№2(12) arx by Tatiana Sosenkova

Культурно-просветительская газета "Художественная Литература. Хроники Нашего Времени"

с гидом

по фестивалю ландшафтных объектов "АРХСТОЯНИЕ-2011" Выпуск № 2 (12), год 2011 Hoplessly devoted to you

www.xy-li.ru

ИЗДАЕТСЯ С 2009 г.

www.neo-lit.ru

Художественная литература. Хроники нашего времени.

www.xy-li.ru I www.neo-lit.ru

Художественная литература. Хроники нашего времени.

Упырь Лихой

Концепция вперде! Да-да, концепция, а не контрацепция. Концепция — вот что волнует каждого молодого интеллектуала. Стоит редакции ХуЛи предложить публикацию какому-то молодому автору, он тут же спрашивает с умным видом: «А какая КОНЦЕПЦИЯ у вашего издания?» Обычно мы отвечаем, что никакой концепции у нас нет, а мы просто публикуем молодых оригинальных русскоязычных пейсателей. Но авторов это не устраивает. Не дали гонорара, так дайте хоть концепцию, мать ее за ногу! Недавно учредитель спросил у главного редактора: «А что такоэ концепция?» «Концепция — это идея такайа», — ответил главред. Видите, как все просто? Но, как известно, русский народ не любит попроще. Русский не может купить даже презерватив, не задумавшись о его идейном наполнении. Русский не может употреблять что-то простое. К продукту должна прилагаться длинная сопроводиловка о том, какой он ценный и полезный, будь то книга С. Минаева или стельки для обуви. Русская хозяйка будет упрямо добавлять в праздничный салат авокадо, хотя оно напоминает ей кал из кедровых орешков как на вид, так и на вкус. А почему? Жрать с авокадо — концептуально и прогрессивно. Жрать просто салат может любое быдло, зато салат с авокадо становится показателем материального достатка, кулинарных познаний и современных взглядов потребителя. Это у индусов оно считается «коровой для бедных», но у русских бытует иная, более возвышенная концепция авокадо. Ресторан без концепции — это просто кабак, в котором молодому прогрессивному русскому стыдно появляться. Поэтому дизайнеры интерьеров вешают под потолком виноградные веточки, старые башмаки, портреты Барака Обамы, чучела пионеров или иной идейно наполненный хэндмейд. В меню, в зависимости от концепции заведения, одно и то же мясное ассорти будет именоваться «дикий лес», «тетя Соня» или «жертвы апартеида». Русский не может пить безыдейную водку в безыдейном месте. Одним словом, русские любят и знают концепцию. Для верности мы все же решили заглянуть в Большую советскую энциклопедию и вот что там нашли: Концепция (от лат. conceptio — понимание, система), определённый способ понимания, трактовки какого-либо предмета, явления, процесса, основная точка зрения на предмет и др., руководящая идея для их систематического освещения. Термин «К.» употребляется также для обозначения ведущего замысла, конструктивного принципа в научной, художественной, технической, политической и др. видах деятельности. Ну какой может быть «ведущий замысел» у газеты? Газета — это такие черные буковки на большой туалетной бумаге. По сути, это и замысел, и высшее назначение любой прессы. Советские люди, подтираясь «Правдой» или «Трудовой вахтой», никогда не задумывались о концепции этих изданий. Ароматизированная трехслойная бумага начисто убила в читателе пролетарский дух и пробудила в нем тягу к философствованию. Поиск читателем концепции в современной прессе напоминает эпоху зарождения философии в Древней Греции. «Что такое газета? — вопрошает интеллигент. — Какой в ней смысл, концепт, генеральная идея, так сказать? Где совокупность трактовок газеты? В чем выражается ее систематика?» Российский интеллигент не удовлетворится простой идеей печатания молодых оригинальных авторов и докопается до самых неприглядных и даже пугающих принципов, по которым редакция газеты отбирает и систематизирует материал. Последствия разглашения подлинной концепции газеты ХуЛи кошмарны и непредсказуемы. Наша концепция может разрушить не только всю систему ценностей российского интеллигента, но и его гендерную идентичность. У наиболее интеллигентных российских интеллигентов она способна вызвать отек Квинке и культурный шок. Если рассудок и жизнь дороги вам, держитесь подальше от концепции газеты ХуЛи! Поскольку начало нашей газеты — это ее последняя страница, а концепция должна, как паровоз, ехать впереди периодического издания, мы пришли к достаточно смелому решению: засунуть концепцию в зад. Туда же редакция газеты ХуЛи обычно отправляет литераторовконцептуалистов, увлекающихся моностихами, романами из одного слова, бессмысленными наборами букв и прочим антиквариатом. Можно даже сказать, что умение пейсать хорошие книги и понимание концепции собцтвенных книг у пей-

Мы провели социологический опрос, который выявил небывало высокий уровень понимания концепции у населения: Концепция — основная идея или несколько идей, лежащих в основе явления/сущности. безработный, 20 лет. Идея чего-либо. дизайнер, 40 лет. Схема, теория для описания сути чего-либо. безработная, под 30 А я знаю две трактовки, но буду говорить только в присутствии своего адвоката... а то мало ли... Не скажу кто, мне ещё жить и жить. Студентка, 19 лет.

Концепция — это не контрацепция, но изрядное словоблудие однако… Александр Виноградов, художник.

«Задумка», хули. простое и понятное русское слово, и не <убрано цензурой> тут городить. Я в принципе не думаю, что у этого термина есть какое-то единственно верное определение. применительно к разным сферам жизни будет и определение меняться. концепция — это может быть и система условий, лежащих в основе любого проекта, соблюдение которых обеспечивает правильную передачу авторской мысли; это могут быть и правила игры, если речь идет о спорте; это может быть и система взглядов, определяющих поведение человека, если говорить о мировоззрении... Артем Заяц, писатель. ИМХО, задумка — это часть концепции. То есть, концепция — это проработанная, развёрнутая и детализированная задумка. Фотомодель, 30 лет. Структурированный свод готовых ответов / умозаключений / теория, промежуточный шаг между идеей и конкретным решением. <убрано цензурой> Моржоев, недоучка, 32 года. Концепция это парадигма. Ну а <убрано цензурой>, программист, 24 года/ Концепция — это <убрано цензурой> c умной рожей, делая вид раба на галерах. Например: «<убрано цензурой> совместно с Государственной корпорацией по атомной энергии «Росатом», государственными академиями наук и с участием Российского научного центра «Курчатовский институт» представить предложения по концепции комплексной программы развития ядерной медицины в Российской Федерации». Срок — до 20 июня 2010 г. <убрано цензурой> Совместные предложения по концепции, совместная концепция, комплексная программа... Ответственный за это <убрано цензурой> скорее сам помрет, чем в Российской Федерации начнется развитие ядерной медицины. Химик, <убрано цензурой> года.

сателей обычно не пересекаются. Только Борхес или Умберто Эко могли преспокойно рассуждать о концепции своей книги и не потерять летсо. Автор плохой книги любит рассказывать концептуально неграмотным, какой круг проблем хотел отразить в своем романе, как работает на концепцию та или иная сюжетная линия, деталь, образ. Если не помогает — начинает говорить о изобретенном им самим направлении в литературе. Потом снисходительно улыбается идиотам и заключает: «Это роман о России, о Боге, о вымирании русской деревни». Автор хорошей книги зачастую сам не может сказать, какой в ней смысл, но читатели его об этом почему-то не спрашивают. Никому не придет в голову интересоваться, к примеру, есть ли концепция в книгах В. В. Козлова или Д. Гайдука. Есть еще авторы, которые не могут ни объяснить концепцию, ни напейсать хорошую книгу — они вообще ничего не могут. Зарубежных авторов, таких, как Уэльбек, Бегбедер или Эрленд Лу, читатель готов хавать совсем без концепции, хотя ее не мешало бы ему объяснить. Культура длинных предисловий и послесловий давно перекочевала на страницы блогов. То ли издатели считают, что современных литераторов нужно брать «о натюрель», то ли не желают доплачивать за такое удовольствие. А может, руководствуются принципом: «Лучше не знать, из чего это приготовлено». В идеале, конечно, не нужно знать и настоящую фамилию Уэльбека. «Зачем Бегбедеру предисловие? — комментирует это явление актуальный режиссер Тихон Макаров. — Он же француз!» Если во времена Ильфа и Петрова признаком богатства словарного запаса Фимы Собак было «длинное слово гомосексуализм», то для девушки конца нулевых это «длинное слово» — концептуализм (концептуалист, концептуально, концепт, контемпорари-арт). Ей даже наплевать, что концептуализм — это направление схоластической философии. Современный философ и бывший член группы «Война» Антон Котенев, говоря о современном искусстве, утверждает, что художникам совершенно не обязательно уметь рисовать, а поэтам — писать стихи. «Артистом» может быть каждый, без всякой специальной подготовки и даже без материалов. Искусству вообще не нужно ничего кроме творческого замысла и собственно акта передачи «мессиджа» публике. Впрочем, было бы ошибкой утверждать, что художники-концептуалисты — бездельники и неумехи, которые только и знают, что бегать голышом и кусать публику за ноги или рисовать космические фаллосы на мостах. Так, художник Саймон Старлинг разобрал сарай, сделал из него плот, спустился на нем вниз по Рейну и переделал его обратно в сарай. Этот труд, достойный героев Монти Пайтона, выгодно отличает Старлинга от российских собратьев, сующих курицу во влагалище или насилующих девочек с журфака. Материальную бедность и кривизну творений современных концептуалистов редакция газеты ХуЛи может объяснить только отсутствием серьезной конкуренции в среде актуальных художников. Недалек тот час, когда их заставят бороться за место под солнцем промышленные дизайнеры из Китая. И ни одна Катя Деготь уже не вручит премию гигантскому члену. К сожалению, мировая общественность не воспринимает актуальное искусство без сопроводительных статей. Курица во влагалище для среднего американци — это всего лишь прикол. И фаллос тоже прикол, хотя и очень большой. Чего еще ждать от бездуховных американцев? Наметанный глаз русского, напротив, в каждом фаллосе видит нечто концептуальное, а посажение курицы в пизду для него подобно вхождению во врата ада и символизирует закат эпохи потребления. Современные русские — нация, которая больше других озабочена собственным интеллектуальным имиджем и постоянно алкает справедливости — в искусстве, в политике, у витрины с мороженой курой. Русский без концепции — это не русский. Одним словом, российская концепция всегда вперде. Ах, да, какая концепция у нашей газеты? Нашу концепцию как руководящую идею для систематического освещения издания мы держим в секрете, как оригинальный рецепт кока-колы и состав тонизирующего напитка Дживса. С читателем мы готовы поделиться только жиденькой генеральной идеей номера: он будет рассказывать о непознанном. О глубинах человеческой психики и глубинах человеческого тела, о контактах с иными мирами, о семитах, о Боге, о России.

№ 2 (12) 2011 "Без благодати"

Художественная литература. Хроники нашего времени.

Зырянов Следы. Год на тебе.

Пролог

женщинами намытыми, чисто и ровно стрижами взлетая самолетный гул при скорости при угле подъема 70 сначала 200 150 потом

если. если случается лето. после.

и 50

после зимы такой длинной, темно-тягуче-трескучей с сугробами, кутающими город и миллионами в них снегопадов.

удивительно

если. если ты начинаешь видеть. мысли. а что может еще в голову придти после полного событиями расставаниями - но все же в начале и в конце такого нового дня. если. если руки в руках. напомнят. как тепло воздействует извне - ты поймешь и наверное вспомнишь. эти мысли о лете. вспомнишь. Докладная записка.

1-1 в общем, случилось так: Один выходил на дорогу, Другой поджидал в кустах – что бы уж точно. удача была с-высока – и сквозь пальцы текли реки, вихри пота. поджидавшего и все ждавшего-ожидавшего. Одного. он ведь не видел того, на дороге. а тот давно поймал частника и уехал. 1-2 совсем коротенькие мысли, как ветки после обрезания зимой еще, под весну и новый период цветения люди. брали. силой по-бегами, наваливаясь, термин-аторы секаторами руками-ножницами

и0

смысл песни, напетой кем-то. в подземном, но довольно чистом, переходе - чуть вправо чуть влево ветра безумный свист. 2-4 сложение вычитание умножение понимания

шел по жизни человек без имени, да и зачем ему – удовольствие сомнительное…

и надежды имел особые как у всех, короче – только без имени

а сущность – да вот она, стерва! опять закружила голову

все мы приходим, стоим в приемной

ну и в общем – несомненное

своим безотрывным --спиральным--

а секретарша болтает

хоть из города именно туда бежало в поиске простых ощущений

по телефону и вновь

из него получилось действие. и почти без названия, правильно!

так и стою под небом – не над землей – на грешной.

ну а ты еже-дневно гневно в зимнем городе 2 вместо рыбы жарили меня ибо не было в сах-аре здешних мнений той другой кто отвечала точно или – четко, что одно и то же известно ведь кто-то актером становится, чтобы играть, а кто-то чтобы жить невольно сумбурно с романами на стороне и съемками мы вместе – никто не может нарушить этого – так же, как и в каждой истории находят свой след след расставания 2-1 ты это я, там где солнце становится ветром, там где черные краски окрасятся в красный вдруг цвет, там ты спросишь – кто я опять и в ответ... 2-2 петь важнее вопрос. но лишь в ответ ночь. плетет свои сети.

складываешь вычитаешь умножаешь

3-3 след обезьяны. не помню уже, мог ли его видеть в реальности.

формулировочки

вряд ли обычное обстоятельство – обычные городские жители, откуда такие знания.

2-5 сладкие сны снятся в основном на рассвете, когда душа твоя нараспашку, когда мысли твои – играющие дети в песочнице, наполненной фантазией однако – тоже блин на рассвете Война началась и много иных, лёвей рангом. но тоже мало похожих. на сладкие сны. рассвет – кто же придумал. будить землю солнцем - фантазией визгом – снарядами началом или концом жизни моей и твоей становишься? на рассвет и суда нет и эттой ночью 3 разве получается улыбаться когда на ногу тебе наступ-или когда душу ты распахнул всю а оттуда пахнуло серой ничего, ничего, прорвемся. ведь не продал ее тын утром. чтобы вечером пить-смеяться может и зря, парень. деньги есть деньги все же.

коротенькие мысли,

это мгновенье

как ногти после

что есть мгновеянье ноччи разве случается?

и сразу – огонек радости

2-3 - чуть вправо чуть влево - шатает чувства ветра безумный свист…

нет машин, нет людей и отрадно - и пусто только я, эгоист, с твоими

не стреляйте в гитариста, он играет как умеет, и качается также. движущаяся мишень.

а зачем ему? ведь доказано...

черт, все так. но не понимаешь опять да и нечем опять записать все эти сложные

3-1 твои мысли я вспоминаю, когда плохо идти по свету, если тянет опять в ночь или наоборот – уж из ночи смотрю

подушке могла прикоснуться голова с волосами полными

шел, и жил, и летал и здравствовал.

сей час, однако, летают желтые листья! кружась и падая, постоянно нет этому и конца и края на земле - на небе тоже… осень и для ангелов время мечты и размышлений о сущности умиранийрождений и того, что между

разные случаются случаи люди рождаются разные

к чему и привел их поток

1-3 половина английских предлогов снилась и будит теперь по ночам, едва к

зимние…

1-4 вслед за жизнью невымышленной, спокойной, затаилось счастье за оврагом, и пока не идет в деревню

обдумывая перевернутые чувства. обдувайя. надежда ночи. ключ к пониманию всего на свете

сплошного обкусывания

3-2 ласково – нежно – руками касаясь контуров. изобретая на ходу причину хода. на остановках очередь соблюдая.

чистыми и такими светлыми поцелуями как прекрасно так заблудиться. заблуждение это путь к святости.

www.xy-li.ru I www.neo-lit.ru

только иногда. вечером. что скрывать – даже утром случается. тут следы обезьяны видятся там уже ее запах слышится и возможное улепетывает невозможно ему тут буйствовать территория уже занялась как бы. и ростки следов уж маячутся и становится вдруг сомнительно заниматься тут сочинительством 3-4. еслятности чуда, чуда абсолютно неполитизированного – что в наше время есть особый деликатеси бы весна являлась тем единственным фактором, приведшим тебя ко мне меня к тебе направившим и улыбающимся радостны поле – свидетельство вер Объяснительная записка.

снова 1. желтеет. а осенью вдруг (красивой, безумно, безумно, безумно красивой осенью) захотелось, что бы скорее пришел снег… и падали бы снежинки и хрустел бы под ногами и шли бы вместе, рука об руку радость и наша надежда, что все-таки зима - вечна как вечны и чувства

что человек – лист или осень желтеет или заставляет желтеть? воспоминания меркнут и все же скорей бы зима наступила знаю, придет, по-любому снова 2. эгистерика. ясли-сад-школа-дом наш дурдом обычный ком в горле костью не застрянет выйдет боком но-зато будешь знать как обзываться. на чужой манер. драться и кусаться словно пионер.

личное еще рулоны – на этот раз бумаги туалетной. и – что? аплодируют зрители они в восторге - они спали фокусник ведь еще и гипнотизер самую малость… снова 4. сит-уация. как-то играли в покер трое на перевернутой лодке далеко от городов далеко от мыслей всяческих, которые тяготят нас с вами. долго играли, упорно – и что в итоге? оказалось, карты не все в колоде… зато 3 джокера отчего-то а они и не замечали… какой там! под утро, конечно, выяснилось что никто не мухлевал – просто потеряны были несколько кусочков картона. однако, это только один понял… живой (самый сильный) остался. итолькопотомдогадался! тьфу, сосчитал и заплакал… снова (о!) 5 вопросы. какая же причина этих приливов? настоящая, не лунная – а земная?

потому что, в сущности, лишь приближение, равнозначное удалению – ведь когда вы (представьте на миг) нажимаете эскэйп или бэкспэйс или как там вы еще умеете удалять….

"эпилог - ответом лета".

кто-то в Италии опять смотрит в бинокль, подглядывая за моложавой продавщицей, живущей напротив - а она просто стоит спиной к окну и улыбается – чего никто не знает (кроме нас) – и то, лишь потому что

начинают дышать так часто. и происходит конденсация. и возможное улепетывает.

позволили себе не нажать эскэйпнибекспейс ничего, короче говоря, такого, что приблизило бы к удалению этого маленького секрета:

им бы остановиться. куда там! с разбегу прыгаем. и несемся очертя голову. и свихнуться не впроворот уже. мы нормальные обезьяны, всамделишные. позвонишь?

помню то чувство, которое гордо нес мимо дома в красном галстуке повязанном красно хорошо - чувства остаются плохо - галстуки изменяются так что и вы извольте… снова 3. извольте видеть. фокусник извлекает из своей шляпы: рулон (метров на 30) феерично красивой ленты двух голубей приличных размеров обезьянку… маленький игрушечный самосвал (сын уж давно просит) бигуди (жена забыла) и тьфу – совсем непри-

знаешь, как называют это место? место созерцания и влаги. потому что люди, что здесь остаются в попытке узреть

по крайней мере, на высоте и температура. жаркий город, раскаленные лица.

в следующий раз. научи меня вальсировать. пожалуйста. Эпилог

2005.

Где ты..? Где ты? Вот солнца луч - ты прыгаешь на нос мне а я по-прежнему безмозглый тебя стараюсь ощутить. Пощупать. Других любовь тревожит, а твоя - и греет и зовет на свет. Я помню - нежно - осторожно. Что так смеешься ты. Красивая моя. 2011

Художественная литература. Хроники нашего времени.

Редакция скорбит о невосполнимой утрате, трагическом уходе Екатерины Барановой, одного из самых светлых вундеркиндов не- Плагимат сигарету олита, красавицы, возлюбленной, ЯИ выплюнула крикнула вслед Мандельштаму: ребенка, москвички и автора. Я буду лучше! Очень не хватает ее, и так будет до Я буду блядью, Но я буду лучше! скончания наших дней. Лучше твоих креветок в шоколаде, Благодаря остроумию Кати ее Игрушечных волков лирический герой жив, и это пусть И глазурного неба. блеванyл мне в ответ:дура! не равноценная, но замена утра- АИ онотвернулся... ченной на время возможности личС тех пор копирую ного с ней общения. только Цветаеву...

Лав Сакс

постели и тепло тела. Тело запыхтело, обреченно вздохнуло, разлепило спутанные ресницы и медленно выпросталось из кокона. За окном было окрашено в пьяно-фиолетовый румянец чернеющего неба с ввернутыми в него лампочками-звездами. Темненькие дома с одинокими желтыми и казенно- лимонными окнами уныло выполняли роль горизонта между ночным небом и синеющим снегом.

казенным городке? Зачем люди зажигают свои желтые лампы и не спят-не спят-не спят? Снег изрыгнул истошный матерный лай собаки. Эту тварь на рассвете пристрелит солдатик. Потом нервно сплюнет, поминет нелитературно мать ее и свое начальство,

бурую собакину шерсть, запихнет тушку в мешок и швырнет ее в мусорный контейнер.

Спрятала спички

Когда вы рвали плакаты, кричали глотки, бухали водкой, Мы спали. Когда вы резали вены, пачкали стены, ругались матом, Мы спали. Когда вы трахались Светой, любили Машу, читали парашу, Мы спали. А когда мы встали! достали трубки, надули губки, курнули дури, спрятали пули, лизнули марку, стукнули палкой, Вы отъебались.

просто исчез, оставив вместо себя тяжелый запах противно теплой батареи, пыльной

вытащит любовно первую с утра сигаретку, покурит, молча созерцая розовый снег и

Проснулись до солнца, Открыли оконца, Достали зана4ки, Сорвали пачку, Скрипим сигаретой, Читаем газеты. Забили работу, Послали заботы. Трясемся в случке, Зови меня сучкой.

Панкам - хой

Одеяло было брутально скомкано, смято, завернуто в чудовищный кокон. Воздух вдруг

Неужели кто-то еще не спит сейчас в этом маленьком, с рождения обреченным быть

Мы

Искали везде: В памяти,карманах И на полу,заплеванном окурками, Щурясь на лампочки. Совесть, что сегодня весна, А я не помню,как тебя зовут. Громко! Давай дружить в губы. жалко, что сегодня весна, А я не помню, Где спрятала спички.

**** 2:30

Мандрагора

На заснеженной площади, за воротами, за верхушками синих елок, спрятавшись от моих

Собирать твои сны из осколков, Искать тебя в чужих глазах. Свернешь свой хвост, Заснешь под пленкой, Под шепотом пустых утрат. Нальешь мне яд, Досыпешь сахар, Прольешь слезу Мозаикой глаз. Согнешься ящерицей черной, И имя тебе-вечный страх.

глаз, мерзнут бляди. Их короткие юбчонки и глаза с расплывшейся черной подводкой пленяют молодых офицеров. И те везут лядей к себе на хату в разбитых Жигулях и долго, бессознательно имеют. Щелка заберет денежку и похуячит к себе домой, варить ребенку суп.А он выпьет с размаху литр,полезет за второй заветной бутылкой, оступится, грохнется на пол и горько заплачет. А со следующей зарплаты возьмет себе новую шалавчонку. Ночь стыдливо бледнеет, и я засыпаю. И снится мне, что я стреляю в проституток из солдатикиного ружья, а собака пьет водку не закусывая и предлагает мне покурить.

