, что с самого начала нас
интересует, — кто убил Ролана Барта и украл ману­
скрипт (записи Романа Якобсона о седьмой функции
языка) и что же в этом манускрипте; это выясняется
еще в предфинальных главах романа. Однако оста­
нется второй, не менее важный вопрос — pourquoi? —
который разрешится, как и положено, уже в самом
конце, после умопомрачительных сюжетных пово­
ротов, и вызовет гамму сложных чувств.
Дискурс о дискурсе о дискурсе Лорана Бине вьет­
ся в основном в меандрах своей исторической реаль­
ности. Но некоторые спорадические выпады из исто­
рии выдают в нем контрафактический роман. Это
дает автору возможность не ёрничать над историей,
изобретая различные трюки, чтобы уложиться в прав­
ду жизни, как, например, в отличном романе Фернан­
до Мариаса «Волшебный свет» (Гарсия Лорка жив, но
запись об этом чудесным образом исчезает с кассеты).
А1980 год выдался в Европе и вправду примеча­
тельным: социалист Франсуа Миттеран неожиданно
начинает победную политическую кампанию за пре-
зиденсткое кресло против Жискара д'Эстена; непо­
бедимый Бьёрн Борг проигрывает теннисную партию
(чпок-чпок, чпок-чпок) американцу Джону Макинрою

519
на US Open (а в 1981-м еще и чеху Ивану Лендлу); сбит
автомобилем и погибает культовый мифолог Ролан
Барт; весной умирает Жан-Поль Сартр; железнодорож­
ный вокзал в Болонье силами левых экстремистов взле­
тает на воздух; Чеслав Милош получает Нобелевскую
премию по литературе; философ, марксист и структу­
ралист Луи Альтюссер в припадке безумия убивает
свою жену (а может, и не в припадке); Мишель Фуко
неоднократно замечен мастурбирующим на плакат
с Миком Джаггером; кубик Рубика начинает победное
шествие по миру; Серж Генсбур снимается в рекламе
элегантной мужской одежды фирмы «Bayard», и банне-
ры с его неожиданно солидным портретом в костюме
с надписью «Байяр меняет мужчину! Не так ли, месье
Генсбур?» заполоняют Париж; в столице терра инкогни-
та Москве открывается XXII Олимпиада, сопровождае­
мая скандалом и бойкотом.
Но временами синкопированный ритм истории
дает сбой, и реальность истончается до нулевой отмет­
ки, обрастая заплатками фикциональности: бог умер
уже давно, автор умер, даже бес и тот сдох, осталась
одна София-Логос.

Весь роман, как и все расследуемое дело, вращает­

ся вокруг Logos'a.

Продвинутый читатель романа Бине, конечно, с са­

мого начала интуитивно готов к перелету в Корнелл-
ский университет.

520
 Уже само имя главного героя — Симон Херцог (Si­
mon Herzog) — напоминает о романе Сола Беллоу «Гер­
цог» («Herzog»), одноименный персонаж которого,
Мозес Елкана Герцог, тоже выдернут из академической
среды—по семейным, не детективным, обстоятельст­
вам. Но и он ведет своего рода расследование ошибок
собственной жизни: строчит на грани гиперграфии
письма всевозможным адресатам, которые никому
не отправляет, таская их с собой в чемодане. И пере­
читывает старенький томик Блейка, закладкой в ко­
тором служит полоска бумаги с выписанной симпто­
матикой паранойи. Не удивительно, что, когда Мозес
Герцог пытается считывать и интерпретировать зна­
ки, неверные интерпретации приводят его к катастро­
фе: «Тормозя ногой уходящую ступеньку пешеходно­
го эскалатора, Герцог ощутил сквозь тонкую подошву
поднявшееся стальное ребро — как азбука Брайля.
Но этого знака он не расшифровал»*.
Симон Херцог из романа Лорана Бине, словно но­
вая инкарнация Мозеса Елканы, успешнее, профессио­
нальнее, он хороший интерпретатор, но цепь ошибок
и невнимательность и ему обходятся очень дорого —
он проходит инициацию с большими потерями.
Роман Беллоу отсылает нас, в свою очередь, к «Улис­
су» Джойса: Мозес Герцог — это один из дублинских
торговцев, Герцог I, так сказать.
«Блум, павший духом, плотно спеленутый для жерт­
воприношения, рыдает, упав ничком. Слышится по­
хоронный звон. У Стены плача темные фигуры обре­
занных, в пепле и вретищах, М. Шуломовиц, Джозеф
Голдуотер, Моше Герцог, Харрис Розенберг, М. Мойсел,

* Перевод В. Харитонова.