Мантра Сесть на пол и читать мантры Громко. За столом шелестеть тихо Оберткой. Раскрывать страницу,открывать Подарки. Залезать в твой рот языком Сладким. И искать в нем ответ на свои Вопросы. Ты же старше ,или кажется Просто. Ты читаешь меня по глазам, Как книгу И находишь под пальцами Все изгибы. И я выброшу прочь свои Игрушки. Ты расскажешь все сказки Нежно на ушко. Друг без друга нам будет Всегда больно. Мы утонем навеки В нашем море.

Ирландцы сосут клевер! Меня взяли.Теплую. Разобрали на вещдоки.Мокрые. Рисовали карандашом химическим. Отпечатали узоры на простынях. Положили головой на стол. И растворили льдом в стакане. Дети носят ружья в кармане. Лениво рассказал мне Шайри.

Жизнь Фимы U are going down Группа экологических террористов ALF волновалась за бедных норок,сидящих в клетке на ферме.Алефцы жалели будущих шубок и воротников,прокрались тайком на ферму и открыли все клетки.Но эти дундуки не знали,что между семьями норок веками идет кровная вражда.Сидя в клетке они скалят зубы и говорят друг другу: -Ты лох. -Твоя мама сосет у медведя. -Не трогай мою маму,ублюдок. -Я вздерну твою маленькую мохнатую задницу. -Это я тебя натяну. Счастливые алефцы открывают клетки.Бегите на свободу,маленькие норки... Зверьки отряхиваются и разворачиваются друг к другу: -U are going down. -Сдохни,подонок! Все норки поубивали друг друга.Алефцы остались сосать,а фермер потерял все деньги нах.

Фима,при рождении Серафим.Звучит громко,как звук капели,барабанящей по жестяному искореженному козырьку подъезда.Фима возник во время моего полового развития.Зачатков.Пробуждения.Из потоков чужой и собственной спермы.Ему стоило быть Серегой. Или Алексеем.А он родился Серафимом.С оборванными крыльями.Потрепанный Фима оборачивался блестящим Серафимом,бледнощеким,холодноглазым .А потом опускался до низов,обрастал щетиной,запивал свое падение конъяком и бросал лимонные корки на подоконник.Просыпаться в его комнате-просыпаться на лимонной плантации.От Фимы было невозможно уйти.Три дня без Фимы были сотней лет тишины.После ссоры на лестничной клетке,поцелуя в лифте,Фима брал меня на руки и нес в свою лимонную спальню.Сплетая в узел,целуя мои плечи,доводя до слез,он проповедовал любовь.От Фимы пора было избавлятьcя.Запихнуть его в стрип-клуб.Он будет носить рваные,вытертые на заднице джинсы,обтягивающую маечку и ковбойскyю шляпу.И девушки будут мокрые,как рыбки,лезть на сцену и цеплять моего Фиму за яйца.А он будет отчужденно улыбатьcя и шевелитъ обрубками крыльев.А старые педики в розовых пиджаках и брюках для гольфа. (Клюшку для гольфа они засовывали наверное только в задницу,наебанные гомики.)Облизывали бы свои напомаженные шлепающие губы и умильно таращились бы на Фиму.И ночь любви была бы до боли сфинктера,душа моя.И запрещенный кусок газеты,где я нашла Фиму с черными узорами на сосках и пупке,снимая пенки с моей зарождавшейся секcуальности;улетит под колеса вагонов на грязных железнодорожных путях.И так умрет Фима,рожденный Серафимом.

Интересно,а он ирландец?

№ 2 (12) 2011 "Без благодати"

Художественная литература. Хроники нашего времени.

Мусечкина смерть Sovest Открыла глаза.Уставилась в часы на стене.часы древнесоветские:стучащие,выгнутые лирой,противного коричневого цвета.Стрелки разбегались,крутились в разные стороны,пока наконец,не остановились на компромиссных 6:30. Окно обманывало.Окна с лиловыми шторами всегда обманывают.Небо отливало нездоровой голубизной,деревья испуганно серели,и красный луч сигнальной башни с щелчком бил по глазам. Поднялась с кровати,yшла босиком искать ванную.Пол под босиком скрипел и шуршал неровным паркетом.Босиком наткнулись на холодный кафель.Вода со звоном отлетала от стенок душа и хлестала беззащитную спину.Полотенце с рычанием облепило и всосало все капли. Натянула джинсы и толстовку.Надежно прилипли к телу,облепили нитками,вцепились крючками. Шагнула на кухню.Опрометчиво.Стол приветливо врезался в живот.Волшебство крохотной кухни.Щелкаю выключателем.Холодольник угрожающе задрожал.Дернула тяжелую ручку.Пахнуло кровью.На полке 5литровая банка.На банке наклеена записка "SOVEST".СоВест?какой Вест?Засовываю руку внутрь банки.Кровь просачивается сквозь пальцы. Начинаю вспоминать.Проглоченные слезы,разбитые лица,молчаливые правды. -Дрянь!-выдергиваю руку.Захлопываю холодильник и бегy к раковине смывать совесть. Вылетаю из квартиры,закрываю замок и бросаю ключ в шахту лифта... Дым сигарет не успевает за моими шагами.... Ты открываешь дверь.Заспанный,с голым торсом.Молчишь.Хмуришься.Наливаешь мне чай.С опаской оглядываюсь на холодильник.Бурчишь: -Я ждал тебя в восемь. Испуганно смотрю на часы.Восемь тридцать. -Опоздала на полчаса.Глупости. -Глупости??-ты обиженно плещешь кипяток в чашку.-Милая,ты опоздала на двенадцать часов. Ты растерянно плюхаешься на стул.-У тебя нет совести,малыш.Ты надо мной издеваешься. -Well,honey I'm an honest man... Карабкаюсь к тебе на колени и ввинчиваюсь в твой рот языком. Холодильник угрожающе задрожал...

Убиtь аNгеlа На моем подоконнике жил ангел.По ночам он прилетал и шелестел своими большими белыми крыльями.Летом я открывала окно и разговаривала с ним.Он грустно улыбался и смотрел на меня немигающими грустными глазами.Они были глубокие,темные,цвета стального озера в октябре,когда оно не нужно,холодно,заморозило кувшинки и застыло в своей обреченности.А крылья были пушистые,мягкие,с такими даже невозможно летать,а он парил,крyжил под луной и улыбался. Он любил меня,любил всех. Глазами,крыльями,сердцем.Но он не мог любить других ангелов.Они не умеют любить друг друга.И был всегда один и любил меня так сильно и грустно,что его бедное сердце звенело и болело... А потом я показала ему билет,назвала рейс самолета и обещала взять его с собой,следить за ним из иллюминатора.Он печально сложил крылья и покачал головой.Он не может так далеко лететь,он потеряет меня и будет ненужный.И он заплакал.И слезы, капая на подоконник,таяли,как робкий снег.И перья из крыльев выпадали десятками,оставляя на своем месте капельки крови,А потом ангел свернулся клубком на подоконнике и сказал,что будет спать до моего приезда.Прятатьcя на чердаке,спать под листями,зарыватьcя в снег.И я вернусь и буду снова любить его.

Я ненавидела Толика.Его даже Толиком никто не звал.Он был Мусичком.Не Мусечкой,а именно Мусечком.Мусечек.Как пыльная японская болонка на выцветшем кресле.Никто не помнил,сколько ему лет.Говорили,тридцать шесть.Смысл жизни Мусечка была в содержании в своей чистой трехспальной квартире нас,врожденных алкоголиков и детей спидов.В мусечкины хоромы я приезжала всегда под кайфом,иначе бы не перла из Москвы в глухой военный городок.На въeзде всегда стояли замерзшие солдаты.Один раз,шестилетняя я ткнула в нос замерзшему солдату букетом,собранным на даче,и он вежливо улыбнулся.

я то ли обменяла,то ли пропила.Или пронюхала. Или отдала кому-то.Добрая душа. Я пробралась в темину комнату.Принялась искать иероглифы на его руке,но все время натыкалась на губы.Я запуталась в темноте и черных простынях.И он не отпускал меня до утра.

Денег он давал много.Половину я тратила на дивную водку в их нехитром клубе,который закрывался в 3 утра.Я познакомилась с задумчивым диджеем,и он крутил только мои пластинки.Девушки переставали дрыгать буферами под "Руки Вверх" и начинали вертеть задом под Фифтисэнта.Я так и говорила "Фифтисэнт". Целиком.Невыговаривая.В зависимости от процента водки в моей крови.

Отходняк от спидов жестокий.Зрачки удивленно расширяются.Натыкаюсь на стены и иду в мусечкину ванную.

Утром Мусечек жалобно мычал дверью:"Золотце,будете кофейку?"

под

Тема зарычал и ушел в душ.

На кухне Мусечек кряхтел,кашлял,возился с кофеваркой и пинал ногой кота.Тема растворил спиды в кружке кофе.Выпил залпом,улыбнулся,поцеловал Говорили,что у Мусечка куча денег,татуировка меня в губы и скрылся "делать дела". СэСэСэРэ на шее и золотой унитаз в одном из сортиров.И что он сидел в тюрьме за У Мусечкина большая библиотека.Я закрываюсь наркотики,а крепкозадая супруга разбилась на в его кабинете и роюсь в его книгах.Если читать авто,врезавшись спьяну в БТР.И теперь он такой внимательно,можно найти зеленые купюры между страницами или косячок в корешке книги. лох печальный.И мы его отрада.

Мне нравится его бритва.Острая и гладкая.В глазах темнеет от боли.Хватаюсь за ручку и царапаю запястьe.Красное капает на кафель.Мусечкин шлепает по коридору.Включаю воду и продолжаю пилить вену.Мусечкин врывается в ванную и выбивает бритву их моих рук.

В золотой клозет я блевала.Причем он был чаПросыпаюсь в кресле.По комнате нарезает крустично золотым.Мусечек смухлевал. ги бледный Тема с бутылкой коньяка.В коридоре Татуировку я увидела,пробравшись под во- санитар в грязном халате шепчется с старичкомротник бархатного мусечкиного халата.Он врачом.Захожу в ванную. в это время игриво пыхтел и пытался схватить меня за ноги и отнести в спальню,но я -Мусечек,ты забыл снять халат. рявкнула:"Мусечек,не хочу!"Он помрачнел и Подбираю бритву с пола.Мусечка лежит в алой yшлепал в свой кабинет.Я потом долго с ним воде,откинув голову назад.Халат заляпан кровью. мирилась,залезала на коленки и целовала Мусечкина кровь. грустные глаза. Меня выворачивает в раковину.Водкой.БессонК Мусечкину в этот раз я приехала с Темой. ницей.Кофе.Темой.Мусечкиныи книгами.ФифтиДля него драки и музыка были важнее,чем сэнтом.Кровью. для меня водка.Я не знала,чем он занимался. Работал,или ебальники всем крошил.Он назы- Полгода мы живем в трехспальной квартире.Тема вал меня золотцем.И Мусечкин стал называть готовит мне кофе и целует живот.Мне теперь можменя золотцем.Меня это злило безмерно.На- но двойную дозу спидов.Мне и нашему малышу. поминало о дедушкиных золотых зубах,которые Мы назовем его Толиком.

Вернуться

Помнишь бесконечные дороги,длинные,разветвлялись и давали тень свободы.Сладкий кофе на заправках.Сладкий,какой ты Кочуешь как шершавый краб,которого боишься полюбишь.Единственное,что отдавалось тебе без остатка.Без трогать пальчиком,подержать в ладошке.Девочка... хмурых взглядов и пост-вздохов,которые будят в тебе совесть.И бантики-завязочки."Фу,он гадкий."Не хуже тебя,только ты улетаешь в свою свободу,пока не кончится пластинка,пока без ракушки у него маленькое,щуплое розовое тельце.А не проснешься и не вылезешь из машины,оставив свободу ты прячешся,никогда не подставляешь грудь для дорогам. удара,ограничишься щекой,как делал Jesus. И возвращаешься,оживив прошлое раньше положенного.И цаСобираешь вещи,осколки,выбрасываешь хлам,дурацкие рапаешь себя заново,и мечешься между опасным и ядовитым.И мысли,освобождая место для более дурацких мыслей.Злишь- обжигаешься заново.Сворачиваешься клубком и уходишь ся на людей-блядей.До кипения крови,до скрежета.Они в себя."Ты о чем-то задумалась,что-то себе там в голове даже не знают,КАК ты их ненавидишь.Они даже не знают,что рисуешь..."Нащупываешь несуществующий косяк,затягиваешься ты в этом виновата.Виновата за себя,за самолеты,за несуществующим дымом,и перед тобой раскрываются вообраокурки,дергаешься,как волк,на любое нападение,которого и жаемые цветы. не будет,тебе улыбнутся и пойдут дальше,а ты будешь зализы- Твои страхи слишком быстро и легко решаются.Кроме одного. вать воображаемые раны. Тебя бросает в пот мысль о любви.Опасная субстанция грозит И ты не можешь оставить,не можешь забыть,просто глупо раздавить тебя,порвать в клочья,как Тузик грелку (ATTENTION: топчешь,сжигаешь,мочалишь.Отторгаешь все противfetish :ATTENTION).Потому что ты распеваешь ей эпитафии. ное твоему нутру,а потом,когда забирают и отпускают на По-настоящему скучаешь только в День Влюбленных и когда в свободу,скулишь,изводишься и просишь вернуть.На одну кино целуются.И никогда не скажешь,что любишь.НИКОГДА.это затяжку,один взгляд,один поцелуй.И прокручиваешь все опасно для здоровья,давления и конец свободе,которой у тебя это дерьмо в голове,возвращаясь,вращаясь беспомощным не было. реверсом.Теряя вкус,цвет,отдаваясь гулом в ушах,тлея на И ты вернешься и назовешь это своей новой жизнью,и будешь глубине,прошлое находило тебя,крошило на куски,заставляло срываться и обижаться,и прощаться.Но все равно вернешься... беспомощно стонать и отпускало,ударив в висок на прощание.

Ангелы быстро умирают без любви. Из бедное сердце перестает битьcя.И грустные глаза стекленеют.Мой ангел никогда не проснется...

Постель разложена... Ты улыбаешься и даешь всем имена."Милый"-для продавца в твоем любимом магазине,когда он слабохарактерно делает тебе скидку."Дорогой"-для бойфренда,когда он целует тебя в шею утром.And u,bitch,u spread your fucking legs and let him fuck you.And his dick is your dick.And u,nasty dirty slut,tell him that u love him,and he believes that shit!я не знаю тебя.Мне все равно.We used to love each other,but,thank u very much.WE USED TO.Ко всему привыкаешь.И сейчас,когда вы трахаетесь,я стою на пустой улице,далеко-далеко,и выплевываю дым в ночное небо.И все в порядке.Вед любовь-это просто имена и улыбки...а я не люблю имена... я целую сигарету.и бросаю ее.

2005-2006 www.xy-li.ru I www.neo-lit.ru

Художественная литература. Хроники нашего времени.

№ 2 (12) 2011 "Без благодати"

Художественная литература. Хроники нашего времени.

www.xy-li.ru I www.neo-lit.ru

Художественная литература. Хроники нашего времени.

Г. Легостаев

Своими руками Самодельная бетономешалка — это простота в конструкции и надежность в работе Привод — от двигателя к емкости

Опалубка под фундамент готова — пришло время для работы бетономешалки

Пришло время строить... …и лучшие помощники здесь — станки и оборудование для механизации трудоемких работ. Эта самодельная бетономешалка — одна из них. Задумывая строительство дома или какой-либо другой постройки, всегда начинаешь с одного — с фундамента. Каким бы по конструкции он не был — столбчатым, ленточным или плитным — состав его всегда один. Бетон — этот искусственный камень. Время, когда дома ставили на дубовые стойки, безвозвратно прошло. Всякую, даже самую незначительную постройку, любой уважающий себя хозяин, обязательно поставит на бетонную основу. Бетон всем хорош — технологичен, не боится сырости, не дорог относительно (цемент — главная составляющая бетона — подешевел за время кризиса почти вдвое), доступен для работы даже самому начинающему, не имеющему никакого опыта, застройщику. Плохо одно — замесить его вручную очень трудоемко. А если учесть, что хороший бетон получается только из жестких смесей — еще трудней получится. Жесткую смесь почти невозможно замесить вручную. Поэтому и подливают воды побольше — месить легче. Или вообще нарушают все нормы — наливают в емкость воду, разводят в ней цемент, а затем уж начинают добавлять песчано-гравийную смесь. Так работать легче, но качество такого бетона будет намного ниже того, что приготовлен так, как положено. А положено насухо перемешивать наполнитель с цементом и лишь потом доливать воду. И чем жестче будет смесь — тем лучше. Добиться этого при ручном замесе можно, но с очень большими затратами сил. Выход один — нужна бетономешалка… Просто пойти и купить — выход не для всех. Они недешевы. А ведь когда строишься — каждая копейка на счету. В аренду взять тоже получится не везде — во многих городках, а уж, тем более, поселках, такого сервиса еще нет. Сделать самому — лучший выход из этой ситуации. Тем более, что стоит лишь начать строить, как эта работа затянет так, что за домом пойдет гараж, затем баня, потом какой-нибудь погреб или мастерская — и так годами. И бетономешалка будет в работе всегда. Как же сделать надежную и достаточно простую конструкцию? Не требующую много материалов и деталей? Изготовить которую можно без сварки и вообще без инструментов? Увы, это невозможно. Если хотите сделать работоспособную конструкцию, то и инструмент нужен соответствующий — сварка, «болгарка», дрель, наждак и много чего еще, да и материалов тоже уйдет немало. Но зато создадите своими руками настоящий работоспособный надежный агрегат, способный перемесить десятки тонн бетона, который на годы станет надежным помощником в труде. Конструкций бетономешалок не так много. Я расскажу о своей, которую изготовил еще в 2001 году (надо же, уже десять лет прошло!), и с помощью которой все эти годы

успешно работал — построил дом, кое-какие другие надворные постройки, залил дорожки во дворе, полы в гараже, устроил местную канализацию, бетонировал столбики заборов по всему периметру участка и сделал много чего еще. Одной песчано-гравийной смеси ушло уже шесть «Камазов» — 60 тонн! — вот сколько пропустил через себя этот самодельный агрегат, ни разу не сломавшийся за это время и не требующий никакого обслуживания, кроме ежедневной очистки емкости после работы от остатков бетонной смеси. Итак, понадобятся: железная двухсотлитровая бочка (не жестяная — толстостенная!), планетарный редуктор, подшипники в корпусах для вала емкости и промежуточного вала, четыре звездочки для двух цепных передач, цепи с шагом не менее 18 мм, электродвигатель 2,2–4 квт, различный уголок, трубы и листовой металл на раму. На схеме цифрами изображены : 1 — емкость 200 литров, 2 — подшипники вала емкости (2 шт), 3 — ведомая звездочка вала емкости, 4 — вал емкости (диаметр 30 мм), 5 — электродвигатель, 6 — шкив электродвигателя, 7 — ременная передача, 8 — шкив планетарного редуктора, 9 — шкив промежуточной опоры (при варианте вращения бетономешалки от вала отбора мощности трактора), 10 — цепная передача, 11 — ведущая звездочка промежуточного вала, 12 — подшипники промежуточного вала (2 шт), 13 — ведомая звездочка промежуточного вала, 14 — промежуточный вал, 15 — цепная передача, 16 — планетарный редуктор, 17 — звездочка планетарного редуктора, 18 — промежуточная опора, 19 — карданный шарнир, 20 — карданный вал, 21 — карданный шарнир, 22 — вторая промежуточная опора, 23 — шлицевой вал промежуточной опоры, 24 — крышка емкости. Потребность вращать бетономешалку от вала отбора мощности трактора возникла на третье лето стройки, когда временно был вынужден отключить трехфазную сеть. За полдня сделал две опоры, соединил трактор карданным валом со второй из них, перекинул ременную передачу с электродвигателя на первую промежуточную опору — и дело пошло. Так все лето и крутил бетономешалку трактор МТЗ-80. Потом три фазы я восстановил, и надобность в таком приводе отпала, я его разобрал, но в виду имею — в случае чего, собрать обратно недолго. Двигатель не обязательно использовать трехфазный, сейчас много мощных однофазных двигателей. Можно использовать и бензодвигатель — от пилы или мотоцикла (мотороллера). Главное — правильно посчитать передаточные числа в приводе на емкость. Она должна совершать примерно 30 оборотов в минуту (плюс-минус 3–5). Если вращение будет более медленным — снизится производительность. Если более быстрым — раствор будет плохо промешиваться, так как за счет центробежных сил будет прилипать к стенкам. Еще будет лучше, если удастся найти червячный редуктор, в котором передаточные числа очень велики (50–100).

Тогда необходимость использовать промежуточный вал отпадет — окончательные передаточные числа можно отрегулировать уже только за счет передачи с двигателя на редуктор и с редуктора на вал диаметрами применяемых звездочек. При сборке всей конструкции нужно обратить внимание на соосность звездочек в цепных передачах, при малейшем перекосе цепь в работе будет слетать. Ременная передача более лояльна в этом отношении, но её можно поставить лишь в начале кинематической схемы — с двигателя на редуктор. Последняя же передача должна быть цепной, так как провернуть полную раствором емкость силы трения ременной передачи может не хватить (хотя если взять профиль помощнее — то можно и её использовать). Необходимо также очень надежно приварить емкость к сквозному проходящему через неё валу. Материал стенок бочки (даже толстостенной) не так велик, поэтому нужно не просто обварить края отверстия, через которые пройдет вал, но и укрепить везде, где это возможно, дополнительными распорками — и снаружи, и внутри. Внутренние распорки будут служить также и своеобразными лопастями, способствующими более равномерному перемешиванию раствора. Приваривать их нужно не перпендикулярно к валу (и стенкам емкости) — а под углом. По три распорки по обе стороны от центрального загрузочного отверстия. Материал их — металлический пруток диаметром 14–16 мм. В емкость при загрузке входят 12 ведер песчано-гравийной смеси, 3 ведра цемента (соотношение 4 к 1), два — два с половиной ведра воды в зависимости от влажности ПГС. На выходе получаем 0,12 кубометра бетона. Замес длится всего пять-шесть минут с учетом того, что сначала ПГС и цемент перемешиваются насухо, емкость останавливается, крышка заправочного отверстия отсоединяется (два болта М8), заливается потребное количество воды и процесс идет дальше. Все, что я построил за последние двадцать лет, я построил практически в одиночку. Даже дом общей площадью 85 кв. метров — и там все сделал своими руками. Если бы не самодельная техника , которая является у меня главной механизированной силой — как вот эта бетономешалка, например, — ничего бы мне не сделать, я абсолютно в этом уверен. И начиная сейчас какое-либо новое дело — всегда думаю — а что тут можно механизировать, какие приспособления и оборудование сделать для облегчения своего труда? Знаю — успех будет только тогда, когда сможешь снизить трудоемкость производства в несколько раз. А это можно сделать только механизацией...

№ 2 (12) 2011 "Без благодати"

Художественная литература. Хроники нашего времени. Кинематическая схема бетономешалки Внизу: Самодельный мотоблок

«Здесь ломаться нечему…» Идея сделать мотоблок приходит в голову многим начинающим самодельщикам, имеющим подворье с земельным участком или дачу. Действительно, мотоблок намного проще мини-трактора в изготовлении, да и стольких материалов не требует, а в работе может, кажется, многое — и землю обрабатывать, и грузы возить, и картофель возделывать, и стационарные станки в действие приводить, и снег убирать. Да, это все так — может. Но не каждый. А сделать универсальный мотоблок, который «на все руки мастер» — достаточно сложно. Тут надо учесть все — и вес, и диаметр и ширину колес, центр тяжести, колею, развесовку передней и задних частей относительно оси. Если нужно приводить стационарное и навесное оборудование — бетономешалку, косилку, снегоуборочник, циркулярный станок — нужен вал отбора мощности (ВОМ) с различным режимом оборотов, так как на разных машинах рабочие обороты различны. Все это надо делать компактно, без наружных вращающихся передач и приводов — для безопасности. В общем, универсальный мотоблок, одновременно хорошо исполняющий все мыслимые и немыслимые задачи — вещь достаточно редкая, хотя, судя по публикациям в журнале «Моделист-конструктор», все же возможная. Но не для начинающего самодельщика — не имея никакого опыта и достаточной базы сделать хороший мотоблок вряд ли возможно. Именно таким я и был, когда брался за изготовления своего первого мотоблока в начале восьмидесятых годов прошлого века — ни инструмента хорошего, ни запчастей, ни опыта — одно только желание сделать такую технику, которая взяла бы на себя заботу по механизации многих работ на дворе и в огороде. Всего я сделал три мотоблока, и ни один из них в полной мере так и не удовлетворил моих к ним претензий. Да, тележку с грузом они возили, и достаточно хорошо груженую, но вот землю обрабатывать ни при помощи плуга, ни при помощи фрез так и не получилось. Устройство мотоблока достаточно просто — передача крутящего момента от двигателя через промежуточный механизм (вал, коробка передач, какой либо редуктор) передается на ведущие колеса. Если колея небольшая — до 50 см. — они могут быть сблокированы, если больше — нужен дифференциал, иначе повороты будут затруднены. Вообще мотоблок лучше стараться сделать не универсальным, а рассчитать под какую либо конкретную работу. Тогда скомпоновать его узлы можно будет так, чтобы отдача от механизма была полной. Ведь для одной работы важен сцепной вес, для другой — малые габариты, для третьей — рабочие обороты и количество передач, для четвертой нужна блокировка колес (фрезерование почвы), а для транспортных работ — наоборот, нужен дифференциал. Поэтому главным при выборе узлов и компоновочной схемы будущего мотоблока должно быть именно это — для каких работ в первую очередь он и будет предназначен? Ставить двигатель от бензопилы на мотоблок. который должен будет возить по полтонны груза не совсем разумно. А двигатель от тяжелого мотоцикла не подойдет для мотоблока, который будет механизировать работы по уходу за картофелем. В остальном при конструировании мотоблока самостоятельно нужно руководствоваться теми же принципами, что и при конструировании любой другой самодельной техники — ничего лишнего не ставить, только те узлы, что нужны для работы. «Зачем нужно просто, когда можно сложно?» — этот принцип здесь ни к чему. Конечно, из «спортивного интереса» можно нашпиговать самодельный мотоблок и тем, и другим, и третьим, но если вам нужна не академическая модель, а агрегат для практической работы — не стоит увлекаться излишествами. Чем проще машина — при одинаковой работоспособности с другой такой же моделью — тем талантливей её создатель. Чем меньше в ней деталей и узлов — тем меньше потребуется времени и на изготовление, и на техобслуживание, и на ремонт. «Здесь нечему ломаться…» — лучшая похвала конструктору. В том числе — и самодеятельному…

Коптильня из старой бочки

Для настоящих деликатесов… Многие любят копчености. Вредно, конечно, но вкусно. А если и не так уж и часто — то, наверное, не так уж и вредно. В общем, остановимся на том, что время от времени побаловать себя копченой свиной грудинкой можно себе позволить. Да вот только где её взять? Что за вопрос — скажет кто-то — иди в магазин, там такой выбор! Да выбор-то есть — да вот качество-то. Нет, конечно, и есть можно, и даже вкусно может показаться. Но только не тому, кто когда-либо готовил копченую свинину сам — вот его-то уж никакой самой красивой упаковкой не обманешь, никаким самым раскрученным брендом не соблазнишь. Уж он-то знает точно — никогда и нигде не поесть тебе вкуснее того, что сделаешь сам, начиная с того, что сам свинью выкормил, сам забил, сам разделал, сам нужные куски вырезал, сам засолил по еще от деда оставшемуся рецепту, и сам — когда срок подойдет — и закоптил. Подождешь, пока мясо остынет (не меньше суток), разрежешь один из ароматом исходящих ломтей пополам, полюбуешься всеми цветами радуги, так и играющими по срезу и… Нет, не могу писать дальше, не могу травить душу — так хочу снова ощутить все это почти магическое действо, когда не спеша, остро отточенным ножом режутся тонкие — один в один — ломтики жирной пряной свининки, укладываются аккуратно тут же на разделочной доске, а рядом — пузатый графинчик с настоянной на чесноке водкой. И хлеб на тарелочке — тоже свой, часа три , как из печи вынутый. Нальешь рюмочку, опрокинешь в рот, переждешь пару мгновений , пока тепло от выпитого не окатит тебя всего ласковой волной — и тут уж закусишь! И как закусишь! Так закусишь — как потом не раз еще вспомнишь! Вот как закусишь… Ну ладно — в сторону лирику. Итак, задача — своя коптильня. Ведь не обязательно самому поросенка выкармливать, даже мы, сельские жители, лет так уже с десять, наверное, как от этого отказались. Парной свинины можно и на рынке купить. А вот дальше — все сам. И засолить, и закоптить. А простейшую коптильню можно устроить на любом дачном участке. Причем даже вписать её как-

www.xy-li.ru I www.neo-lit.ru

нибудь в уголок отдыха, где есть и гриль, и беседка, и даже водоем с альпийской горкой. Никаких сложных устройств можно не делать. Моя первая коптильня была настолько простой, что представить что-то еще более простое вряд ли возможно. Представляла она из себя большую деревянную бочку без дна и верха, этакий большой полый цилиндр, установленный на маленькую садовую чугунную печь. Сверху клались несколько железных прутьев, на которые подвешивались куски мяса и сала. Затем накидывался полог из двойной мешковины, служащий для регулирования прохождения через коптильную камеру дыма. Вот и все устройство. Эффект горячего или холодного копчения достигался исключительно методом регулирования пламени и временем копчения. Поскольку все это никогда точному учету не поддавалось, да еще и погода вносила свои коррективы — результат всегда получался разный, но испортить продукт ни разу не пришлось. Вкус всегда бывал отменный. Коптильня эта канула в лету при весьма интересных обстоятельствах. Лет десять-двенадцать назад ждал я друга в гости, а чтобы время ожидания скрасить делом — коптил горячим способом к нашему с ним будущему столу хороший кусок свинины, отлежавший уже в рассоле положенные ему три недели. Вот и товарищ приехал! С дороги сразу за стол, сначала за встречу по одной, потом за здоровье, потом еще, а на «еще»-то ещё, да и не раз. Между тем, про коптильню не забывали, ходили, смотрели, дрова подкладывали — еще с полчасика всего оставалось до срока. Но не судьба была нам в тот раз свининкой полакомиться, не судьба! В очередной раз выйдя, уже слегка пошатываясь, проведать — как там наш деликатес, не готов ли? — испытали настоящий шок. Горела наша коптильня, да так, что пламя свечой метра на четыре к небу поднималось! На счастье, ветра не было, построек рядом тоже, на дворе зима, снегу кругом полно — за пять минут потушили. Но от трехкилограммогого мясного кусмана остался лишь жалкий обгорелый ломтик. Вот еще пример того, что все хорошо в свое время, и совмещать дело — любое, даже самое простое — с выпивкой ну никак нельзя! Коптил я в этом агрегате и рыбу, и курицу, и крольчатину — у каждого продукта рецепты свои. И засол, и температура, и время — все разное. Когда деревянная бочка благополучно сгорела, оставив на добрую память о себе лишь одну фотографию, стал пользоваться железными емкостями. Но принцип тот же — внизу маленькая топка, сверху емкость для продукта, закрытая или мешковиной (холодное копчение) или железным листом (горячее копчение). И еще одно, что изменилось — никогда больше без внимания коптильню во время процесса я не оставляю, хоть теперь она и не из дерева. Огонь, он, как говорится, и в Африке огонь. Так что, если захотите побаловать себя деликатесным продуктом, вспомните о том уроке, что получил я в свое время — ни на минуту не оставляйте процесс без своего внимания.

Своими руками / 3-я серия

Художественная литература. Хроники нашего времени.

Елена Георгиевская

Форма протеста Лицо его обращено в прошлое. Там, где нам видится цепь событий, ему открывается только катастрофа, нагромождающая обломки у его ног.

Вальтер Беньямин

Саша Остропольский, бывший сотрудник бюро переводов, должен был зайти к профессору Нахмансону рано вечером. В этот четверг в еврейском культурном центре проходило очередное собрание молодёжи, но Сашу там не ждали — не только потому, что он был евреем только по отцу, а по другой, ещё более возмутительной причине. Как хорошо, что я далеко от этого чёртова проспекта, подумал он, а то было бы искушение зайти. Сматываться надо, ещё дальше отсюда, в восточную Европу, на Ближний Восток, куда угодно, где нет всего этого. К чёртовой матери, по приговору народного суда. В Сибирь по этапу… нет, это уже немного из другой книги. Он устало осмотрелся, размышляя, почему любит этот якобы европейский город. Допустим, он здесь родился, так мало ли кто где родился. Кто-то появился на свет в поезде — теперь ему считать своей родиной купе проводников? Мостовые девятнадцатого века давно пора привести в порядок, но власти, кажется, боятся, что они (мостовые) могут потерять свой восхитительно-антикварно-раздолбанный вид. Машины ездят по этим неофициально-музейным экспонатам. Их заносит туда-сюда. Обыватели ломятся в супермаркет «Виктория» за краской для яиц, наклейками для яиц с изображением Храма Христа Спасителя, новыми партиями яиц и, разумеется, спиртным: плебс нажирается строго по расписанию. Праздник в душе у него тогда, когда в государственном календаре стоит отметка о празднике. Наклеив разрекламированные картинки, обыватель ощущает себя правильным религиозником и ползёт в кабак, чтобы это ощущение не прошло как можно дольше. Саше не хотелось просачиваться в помещение между рядами этих псевдохристиан, вооружённых тележками, но без бутылки у Михаила Аркадьевича показываться было неудобно. У самого входа на расстеленной «жёлтой» газете сидел старик с лохматой серо-седой бородой. Перед ним валялась замызганная кепка. На дне её валялось несколько рублёвых и двухрублёвых монет. — Христо-ос воскрес! — протянул нищий. Саша был правильным еврейским юношей, отличающим древний иврит от арамейского и Шабтая Цви от Якоба Франка. В плане Христа он придерживался традиционных еврейских взглядов. Нет, не то чтобы «да не будет вовеки произноситься имя его», — а скорее «если он и воскрес, то лишь в вашем, несчастные, больном воображении». Попрошайка пристально смотрел на него. Обычно люди такого сорта окликают женщин, считая их более жалостливыми, что, конечно, не всегда соответствует истине. Что этому шарлатану было нужно от него, Остропольского? — Христос воскрес, — почти с вызовом повторил нищий. У него были глубокие чёрные глаза, а черты — слишком тонкие для славянских. Ну, допустим, воскрес. И что? Ты, что ли, воскресил его и теперь требуешь за это денег? — Не подаю, — тихо, со скрытым вызовом, ответил Саша и скрылся за прозрачной дверью. Куда смотрит мэр? Скоро здесь будет полгорода психов, как в Питере.

Михаил Аркадьевич жил в мансарде под тёмно-лиловой черепицей. Дом был частично ободран: жильцы не хотели скидываться на ремонт по пятьдесят тысяч рублей с человека. Над крышей возвышалось несколько старонемецких труб. — С воскрешением Иешуа бен Йосефа тебя, — сказал Михаил Аркадьевич. — Ты что там ищешь в сумке — бутылку? Зачем? Думаешь, я от неё тоже, как Иешуа, воскресну? Ох, спина… Печально я гляжу на наше поколенье: у всех ревматизм. Иногда мне кажется, что я сдохну посреди дороги, и кто-то подумает: ещё одним вредным старым евреем стало меньше. Я никогда не был идеалистом, сынок. Я знаю: кто-то обязательно так подумает про меня. Цепляясь за стену, профессор пошёл за стаканами. — Давайте я принесу, — предложил Саша. — Не надо, — покачал головой Михаил Аркадьевич. У него были густые вьющиеся сефардские волосы. — Сдохну, но всё возьму сам. И вообще, мне уже лучше. Я же в этот хожу, в фитнес-центр. — А я не хожу, — рассеянно ответил Саша. — А зря! — Намекаете на то, что мне скоро придётся постоять за себя? — Ну и представления у тебя, сынок, — сказал Нахмансон, возвращаясь со стаканами. — За себя всегда надо уметь постоять. Независимо от того, к какой нации, социальной группе или сексуальной ориентации принадлежишь. — К ориентации нельзя принадлежать, Михаил Аркадьевич. Это не партия. С этим рождаются. — Меня вот удивляет, — рассеянно проговорил Нахмансон, — что это за формулировка такая — присутствие в организации гомосексуалиста оскорбляет чувства работающих в данной организации христиан. — Это Фридман сказал. Да не в этом дело. У меня кошмарный характер. Я дня не могу прожить, чтобы не съязвить в чейто адрес, я даже вас поправляю. Я плохо переношу присутствие идиотов, они плохо переносят присутствие геев; мне плохо от этой страны, кто-то подслушивает, что я об этом говорю, и доносит моему патриотическому начальству, и вот всё это начинает обрастать подробностями, которых всегда можно насобирать целый вагон, если человека нужно выгнать. — А зачем надо было связываться с этим скандалистом? — спросил Михаил Аркадьевич. — Он всё время забывал, что здесь не Москва. Это скорее из-за твоего… друга, чем из-за Фридмана, всё началось. А насчёт характера успокойся раз и навсегда. Во-первых, ты с ним уже ничего не сделаешь, с ним надо жить. Во-вторых, у меня он тоже отвратительный, но мне это скорее на руку. Саша молчал, пытаясь вспомнить, куда дел зажигалку, но вспомнил только, что бросил курить. — Мой дорогой, — сказал Нахмансон, — я тебя устрою на другую работу, разумеется, устрою. Тебе всего двадцать семь, я понимаю, что это не семнадцать, но жизнь всё ещё начинается, сделай её нормальной. Но постарайся больше не афишировать свои отношения с этим… как его там? И почему ты мне раньше не сказал, я бы посоветовал что-нибудь? Вот ваше поколение — врёте другим ещё больше, чем мы. Саша пожал плечами, потом ответил с виноватой улыбкой: — Я думал, вы меня убьёте. — Я бы только всяких манерных мудаков, которые на первом канале, убивал, — серьёзно ответил Михаил Аркадьевич. — Причём здесь ты?

— Отец бы меня точно убил. Но я не поэтому не поеду в Израиль, не из-за него. Не хочу там жить, «досы» охренели. Смесь совка и средневекового мракобесия. Скоро костры запалят. Из пластинок Вагнера и книг Гилада Ацмона. В позапрошлом году в Тель-Авиве к отцу на работу прихожу, там сотрудник весь в пейсах и цедит сквозь зубы: «А, вы из галута». Я чуть не сказал: вы сами понимаете, где живёте? Вам тут скоро «досы» устроят самый настоящий галут. — Что же делать, сынок? Открой бутылку. Соломон сказал: и это пройдёт. — Надоело. Читали книгу Льва Гунина «ГУЛАГ Палестины»? — И мне надоело. Не читал. Михаил Аркадьевич открыл окно и долго всматривался в очертания супермаркета «Виктория». Он был из тех людей, которые не страдают дальнозоркостью, а умело пользуются ею. — Сидит, — спокойно заключил он и опустился за стол якобы чёрного дерева. — Иешуа умер. За покойников пьём, не чокаясь. — Кто сидит? — Это Фишбейн, — пояснил Михаил Аркадьевич. — Лучше бы я не знал, кто это. — Этот нищий — еврей? — Нет, уроженец республики Ангола. Сейчас я тебе кое—что интересное расскажу, ты успокойся, выпей и послушай. Спорим на бутылку другого коньяка, ты не знаешь более идиотской истории. Марианна приготовила этот чёртов сырный салат, больше ничего нет.

2. Много лет назад, когда менты арестовывали хиппи за ношение драных джинсов и юбок, сшитых из занавесок, я поехал учиться в Москву. Неплохое начало, правда? Но речь сейчас пойдёт не об этом. Ещё раньше меня выгнали из первого института за аморальное поведение и неуспеваемость. Можешь рассказать об этом знакомым малолеткам: пусть они осознают, что отчисление — это не подтверждение того, что из человека потом ни хрена не выйдет. А то они, чуть им пригрозит декан, рыдают, скандалят, напиваются, бедные дети. При совке, между прочим, не было такого, чем вас теперь запугивают. Мол, если человека отчислили, и он не был в комсомоле, у него не осталось шансов на аспирантуру. Чёрта с два. У меня был поганый характер. Я подождал пару лет — в казарме близ границы с Казахстаном — и отправился в новый университет, имени Ежова, и даже в комсомол вступил. Я был мистификатор: издевался над ними, а они не понимали. Но если я сейчас буду расписывать, как общался с комсомольским секретарём, и что затем происходило, это будет сага в двух частях. А на третьей у меня язык отвалится, потому что даже я не могу так долго трепаться. Как я уже говорил, после отчисления я вынужден был пойти в армию, где меня научили бить морды, а также ряду новых антисемитских ругательств. Мой прапорщик почему-то считал, что при царской власти евреи в армии не служили, и старался всячески поспособствовать тому, чтобы теперь-то они ознакомились со всеми прелестями этой, мягко выражаясь, структуры так, как не знакомились раньше никогда. Теперь я знаю, что он просто не читал Лескова. Он, кажется, даже устав толком не читал. Из Кёнига нас там было двое. Я и Костя Фишбейн. Он тоже Лескова не читал. Либо читал, но не то. Вот недавно вышла

антология «Русские писатели о евреях» — то, что вы хотели узнать о взглядах наших классиков на проблему межнациональных отношений, но боялись спросить. Если бы она вышла раньше, пусть в самиздате, пусть хоть на туалетной бумаге, — я бы немедленно порекомендовал её Фишбейну. Некоторые вещи очень хорошо надо знать. Костя был, что называется, шлимазл. Не соображал, как правильно открыть консервную банку, пожарить картошку или врезать товарищу по оружию ременной бляхой по морде. Он был такой хрупкий, не то чтобы прямая противоположность мне, но близко к этому: я отвечал определению Марка Фрейдкина «еврей-грузчик», только по неизвестной Богу и комсомолу причине обременённый интеллектом. Я хотел о нём заботиться. У меня никогда не было младшего брата. Предысторию я тебе приведу. В его версии, разумеется. Некая девица послала Костю назад к Богу Израилеву, обвинив в еврействе глобального масштаба, а заодно заклеймила маменькиным сынком. В состоянии нервного срыва он ушёл в армию, которая сильно усугубила всё это, а через год старший товарищ стукнул Фишбейна башкой об косяк, и после этого я его три года не видел. Не надо было ему туда ходить. Его бы не стукнули об косяк, а я бы не увидел его никогда. Такое бывает. Не все кёнигсбергские евреи знакомы между собой. Представь себе. Представь себе казарму крупным планом; грязный снег, «салаги» с лопатами. Темнеет. На заднем плане крики сержанта: «Быстрее разгребайте снег, оглоеды, а то к семи часам растает!» И попробуй что ему сказать в ответ — попадёшь на «губу». Вообще, гауптвахта, куда меня однажды отправили за победу в драке, показалась мне очень своеобразным социальным институтом. Особенно ближе к ночи. На стенах жёлтые подтёки мочи, полутемно. Решётка рельефно выделяется на фоне тёмно-жёлтого стекла. Из окна видно трансформаторную будку. Мерзкая картина в духе соцарта. Папиросы у меня отобрали. Я стоял у окна и вспоминал. Государственный праздник — какая, к чёрту, разница, какой, они все на одно лицо. Шум, доносящийся из офицерской столовой, пластинка Марии Пахоменко на патефоне — официозная попса. Мы с Костей курили у входа в казарму, и всем было плевать, что мы уже не пьём со всеми, потому что все были вусмерть пьяны. Тогда я впервые заметил, насколько Фишбейну не идёт форма. Раньше как-то внимания не обращал. Я, относительно пьяный, мечтательно сказал: — Мне тут друг написал, что у них на филфаке по общежитию стадами свободные девушки ходят, и они на них не обращают внимания. Фишбейн, относительно трезвый, завистливо ответил: — А мы тут на стенку лезем… Обязательно поступлю на филологический, если меня раньше не убьют. — Мы выжили при Понтии Пилате... и намного раньше, — сказал я, собиравшийся поступать на исторический факультет: филологией я был сыт по горло. — Давай выживем ещё раз. — Я же антисоветчик, фарцовщик, еврей, — шёпотом перечислил Фишбейн. — Меня обязательно убьют. Я… — Он замолчал. Мимо прошёл капитан, и мы отдали ему честь. Капитан рявкнул: — Чтобы в следующий раз на вахте были все бланки пропусков и ручки до единой! — И, шатаясь, ушёл. Тут Фишбейн предложил мне выйти в туалет. Я пошёл, ничего не подозревая. Там

№ 2 (12) 2011 "Без благодати"

Художественная литература. Хроники нашего времени. ни черта не было, даже света. Не думал, что он начнёт приставать ко мне: «давай помогу», «мы быстро, никто не войдёт» и прочее. — Ты спятил? — спросил я (на самом деле я задал другой вопрос: весь дальнейший разговор, как и все остальные наши разговоры, был на мате.). — Правда, что ли, тебя парни из шестой роты опустили, теперь у тебя крышу снесло на этой почве? — Никто меня не опускал. Мне самому так хочется. — Допился до белой горячки? — Тихо! — сказал он, и мне показалось, что становится совсем темно, и больше никто не придёт сюда. Я знал, что за это положена статья, но после года в армии мы были готовы трахаться хоть с кирпичной стеной. Это семитский темперамент. Вдобавок богемный гуманитарий всегда чувствует себя в дисциплинарно-карательных заведениях… немного не так. Я боец по натуре, в нормальной армии я бы служил, как следует, но это было сочетание колхоза и зоны, выдержанное в стилистике театра абсурда. У таких, как я, крыша здесь мгновенно съезжала. Искажённое, перекошенное мышление, такое чувство, будто всё время видишь своё лицо в кривом зеркале. И дверь комнаты, где это зеркало стоит, заперта. И ключ тебе выдадут только спустя определённое время. У нас в части пили все и всё, что горит. Некоторые парни спали друг с другом, но мне казалось, что это пройдёт, когда мы окажемся на воле, эта простительная в данных обстоятельствах слабость исчезнет сама по себе. Ну, что ещё умного сказать по этому поводу? Такое повторялось несколько раз, потом мы надолго расстались. Пока я сидел на гауптвахте, его избили и отправили в лазарет. Вскоре Фишбейна комиссовали, и почти три года я его не видел. Писать ему было бесполезно: он куда-то делся. По его словам, он раньше жил в двухэтажном немецком доме, из тех, которые вместе с кирхами разобрали на кирпич. Я однажды на каникулах проходил по этой дороге, сразу перед фортом Лендорф. Увидел ямы, доски и немного кирпичей. Сейчас там дрянь какая-то стоит, то ли гараж, то ли помойка. А у меня слабость к хорошей архитектуре. Когда снесли кирху Лютера, было очень жаль: один Шаддай знает, чего мне стоило не врезать близстоящему рабочему по яйцам. Мы встретились, когда я учился в университете. Фишбейн разыскал меня через общих калининградских знакомых, пришёл ко мне в общежитие и рассказал несколько своих кошмарных снов. Он по-прежнему был красивым — такая изломанная, кажущаяся непрочной красота, нет, не женственная, а просто очень странная, что ли. Я только потом понял, что именно такие лица бывают красивыми всю жизнь. Чтобы не портить мне репутацию, он явился в обычных советских шмотках: старосты, вечно следящие, кто к кому в чём ходит, могли здорово напакостить, — но с места в карьер заявил, что этот маскарад только ради меня, поскольку он опять валандается с фарцовщиками, но в целом собирается поступать в университет. Я видел, что нервы у него сильно не в порядке, и приписал это пережитому в армии и больницах. Тебе любопытно, почему я не послал его к чёртовой матери? Думаешь, потому, что у меня были к нему глубокие чувства, или из чисто интеллигентской вежливости? Ничего подобного. Это советское воспитание. Советско-хасидское, я бы сказал. Нам не было плевать друг на друга до такой степени. Вот ваше поколение очень себялюбивое. Вы, вроде, изучаете традицию, иврит, помните, сколько раз в субботу надо руки вымыть. У нас не было, конечно, такой возможности, но в нас жила вечная еврейская семейственность, которую я в России вижу всё реже. А в Израиле наблюдаю только грызню двух семеек, ортодоксов и всех остальных, это какой-то ёбаный Шекспир, и долго так продолжаться не может. Чума на обе их синагоги — арабская чума. — Костя, — говорю, — ты что, охренел? Ты почему не писал мне, сука?