521
Дж. Цитрон, Минни Уотчмен, О. Мастянский, препо­
добный Леопольд Абрамович, кантор. Размахивая ру­
ками, они пронзительно и протяжно оплакивают ве­
роотступника Блума»*.
Эта сцена гротескно повторится и в романе Бине,
где «спеленутым для жертвоприношения» на кладби­
ще окажется уже Герцог III — Симон Херцог.

Не считая политиков: Мишель Фуко, Жак Деррида,

Джон Сёрл, Морис Цапп, Гаятри Спивак, Юдифь-Джу­
дит Батлер, Элен Сиксу, Луи и Элен Альтюссер, Жиль
Делез, Жак Лакан, Феликс Гваттари, Цветан Тодоров,
Юлия Кристева и Филипп Соллерс, BHL (Леви), Умбер-
то Эко, Ноам Хомски, Жан-Поль Сартр, Поль де Ман,
Франсуаза Саган, Симона де Бовуар, Микеланджело
Антониони и Моника Витти, Серж Моати, Джейн Бир-
кин, Изабель Аджани. И человек с прической-кустом
и шерстяным галстуком. И это еще не все.

Итак, Итака. Сатирический регистр этой кампус-

ной, американской части романа несколько меняется,
акценты перемещаются с персонажей на сам научный
дискурс. Симон Херцог, прилетевший вместе с Байя­
ром на конгресс в Корнеллский университет, с удив­
лением осознает, что не только его английский как
таковой оставляет желать лучшего, но и сама философ­
ская дискуссия, превратившаяся в философскую фран­
ко-американскую войну, ему малопонятна и загадоч-

* Перевод В. Хинкиса и С. Хоружего.

522
на. Теперь и ему самому уже нужен переводчик. Кое-что
Симону все же удается поняты Сёрл считает, что только
полный дурак может путать ттерабельность» и «перма­
нентность», язык письменный иустный, дискурс действитель­
ный и ложный. Короче, Сёрл хочет сказать: Fuck Derrida.
Своего знаменитого кота Деррида назвал Логосом,
а американский враг Деррида Джон Сёрл называл
собак именами философов: (Бертран) Рассел, Людвиг
(Витгенштейн), (Готлоб) Фреге, Гилберт (Райл). Собаки-
философы и затравили котологос Деррида в одной из
кульминационных сцен романа на итакийском клад­
бище в лесу за кампусом Корнеллского университе­
та — в непосредственном присутствии человека с при­
ческой-кустом и шерстяным галстуком.
Опытный читатель детективов, конечно, сразу по­
нимает, что уютной предсказуемости романа с элегант­
ным финтом в финале в духе Конан Доила здесь не
будет. Но и холодной благородной теории как кулисы
сложных взаимоотношений героев здесь тоже нет —
теория живет и бурлит, как в жерле вулкана, и актив­
но влияет на ход действия романа. Теория — структура­
лизм и семиотика — это и есть главные герои романа.
Роман требует читателя, с одной стороны, подкован­
ного в семиотике и структурализме, да и биографии
действующих лиц знать неплохо, чтобы понять, напри­
мер, почему Сартр на похоронах Деррида выглядит
так странно или какие отношения связывают Барта
с Японией, а Кристеву с Китаем и почему Кристеву на­
зывают белочкой. С другой стороны, читатель и сам
автоматически становится детективом, берущим след
авторской мысли: это упоительный криптороман,
лихо шифрующий дискурсы 1960-1980-х — коды уме­
ренно сложны, но палитра их представлена очень ре­
презентативно.

523
 *

К вопросу об интермедиальности: Bashung, Gains-

bourg, «Sultans of Swing» Dire Straits, Diana Ross, «Killing
an Arab» The Cure, «Sexy Eyes» Dr. Hook, Robert Smith...
музыкальный фон активно включается в текст рома­
на, в котором нет ни одного лишнего слова, равно как
и ни одной лишней ноты.

Понятно, что после знаменитого эссе Барта о «бо­

гине» —культовом «Ситроен DS», читается как «déesse»,
богиня, — которая быстро стала героиней бульварной
литературы и кино, не в последнюю очередь из-за по­
кушения на де Голля в Пти-Кламар, Бине не мог избе­
жать автомобильной темы. В «Седьмой функции язы­
ка» сыщиков, которые ищут пропавший манускрипт,
преследует легендарный черный «ситроен», за кото­
рым, в свою очередь, гоняется новехонький синий
«Рено-Фуэго». Когда будет совершено первое покуше­
ние на Симона Херцога, спасение прибудет, понятно,
в классическом образе deus ex machina.
А Байяр ездит на ничем не примечательном «пежо»—
совершенно как лейтенант Коломбо.