А он смотрит на меня, как на эсэсовца, башку, словно Мандельштам, запрокинув. Та ещё картина маслом. — Не бойся, — говорю, — я всё простил. Обстановка в комнате была убогая, и он это отметил. Ты вот не жил в общежитиях, у тебя своя квартира. Не поймёшь. Описывать это место бессмысленно. Там надо пожить. Желательно, в компании двоихтроих комсомольцев. Воздержусь от дальнейших комментариев, отмечу только, что швабру там было днём с огнём не найти, зато всегда можно было найти водку. — В армии было ещё хуже, — сказал я. — Почему ты в Калининграде учиться не хочешь? — Потому что это Калининград. Слушай, твой сосед — не стукач? — Он надолго к бабе ушёл, не волнуйся. Ты бы ещё спросил, нет ли «жучков» за обоями! У тебя шпиономания? — Последнее время я всех во всём подозреваю. Пошли погуляем, Миша. Я подвинул ему бутерброды, потому что Фишбейн был из тех людей, которые всегда забывают пообедать и вообще много чего забывают, зато годами помнят всякую дурь, досконально, как математик — сложносочинённые формулы. — Скоро вернётся второй сосед, я чувствую, — сказал он. Сторонник интуитивного метода, бля. Сосед вернулся, и мы побрели на бульвар. Хотелось одновременно много всего сказать и не говорить ничего. Я поймал себя на мысли, что действительно по нему соскучился. Он всегда внимательно меня слушал, всегда был рад меня видеть. Такого человека неудобно выставлять за дверь, даже если он идиот. А Костя не был идиотом, он даже, кажется, отличал Магритта от Уорхола. Для того времени это было сильно. У него был совершенно не научный склад мышления, но многие вещи он схватывал на лету. Мы шли по бульвару в темноте — половина фонарей не светила, — и я думал — видимо, повлияла водка, — что его глаза меняют цвет в зависимости от настроения, от чёрных до светло-карих. — А у кого ты остаёшься ночевать? — спросил я. — У одного знакомого, — легко ответил Фишбейн, — он печатается в идише цайтунг. — Иногда мы употребляли идишистскую лексику, чтобы нас хуже понимали. — Это паскудная коммуналка, но у тебя же остаться никак. — Только на одной койке. — Повисла пауза. — Или на полу, — добавил я. Навстречу нам маршировала бодрая кучка молодёжи со специфическими значками и красными повязками. Дружинники хуевы. Я бы предпочёл, чтобы нам сегодня не попадался никто. — Я понял, что ты им только мозги пудришь, — заговорил Фишбейн, как ни в чём не бывало, когда мы поравнялись с убийственным сталинским памятником, — ты делаешь вид, что в партии, а на самом деле… — Я хочу заниматься наукой. Ради этого можно. Иначе меня не возьмут в аспирантуру. Я иногородний. Я не женат на москвичке. Мой дядя был врагом народа, и начальству плевать, что его сто лет назад репрессировали, — это всегда будет что-то да значить. Без вранья ничего не выйдет, будь я хоть семи пядей во лбу. — У тебя сильная воля, у тебя система в голове, у тебя полная голова систем. Как у Сталина! — Заткнись, — оборвал я. До сих пор я не понял — или не вспомнил — была это зависть или жалость. — Я выйду оттуда и уеду, — тихо продолжал я. — После… — А я хочу здесь жить, — улыбнулся Фишбейн, — потому что здесь полно безумцев, таких же, как я; здесь можно плевать власти в лицо и вешать в квартире иконы. А если тебя кирзачами запинают до смерти, возникнет чувство, что умираешь не просто так. — Откуда ты знаешь?! — Я уже сейчас это чувствую. — Оставь ты это бабское наитие и посмотри правде в глаза.

www.xy-li.ru I www.neo-lit.ru

— Я смотрю, — миролюбиво проговорил мой спутник, — я вижу, что лично мне жить лучше вот так, а не иначе. А то я буду в психушке. А иногда мне лучше действительно отлёживаться в психушке. Я же не ты, Миша. Мы дошли до фонаря, возле которого целовалась парочка — девушка в отвратительных социалистических ботах и плотных колготках, и парень никакой внешности; фонарь не горел. — Говорят, на западе можно просто идти с бутылкой пива по улице, днём, и полиция не остановит, — сообщил я. — Говорят, когда Аллен Гинзберг приезжал выпивать с нашими культурными битниками, они ни черта не поняли, какой человек перед ними, — насмешливо отозвался Фишбейн. — Он же этот, — хмуро сказал я, — гомосексуалист. — Это нормально, — спокойно сказал Костя, — я книжки про это читал, по психопатологии. Наши врачи — все мудаки. Я тебе подробно могу объяснить, где они врут. И древних греков читал, уже позже, без купюр. — Пациентам нельзя читать в психушках книги по психопатологии. — Мне Софья Владимировна Рафалович, замглавврача, позволяла, — усмехнулся он. — И всё остальное позволяла тоже. — Так причём тут древние греки? — поинтересовался я с мрачной иронией. Я тоже всё это пролистывал. В диссидентских квартирах ещё не такие фолианты можно было найти. — На одном пятом пункте в области получения блата далеко не уедешь, Миша. — Сволочь ты, — беззлобно охарактеризовал я. — Я не шучу. Снова повисла пауза. Я смотрел по сторонам. Цвели акации, баба на балконе вешала бельё. Из ближайшего распахнутого окна неслась песня про Ленина и октябрь. Захотелось кинуть в окно кирпич. — Миша… только не прерывай меня. Любовь между мужчинами — вещь совершенно необычная и в то же время естественная. Лекции мне решил читать, сука, подумал я, только этого недоставало. Я хотел забыть те несколько случайных эпизодов, за которые меня забросали бы камнями Моисеевы законники. А он будто напоминал о них каждым своим жестом. Я хотел сказать: у тебя красивая форма губ, красиво лежат волосы, несмотря на ветер; я это замечаю, но это ничего не значит, это не имеет отношения к той комнате, в которую ты хочешь меня увести. На нём был обтягивающий свитер, который шёл ему гораздо больше, чем шинель. У тебя всю жизнь будет стройная фигура, хотел я ему сказать, а у меня — чёрт его знает. Я был намного сильнее, но во мне никогда не было этой небрежной, почти, я бы сказал, ненормальной лёгкости. Кем бы он стал в Моисеевы времена, пророком или жертвой левитов? Интересно, пророков когданибудь убивали за мужеложство? В Торе всё равно об этом не написали бы. — Ну, ударь меня, если хочешь, — шёпотом сказал он. — Я не кагэбэшник, — хмуро заверил я. — Меня уже били сапогами по рёбрам, — с пафосом сказал Фишбейн. — Я знаю, что это. Я не буду говорить, что не боюсь. Просто я знаю, что это такое, и готов к этому. — Успокойся. — У тебя есть девушка? — Ты уверен, — осведомился я тоном советского психиатра, — ты уверен в том, что всё это происходит само по себе, а не по вине твоих расстроенных нервов? — Не отвечай по-еврейски вопросом на вопрос, говори прямо, я хочу услышать. — Ты клинический психопат. — Говори. Я попытался свести ситуацию на нет, то есть, свести к шутке, то есть, мне так показалось: — Ну, если бы ты был девушкой, я бы, наверно, поцеловал тебя прямо возле этого фонаря.

— Я серьёзно. Зачем ты подрабатываешь грузчиком? У тебя руки художника, скульптора, учёного. Тебе противопоказано таскать грязные ящики с советским дерьмом. — Затем, — злобно ответил я, — что я не хочу есть советское дерьмо и носить советское дерьмо. Я не живу на стипендию. Я на неё подыхаю. От эстетического и социального шока. Всё понял? Если нет, почитай лекции Левады, у меня они есть. До сих пор не знаю, прочёл он их или нет.

3. В тот проклятый вечер мы вполне органично вписались в квартиру моего собутыльника-диссидента, сведений о котором я не имею уже двадцать лет. Кажется, он уехал в Америку угадай по какой визе. Ну, ладно. Хозяин сжёг диван (почти, это случилось за неделю до нашего запоя, в районе праздника офигения Господня, о котором нам прожужжал все уши собутыльник хозяина Марк Наумович Герштейн), оставил, следовательно, свою кровать для гостей и ушёл к какой-то поэтессе в компании Марка Наумовича. До утра. Фишбейн выбросил бутылки в мусоропровод и выключил в квартире всё, кроме настольной лампы. Он старался не смотреть на меня, но я чувствовал, что ему хочется на меня смотреть. Мне это не нравилось. Или я внушил себе, что не нравится, не помню. — У меня правда есть девушка, — сказал я, когда он лёг рядом со мной. — Еврейка-отличница-динамистка? — Тогда таких во всех университетах было полно. Тебе, наверно, отец об этом рассказывал. Нет? Надо сказать, мне стоило большого труда послать его подальше, и он затаил обиду. Кстати, на той девице я так и не женился. Никогда не надо жениться на динамистках. Сначала они просто тебе не дают, потом не дают тебе твою кровную зарплату, используя её в своих сомнительно-хозяйственных нуждах, потом, после развода, не дают общаться с детьми, потом, ближе к пенсии, не дают тебе жить спокойно, рассказывая общим знакомым, какой ты в молодости был козёл. В твоём поколении это ещё не началось, в моём — до сих пор не закончилось. Со временем я его почти возненавидел. Он ведь втайне издевался надо мной. Ты как бы имеешь режим, говорил он, но при этом продолжаешь принадлежать к категории «честный еврей», а это страшная категория, она самоуничтожается и редко воскресает. Он одерживал надо мной свою внутреннюю, тщательно скрываемую победу. Над моими предрассудками и моими настоящими желаниями. Над моим нонконформизмом, понимая, что подсознательно я хочу отомстить системе любым способом. Таким тоже. Поэтому я всегда найду внутренние аргументы оправдания нашей связи. Отступи на шаг от государственного закона — попадёшься в руки закона нравственного. Отступи и от него — попадёшь в руки закона безнравственности. Или, как говорил один современный философ, безнравственности не существует? Я не знаю, что такое безнравственность в субъективном абстрактном понимании этого философа, я знаю, что Фишбейн был сумасшедшим подлецом. У него было ни грамма совести и незаурядное умение это скрывать. У него были такие руки, что отдыхают все художники, скульпторы и учёные. Памятная картинка: лето, деревья цветут, фамилия Фишбейна в списке поступивших на исторический факультет, далее моя фамилия на доске почёта, сотрудница кафедры, с которой у меня был роман, поспособствовавший заодно устроению Фишбейна — да, я её очень попросил, — итак, кафедральная прелестница, грызущая орехи на ходу, прямо секретарша из «Четвёртой прозы», и над всем этим — дымовое облако застоя. Мы спорили, какой зубной порошок лучше отбивает запах спиртного. Предчувствие восьмидесятых.

Форма протеста

Художественная литература. Хроники нашего времени. Я шучу. В том году в совке даже невинный фильм о подростковых поцелуях на школьной территории казался кощунственным. В том году за пределами совка великие режиссёры создавали великое кино. Приближался Вудсток. Я переписывал от руки запрещённую литературу. Кузнецова уже вышвырнули из страны, Ковалёв ещё пытался что-то делать. Что ещё рассказать? Однажды мы с одной плохой еврейской девушкой, похожей на Эмму Голдман, шли в гости к одному антикоммунисту. В его квартире всё было сдержанно и цивилизованно, это чтобы отвести милиции глаза. Что вы, говорил он, соседи просто мне завидуют, что у меня есть буфет «Хельга». Клевета на простого советского учёного. Я живу очень скромно. Подумаешь, буфет. — В Питере трахаться интереснее, — сказал я ей после распития портвейна. — Там кругом ростральные колонны и культпросвет. Секс становится эстетической данностью. — Трезвый я никому такого не говорил. — Кстати, знаешь, кто ввёл неологизм «трахаться»? — Кто? — Гриммельсгаузен, — сказал я. — Не ври. Люди в квартире шуршали пачками ксерокопий. Их было столько, что шорох не могли заглушить даже звон бутылок и запрещённая музыка. Удачный выдался день. — Я хочу группового секса под клёвую музыку, — сказала мне плохая еврейская девушка. Я же говорю, Эмма Голдман отдыхает. — Здесь — не получится, — полушёпотом ответил я. — Хозяин ищет себя в христианстве. — Тогда какого хуя мы сюда припёрлись? — Приходится смиряться с недостатками соратников. Их, в конце концов, не так уж много. — Недостатков? — Соратников. Тут позвонили в дверь, и Марк Наумович пошёл открывать. Было ему тогда лет тридцать, и он носил чёрную шапочку типа кипы. То есть, израильтянин решил бы, что это в честь кипы, а на самом деле это было la Алексей Фёдорович Лосев, который на старости лет тайно принял монашество. Тогда мы не знали про его монашество, знали только про шапку, и то не все, а только лица типа Марка Наумовича, чтоб его Лосев побрал. Я всегда был далёк от православия, особенно еврейского, но Марк держал целый стеллаж самиздата. Приходилось терпеть. Пьяный, он был даже симпатичен, пока ему Христос в голову не ударял. Итак, на пороге стояли Фишбейн и хорошая еврейская девушка. Звали её Люда. Она не всегда была хорошей. Как-то мы даже пили с ней после комсомольского собрания, посвящённого вреду алкоголизма. Но на фоне Ады, нашей специалистки по групповому сексу под клёвую музыку, она казалась просто монашкой. Вроде супруги Алексея Фёдоровича Лосева, которая вместе с ним тайно приняла постриг. Хорошо ещё, шапку не надела, иначе их обоих упекли бы в дурдом. Фишбейн бросил настороженный взгляд в мою сторону, а хорошая еврейская девушка громко произнесла: — Я так и знала, что он… с этой. — Люда? — пробормотал я, откладывая в сторону ксерокопию Мандельштама. — Не ожидал тебя здесь увидеть. — Она из наших, ты что? — шепнул мне один из наших, прикрывая Мандельштама томом Ильича, над которым потешался весь вечер. — У неё дядя был стилягой в Казани. — Людмиле просто интересно познакомиться с цветом нашего диссидентства, — без иронии сообщил Фишбейн, проходя к столу. — Людмиле просто интересно, кто, что и кому говорит, — громко сообщила плохая еврейская девушка, откладывая в сторону все ксерокопии, которые ей к этому моменту успели подсунуть. — Это ты на что намекаешь? — растерялась Люда. — Я — честный человек, я… — …дала честное комсомольское, что всё услышанное здесь буду пересказывать в ЦК комсомола!

— Ада, заткнись, — посоветовал мой сосед. — Хватит мне рот затыкать. Ты ещё скажи, что это я стукачка, а не она. Люда пришла в себя: — Возомнила себя великой поэтессой и городишь неизвестно что! — Зубрить надоело и шпоры писать? — парировала Ада. — Теперь хочешь заучивать наизусть запрещённые имена и писать доносы? Люда бросила возмущённый взгляд в сторону Фишбейна и сказала: — Вот уж не думала, что такой человек приведёт меня в такую помойку. — Какой человек?! Чемпион по бегу до пивного ларька и обратно? Его все по очереди посылают. За бутылками. — Прекратите, — потребовал Марк, — иначе выйдете отсюда обе! Но вывел он не девиц, а меня. В соседнюю комнату. Уходя, я услышал, что Фишбейн тоже собирается уходить. — Куда же вы, сэр? — начал глумиться один диссидент. — Посидите у камина со свечами. — Он за бутылкой для нас хочет сбегать, — предположил второй. Под общий смех Марк захлопнул дверь за нами обоими. — Это она специально за Костей увязалась, чтобы застукать тебя с Адой, а все разговоры про творчество и стукачество — так, pro forma? — осведомился он. — Что-то вроде этого, — хмуро ответил я. Ах, Марк, инженер человеческих душ! В каком Неве-Эфраим ты сейчас, в какой Кфар-Сабе? — Ты свои личные отношения с бабами, — посоветовал он, — сюда, пожалуйста, не переноси. У нас и так хлопот хватает. Позавчера милиция оштрафовала меня за шум в неурочное время. Соседи донесли. За стенкой раздался грохот, и мы поспешили вернуться, пока цвет диссидентства всё окончательно не раздолбал. Но это не цвет диссидентства, а Люда, резко вскочив, опрокинула салатницу и бутылку водки. — Хорошо, я уйду! — злобно обратилась она ко мне. Видимо, за полторы минуты нашего отсутствия ей уже успели наговорить обо мне всякого говна. Я не забуду взгляд Кости в тот вечер: он смотрел как бы в вечернее небо, как бы в окно, а потом обернулся ко мне, сука, и я всё понял. Он ведь привёл хорошую еврейскую девушку не для того, чтобы отомстить Аде, к которой ни малейшего отношения не имел, а чтобы отомстить мне. Догадывался, что я собираюсь жениться на Люде изза московской прописки. Я мало общался с ним на старших курсах, не до этого было. Он выпивал, учился плохо. Его подмосковная тётка периодически бегала в деканат с подачками. Я не верил, что он стукач, не хотел верить, что Люда — стукачка, но теперь моё доверие к ней было подорвано, не говоря уже об её доверии ко мне. Я чувствовал, что он ревнует меня к ним. И не по типу «я тебя немножечко ревную к совещаньям, книгам и друзьям». Всё разворачивалось в несколько иной плоскости, которая привлекала меня всё меньше и меньше. Игнорируя Фишбейна, я вышел прочь из квартиры, бутыль с собою прихватив, а с нею вместе прихватилась и Ада, както это вышло само собой. На улице подле фонаря мы стали пить портвейн из горла по очереди, а с неба по очереди падали звёзды — или это были наши советские спутники? Допив бутылку, я швырнул её на газон и посоветовал всему миру подальше к чёрту пойти, улететь на луну вместе с Гагариным, и чего только я ему не пожелал. Не помню, легли мы прямо на газон, или это мне потом приснилось. Было очень похоже на правду. Я пришёл в себя от свистка милиционера. Помню, что мы были ещё одеты, иначе всё могло обойтись гораздо хуже. Я обернулся и сказал менту, что не встаю по свистку и окрику. История закончилась в участке. Заполняя протокол, лейтенант то и дело отрывался, чтобы дочитать статейку в газете «Советский спорт»; вечно я всякую ерунду запоминаю. Мои мемуары будут состоять из ерунды.

— Квартира подозрительная, соседи неоднократно жаловались на нарушение порядка. Что вы там делали? — Играли в шахматы, — ответил я. — Так не бывает, — не поверил сержант. — Бывает, — сказал я. Начинала болеть голова, и очень хотелось эмигрировать. — Шахматисты — у них у всех пятый пункт, — сообщил лейтенант, откладывая газету. — Космополиты. Так и запишем. — Не имеете права, — сказал я. — Имеем, — сказал лейтенант. Так меня и записали в космополиты.