Удовольствием от текста роман дышит на всех воз­

можных уровнях. Можно наслаждаться политической
риторикой, а можно ее пролистнуть и насладиться
живописным изложением философии Деррида. Мож­
но увидеть персонализацию теории Барта, словно по
его статьям сняли кино (детектив, да). А можно по-

524
лучить удовольствие от текста и в буквальном смыс­
ле — все виды секса во всевозможных комбинациях
(кто, с кем, где, как и кто тому свидетель) представлены
в смачных описаниях разнообразных сцен с упоитель­
ными подробностями. Автор «Истории сексуальности»
наслаждается минетом, когда его находят в гей-сауне,
Симон Херцог постоянно отвлекается от расследова­
ния во всех его географических точках, и даже хлад­
нокровный Байяр, несмотря на свой инквизиторский
габитус, ударяется-таки в сексуальные дигрессии по
ходу расследования.

Бине не упоминает одно напрашивающееся в этой

истории имя — Михаил Бахтин. Притом что имен­
но Юлия Кристева ввела его работы и понятие поли­
фонического романа в культурный оборот во Франции
в 1960-е годы. Как незримый кукловод, Бахтин присутст­
вует в книге, проявляясь в полифонии ключевых сцен.
Полилог Соллерса и белочки Кристевой с третьи­
ми лицами идет в гротескном контрапункте с театром
Гиньоля. А полифонию допросов Мишеля Фуко, про­
ходящего прямо в разгоряченной атмосфере сауны,
образуют, помимо трио главных действующих лиц,
сексуальные стоны и крики (аа аа, нет, нет, да, да, аа аа)
и доносящийся из динамиков многозначительный, если
вслушаться, «I am the stranger» Роберта Смита. Беседа
с Делезом происходит у него дома под аккомпанемент
включенного ТВ и теннисного матча, и диалог переме­
жается спортивными комментариями и ударами мя­
чика (чпок-чпок, чпок-чпок). Именно к этому диалогу
нас позднее вернет реплика Мориса Цаппа на конферен­
ции в Корнеллском университете: «...Разговор — это

525
партия в теннис, разыгранная пластилиновым мячом,
который, перелетая сетку, каждый раз принимает но­
вую форму», отсылающее, в свою очередь, к Деррида:
«Переводчики — они везде. Каждый говорит на своем
языке, даже немного зная чужой. Лукавства перевод­
чику не занимать, и свой интерес он помнит».
Согласитесь, в такой философской кармине буране
скромному полицейскому довольно трудно расследо­
вать преступление.
*

Несмотря на то что автор умер, у романа он есть —

Лоран Бине. О нем кое-что известно: парижанин, не­
которое время жил и работал в Праге, где познакомил­
ся с историей чешского Сопротивления. Вернувшись
из Праги, он написал роман «HHhH» и получил Гонку­
ровскую премию. На этом обычно и заканчиваются
биографические сведения, хотя есть и другие небезын­
тересные факты. Например, в самом начале президент­
ства Франсуа Олланда вышла достаточно нелицепри­
ятная работа Бине о новом президенте, основанная
на многолетних наблюдениях за карьерой политика
и анализе его риторики. Об этом нельзя забывать,
читая «Седьмую функцию языка», удостоенную «Prix
Interallié» и «Prix du Roman Fnac».
Есть в романе еще и некое Я, которое время от
времени позволяет себе высказывания о героях и си­
туациях, в которых они оказываются, заботится об
аутентичности атмосферы и любезно сообщает не­
которые квазидополнительные детали. И есть сим­
метричная неизбывная тоска персонажа об авторе:
Симон Херцог частенько воображает себя героем ро-

526
мана и мысленно конструирует эпизод по законам
художественного жанра. Но в жизни (в его романной
жизни) так, конечно, не происходит — по его ощу­
щениям. Хотя Симон Херцог как персонаж проходит
все круги волшебной сказки, переживает инициацию,
и в конце концов с трудом, с определенными потеря­
ми, становится мужчиной. Всем этим он обязан Байя­
ру: Un Bayard ça vous change un homme. N'est ce pas Mr. Herzog?
Между прочим, некоторым персонажам этого ро­
мана повезло с инициацией значительно меньше.
«Лирический семиотик» только недобро усмеха­
ется.