4. Любая фраза может зачесться тебе в минус, если у тебя пятый пункт; любую фразу могут привязать к твоему пятому пункту, неважно, шёлковыми ленточками или бечёвкой. Любое обвинение прицепят к твоему пятому пункту, как жестянку к собачьему хвосту, и ты сможешь только бежать, оглохнув от грохота. Под общий смех. Лирическое отступление, больше таких не будет. Меня не покидали две мысли. Одна: будь со мной рядом Люда, она позвонила бы своему отцу, у него были связи. И вторая: во всём этом косвенно виноват Фишбейн. Я долго с ним не разговаривал. Трудно сказать, кто начал молчать первым. Моя репутация на факультете была подмочена, и со мной не только Фишбейн перестал общаться, но и жена секретаря комитета комсомола. Может быть, у неё были виды на меня, а теперь она узнала, что я пил в двенадцать ночи портвейн с самой скандальной студенткой истфака. (К слову, Аду отчислили за аморальное поведение, и сейчас она живёт в Канаде. Неплохо, кстати, живёт.) Через пару месяцев мне пришло письмо. Такой подозрительный конверт с иностранными марками. Американская аспирантка-славистка с русскими корнями хочет узнать о литературных и исторических вкусах современной социалистической молодёжи. Как смотрят студенты нашего факультета на историко-архивные события времён культа личности? Я отбросил перочинный нож, которым вскрывал конверт, и задумался, уж не пародия ли это. Уж не провокация ли. Я хорошо для советского человека разбирался в английском, мы действительно что-то там писали для США. Но эта фигня была шита белыми нитками. — Миша, тебе кто-то хочет запудрить мозги, — подтвердил новый сосед по комнате, неглупый парень, служивший под Магаданом, — таким путём в органах надеются, что корреспондент по глупости назовёт запрещённых писателей или что-то не то про коммунизм брякнет. — Грубо работают, — констатировал я. — Я же не первокурсник. Перечислю ей всех разрешённых. — Да плюнь на них, не отвечай. — Они это поймут как знак согласия с косвенным обвинением в инакомыслии. Напишу. Практически перед защитой меня прямо с лекции погнали в деканат. Там сидел офицер КГБ в штатском. Лично я его не знал, но сразу понял, кто это, так перед ним декан лебезил. Вскоре декан вышел. Кагэбэшник сказал мне: — Надеюсь, вы не будете отрицать, что вели более чем подозрительную переписку с американской аспиранткой? — Ничего подозрительного в ней не было, — сказал я, стараясь вести себя спокойно. В конце концов, моих родственников в сорок третьем году бросали в ямы с гашёной известью. Хуже, чем дяде Моисею, мне не будет. — У нас есть сведения, что эта славистка, — фамилия её, кстати, была как бы Гинзберг, — состоит в сионистской организации. — Она представлялась коммунисткой, — ответил я. — Это не так. — Пожалуйста, объясните, почему. — Это конфиденциальные сведения, не имею права. Кроме того, вы были замече-

ны в автобусе с ксерокопией Булгакова. Он в нашей стране запрещён, вы знаете это? — В каком автобусе, когда, кем? — Здесь я задаю вопросы! — Извините, но я не готов это подтвердить, это провокация. — Вы называете советскую власть провокацией? — Это провокация со стороны завидующих мне лиц, которые знают, что у меня есть рекомендация в аспирантуру. — Всётаки мне было уже двадцать семь, и выпутываться из переделок я научился. — Это подтвердил один из ваших друзей, — сказал офицер. — Что ж, — ответил я, — возможно, он тоже хочет в аспирантуру. Разговор с учебной частью был ещё короче. Декан поразорялся малость, пораспинался, поклялся красным знаменем, что не верил, что такой способный студент и чемпион факультета по метанию хуйни будет так себя зарекомендовывать. Зам декана напомнил случай с безобразным распитием портвейна на глазах у сержанта четвёртого отделения милиции. В итоге декан сказал: — Мы не можем предоставить вам обучение в аспирантуре. Как вы повлияете на студентов?! Вы проявили себя как недостаточно ответственный и дисциплинированный человек. Я забрал диплом и ушёл. Ну, не в тот день, немного позже. Ещё удивился, почему мне разрешили сдать госы. Последняя подачка советской власти. Отметить события минувших дней я решил в квартире Марка Наумовича. Собственно, это он мне предложил. Когда я пришёл, все уже выпивали под иконами. И знакомые, и не очень знакомые лица. Парни в вельветовых брюках, девушки в юбках, сшитых из кусков разных тканей. Одна была в юбке с красно-чёрными клиньями. Марианна Соколова, представил её диссидент номер один, не буду называть при тебе его фамилию, потому что сначала я её назову, затем по инерции буду рассказывать, какой он был свиньёй, а делать этого не надо, про него сейчас чуть ли не в учебниках пишут. По секрету он поведал мне, что фамилия Марианниного деда изначально была Боргенихт. Должно быть, у кого-то из Марианниных предков в восемнадцатом веке не хватило денег на взятку чиновникам, наделявших ашкеназим немецкоязычными фамилиями. Ты, дорогой мой, учил немецкий? Тогда делай выводы. Дед стал революционером и получил наименование Соколов. Интересно, каков был размер взятки? Дюжина расстрелянных буржуев? Марианна была поддавши, курила сигарету с мундштуком и высказывала недовольство по поводу незаконченных переводов «Улисса». Неплохая тема для девятнадцатилетней барышни. Потом речь зашла обо мне. — В Калининграде поступлю в аспирантуру, плевал я на этот их престиж, — сказал я, допивая водку. — Верно! — сказал диссидент номер один. — Обожаю Нахмансона, — сказала Марианна. Мы были знакомы уже давно — двадцать минут. Хозяин быстро перебил: — Хорошо, что не посадили. А вот Зильберовича посадили по сто двадцать первой статье, ты слышал? Я услышал скрип отпираемой двери. Диссидент номер два кого-то впускал. — Так он всё это время со своими студентами мужеложством занимался, а не квантовой физикой? — поинтересовалась Марианна. В прихожей кто-то, споткнувшись, уронил авоську с винными бутылками. Красные пятна расползлись по паркету, словно кляксы красных чернил — по ученической тетради. — Фишбейн! — в бешенстве рявкнул хозяин. Кого же ещё могли послать из этого флэта за выпивкой? Началась трагедия с элементами абсурда.

№ 2 (12) 2011 "Без благодати"

Художественная литература. Хроники нашего времени. Диссидент № 1: — Ужрался в доску. Диссидент № 2 (меланхолично): — Смотри, Петя, как наши деньги текут на паркет. Диссидент № 3 (принимая как данность): — Точнее, сквозь паркет на головы соседям. Я: — Парадоксалисты хуевы. Диссидент № 3: — Что, Фишбейн? Чует кошка, чьё мясо съела? Фишбейн: — Да, признаюсь, это я разбил и разлил. (Ищет глазами швабру и тряпку.) Диссидент № 3: — Не в этом, Фишбейн. Признайся в том, что ты педераст. Фишбейн (растерянно): — Ты спятил? Хозяин: — Слухи давно ходят. Фишбейн: — Да пошёл ты на хуй! Хозяин: — Мне тут не надо, чтобы про мою квартиру говорили, будто здесь древнегреческий притон. Учти, Костя. Я интеллигентный человек, и мы расстанемся, как культурные люди, не имеющие друг к другу претензий. Стоит появиться одному такому, как всю компанию начнут подозревать, а потом все мы хором садимся. Спасибо, Фишбейн. Дверь у тебя за спиной. Фишбейн: — Из-за сумки дурацких бутылок затевать такую брехню… Диссидент № 2 (пьяный): — Спорим, он провокатор? Разыгрывая пидараса, всех нас хочет подвести под монастырь! Диссидент № 3 (трезвый): — Костя, тебя Лёня Гольцман видел на флэту у попа, который якобы инакомыслящий. Но про него умные люди знают, на кого он работает. Это о чём-то говорит. Фишбейн: — Что я вам сделал? Хозяин: — Ничего, Фишбейн. Ничего. Костя смотрел на меня вопросительно, как бы ожидая защиты, но я помнил, что он мне устроил, приведя Люду не вовремя. Я был зол на него. За всё. Зол настолько, что выглядел предельно спокойным. Я молчал. Дойдя до предела, злость превращается в безразличие. — Тогда, Марик, я тебе скажу, кто ты, — неожиданно заговорил Фишбейн. — Самодовольный ублюдок, который, несмотря на самодовольство, запутался в говне. Преподаватель научного атеизма, пьющий под пародией на икону Спаса На Крови. Ты мечешься, как героиня Ахматовой, между молельной и будуаром. Между разрешённым благополучным существованием и красивым демоническим бунтом, который разыграл ровно по правилам. Ты не усвоил, что настоящий бунт — это нечто другое. А если ты сам работаешь на КГБ, меня это не удивляет. Марк Наумович не выдержал и, как настоящий культурный человек, оскорблённый в своих побуждениях, стал бить Фишбейну морду и вскоре выкинул его за дверь. Судя по грохоту и матерщине, Фишбейн летел до первой ступеньки лестницы. Присутствующие даже не пытались их разнять: если Марк Наумович кому-то бил морду, это было страшно. Бич, бля, Господень. — Товарищи, у всех с собой паспорта и студбилеты? — мрачно поинтересовался диссидент номер один. — Скоро придут жандармы, чтобы разобрать нашу баррикаду на дрова. — Соседи уехали на дачу, — ответил Марк. — Я вам с самого начала это сказал, но вы зациклились на всяких пидарасах. Ничего уже не помните. — Марк, если ты сломал ему рёбра, внутренняя разведка тебя по жопе не погладит, — укоризненно проговорила Марианна. — И вообще, нельзя портить шкуру рабов. Так считали древние греки-работорговцы. — Пошла в жопу, сука, — рассердился хозяин. — Если ты стукачка, меня это не удивляет. Наши товарищи постарались сложносочинённо выразить своё сочувствие и солидарность. Диссидент № 2: — Что, обострение шпиономании? Людям нужно верить. Иначе мы все сойдём с ума. Диссидент № 1: — Лично я лягу в психушку сознательно. У меня много неприятностей. Диссидент № 3: — Почему ты молчишь, Нахмансон?

Диссидент № 1: — Они были друзьями. — Марк, — сказала Марианна, — ты свои дни закончишь на зоне. — Потому что защищаю таких, как ты, сука! — Защитник! — усмехнулась она. — Я сама от тебя защищалась в прошлом году. Скажи спасибо, что не швырнула в тебя твоей разъёбанной пишущей машинкой. А я могу… Параноик. — Она резко встала и пошла к выходу. — Нехорошо оставлять женщин вечером на улице пьяных, на улице дружинники и пролетариат, — прокомментировал я и пошёл вслед за ней. Дверь захлопнулась на предохранитель у меня перед носом. — Ты сука, Миша, но хотя бы точно не пидарас, — заметил Марк Наумович, наливая себе водки. Все засмеялись. Было уже совсем темно. Ни луны, ни спутников. Если честно, они меня слегка раздражали. На земле бы порядок навести, а эти мудозвоны на Марс хотят зафигачить свои скрещённые с кукурузой яблони. Фигура Марианны неуклонно удалялась от меня. Она высокая, метр семьдесят пять, и ходила быстро. Я с трудом нагнал её. — Миреле, — сказал я, — если будете летать, как чёртов спутник, я за вами никогда не успею. — Идиотская шутка, — похвалила она, — а ещё выпускник МГУ. — Миреле, я идиот. Но больше таким не буду. Это университет меня провоцировал. — Мужчины вроде бы сильный пол, должны уметь быстро ходить, — полупрезрительно отозвалась она, замедляя шаги. — Не сегодня. Не сейчас. Днём я бегаю от социализма, вечером — от сумасшедших товарищей по инакомыслию. Я устал. — Вот моё общежитие, — сказала Марианна. Она тоже училась в МГУ, только на филфаке. — Хорошо, что вы филолог, — одобрил я, — а то меня девушки с техническим лексиконом уже утомили. Читают глупости, слушают каких-то бардов, какой-то бред. — Я кандидат в мастера спорта по лёгкой атлетике. — Обожаю спортсменок. — У меня есть друг, — сказала Марианна после небольшой паузы. — Еврей-отличник-атеист, педантичный подонок с партбилетом? — Вы знаете, что им всем сделал Фишбейн? — спросила она, решив, видимо, проигнорировать мои домыслы, а точнее — мою довольно глупую провокацию. Я пожал плечами: — Что-то, видимо, всё-таки сделал. — Позволил гонять себя за водкой. Они ему этого не простили. Он сам виноват, но лично мне было противно, как на партсобрании. Вот такие у меня противоречивые чувства. Мы были почти одного роста, поэтому было легко смотреть друг другу в лицо. Я смотрел и думал, чем этот разговор закончится. Она оказалась умнее, чем я сначала решил. — Вы хотите спросить, почему я не вступился? — Боялись прослыть защитником идиота, который всем бегает за пивом. — Вы злая, Марианна. — Как говорится, в аду нельзя быть ангелом. А вы, Миша, — вы очень добрый? Я уже убедилась в этом! — У меня были основания его подозревать, — заторопился я. — Были. Я не хотел говорить об этом, он считался моим другом. Я и сейчас не хочу об этом говорить. Марианна, я вас видел в ЛИТО, но так мало о вас знаю. Откуда вы? Из Белоруссии? — Почему вы так решили? — невозмутимо спросила она. — Нина Вайсблат сказала. Марианна улыбнулась. — Видите, обо всех нас беспредельно врут. Я из Калининграда, Миша. Как и вы. Спокойной ночи. В темноте я долго смотрел на светящиеся окна общежития. Они были мне вместо ёбаных звёзд. Потом пошёл к своему корпусу. Красивая девочка, думал я, но она

www.xy-li.ru I www.neo-lit.ru

ведь меня младше лет на восемь или даже девять. Наверняка она ещё не понимает самых разных главных вещей. Следовательно, не стоит огорчаться. Малолетки с претензиями — не лучшая в мире разновидность женщин. Ты, наверно, уже понял, как я был огорчён? До сих пор, вспоминая этот вечер, смеюсь. Я ведь тогда ещё не понимал разных главных вещей. Меня всё бесило, хотелось затушить окурок о портрет Сталина, только усатые физиономии давно уже отовсюду сняли, а Брежнев той ночью нигде не висел. Но я сделал одну хорошую вещь — нашёл себе оправдание. Так я прослыл благородным и тактичным. И никто не смог бы на все сто опровергнуть меня: почти у каждого были основания подозревать в сотрудничестве с КГБ едва ли не каждого. Я собрал вещи, ненужные сплавил дальней родне и стал постепенно прощаться с народом. В богемном кафе, куда я зашёл выпить в последний раз, ко мне подсел чувак неопределённого возраста, похожий на стилягу, плохо загримированного под цивила. Мы с ним были шапочно знакомы. Видно было, что он шифруется от ментов, но свободная жестикуляция и жаргонные словечки его упорно выдавали. Я смотрел на него и думал: как же отчётливо нас всех видно, как же плохо мы шифруемся. — Мишка, — сказал он, — ты слышал — на Костю Фишбейна вышли? Вломились в комнату и загребли его. Кто-то из наших стукнул. — Не знал: я сейчас не в общаге живу, оторвался слегка от трудящихся масс. — Его исключают из универа. Говорят, насильно в психушку положили. А там колют всякую мерзость… сульфазин. Как думаешь, кто мог им сказать? Все подозревают всех, подумал я. Не борьба за права, а bellum omnium contra omnes.

5. Мне по-прежнему не хотелось искать московских папенькиных дочек, ишачить на квартирных хозяев, прогибаться под институтское начальство, да и город этот я не люблю. У меня никогда не было комплекса лимитчика. И я вернулся в Калининград и с новой компанией продолжил борьбу с режимом. У меня дома была натуральная спецпсихушка. Люди собирались, плюя на провокаторов, и хором орали стихи и песни провокаторов другого плана. Был, к примеру, Костя Беляев: Кто водку в одиночку пьёт, Тот коллектив не признаёт, Тот страшный вред приносит коммунизму. Ну, а мы переделывали: «сионизму». Это был семьдесят четвёртый год. Смелого пуля боится. Ещё у меня были приятели, которые мотались в Польшу и привозили оттуда американские пластинки, даже “Jethro Tull” кто-то однажды умудрился достать. Напомню: тогда запрещёнными считались даже “Rolling Stones”. Я закончил аспирантуру и стал преподавать тот предмет, по которому у тебя на двух курсах подряд были «хвосты»; так тебе и надо. Дома у меня был ещё и ксерокс. Я же был элитой общества, это сейчас кандидат наук — нечто вроде уборщика общественных помещений. Понятно, что я распространял, как мог, заразу инакомыслия. В Москве менты могли подойти к человеку в вагоне метро, заглянуть за плечо, увидеть, что он читает ксерокопированный самиздат, и отвести куда следует. А у нас метро не было и нет. Как-то сидел в трамвае, читал совершенно ни в какие ворота не лезущий текст, и никто не подошёл, не заглянул, ничего не сказал, одним словом — никто ничего не понял. Сын говорил мне — потом, разумеется, не в семьдесят четвёртом: — Странная вещь провинция. Если ты идёшь по улице в рваных джинсах и с длинными волосами, к тебе обязательно привяжутся гопники или менты. Зато во многих других отношениях ты можешь делать, что хочешь. Только надо знать, где и когда.

Почему на меня долго не стучали? Хм… как тебе сказать. Соседи были в целом алкоголиками. Иногда они заходили и спрашивали: — Чё делаете, товарищи научные работники? Мы отвечали: — Пьём. — А-а, — кивали они с чувством глубокой солидарности. Это были редкого благородства типы. Стучать на коллег по уничтожению спиртосодержащих веществ им было стыдно и неудобно. Я не сразу это понял, но когда осознание пришло ко мне, простил пролетариям ор наверху, грохот мебели внизу, драки слева, а дальше был лифт, и на нём по ночам тоже ездили пьяницы. Июньским вечером я вёз в лифте сумку самиздата, включая польский, прикрытый сверху батоном колбасы и бутылкой вина. Алкаш отклеился от противоположной стенки, глянул на бутылку и сказал с уважением: — Культурно пьёшь, Нахмансон. Я был стихийным буддистом, как Леонард Коэн, и не хотел притягивать отрицательную энергетику стукачей. Лень было подозревать всех и каждого, трястись от страха, что завтра комиссары в пыльных шлемах склонятся молча надо мной, поэтому было не лень ломать комедию перед КПСС. Когда всё закончилось, у меня возникло чувство, что в каждом из нас, безродных космополитов и антисоветчиков, умер великий актёр. Я даже пожалел, что в своё время не стал поступать в театральный, наплевав на специально разработанные для евреев подставы. А тогда моя раскованность в сочетании со сдержанной вежливостью отпугивала стукачей. Они чувствовал, что мне в глубине души на всё положить, а такой человек не вызывает желания его травить. В отличие от Леонарда Коэна, я был оптимистом и верил, что всё скоро закончится, а если я всё же попадусь, то стану героем, следовательно, моя жизнь не пройдёт зря, а это уже оправдание. Проявляться моему героизму мешала жена. Мы изрядно утомили друг друга. Она была приличной еврейской мещаночкой, технарём по образованию. Я и женился отчасти из расчёта: чтобы кто-то готовил рыбу «фиш», пока я работаю или пью. Это потом я понял, что расчёт нередко оказывается безумством похлеще любой любви. Когда я включал Шостаковича, её трясло. Если я говорил в её присутствии сложносочинёнными предложениями, она смотрела на меня как на внезапно обрётший дар речи утюг. Я сначала думал, что плохо рассчитал. Оказалось, что рассчитывать просто было не надо. Последней каплей стало советское мясо. Тома спросила, что это за кошмарные сосиски, почему я не купил рижские, и что в них добавляют, как будто я мясник и должен всё знать. Я сказал: «Человечину». Мой чёрный юмор доконал Тамару. «Вот человечину и жри, а я тебе готовить не буду!» — заявила она после длительной паузы. Я вежливо намекнул на развод. Томе было неохота собирать вещи, забирать ребёнка и плестись к мамаше, толстой скандальной тётке, которую мне после двух лет общения хотелось пинком отправить торговать на Привоз. Жена знала, что я не позволю ей отсудить жильё, у меня были связи по юридической части. Готовить она продолжала, но менее замысловато, чем раньше, и часто разговаривала по телефону с одним из своих братцев, паскудным типом и фарцовщиком. Иногда я улавливал фразы вроде «да, я ему скажу, что если что, ты разберёшься» и «мне-то зачем вся эта борьба с режимом?!» Итак, рыбы «фиш» в квартире не стало, но борьба с режимом продолжалась. — Только попробуй прийти пьяным в два часа! — предупредила меня Тамара, когда ебанутым майским вечером я забежал домой выпить чаю. Там, откуда я не должен был вернуться в два часа, планировался не только чай. Ходить туда было большим, как выражается ваше поколение, экстремалом. А уж возвращаться оттуда пьяным… В общем, ситуация весьма подходила для меня, любящего риск, азарт, библеистику и гебраистику.

Форма протеста

Художественная литература. Хроники нашего времени. В городе некоторое время жил замечательный человек, по фамилии Хинкин, по документам — Вайсман. Так было удобнее: Вайсманом может быть и прибалтийский поляк, и русский немец, каких у нас немало, а вот Хинкиным, извините, только а ид. Он вёл подпольный кружок по изучению еврейской традиции. Сейчас кажется, что это было романтично, а на самом деле — просто опасно и утомительно. Итак, поздней весной семьдесят пятого мы сидели у него на кухне и ждали. Причём я был в костюме с галстуком, рядом валялся мой портфель, а Вайсман — в водолазке, с бородой, короче, смахивал на Хемингуэя, не прилагая к этому никаких усилий. Некоторые ему завидовали. Местные радикалы долго не являлись. Мы курили болгарские сигареты, а Вайсман одновременно искал по карманам «Герцеговину Флор», эстет-ретроград недобитый, и отрицательно отзывался обо мне: — Ты бы хоть переоделся, а то позоришь меня перед ребятами. Они решат, что я привёл сюда стукача. — Отъебись, — посоветовал я. — Что, надоело перед студентами упражняться в академической трепотне, решил на чистый мат перейти? — измывался Вайсман. — Извини, на чистый идиш не могу. Плохо учился. Моя бабушка Рахиль Перецовна была отпетая коммунистка. — А, помню. Ты говорил, что потом она стала христианкой, и её отпел поп. — Вайсмана разобрал хохот. Слова ему нельзя было сказать — всё рано или поздно оборачивалось против тебя, прямо рабби Шаммай какой-то. — Так почему же ты порицаешь меня за то, что я хочу привести сюда выпускника семинарии? Православие должно быть у тебя в генах, историк херов! — По яйцам бы тебе монтировкой, цадик наш недорезанный, — задумчиво произнёс я. — Ничего, ГБ придёт, дорежет… — Ты чаще сюда православных води. И сбудутся слова твои. Вайсман плавно перешёл на лекторский тон. Это у него было профессиональное. — Мы все против режима, за права человека. В декларации о правах человека говорится о недопущении дискриминации по признаку религиозной принадлежности. Я сказал ему назло: — Назорейская секта — раковая опухоль на теле иудаизма. Иисус — глупый фантом. Все его высосанные из пальца биографии — сплошное делание из мухи слона. Вайсман сардонически усмехнулся: — Обо всём этом ты узнал благодаря мне. — Ну да, он много чего рассказал. Он, кажется, читал даже Эйзенманна. В МГУ такому не учат, даже на атеизме. — А теперь, — вежливо упрекнул он, — ты указываешь мне, кого водить к себе в квартиру? — Квартира не твоя, — сказал я шёпотом. Я бы поведал тебе, сынок, все приключения подпольного проповедника, всех подпольных проповедников — как они находили жильё, кто находил им работу, зачем им это было нужно и насколько это было нужно нам, но получится слишком длинная книга, и совсем другая. — Не цепляйся к мелочам, — устало посоветовал Вайсман, таки нашедший свой поцарапанный портсигар. — Ты же всё прекрасно понимаешь, чего ты пилишь меня, как стервозная баба? Берёшь пример с жены? — Я тебе глубоко признателен, благодарю за всё, но слушать здесь цитаты из Иоанна Кронштадтского я не хочу. И не только я. — Этот парень — еврей. — Тем хуже: православные евреи — сплошь психи. Представляю, что за бред он несёт, думая, что это благая весть. Вайсман, уставший от пререканий, примирительно похлопал меня по плечу: — Давай я тебе расскажу о нём подробнее, а ты уж сам делай выводы, чувак. Ему тридцать лет. Он не закончил семинарию: гэбисты узнали, что он распространяет