Детектив или шпионский триллер? Эти жанры

успешно контаминируются в романе. Часть событий
просто валится сыщикам на голову, часть обусловле­
на их разысканиями, и особенно структуралистской
дедукцией Херцога. Но главным детективом романа
является, конечно, читатель, который от первой страни­
цы до последней занят интерпретацией и осмыслени­
ем происходящего, поиском подтекста и интертекста,
расшифровкой аллюзий и намеков, перечитыванием
списка литературы по курсу американской и француз­
ской философии XX века.

Я думаю, этот роман заслуживает не только места

в истории французской и мировой литературы XXI века,
но и статуса must-read для студентов филологических,
философских и политологических факультетов. Хотя

527
бы для того, чтобы понять, насколько нескучной мо­
жет быть философия и насколько прагматичным — ее
применение.

Убийца всегда l'étranger, но дивиденды достаются

крысолову.

Это эссе не было бы написано, если бы Вера Коте-

левская, доцент кафедры теории и истории мировой
литературы ЮФХ не озадачила меня претворением
моего удовольствия от текста романа в текст статьи.
Впервые эссе было опубликовано Александром Ливер-
гантом в июльском, «французском», номере «Иностран­
ной литературы» за 2018 год.
 Об авторе

Лоран Бине родился в 1972 году в Париже в семье

историка. Изучал литературу в Сорбонне. Преподавал
в средней школе Сен-Сен-Дени, в университетах Па­
риж VIII (Венсен), Париж III (Новая Сорбонна) и Па­
риж VII имени Дени Дидро. До того как занять место
лектора, обучал французскому студентов Высшей во­
енной авиационной школы в Кошице (Словакия).
Как писатель дебютировал в 2000 году: под впе­
чатлением от сюрреалистов он сочинил рассказ «Forces
et Faiblesses de nos muqueuses» («Сильные и слабые
стороны наших слизистых оболочек»). Четыре года
спустя вышла книга «La vie professionnelle de Laurent В.»
(«Профессиональная жизнь Лорана Б.») — творческое
осмысление опыта преподавания в средней школе;
дневник, в котором без прикрас говорилось о буднях
учителя из пригорода, его восторгах, надеждах и разо­
чарованиях. Книга получила положительные отзывы,
однако один из старших коллег обвинил Бине в кле­
вете и пригрозил иском, из-за чего писателя перевели
в другую школу. «Я пытался быть по-настоящему чест­
ным, — рассказывал Бине, — но столкнулся с тем, что
люди, которые были свидетелями происходящего,
открещивались, уверяли, что это ложь, хотя я знал,
всё — чистая правда! Конечно, я всегда понимал, что
проблема истинности существует, но впервые оказал­
ся с ней один на один в реальной жизни». Именно

529
с этой ситуацией он однажды связал свой интерес
к соотношению правды и вымысла, что, по мнению
критиков и литературоведов, является главной чер­
той творчества Бине.
Известность писателю принес вышедший в 2010 го­
ду роман «HHhH» о военной операции «Антропоид»,
в результате которой был убит Рейнхард Гейдрих, по­
литический деятель нацистской Германии, один из
инициаторов массового уничтожения евреев в Евро­
пе, подчиненный и помощник Генриха Гиммлера.
В названии книги зашифрована шутливая фраза, при­
писываемая Герману Герингу: «Himmlers Hirn heißt
Heydrich» — «Голову Гиммлера зовут Гейдрих». Тра­
диционное романическое повествование в «HHhH»
прерывается отчетами автора об исследовании темы
и процессе написания книги, его комментариями по
поводу существующих в культуре оценок военной опе­
рации, размышлениями о том, насколько свободен
в действиях может быть писатель, когда берется за
исторический роман. В 2010 году произведение было
удостоено Гонкуровской премии как лучший дебют­
ный роман, а через два года переведенный на англий­
ский «HHhH» был назван «The New York Times» лучшей
книгой года, а также получил похвалы Марио Варгаса
Льосы, Брета Истона Эллиса и Дэвида Лоджа. В 2017 году
роман был экранизирован. Существует около сорока
его переводов, изданных по всему миру.
В 2015 году был опубликован второй роман Лора­
на Бине — «Седьмая функция языка» («La Septième
Fonction du langage»), в оригинальной форме отобража­
ющий культурную, академическую и политическую
среду Франции на рубеже 1970-1980-х годов. Он по­
строен вокруг предположения о том, что смерть из­
вестного литературоведа и философа Ролана Барта,
530
попавшего под машину в 1980 году, не была случай­
ной. Расследовать происшествие поручают детективу
Жаку Байяру. Так как в странном деле в той или иной
степени оказываются замешаны многие европейские
и американские интеллектуалы, ему приходится най­
ти себе верного помощника, проводника по миру струк­
туралистских и постструктуралистских теорий — мо­
лодого преподавателя и специалиста по семиологии
Симона Херцога. Роман был отмечен французскими
литературными премиями «Prix du roman Fnac» и «Prix
Interallié» и перенесен на сцену Théâtre de Sartrouville
et des Yvelines.
Не все оценили смелость Бине в обращении с пер­
сонажами. «Соллерс был очень зол, — говорил писа­
тель. — Его приятели вели себя агрессивно». Скандал
вышел за рамки узкого круга парижских издательств,
когда Филипп Соллерс, по слухам, начал угрожать
судебным разбирательством, а его сторонники назва­
ли роман Бине женоненавистническим. Но издатель
обезопасил себя, проконсультировавшись по поводу
рисков с двумя адвокатами еще до выхода книги.
В одном из интервью, отвечая на вопрос о фран­
цузских интеллектуалах, которые стали персонажами
книги, Бине сказал: «Я восхищаюсь большинством из
этих людей, но в то же время нахожу их комичными.
Многие были шокированы тем, как я показал Фуко,
однако почти все сцены с ним правдивые — это о нем
рассказывали в мемуарах его старые друзья: так Фуко
вел себя на вечеринках, он употреблял наркотики и за­
бывал, как говорить по-английски, если напивался».
Бине был расстроен, когда его обвинили в том,
что в своем романе он выступил против идей Барта
и против его круга: «Это слишком далеко от правды.
Я бы не смог провести пять лет со всеми этими людьми,