богословскую литературу — в семинарии всегда были свои стукачи. Костя надолго залёг на дно, в психушку. Потом переехал на родину. Его старики смотались в Москву, сидят на квартире другой а идише родни в глубоком отказе. Он работает в билетном киоске. Ему ничего не надо. Ты бы его видел, лицо как на иконе. В нём есть что-то от первых христиан. — Это Фишбейн, — тихо сказал я. — Да… Ты его знаешь? — Я местный человек, я всю диссиду знаю. Это ты — не местный человек, ты не знаешь, кто такой Фишбейн. Тут стало подтягиваться всё это сборище. Колоритная массовка, достойная пера Анатолия Кузнецова, о котором я уже упоминал. Новоявленного христоносца не было. Я свалил обратно к плите, выключил вайсмановское жаркое, стал курить одну сигарету за другой и заслужил сдержанное пророчество очкастой библиотекарши, дуры лет тридцати пяти, уже полчаса пасущейся на кухне, как пьяная коза: «Михаил Аркадьевич, вы умрёте от рака лёгких». Я удостоил незваную сивиллу пренебрежительным, как мне показалось, взглядом, и пошёл в гостиную, если её можно было так назвать. В центре, на фоне письменного стола, забитого самиздатом (потом всё это, разумеется, убрали в рюкзак, что не поместилось — в фанерный ящик, и отволокли на чердак), стоял он — в простом, неброском, даже убогом социалистическом прикиде. Волосы были небрежно подстрижены, бороды он не носил. То, что он говорил о Христе, вполне походило на псевдолиберальные статейки, в немалом количестве опубликованные периодикой грядущих десятилетий. Когда в девяностых я вернулся из Германии, щебет о ценностях, вечном и милосердии был в разгаре. У моей кузины накопилась целая подшивка «Учительских газет» и «Вопросов литературы», где всё это подробно и тривиально пропагандировалось. В чём-то Фишбейн опередил своё время. На пару минут. Дело было не в сути произносимого, а в жестах и взгляде оратора, проникнутом скорбью, которую образованным сообществом принято маркировать как иудейскую. Никто не отметил выступление аплодисментами, все внимательно и сочувственно глазели на этого апостола Павла, святого Франциска, Петра Пустынника наших дней. Аминь, Фишбейн. За твоей спиной, за письменным столом, золотилось окно, и голуби сгрудились на той стороне окна, как паства церковная. Сей есть жид мой вечный, слышался шёпот с Той Стороны Окна. Его глаза были чёрными, как памятники из асбеста на Ваганьковском кладбище. Его мятый пиджак был серым, как хрущёвские дома, не будь они рядом помянуты, как писал идишистский классик. Никто до него не смог так естественно соединить эпоху Москвошвея и эпоху Нерона. Вайсман вздохнул, пригладил бороду и поставил пластинку Колтрейна. Вайсман был жертвой своей терпимости. Фишбейн взглянул на меня этак просветлённо, бля. И мы пошли на кухню. Мне было слегка неудобно, такое часто случается, когда видишь, что твоего старого знакомого упаковали в ящик с папской печатью, или патриаршеской, ну, или, там, ушёл в секту Аум Сенрикё. Тогда таких сект ещё не было, но проблем было не меньше, поверь мне. Вот что он мне изложил, когда мы удалились прочь от обезумевшей толпы: — Я, в общих чертах, сначала в психушке лежал. И там, после общения с незаурядными людьми, понял, что нет больше никаких наций. Она одна — на небесах. И подал заявление в семинарию. Мне повезло: если бы я раньше это сделал, меня бы отправили в стройбат, но теперь меня уже никуда не отправят. Недавно мне приснилось, что пришёл Христос, закутанный в старый талес моего деда Иосифа, и повёл меня за руку по валяющимся на земле кирпичам и шпилям. И там, где мы шли, из кусков лютеранских соборов вырастали церкви с луковичными куполами, и солнце сверкало в небе — такое холодное! Как

Балтийское море в апреле. Но тут перед нами встала последняя церковь, и Христос сказал: это церковь твоей жизни, — и солнце сразу изменилось, а на паперти был ты, Васька Шилов, этот мудак, прости господи… все, все. Я понял, что должен отыскать тебя, когда осознал, что сплю. — И вы всё это запомнили? — не выдержал Остропольский. — Я был так потрясён, что записал, — вздохнул Михаил Аркадьевич. — Позже. А дальше было хуже. И я сам был виноват. Я подумал: и это тот самый человек, который в юности специально ездил в Ригу, где была синагога, — ведь в Калининграде тогда не было ничего. Что ему помешало потом? Запрет на изучение иудаизма? Боязнь собственного народа, втюханная совком интеллигентным евреям вкупе с немереным снобизмом? Патология психики? Элементарная трусость? Я, наверно, родился демократом. Я почти не спорил с ним, тем более что православие тогда воспринималось как один из способов борьбы с мерзкой действительностью, а не как повод подстраиваться под неё. Итак, он пересказывал свои галлюцинации, а я мысленно суммировал то, что за этот вечер удалось о нём узнать. Его родители всё ещё жили в квартире, оставшейся от покойной бабки. А он то обретался на даче, пустой и мрачной, как Оптина пустынь, то ночевал по каким-то сомнительным приятелям. Старики хотели уволочь его в Израиль, а он сопротивлялся. Он временами работал — то сторожем в морге, то продавцом газет. Администрация морга, по логике, не должна была брать на работу человека с медкнижкой, помеченной шизофренией, но то ли сожительница Фишбейна по блату оформила ему другую медкнижку, то ли никто, кроме психов с повышенной нервной возбудимостью, на эту работу не шёл. Потом другая баба устроила его на липовую должность завскладом; деньги получал кто-то другой, а Фишбейн официально не считался тунеядцем. Хотя это была бы самая подходящая для него профессия. Он был тунеядцем, альфонсом и христианином. Эти слова надо выбить на его надгробной плите. Жаль, что этого никто не сделает. Некоторые фразы, очень напоминающие фишбейновские, я позже прочёл в газетке «Русское Опровержение», выпускавшейся в Америке довольно мерзким дядькой, которого в России выгоняли со всех работ. Когда я почитал его газетку, понял, почему, но и читатели были немногим лучше: «Я сам художник и всю свою жизнь считал, что «Чёрный квадрат» Малевича — это дань авангарду, «новому искусству», так нас учили. Но вот мой приятель принес мне «Р. О.» номер девять, где в статье В. Ушакова раскрывается суть явления, и почему с ним до сих пор носятся. Ведь то, что может нарисовать и пятилетний ребенок, оценивается в двадцать миллионов долларов, а авторские копии (такая копия делается за пять минут) по пятнадцать миллионов. Почему? Я не антисемит, но истина дороже! Оказывается, все дело в еврейском происхождении Малевича, который исполнил свой мистический иудейский долг: «Глава сто двадцать первая. Помнить о разрушении храма. 1. После разрушения Второго Храма мудрецы Торы постановили, что даже в самые радостные минуты своей жизни еврей обязан каким-либо образом выразить, что ничто не может заставить нас забыть об этой страшной катастрофе. Сказано в Тегилим (137:5,6): “Если я забуду тебя, Иерусалим, пусть отсохнет правая рука моя! Пусть прилипнет язык мой к нёбу, если не буду помнить о тебе, если не вознесу Иерусалим во главу веселья моего!» 2. По установлению мудрецов, следует оставить на стене напротив входной двери неоштукатуренный квадрат размером локоть на локоть — чтобы всякий раз, увидев его, вспомнить о разрушенном Храме (Кицур Шулхан Арух)». Они своей каббалистикой занимались, а нам преподносили как «новую волну» в

искусстве. Вот уж действительно не родись талантливым, родись евреем». И прочий бред. Христос, говорю, сам был каббалистом, причём довольно плохим. А ты мне тут расистско-мазохистскую новую волну гонишь, как будто я раньше не слышал ничего подобного. О секте «Евреи за Иисуса» тогда никто не понятия не имел. Даже о том, что главные антисемиты — сами евреи, большинство людей вокруг меня не догадывались. Хорошо, никто не подслушивал за дверями: за упоминание слов «Христос» и «каббала», да ещё в одном контексте, тогда можно было отправиться на нары. Фишбейн ответил: — Тебе твой отец мозги промыл, ты теперь не соображаешь ничего, кроме общих форм и фраз. — Так и сказал. — Это шаблонное мышление. Евреи привыкли считать себя жертвами Христа. Мой долг — рассказать им правду. Я всё это время читал и наткнулся на материалы о евреях-фашистах, служивших Гитлеру. Мы сами провоцируем насилие, и это прекратится только тогда, когда мы придём к Христу. Проклятие Агасфера будет снято, — и т. д., и т. п. В общем, задолго до профессора-маргинала, коему в страшном сне привиделось полное отсутствие Холокоста, эту идею выдвинул Фишбейн. Моего отца он считал криптомасоном, но это были уже его заботы. Будь отец масоном, мы бы не жили в такой квартире. Он был всего лишь племянником раввина, врага народа, и сам чудом избежал отправки на Колыму. Это отдельная история. — Как интересно, Константин Ефимович! — вполголоса заметила материализовавшаяся рядом диссидентка в кружевах, из числа любительниц Окуджавы. Нет, это была не та библиотекарша, она была ещё хуже. — Знаете, — обернулся к ней Фишбейн, в глазах которого по-прежнему теплился лунный свет невечерний, — мне однажды приснилось, что талес моего деда Иосифа, брошенный на землю, стал дорогой к Христу. Он был чёрно-жёлтый, и вот чёрное постепенно уходило, а жёлтая ткань становилась лучами, и так выросла золотая дорога к Христу. Он сказал, что любит вас всех. Миша, — обернулся он ко мне, ибо прекрасную даму кто-то вызвал отсюда, — это парадокс для богослова: египтянин Осарсиф стал иудейским националистом, а еврей Иисус — космополитом. Поэтому он сродни всем нам, — Фишбейн горько усмехнулся, — безродным космополитам. Назарет — наша верховная столица, из этого галилейского посёлка потянулись к свету первые лучи гражданства мира. Так и сказал. — Такого города, как Назарет, — злобным шёпотом ответил я, — нет ни на одной карте того времени. Назарет возник только во втором веке нашей эры. Дело не в городе. Ноцрим — это секта, упоминается ещё в Книге Царств. Идиоты. — Я всех простил, — кротко сообщил Фишбейн. — Потому что сначала вас простил Иисус. — Что ж тогда бородку и патлы до плеч, как все наши бунтующие исусики, не отпустил? — начал глумиться я. — Милиции боишься? — Это всё неважно. Главное — что в душе. — Тогда можно вообще на всё плюнуть и пойти с томом «Капитала» на сталелитейный завод. Главное — что в душе! — Я лежал в психушках, учился в запрещённом заведении, в отличие от тебя, Миша. А ты пил и гулял. Но я тебе это прощаю. Ты не виноват. — Мне везло. Видимо, Иисус меня больше любит, чем тебя. — Кого бог любит — того испытывает, — привёл он крайне новый и интересный аргумент. — Твоя проповедь была омерзительной, паскудной. — Я простил все удары, оскорбления, предательство. — А попов-стукачей простил? Тех, которые на «Волгах» по Москве разъезжают?

№ 2 (12) 2011 "Без благодати"

Художественная литература. Хроники нашего времени. Тоже мне, преследуемые преподаватели запрещённого заведения. Если бы семинарию запретили, её бы не было как факта, Костя! Эту чушь на постном масле будешь рассказывать семнадцатилетним детям, дорогой. К нам вернулась поддавшая дама в кружевах и возмущённо потребовала: — Михаил, прекратите немедленно. Ваш антирелигиозный пафос здесь неуместен. Странно, что вы преподаёте историю, а не научный атеизм. Прямо ходячая статья из журнала «Наука и религия». — Что-то я не помню у них статьи под названием «Попы-стукачи». Осторожничают, суки. Боятся задеть попов на дорогих машинах, господ осведомителей. — Михаил, это серьёзный журнал! — Дама снова обратилась к смиренно молчавшему Фишбейну: — Я была так тронута, я бы хотела помолиться вместе с вами под иконой, зажечь свечу, лампаду… — Спасибо, — тихо ответил Фишбейн, устремляя взор на рыжего таракана, бегущего вверх по стене. Я покосился на них и стал торжественно декламировать: В крови горит огонь желанья, Душа тобой уязвлена… — Хотите пощёчину? — вскинулась диссидентка. — Помню, что есть заповедь «подставь щёку», но, хоть убейте, не помню заповеди «дай пощёчину». Видимо, вы перепутали Новый Завет с руководством по самообороне. — Потрясающая наглость! — Вот и я про то же, — многозначительно ответил я. — Миша! — крикнул из прихожей Вайсман. — Ты куда смотался, пьянчуга? Давай познакомлю тебя с Феликсом Лурье. Он на днях вернулся из Москвы.

6. Я пошёл на голос и увидел сухощавого чернобородого еврея в золотых очках, похожего то ли на успешного художника из числа «мирных нонконформистов», то ли на академического трепача, какие постоянно маячили в МГУ. Рядом с ним, дожидаясь, когда он таки поместит дорогое польское пальто на вешалку, стояла Марианна. Она выглядела совсем чуть-чуть постарше той девятнадцатилетней девочки, которую я встретил на Николопесковской улице шесть лет назад. А ведь в совке женщины старились быстро. Первый ребёнок, второй ребёнок — и всё, пиши пропало, а в свободное время пиши на кобеля-мужа занудные жалобы в партком. И никаких тебе соляриев, массажных кабинетов и фитнесцентров. — Сегодня просто день встреч со старыми знакомыми, — приветствовал я, — кто это сказал: «жизнь больше похожа на роман, чем наши романы на жизнь»? — Такое бывает сплошь и рядом, — ответила Марианна. — Недавно мне приснилось, — сегодня день памяти Фрейда, что ли, подумал я, — недавно мне приснилось, что я читаю телеграмму, смысл такой, что умер кто-то из моих дальних родственников. Когда проснулась, точно не могла вспомнить, кто. Через несколько дней позвонила мать и сказала, что в Польше умер мой двоюродный брат… Давайте я вас познакомлю. Феликс — литератор, переводчик, общался с Янкилевичем. — О господи, — слегка раздражённо отозвался Лурье, — подумаешь, пару раз с ним выпивал. Чем вы занимаетесь, Михаил Аркадьевич? — Я историк. — Поздравляю. Вам скоро крышка. Всех приличных историков погонят, а отсюда — тем более. — Спасибо, что сразу поняли, что я приличный человек, Феликс. Он улыбнулся: — У вас есть чувство юмора, историк без оного — всё равно что художник с дефектом зрения. А вот я кандидатскую за-

щитил по научному атеизму. Мои переводы — дело десятое. Вайсман позвал меня, собственно, для дискуссии. — Вашу руку, товарищ! Вы не верите даже в Маркса? Браво. А с Фишбейном дискутировать нельзя. Во-первых, он не будет. Во-вторых, он псих. — Если верить партии, все мы психи. — Он — настоящий псих. — Покажите мне лучше настоящего мужчину, — вмешалась Марианна. — Вокруг или пуленепробиваемые солдафоны, или неврастеники. Это те, на кого ещё можно смотреть. Остальные — просто серая масса. — Мариша, ты преувеличиваешь, — нервно сказал Лурье. — Это тебе удобно думать, что я преувеличиваю. Было похоже, что знакомы они уже давно, чуть ли не живут вместе. — Я думаю, что вы, в отличие от Фишбейна, достойны дискуссии, — сказал я ей, — но ваш спутник вряд ли позволит её продолжить. — Миша! — заорали из гостиной Вайсман и К°. Когда я покинул прихожую, там произошёл разговор, который Марианна пересказала мне примерно год спустя. Я поверил, что всё так и было. Вполне в духе Лурье. — Кобель ещё тот, — тихо поведал он Марианне. — По глазам вижу. Такие ходят по флэтам, чтобы знакомиться с бунтующими девицами, которым сами же создают репутацию доступных. — Какая ерунда, — небрежно заметила Марианна. — Остальное его мало интересует. Я его сразу раскусил. Дома у него мещанская жена, котлеты и борщ. Днём он играет в шахматы с партийным аспирантом, вечером — в борьбу с режимом, ночью — на нервах у женщин. Знаю эту породу. — Ревность с первого взгляда. Поздравляю, Феликс. — Я тебя просто предупреждаю, — пожал плечами Лурье и направился в так называемую гостиную. Со стороны Вайсмана было очень любезно обозвать меня пьянчугой в тот момент, когда появилась Марианна, мрачно думал я, бредя вместе с Фишбейном домой, вниз по мосту. Это глупо звучит, особенно сейчас, в моём возрасте, но я её никогда по-настоящему не забывал — случайно встреченную девушку, которая сказала, что меня обожает, именно в тот день, когда всё осточертело и всё рушилось. Если бы это сказала дура из магазина хозтоваров или комсомольская отличница, я бы и слушать не стал, но это была Марианна. У неё был профиль как у знаменитой балерины начала века Иды Рубинштейн. Её фигура в любой одежде напоминала песочные часы. Она была сильной и очень женственной. Я не слишком люблю слабых женщин, их изящество недолговечно: уже годам к тридцати пяти они превращаются чёрт знает во что — и физически, и душевно. Мне их жаль, а для человека моего склада очень тяжело любить тех, кого жалеешь. Марианна была верна себе. Её тело было долговременным материалом. Некоторые женщины пытаются следить за собой так, как пытаются упрятать расползающееся во все стороны тесто обратно в кастрюлю. Она следила за собой, как архитектор реставрирует средневековое здание. Да, я женился на еврейской мещанке, чтобы она готовила форшмак. Но я устал от неё, и она устала от меня. Мудаки-соседи выкрутили в подъезде лампочки, и мы с Фишбейном поднимались на третий этаж в полной темноте. Потом я попытался отпереть дверь, но вскоре понял, что с обратной стороны в замке находится ключ. — Тома! — крикнул я. — Открой дверь. Надо сказать, что был час ночи, из кармана моего пиджака торчала бутылка вина, а Фишбейн выглядел асоциальной личностью не от мира сего. Тамара наконец открыла. На ней был фартук с какой-то штампованной соцреалистической ерундой. Из квартиры доносился визг ребёнка.

www.xy-li.ru I www.neo-lit.ru

— Блядь, пиздец, ёбаная разблядень, ты издеваешься? — осведомился я. — Уже двадцать минут стучу. — Ты раньше не мог придти? — Понимаешь ли… — Говори, как все нормальные люди! — оборвала Тамара. — Нормальные — это молдавские рыночные торговцы? Или где там твои достопочтенные предки спекулировали рыбой? — уточнил я, запирая дверь. — Познакомь меня с человеком почеловечески. И не ори, ребёнок спит. — Да он орёт громче меня! Или это он во сне? Как же он будет орать, если проснётся?! — Так говорить о собственном ребёнке! Кошмар! — Прости, я не специализируюсь на детской психологии. — Я с тобой потом и с мамой обсужу этот вопрос, — злобно прошипела Тамара. — Замечательно. Хоть сейчас. — Я поставил на стол бутылку. — Это Константин Фишбейн, деятель науки, культуры и просвещения. — Очень приятно, — процедила сквозь зубы Тамара, — рыба на столе. — И ушла что-то там выяснять с ребёнком. — Ненавижу, когда дети орут, — шёпотом поделился я. — Не думал, что меня это будет так раздражать. Мне говорили, что собственные дети не раздражают. Значит, я извращенец. — Такой же, как я, — грустно сказал Фишбейн, глядя мне в глаза. — Нет, Костя, — твёрдо ответил я. — Я не такой. — Ты в чём-то сильный человек. Ты можешь стать доктором наук, уехать за границу. Но в чём-то ты слабый человек. Ты не признаёшься себе и другим в своей слабости. А нужно вычерпать свою слабость до дна, и тогда она станет силой. Так поступил Христос. — Христос любил детей, — не к месту заметил я. — А меня от них тошнит. — Потому что ты не видишь бога, который есть отец, который милосерден, — обрадовался Фишбейн. — Поэтому в тебе и нет бога, который — отец. Поэтому ты и не любишь детей. — Один философ сказал, что верить в бога значит поднимать вопрос о значении жизни и видеть, что жизни имеет значение. — Если надо, могу уточнить, что это сказал Витгенштейн, сынок. — Выходит, я верю в бога, а ты просто сходишь с ума. — А знаешь, Миша, нам духовники разрешали в миру носить джинсы, — дразняще-насмешливо произнёс Фишбейн. — Ты это к чему? — нахмурился я. — Отец Евсевий нам говорил: пойдёшь к друзьям — надень мирскую одежду, не кичись своим духовным избранничеством. Он даже разрешал ходить на запрещённые выставки, где все пили. Ведь верующих так же преследуют, как авангардистов. Все мы — братья. Некоторым он велел: если обуяло тебя искушение, приди к друзьям, послушай, о чём они говорят, посмотри, что они делают. И когда послушаешь и посмотришь, захочется тебе вернуться обратно, и твоё искушение пройдёт ещё до того, как ты будешь ввержен во грех. При этом все священники, монахи — нормальные люди, не столпники, покрытые вшами. Так же едят, пьют, веселятся, а излишняя аскеза — это от гордыни. — Ходить пешком — это гордыня, сказал себе отец Серафим, садясь за руль новенькой «Волги». — Да просветит тебя господь, Миша. Я налил ещё вина. — А ведь ты и сам грешник, Костя. Сжёг господь Содом и Гоморру… — Он их сжёг за жестокосердие. На эту тему есть целый комментарий в Агаде. — Тебе, — усмехнулся я, — русскому православному человеку, между прочим, об этом ни знать, ни говорить не положено. — Мы там учили библейский иврит и читали Талмуд. Это входит в программу. Нам не нужно собираться на чердаках и в подвалах и каждые пять минут вспоминать о КГБ. — Конечно. Вы о нём и не забываете. Ведь в исповедальнях обычно красные уголки висят.

— Ты не понимаешь, Миша, — скорбно покачал он головой. — Ты слишком прямолинеен. Знаешь, я не люблю эту оголтелую борьбу за права, как на Западе, когда ходят инакомыслящие и бьют кирпичами полицейские стёкла. Всё намного сложнее. Диалектика говорит нам о единстве противоположностей. Если не бороться, а смиряться, то всё налаживается само собой. Вот был такой поэт Кузмин, он писал о любви к юношам в монастыре, и это совершенно в русле традиции и не выглядит диссонансом. Зачем кричать на каждом углу, требуя свободы? Можно молчать, и рано или поздно власть устанет от твоего молчания, и тебе велят говорить. Но на протяжении всего молчания можно говорить мысленно. Ты понимаешь? За стеной снова заорал ребёнок. — Хоть какая-то от него польза — теперь не будет слышно, о чём мы говорим, — пробормотал я. Вино в бутылке стремительно заканчивалось. — Я свободен, — сказал Фишбейн. — Так же, как и ты. В той же степени, но подругому. Я начал слегка выходить из себя. — Ты работаешь чёрт знает где, у тебя нет диплома, ты не хочешь ничего добиваться. Ты то ли диссидент, маскирующийся под приспособленца, то ли скучающий приспособленец, который за счёт диссиды хочет выгадать на свои постельные нужды. Ты никто. — Почему тебе так кажется? — вежливо спросил он. — Я в тебе чувствую внутреннюю обезличенность, абсолютную пустоту, полную пассивность. Как ты в армии себя держал? А учёба? Даже семинарию не смог закончить. — Понимаешь, — медленно проговорил он, — я стал таким, чтобы сохранить собственную личность. — Путём её уничтожения? — Да! Я откинулся на спинку стула. Пить дальше сил душевных не было. — Ты действительно просто олицетворение закона диалектики. Единство противоположностей. Не урони стакан, я всё равно не скажу тебе: «мазлтов», если он разобьётся. — Ты злишься на меня? — смиренным тоном поинтересовался Фишбейн. — Да нет, — устало откликнулся я, — констатирую факты. — Зачем тогда ты не послал меня подальше, когда я предложил к тебе зайти? — Ты был моим другом. Я не забываю таких вещей. А то, что было раньше, это за пределом добра, зла и психиатрии. — Сейчас ты снова хочешь рисовать на себе картину «благородный герой ничего не забыл». Это гордыня, Миша. Обвиняешь христиан в том, что они только прикидываются православными. А сам? — Эк тебя понесло в этико-философские дебри, — хмыкнул я. — Понимаю, твоей кондукторше всё это на фиг не надо. Зато она терпит тебя, а бабы из нашего круга — потерпят, и бросят, и правильно, в общем-то, сделают! Или сразу раскусят. — Я всё же допил вино. Не пропадать же добру. — И приходится тебе, несчастному, от духовного голода набрасываться на местечковое бунтарское сборище как на хлебную корку. Проще говоря, ты нас используешь не от избытка, а от недостатка. И при этом выступаешь на котурнах и в мятом христовом рубище. Дорогой! Дураков здесь нет. Дураки закончились. — Тебя возмущает то, что я могу верить, а ты — лишь отстаивать убеждения, — заключил Фишбейн. Слов нет, какой мудрый вывод. — А что, — засмеялся я, — разве твоя кондукторша читала Витгенштейна? — Это снобизм, Миша. — Отвечай, дорогой, прямо. — Нет, Миша, — грустно сказал Фишбейн. — Конечно, нет. Ни она, ни её родственники Витгенштейна не читали. — Смирись, — порекомендовал я. — Блаженны нищие духом. — Не богохульствуй, Миша. Потому что это богохульство. — Во-первых, это сказал Христос. Значит, он богохульник? Во-вторых, мною дви-

Форма протеста

Художественная литература. Хроники нашего времени. жет стремление к лексической справедливости. Фишбейн задумчиво повертел в руках пустой стакан. — Тобой движет и что-то другое, Миша. — Конечно! — воскликнул я, поскольку меня это всё подзаебало. — Альтруизм! Мною движет альтруизм. Тамара! Эй, Тамара! Тома вошла, руки у неё тряслись от злости. Лицо покрылось от злости красными пятнами. Я жестом велел ей молчать. — Костя, хочешь, я тебе Тамару продам?! Она хорошая. Готовить умеет. Будет фаршировать рыбу, пока ты проповедуешь. Тебе будет с кем поговорить о жизни, у неё высшее техническое образование, а не такое, как у твоей кондукторши, которая не может разгадать простой советский кроссворд и каждые полтора дня варит картошку до состояния углей. Конечно, её родственники — тоже обыватели, помешанные на цвете обоев, но обои у них в квартире малость подороже, чем у тебя. — Ты что, допился до белой горячки?! — зашипела Тамара. — Это что? — Она указала на вторую недопитую бутылку, ранее находившуюся в моём портфеле, затем схватила её и начала выливать в кухонную раковину, вполголоса причитая: — Да сколько же можно?! Я стукнул стаканом по столу. — На хуй! Не провоцируй меня на безобразную сцену, чтоб было потом на что плакаться твоей мамочке! Я всё равно больше пить не хочу. Фишбейн сказал: — Миша, я, пожалуй, пойду. — Давай я тебе тогда её одолжу, а? На пару недель. Тебе же скучно и одиноко среди подгорелой картошки и гражданской тёщи-антисемитки. Тамара швырнула опустевшую бутылку в ведро и влепила мне пощёчину. — Нет уж, Миша, оставь её себе, — усмехнулся мой собеседник. — Где ещё мазохист найдёт себе законного надсмотрщика? — Убирайтесь вон! — пронзительно заорала Тамара, забыв о том, что «ребёнка будить нельзя». — Тома, — лениво проговорил я, — можешь настучать на меня в партбюро. Только тогда и тебя заберут как соучастницу. Можешь сделать вид, что раскаялась и теперь всех наших считаешь пидарасами, как Хрущёв. Только учти, что раскаявшиеся жёны диссидентов обретают ещё больше забот и хлопот, чем нераскаявшиеся. Таков закон диалектики. — Мне надоел твой бред! — Видишь, Фишбейн, я подставил щёку. Я христианин? — Я пойду, — сказал он. Я пошёл проводить его. Нельзя выгонять пьяных приятелей на улицу просто так — невежливо, антигуманно. На площадке первого этажа было прохладно, темно и мрачно. Он знал, что другая, именно другая причина заставляет меня терпеть его, слушать его голос, желать ему добра, желать ему зла. Я хотел заставить его заткнуться. Оборвать все нити его демагогии. Наказать его — именно так, как он хотел. Мне никогда не хотелось сделать это с женщиной — превратить влечение в способ отомстить. Если бы я отодрал его прямо в подъезде и вышвырнул вон, то он был бы счастлив. Возможно, этого он и добивался. Конечно, я не сделал этого. — Я подам на развод, Костя, — сказал я, глядя на тёмную дверь впереди. Она еле держалась на петлях. Слава тебе, советский ЖЭК. — Делай, что хочешь. Спокойной ночи. Он потянулся обнять меня, но я резко отшатнулся. Ещё чего не хватало. — Прости, — жёстко сказал я. — Нервы. Спокойной ночи.

7. Следующий день был выходным. Тамара со мной не разговаривала, и вечная

проблема «проведения досуга в кругу семьи» отпала сама собой. Я решил смыться из дома, пока не поздно, пока ещё нет двух часов ночи. Я бродил по набережной Прегеля, спускался до кирхи, облепленной ласточкиными гнёздами, потом повернул назад. Марианна, девушка, которой было не место в этом городе, жила недалеко от разрушенной лаборатории «Кёнигсберг-13». На полубезумном острове, напоминающем одновременно Питер, Германию и окраину центральнороссийского мухосранска. Марианна, я хотел сказать, что навсегда отравлен этим городом, но не могу в нём жить; что я плохой муж, плохой отец, плохой диссидент — все сидели, а я валял дурака, и ничего мне не было, и возможно, я по пьяной беспечности своей уже подставил кого-то, уже упустил доносчика, ещё не заметил угрозы, — плохой писатель — бросил писать, плохой историк — недостаточно знаю историю собственного народа, плохой сионист — навсегда отравлен бывшей прусской столицей, холодной вежливостью потомков недобитых поляков и немцев, сдержанной красотой их лиц. Я хотел видеть из окна эти красные черепичные крыши, именно эти, а не мюнхенские или берлинские, хотя на тамошних окраинах полно черепичных крыш. Я хотел остаться здесь с тобой, Марианна. Знаешь, хотел я сказать ей, я читал о гипнотизёре, которому достаточно было подумать о женщине — как следует подумать, несколько дней или недель подряд, и она обращала на него внимание. Ради этого стоило слегка сойти с ума. Потом я ждал её в кафе с бокалом красного вина. В этом не было ничего иррационального: под этой крышей собиралась всякая шушера — художники, музыканты, просто инакомыслящие. Вполне логично было бы предположить, что Марианна зайдёт сюда в выходной. Внезапно я почувствовал, что она уже здесь, в соседнем затемнённом зале, и уже заметила меня. Учёные исследуют феномен интуиции применительно к подобным эпизодам. А это на самом деле никакой не феномен, это просто — ощутить присутствие другого человека, не видя и не слыша его. Особенно если у вас одинаковый уровень феромонов. Или допамина. Чёрт с ним. Я обернулся и увидел её. — Добрый вечер, — рассеянно сказала она. — Извините, я вас сразу не узнала. — Вы меня уже не помните, правда? — спросил я. — Конечно, мы так редко виделись, всего ничего. Хотите немного посидеть рядом, за этим столом, чтобы всё-таки запомнить: тогда вам не придётся каждый раз извиняться? — Миша, — нахмурилась она, — что с вами? — Ничего. Кризис жанра. А почему вы без Феликса? — А почему он должен ходить за мной, как гэбэшник? Я что хочу, то и делаю. — Странно. Мне казалось, что у вас более прочные отношения. Впрочем, мне-то какое дело. Я не парторг. Я уже был наслышан о Феликсе. Народ гадал на кофейной гуще, стукач он, борец за демократию или агент криптомасонской организации. Семь лет назад он серьёзно влип из-за тривиальной чепухи типа выставкипьянки-самиздата. Терять мне нечего, пояснил Лурье ближайшим собутыльникам, всё равно еврея из партии не исключат хотя бы потому, что его там нету: этому райкому партии не нужен лишний еврей. Ну, выселят за границу, и слава богу. Но его не выселили. Я, разумеется, не был на этом «антисоветском» процессе, но, говорят, если бы Бродский защищался как Лурье, его отправили бы в ссылку только под дулом пистолета. Историю замяли как можно скорее. Лурье продолжал работать в НИИ над научным атеизмом. Последние годы он, насколько я понял, помимо НИИ работал «на два лагеря», иначе бы его просто убрали. — Помните, как однажды сказали, что я вам нравлюсь? — обречённо спросил я, допивая вино. — Наверно, тоже нет. А я никогда вас не забывал. — Чтобы уложить женщину в постель, вовсе не обязательно цитировать глупо-

сти, которые она имела неосторожность ляпнуть много лет назад, — спокойно ответила Марианна. Нет, не то чтобы я онемел от её цинизма — общение с плохими некомсомольскими девушками научило меня многому, — я просто не ожидал. — Что вы тогда нашли во мне? — продолжала она. — Я была обычной глупой и наглой провинциальной девкой. — Вы были прекрасны. — Терпеть не могу дешёвый пафос, как в поэмах второго ряда польского романтизма. Помолчите. — А я и так не понимал, что говорить. — Своей жене такие же сказки рассказываете? — Какой смысл ей вообще что-то рассказывать, сказки или правду: она не слушает меня. Никогда. Ей это не нужно. Ей нужен штамп в паспорте и кухонная мебель, чтоб быть не хуже соседок. — А ещё говорят, что евреи ценят семейные узы, — усмехнулась она. — «Ни в коем случае не связывайся с гоями, — говорила мне бабушка Фрида, — ты для них вдвойне человек второго сорта. Вопервых, женщина; во-вторых, еврейка, не состоящая в комсомоле. Только евреи уважают своих жён». — Да какой из меня еврей? Так, безродный космополит. Марианна вытащила сигарету из моей пачки, лежащей на столе. — Вы мне тогда показались таким умным, взрослым, и в то же время вам было на всё наплевать. Состоявшийся человек, можно сказать. Из тех, кто встречается с отказницами и кандидатками наук, а остальных женщин воспринимает как мишуру. Сегодня она повисит где-нибудь, а завтра её можно выкинуть на хер. Зачем вам была нужна глупая девка, вдобавок связанная обязательствами с другим человеком? — А зачем вам этот подонок? — Затем. Он в Маркса и Ленина верил, как папа Александр Борджиа — в Иисуса Христа. А мне нравились эти циничные игры. Они меня многому научили. — Я не знаю глупых девок, читающих Джойса. — По сравнению с какой-нибудь дворничихой я, конечно, была умной, но по сравнению с тем, какая я сейчас… Знаете, всё это такая фигня — и Джойс, и Маркс, и Ленин. Помолчите, Миша, пожалуйста. Зачем нам сейчас говорить, мы же видим друг друга насквозь? Я понял, что она поругалась с Феликсом. Слава богу. Она великодушно простила мне то, что я ничем не угостил её в этом ёбаном кафе. Просто забыл. Ну, и чёрт с ним. Кафе давно разобрали на кирпич, а с Марианной мы вместе уже тридцать с лишним лет. Мы вышли на улицу. Там был речной ветер, какого не бывает в других городах. Квартира бабушки Фриды оказалась тёмной и пустой. — Красиво, — сказала Марианна хмуро, — Бердяев в кухонном шкафу, под упаковкой муки и жестянкой с кофе, на которой написано: «соль». То, что не нужно на данный момент читать, зашивается в матрас, то, что нужно, — сюда, под соль. Через тридцать лет люди будут смеяться. — Через тридцать лет люди будут жить при коммунизме. — Если серьёзно: хорошо, если они будут жить хотя бы так, как мы. Человечество не внушает мне иллюзий. Ну, ладно. Гезундхайт! Мы выпили по рюмке коньяка, забытого Феликсом. — Я вообще-то приехала сюда забрать квартплату. Я эту квартиру сдаю. Ну, ещё мелкие рутинные задачи в плане борьбы с режимом, но это не обсуждается. Миша, поменьше ругайся тут матом, бля. Нет никакой гарантии, что он под обои не напихал всякой звукозаписывающей дряни. — Терпеть не могу Бердяева. Если бы его не запретили — ни за что бы эти бредни не открыл. Кому место в дурдоме на вязках, так это ему. — Феликса тоже неплохо бы отправить в психушку. А то у него бывают перепады настроения. Как-то он в меня стрелял.

—? — Ну, есть у него с собой пистолет Макарова, старый уже, а патроны, в основном, холостые. Но не только. — Зачем ты про эти «жучки» сказала, я же сейчас скажу, что его убью, знаешь, что потом будет? Она пожала плечами. — Это не факт. Может, их там и нет. Может, он просто запоминает. У него отличная память. Просто он тогда приревновал меня к какому-то мудаку. Из тех, с кем я бы никогда, ни за что и даже под прицелом Макарова. Но мужчины ведь всегда лучше знают, кем мы можем увлечься. — Я не такой… — И все вы говорите, что «не такие». Плавали, знаем. — По крайней мере, я не стукач. — Это называется не «стучать», — сухо рассмеялась она. — «Мариша, ну почему именно стучать? Информировать. Все, понимаешь, все так или иначе информируют. Кто-то проболтался не тому человеку, кто-то работает на органы, кто-то сделал глупость и подставил остальных. Я честно скажу: мне нужны деньги и чувство безопасности. Я вырос на окраине Львова, где проще было встретить говорящую лошадь или неподкупного чиновника, чем еврея, которого хотя бы раз в день кто-то не оскорбил словом или взглядом. Мне надоело. Я им, в общемто, добра желаю. Это же мои соплеменники. Кто ещё устроит им такую быструю и дешёвую депортацию из этого государства? Да они таких, как я, в Америке потом благодарят до глубины души. Мариша, всё очень сложно. Я думал: пусть здесь останутся гои. На здоровье. Освобождайте страну от моего народа, русский, хохол и друг степей калмык. Отпускайте народ мой. Я вам поспособствую. А мне же ещё полку хороших книг за это доставят». — Какие у них у всех красноречивые оправдания, — зло сказал я. Время неуклонно приближалось к сакраментальному часу ночи. — Я бы всем рассказал, кто он. Но сравни его репутацию и мою: я заурядный дебошир, а он — борец за толерантность. Даже академик не сорвёт с его башки невидимые миру лавры. Я тебя случайно не обидел? — Нет. Ты лучше него, поэтому имеешь право говорить о нём так. — А недавно ты сказала, что он… — Вот только не здесь, мать твою, не здесь, повторяю: хуй знает, чего они здесь понаставили! — Плевать, пусть меня посадят. Ты сказала, что он — один из самых умных и красивых мужчин в твоей жизни. — Да. Но так получилось, что он по совместительству дерьмо. Так часто получается. Я когда узнала, намекнула ему, чтобы поискал мне замену. Всё равно я в совке диссертацию не защищу, мне никто не позволит. Для этого надо годик-другой поползать на коленях перед ЦК, потом начать… информировать. Я была дурой года два назад, думала, от Феликса в этом плане чтото зависит. Она поставила пустые рюмки под кран. — Пошли спать, пить на этом флэту больше нечего. — Интересно, где он сейчас? — Кто, Феликс? Сильно подозреваю, что обсуждает проблемы сравнительного религиоведения с одним твоим знакомым. — С Гришей, что ли? — спросил я, подразумевая Вайсмана. — Ага, безусловно. У Марианны был отпуск, через три недели она должна была вернуться в Москву. Она работала в НИИ лаборанткой. Это с её-то мозгами. Славься, отечество наше свободное!

8. Здесь мало что изменилось: отечество по-прежнему славится своим идиотизмом. В штабе, где работает мой сосед, такой же бардак, как и тридцать лет назад. В раздолбанную раковину выливаются помои, затем туда же заведующая делопроизводством

№ 2 (12) 2011 "Без благодати"

Художественная литература. Хроники нашего времени. ставит чайник. Почему ставит? Потому что удерживать чайник в наклонном положении нельзя: расстояние между краном и раковиной практически нулевое. Ну, ладно. Когда через тридцать лет ты расскажешь мальчикам, какого чёрта тебя выгнали из бюро переводов, они тоже могут не поверить. За такое официально не увольняют. — Разумеется, там другое объяснение. «Не уживаюсь с коллективом». Потом мне передают слова заместительницы, начальственной дочки: «Не говорить же ему, что отец ненавидит пидоров». — Вот и я про то же. И антисемитизма тогда с официальной точки зрения никакого не было. И церкви никто взрывать не призывал. И безработицы в принципе не существовало. И вообще, диссидентское движение — это такая своего рода химера. Его выдумали деятели перестройки в начале девяностых годов. Ты будешь меня слушать? Или сейчас пойдёшь отсюда… к супермаркету, тебе там расскажут другую версию событий. Со ссылкой на Христа в последней инстанции. Und so weiter. Я всё же пришёл в тот день домой. Надо же было там отметиться. Тамара могла позвонить в милицию, и так далее. Вообще, еврейки — редкостные стервы. Один мой друг, живущий в Кфар-Сабе, долго уговаривал меня жениться на русской. Мол, они гораздо лучше. И так далее. В квартире обретались Тамарины братья, не слишком трезвые субъекты, по сравнению с которыми биндюжники, описанные Бабелем, — тихие гимназисты. Сейчас в этом городе таких практически нет. Все разъехались по Кфар-Сабам. Братья жрали на кухне, захламлённой декоративными досками для разрезания мяса, селёдку под водочку. Чисто российский менталитет. Мне всегда казалось, что они родились евреями по какой-то глобальной ошибке. Или я просто ничего не понимал в еврейском менталитете, русском духовном влиянии и молдавском отребье. Тамара пожаловалась на меня, и они пришли разбираться. — Миша, — сказал старший брат, доливая водочку в рюмку из синего стекла, — ещё один такой разговор с моей сестрой — пойдёшь под конвоем сам понимаешь куда. А что с квартирой делать, мы как-нибудь решим. Тебе твои связи не помогут после того, как мы сходим в милицию. А твой отец из Ташкента не поедет сюда, чтобы отсуживать. Он и сам-то на свободе под очень большим вопросом. На нём был жуткий совковый пиджак, на фоне которого малиновые пиджаки новых русских и бабелевских налётчиков показались бы эталоном хорошего вкуса. Я бы такое только под угрозой расстрела напялил. Шурин, как я уже говорил, втихую фарцевал и маскировался под типичного советского обывателя. — Ты уверен? — спросил я, чувствуя, что ещё пара таких фраз — и начнётся хуйня не на жизнь, а на смерть. — У тебя тут психи собираются, тунеядцы. Мы предупреждаем по-хорошему и не в первый раз, — сказал младший брат, мордоворот, издали напоминающий писателя Довлатова. Нет, я не из-за этого не люблю Довлатова, сынок. — Чего ты из себя западного интеллигента корчишь, как последнее говно? Этот братец, собственно, взялся из городишка Бельцы, где ему почему-то не жилось спокойно. Тамара и старший брат продолжили моё просвещение: этот ублюдок с образованием типа «херово оконченный техникум» должен будет поселиться в нашей квартире и поступить с моей помощью малопонятно куда. Ну, где историю надо сдавать, туда я его и обязан поступить. — Вот я подам на развод, потом мы, надеюсь, мирно разведёмся, а потом все вместе решим, кто где будет жить, — сдержанно ответил я. Тамара застыла посреди кухни. Ещё бы. Я ломал советский стереотип: на развод должна подавать женщина. Слово за слово, и я предложил товарищам фарцовщикам убраться из моего дома, иначе под конвоем пойду не только я, но и кто-то из них.