531
если бы их ненавидел, если бы мне не были интерес­
ны их мысли».
По смелости литературных решений многие срав­
нивают Лорана Бине с Мишелем Уэльбеком. «Знаю,
это должен быть комплимент, — говорит Бине. — Но
мне не слишком нравится то, что он делает». И при­
знается, что, скорее, чувствует родство с английскими
и американскими писателями, например с Бретом
Истоном Эллисом (которого Бине называет любимым
автором). Отвечая на вопрос, чем ему не угодили фран­
цузские литераторы, он сказал: «Большинство из них
слишком ленивые, чтобы искать новые формы. Они
всё еще остаются близкими к классике, ко временам
Бальзака».
Лорана Бине отличает особая скрупулезность в об­
ращении с фактами и первоисточниками — литера­
турными и историческими. Появлению его романов
всегда предшествует продолжительное и подробное
изучение темы. Такая основательность и, можно ска­
зать, академический подход выработаны долгими го­
дами преподавательского труда.
Лоран Бине — сын коммунистов и «пожизненно
левый». Интерес писателя к актуальным обществен­
ным проблемам и его политические взгляды прояви­
лись в публицистических работах, среди которых
можно выделить книгу «Всегда все не по плану» («Rien
ne se passe comme prévu») — хронику и критическое
осмысление предвыборной кампании Франсуа Оллан-
да — и вышедшее в свет при участии автора коллек­
тивное издание «Всё о левых силах» («Quest-ce que la
gauche?»).
 Содержание

Часть первая
Париж 7

Часть вторая
Болонья 213

Часть третья
Итака 277

Часть четвертая
Венеция 393
Часть пятая
Париж 461
Эпилог
Неаполь 497

Ирене Сушек
Элементарно, Байяр! 515

Об авторе 529
 шинник
НЕЗАВИСИМЫЙ
АЛЬЯНС

Лоран Бине
Седьмая функция языка
роман

18+

Редактор А И. Гулявцева
Корректор Л. А Самойлова
Компьютерная верстка Н. Ю. Травкин
В оформлении использован шрифт Paranoia,
дизайнер Виталий Бриль
Подписано к печати 18.06.2019. Формат 84χ108χ/32·
Печать офсетная. Бумага офсетная.
Доп. тираж 2500 экз. Заказ №
Издательство Ивана Лимбаха.
197342, Санкт-Петербург, ул. Белоостровская, д. 28А
E-mail: limbakh@limbakh.ru
WWW.LIMBAKH.RU
Отпечатано с готовых файлов заказчика
в ОАО «Первая Образцовая типография»,
филиал «УЛЬЯНОВСКИЙ ДОМ ПЕЧАТИ»
432980, г. Ульяновск, ул. Гончарова, 14
ISBN 978-5-89059-367-2