— Ты что, Миша, офонарел? — поинтересовался старший дурак, которому я высказал часть того, что о нём думаю. Я прикинул, как можно аккуратно вырубить его, но в это время он постарался вырубить меня. Тамара, будучи интеллигентной женщиной, не пыталась нас разнять. Ждала, кто кого, и надеялась, что меня. Если бы я не был с такого похмелья, история закончилась бы по-другому. Моим тюремным заключением, потому что я точно убил бы шурина. Я так и не вспомнил, чем меня ударил сзади по голове младший брат. По ощущениям это был ружейный приклад, но я точно знаю, что это был не он. Откуда бы ему тут взяться? Никто мне так и не соизволил рассказать, что это было. К слову, еврейский темперамент сгубил немало диссидентов и фарцовщиков. Русские, бывает, спустятся к поэту в котельную, выпьют, обсудят актуальные проблемы культуры, назовут друг друга идиотами и графоманами и мирно разойдутся, а если поскандалят, то наутро помирятся и забудут. Не таков наш злопамятный жестоковыйный народ. Мы ко всему этому относимся в глубине души серьёзно — и безжалостно мстим. Я очнулся, разумеется, в белых стенах. В Москве я как вузовский преподаватель попал бы в блатную палату, здесь это не представлялось возможным, особенно в моей ситуации. Паскудная была больница, этот облезло-тёмно-зелёный немецкий особняк. Недавно проходил мимо — ничего за эти годы не изменилось, только на асфальте у больничных ворот написано извёсткой: «Тоня! Надо жить!» Наверно, какую-нибудь суицидницу откачали. Чувствуя себя суицидником, которого еле откачали, я подозвал медсестру, похожую на Тамару, и попросил её вызвать врача, чтобы он объяснил мне, чем накануне дело закончилось. Голова очень болела, и я не запомнил, что за рожи были в палате — наутро половину из них уже выписали, — но они показались мне вполне уголовными, и, в целом, было впечатление, что я нахожусь в тюремной больнице. Медсестра нервно ответила, что ординатор занят, что мне вредно волноваться, что она тоже занята, но если я и дальше буду волноваться, всё будет в порядке, потому что мне вколют успокоительное. Я почувствовал себя в психушке и поинтересовался: — Надеюсь, не аминазин? Медсестра сделала большие глаза и ушла, и до завтрашнего дня я её не видел. Эти куры должны были дежурить в палате всю ночь, но на самом деле после отбоя слетались в ординаторскую клевать семечки и запивать медицинским спиртом. Я бы половину из них удавил. Утром она пришла разносить баланду в тарелках, напоминающих собачьи миски, и я поинтересовался, могу ли увидеть врача, который должен мне объяснить, чем накануне дело закончилось. Или хотя бы разрешите позвонить. Я знаю, что мне вредно вставать, но ведь ординатор занят и не может мне ничего сказать. Услышав, что я преподаватель — это, разумеется, было написано в медкарте, но где уж замученной детьми, начальством и перманентным похмельем курице в белом халате упомнить, где какой пациент работает, и кто он вообще, — это олицетворение советского милосердия пообещало, что скоро всё будет в порядке, через деньдва меня выпишут, и бесследно исчезло. Карательная советская медицина, что с неё возьмёшь. Сотрясение мозга — это не худшее, что может произойти с человеком, и уже через несколько часов я действительно был в состоянии звонить по телефону. Тамара могла бы навестить меня для приличия, но ей, видимо, было стыдно показаться мне на глаза. Я был почти уверен, что кто-то из её мешпухи на меня уже настучал. Вызывали в тот день милицию или только «скорую»? Видел ли кто-нибудь посторонний, что произошло? Сколько у меня шансов после этого оказаться в СПБ? (Эта аббревиатура, которую ваше поколение расшиф-

www.xy-li.ru I www.neo-lit.ru

ровывает как «Санкт-Петербург», для нас означала специальную психиатрическую больницу.) Мне представилась чудесная картина: окончательно прихожу в себя, получаю выписку, и тут возникают вежливые товарищи в штатском и предлагают пройти с ними в машину. Это только сейчас весело вспоминать, хотя кому-то другому на моём месте вряд ли было бы весело — тонкой творческой натуре вроде тебя, например. Я иногда выхожу в интернет и читаю глупости малолетних национал-социалистов, слёзно жалующихся, что сетевая полиция нравов не даёт им вести публичные дневники. Отправить бы их всех в семидесятые на пару недель. У меня есть в n-ной группе такие экземпляры, иной раз физически ощущаешь, как они тебя ненавидят: бедные мальчики, наверно, искренне полагают, что я шестидесятник, слушающий всякую окуджаву и ратующий за гуманизм с большой буквы. Их пороли в детстве мало, вот дураками и выросли. Я набрал домашний номер, потом Марианнин, потом позвонил тёще. Друзей решил не беспокоить. Никто не отвечал. Вот так будешь подыхать, и никто ни хера не сделает, мелькнуло у меня в голове. Набрал ещё раз — та же история. Вскоре медсестра пригласила меня в кабинет врача. Когда мы вошли, хирург, лысеющий мужик лет на пять постарше меня, поспешно прятал в спортивную сумку подношение — коньяк и три коробки польских конфет. Увидев меня, он улыбнулся, будто мы хорошие знакомые, чего и близко не было, и начал рассказывать, что мне повезло, вот у него был пациент, которому брат проломил голову ледорубом, как Троцкому, а у меня даже намёка на трещину в черепе рентген не выявляет. Экий общительный каратель, подумал я и полюбопытствовал, могу ли узнать подробности инцидента. — О подробностях я не осведомлён, да и не моё это дело. Свои люди — разберётесь. Главное, чтобы не дошло до парткома. — А милицию вызывали? — спросил я, понимая, как глупо это звучит и насколько психоделична ситуация в целом. — Да вроде нет, — ответил он, — ваша супруга позвонила нам, про остальное не знаю. Ничего, с кем не бывает? У меня на истфаке троюродный племянник учился, Иванов, помните такого? Я бы вам коньяку налил. Но вам нельзя. И т. д., и т. п. На следующий день меня выпустили оттуда. Очень вовремя: советский народ в палате начал меня утомлять. Беседы шли о футбольных достижениях Яшина, необходимости возвращения Сталина и сволочизме баб. Последнюю тему я поддержал бы, если бы не моя неприязнь к народной этимологии. Один жлоб до четырёх, кажется, утра жаловался, что жена выписала его из квартиры. Только потом я понял: это был знак. Плохой знак. Поменяв больничную униформу на то, в чём меня привезли, я обнаружил, что кошелёк и документы никто не тронул — ну, может, выгребли часть мелочи, так разве я считал мелочь? — а вот ключей от квартиры нет. Пришлось промыть мозги кастелянше и медсёстрам. Никто ничего не знал. Ординатор, как обычно, был занят, зам главврача был в отпуске, и т. д., и т. п. Во дворе было пустынно — ни одной медсестры. Маячили приблудные кошки. Хотелось умереть. Наверняка ключи вытащила Тамара. Мысли о том, что кто-то из медперсонала мог решиться на благое для отечества дело, передав ключи от квартиры диссидента в КГБ, я старательно отгонял как параноидальные. Снова попытался дозвониться до жены, потом — до Марианны, безрезультатно. Остановил такси, потому что в тот момент меня тошнило от одного воспоминания о советском общественном транспорте, и поехал домой. То, что я там увидел, подтвердило мою основную догадку: в дверь был врезан новый замок. Литовский такой, прочный, сука. Думаешь, я в то время чувствовал себя узником совести? Разве что узником собственной глупости. Докторская степень

позволяет беспрепятственно признавать себя дураком: всё равно никто особо не поверит. Но тогда я действительно осознавал всю бездну собственного и государственного идиотизма, всю меру кёнигсбергского экзистенциального бреда и бессмыслицу мира как воли и представления. На нижней площадке орал пьяный сосед: «Падла! Она пиздит, что я весь двор переебал! Надьку переебал, Вальку переебал! Меня заебало, что все про меня судачат! «Дети спят»?! А меня всё заебало! А ты ещё запиши, сука, что я говорю! И ментам покажи! А я тебя всё равно переебу так, что мало не покажется, сука!» И воздух был «чист, как узелок с бельём у выписавшегося из больницы». Кто бы ещё написал о жизни, потерянной или украденной, как ключи у выписавшегося из больницы. Но я отвлёкся.

9. Ждать Тамару было невыносимо. Я спустился в подъезд и позвонил из автомата Фишбейну. Кому же ещё? Компания у нас была небольшая, и я всех подозревал. Нет, сначала я позвонил секретарше деканата, а потом — своему приятелю Б. Но это всё равно что не звонил. Я сказал ему, что выписался из больницы, и тут он прервал меня: — Выписался?! Не слышу энтузиазма в голосе! Я повесил трубку. Очень хотелось послать его к чёрту с его энтузиазмом, достойным комсомольских молодчиков из документального кино пятидесятых годов. Должно быть, пил с самого утра. Тем лучше: нечего мне было в тот день делать в пьяной компании. У меня оставалась ещё одна мелкая монета, тебе будет неинтересно, какая. Не люблю доставать молодёжь занудством вроде: «Колбаса тогда стоила всего полторы копейки»… Фишбейн сразу взял трубку. Его шлюха смоталась с матерью на дачу делать ремонт. — Понятно, — сказал он через полминуты. — Приезжай. У меня бардак, но дверь я обязательно отопру. — Никогда не забуду эту фразу. Я хотел сказать спасибо, но он уже положил трубку. Вовремя. Очередь возле будки почти материлась. Ну да, к кому мне было ещё ехать? Я тебе говорил, что родственников у меня в этом городе нет? Томкина свора не в счёт. Мать рано умерла, сразу после лагеря. Сердечная недостаточность. Отец жил в Ташкенте со второй женой и со мной предпочитал не общаться. Но если я буду рассказывать, почему всё так вышло, получится толстенный роман натуральной школы. Эта мне легендарная еврейская кагальность, заговор, поддержка родственников. Всех сразу всеми сразу. Тогда мне казалось: пристрелил бы того, кто придумал эту сказку. Хотя я понимаю, для чего придумали — чтоб чужие реже нас трогали, таких дружных, ведь мы соберёмся всем кагалом и отпиздим. Тогда немецкие дома на улице N ещё не снесли, пейзаж был в характерной стилистике «упадка и разрушения, застоя и развала». Обстановка в доме соответствующая: продавленный серый топчан, прожжённый линолеум, электроплитка (дымоход засорился, а разбираться с этой хуйнёй было некому: у нашей светлой личности руки не оттуда росли, а на услуги печников не было денег). Стёкла пыльные, в трещинах, рамы выкрашены в красно-коричневый цвет — ещё бы свастику на стекле начертить для полного счастья. Короче, как писал самиздатовский поэт Боря Менделевич: Вижу мусорные баки Сквозь разбитое стекло. На снегу лежат собаки. Как всё это заебло! Это был многообещающий, надо сказать, автор. Если бы Игорь Холин его прочитал, ушёл бы в запой от зависти, но с тех

Форма протеста

Художественная литература. Хроники нашего времени. пор, как Менделевича перестали запрещать, он больше не пишет. Я сказал Фишбейну: — Это ненадолго. Отлежусь и вернусь забирать у пробляди вещи. Как ты думаешь, при столь сомнительном раскладе велики ли мои шансы отсудить или хотя бы разменять квартиру? — Я бы на твоём месте радовался, что вообще жив, — сказал Фишбейн. Он смотрел на меня скорбно, как святой Себастьян — на лучника. — Прочитай мне проповедь, — предложил я, укладываясь на топчане. — Прочитай мне лекцию по христианской этике. Расскажи мне, какая я сволочь. Я быстрее усну, и перед глазами у меня перестанет стоять главврач. Заебал уже. Я не понимаю, почему именно он. — Он приснится тебе в облике врага человеческого, — серьёзно ответил Фишбейн. Я забыл упомянуть о его поганой привычке шутить с серьёзным лицом. — А куда ты потом собираешься? В отказе сидеть? — Да нет, пойду к Марианне. — Ясно. Больше он вопросов старался не задавать. Спрашивал я, пока он готовил ужин на плитке. Дверь держится на честном слове, окну пиздец. Не боится ли мой спаситель, что придут чужие, и поднимутся по лестнице, и найдут на чердаке рюкзак с запрещённой литературой? — Там два рюкзака с запрещённой литературой, — спокойно ответил Фишбейн, переворачивая мясо. — А вообще, как жизнь? — продолжал я. — Да всё по-прежнему. Боль поражений и утрат, ведущая нас от ошибок к просветлению. — Кого — «нас»? Тебя и твою кондукторшу? — Миша, оставь эту тему. Я ненавижу эту суку. Вроде бы, христианин не должен испытывать такие чувства, но, с другой стороны, гностики считали, что ненависть тоже приводит к просветлению, она подобна огню, а, как тебе известно, ignis natura renovatur integra. Я понял, что в голове у него поселился новый диббук, поэтому лучше вежливо промолчать. А из моей головы как будто выбили всё лишнее той тяжёлой дрянью (кажется, это всё-таки была пепельница), и стало ясно, что из этой жизни я в ближайшее время должен вычеркнуть некоторые лишние вещи, иначе они не принесут мне ничего хорошего. — Ты бы хоть прибирался здесь иногда, — сказал я, потому что надо было что-то сказать. Уже темнело. — Меня сейчас другое интересует, да и когда они придут, то увидят всё это и подумают: что с тебя взять… Спокойной ночи. Обращайся, если что. В день субботний, когда нашему ветхому днями народу следует отдыхать, я забирал вещи у Тамары, которая соизволила впустить меня в мою квартиру. Конечно, в них как следует порылись и кое-что присвоили, но это, без сомнения, были родственники. — В понедельник подаю на развод, — снова предупредил я. — Не сошлись характерами, устраивает такой вариант? В ответ я услышал, что я сволочь и ёбаный борец с режимом. Что ж, это вполне может сочетаться в одном человеке. — И скажи спасибо, что не подаю в суд на твоих мудаков-братцев, — добавил я уже в дверях. Эта истеричка швырнула в меня салатницей. Ещё пара сантиметров — и я бы загремел в больницу по новой. Накануне я не мог дозвониться до Марианны из-за того, что она выясняла отношения с известным нам гуманистом, соратником Янкилевича и совестью нашей эпохи. Держался он «сдержанно, с достоинством, как всегда» — так написал о нём наш товарищ, один из немногочисленных литовских борцов с режимом. В переводе на русский язык это значит: Феликс перед тем, как уехать обратно в Москву, несколько часов орал, что Марианна проститутка, а я алкоголик; не знаю, откуда возник непреоборимый миф о его сдержанности — хотя

считают же тысячи литераторов классического некрофила Пушкина олицетворением поэтической витальности. Развод назначили на двенадцатое июня, и уже через месяц я был свободен, ещё через пару месяцев нам с Марианной разрешили поставить штамп в паспорте — мы это событие не праздновали, просто послали всех к чёрту, — а ещё через неделю пришли гости. Мы давно уже удивлялись: почему так долго не идут? Всё было очень прозаично. Если бы ночью нам вышибли кирпичами стёкла, а утром меня перехватили бы по дороге в ЖЭК или в магазин за продуктами; если бы меня поместили в психушку, аргументировав тем, что после сотрясения мозга у меня поехала крыша, и теперь я шокирую соседей, разжигая на газоне костёр и будучи при этом одетым в поповскую рясу или «талес деда Иосифа», а потом меня признали бы дееспособным и перевели бы в следственный изолятор, — нет, ничего этого не было. Они просто пришли, когда мы дома пили водку. Была годовщина смерти моей матери. Антисоветской литературы не нашли: я всё давно вернул, раздал и вывез. На антресолях валялся только рюкзак с мотками бечёвки, медной проволоки и изоленты. Усталый гражданин в штатском сообщил, что мои фамилия и адрес найдены в записной книжке одного израильского отъезжанта. Я знал, что Вайсман в целях конспирации переписал свою книжку заново, оставив только безопасные адреса, а опасные затвердил наизусть. Значит, настучал кто-то ещё. У нас изъяли ксерокс, пишущую машинку, радиоприёмник и предъявили ультиматум: или мы уезжаем из Союза, и чем быстрее, тем лучше, или оба пойдём по семидесятой статье. В ходе следствия наверняка будут выявлены отягчающие обстоятельства, и одной семидесятой статьёй мы не отделаемся. Как я на следующий день выходил из партии — это отдельная история, очень скучная, почитай лучше в книжках про Хельсинкскую группу. Её участникам с биографией больше повезло.

10. Касательно тяжёлой жизни в эмиграции: я ещё понимаю, почему образованные, тонкие и чувствительные люди жалуются на немецкую бюрократию, но не понимаю наше простонародье. Сейчас на берегу озера неподалёку от швейцарской границы открыто общежитие для переселенцев. Они там живут, как баре, как советские писатели в Доме творчества, как психи в элитной клинике для богатых психов, я не то хотел сказать. Им дают подъёмные деньги и муниципальные квартиры. Кто-то жалуется, что его назвали «руссише швайн»? А нечего приволакивать в БаденВюртемберг хохляцкую родню, каждые пять минут рассыпающую по улице шелуху от семечек. Нечего устраивать дебоши в пять утра, а потом хамить полицейским. Меня за эти годы почему-то никто ни разу не назвал еврейской свиньёй — по крайней мере, в лицо и на улице. В общем, отношение европейцев к русским лучше отношения москвичей к питерцам. Немец даст приезжему русскому жильё и деньги, оформит паспорт за десять минут, а русский даст приезжему русскому понять, что тот понаехал. В этом основное отличие загнивающего Запада от процветающей свободной России. Но это сейчас, а тогда никаких швейцарских Альп и санаториев для нищебродов нам не предложили. Тогда центром русской эмиграции был Мюнхен. Пришлось поселиться на окраине. Представь себе чисто выметенную улицу Гагарина — местность была типа этой. Там жила Марианнина кузина Рита, редкая сука. Вылитая Андреа Дворкин. — Мариша, как же я тебя ненавижу, — сказала она после того, как мы разобрали барахло. — Я так и знала, что ты рано или поздно явишься сюда и притащишь с собой кого-нибудь. Хорошо, что не детей.

— Не волнуйся, — ответила Марианна. — Детей я не люблю так же сильно, как ты меня. Кузина агрессивно-вопросительно посмотрела на меня, мол, зачем связался с такой ведьмой, как моя сестра, но я убедил её в том, что не считаю детей обязательным условием для счастья. Это в переводе с русского мата на немецкий язык, а потом обратно на русский. По-немецки я ей ответил для того, чтобы с самого начала поняла, с кем ей придётся общаться. Такие дамочки при виде человека, выглядящего в стиле «еврей-грузчик», ожидают разве что знания одесского жаргона. А вообще там было неплохо. Рита постоянно тусовалась у своей бабы, напоминающей ухудшенную копию Валери Соланас. Никто нас не беспокоил. Можно было по вечерам заучивать сложные немецкие фразы, не опасаясь, что пьяный сосед включит радио на всю катушку. Беда была в том, что моя жизнь в те годы напоминала известный филосемитский памфлет Эмиля Золя, только вместо «я обвиняю» нужно было подставить «подозреваю». Я подозревал Тамару и её братьев, которые получили мою квартиру: несправедливость, как обычно, восторжествовала, хотя с их никчёмной точки зрения это была высшая, неоспоримая справедливость; я подозревал Лурье — по известной причине; я подозревал Вайсмана, ибо хуй его знает; я подозревал своих студентов, по очереди, от самых активных до последних чмошников из рабочей среды, неделями не ходивших на мои семинары; я подозревал декана, и ректора, и замминистра культуры, а особенно — соседку Марианны с нижнего этажа, фронтовичку и сталинистку, и все эти люди, словно призраки, являлись мне во сне чёрт знает в каком порядке, чтобы мучить меня. Возможно, это происходило ещё и потому, что я бросил пить: временами было элементарно не на что. Это Марианне было просто: она преподавала русский язык, а немецкий знала куда лучше, чем я. Депрессия, социопатия, языковой барьер, лёгкая паранойя были моими постоянными спутниками, пока я всё же не начал писать на немецком, напоминавшем мне бабушкины идишистские ругательства. Предшествовал этому следующий эпизод: однажды (это непростительно для историка — говорить «однажды» вместо «седьмого июня в семь часов четыре минуты», но ты же понимаешь, мне не хочется проговариваться, сколько времени я не работал) Марианна сдержанно поинтересовалась: — Хочешь стать как Фишбейн? Тогда я вспомнил его (а я его к тому времени уже слегка забыл) и пошёл работать. Как-то всё стало складываться в такую довольно паскудную, но ровную мозаику. Марианна говорила, что наше вынужденное отшельничество пошло ей на пользу: эмигрантскую околонаучную тусовку легко отодвинуть на периферию зрения, а на родине тебе постоянно докучают трепачи, завистники, псевдоученики-плагиаторы; общая картина морального разложения, снежный ком сплетен, клубок змей, продолжать или не надо? Найдётся толпа людей с теми же интеллектуальными интересами, что у тебя, одержимая желанием помешать тебе, потому что ты своё отгулялвыпил и пошёл работать, а они будут всю оставшуюся пить, гулять и мешать тем, кто умеет работать. Да, ей это пошло на пользу, мне — наоборот. Мюнхенская эмигрантская среда — это, очень мягко говоря, не для всех: общая картина морального разложения, снежный ком сплетен, клубок змей, а меня это бесит. Нередко мне платили взаимностью: специфическая еврейская честность вообще всех бесит. Это предельная честность, это рассказы из книги Бытия. Там все обманывают родственников и спят с родственницами. Люди склонны приукрашивать себя и своих предков и переиначивать древние притчи в духе «моему великому народу чуждо всё человеческое, это вы не так его понимаете, враги народа». Евреям повезло меньше. Книгу Танах, видимо, писали такие, как я. Ты из другой породы евреев, более лукавой.

— Я, с галахической точки зрения, вообще не еврей. — Да ладно. Я не раввин, чтобы передо мной оправдываться за русскую мать. Я, как ты знаешь, даже защитился в Германии, а потом мы собрали денег и решили вернуться. Я долго размышлял, стоит ли это делать, даром что Мюнхен давно уже стоял у меня поперёк горла. Горбачёв, запрет на продажу водки, над которым угорала эмигрантская научная элита (слушай: только я в этой балтийской деревушке расскажу тебе, над чем смеётся эмигрантская элита), пафосные статьи одуревших журналистов, увидевших в клубах папиросного дыма призрак статуи Свободы, разговоры о предпринимательстве на уровне сельского ПТУ, а главное — активно предрекаемое возрождение религиозного мракобесия, на фоне которого некто Лайтман кажется мне радикальным реформистом. В России была дикая, доходящая до абсурда мода на всё американское, в Калининграде — мода на всё немецкое. Когда разрешили продавать водку, а страна покатилась к чёртовой матери, спрос на русских учёных с опытом выживания в демократических условиях несколько вырос. К тому же, в местечковых вузах произошло немало трагических событий: один доцент умер, другой уехал в Москву, третий так обрадовался разрешению на водку, что вскоре был уволен за пьяную драку с аспирантами. Нас с Марианной позвали как бы домой. Пообещали много всего. Дескать, живём мы плохо, у нас ничего и никого нет, но для вас всё будет. Марианна бродила по квартире, перелистывая роман Бальзака «Утраченные иллюзии» на немецком языке. Настроение у неё было — как у польской феминистки Гретковской во время написания дурацких романов о плохих мужиках и тяжёлых родах в плохом элитном шведском роддоме. Уезжать ей не хотелось. — У тебя ещё остались какие-то иллюзии? — уточнил я. — Никаких, — сказала она. — Так или иначе, я хочу, чтобы у меня было двойное гражданство. В России нет нормальных пластических хирургов, а я не собираюсь через пару лет выглядеть, как Андреа Дворкин или моя сестра. Ну, мне-то что. По крайней мере, не нужно, как некоторым коллегам, думать: «Где бы взять бабу, чтобы поехать на конференцию в Прагу, а то с этой старой баржой неудобно зайти в ресторан?» Пока я ехал на поезде до задрипанной деревушки Twanksta, меня преследовали мысли о том, что я сопьюсь. Какой смысл не пить, спрашивал я у луны за окном. Её свет перечёркивал шлагбаум. Мой сосед по купе, похожий на валютчика, делал вид, что спит. Я пил из фляжки дешёвый бренди, какой смысл не пить? Я знал, что по возвращении мы с Марианной возьмём где-нибудь по бутылке «Пауланера»: тогда немецкое пиво и даже подделки под него не продавались в любом приличном супермаркете, да и супермаркетов этих не было, но мы знали, где что можно достать. Элитарные изгнанники русской науки всегда найдут себе бутылку немецкого пива. Средств для наказания народов много. Удавка политкорректности, хлыст межнациональной розни, многохвостая плётка экономической разрухи, бич христианства. Это я постепенно подхожу к теме своей докторской диссертации, сынок. В девяностых началась люстрация архивов КГБ, и народ… то есть, народ, как всегда, ничего не узнал, это интеллектуалы-демократы, которые как бы за власть народа, выяснили, кто столько лет подряд их подставлял. Не последнее место среди стукачей занимали попы и монахи. Как известно, хотя тебе, конечно, ни черта об этом не известно, покаялся только один попосведомитель — виленский епископ Хризостом. Я без труда получил доступ к архивам. Тогда мы уже вернулись в Калининград — собирались купить там квартиру, а временно ошивались у Мандельштерна, дяди твоего бывшего однокурсника, о котором ты говорил, что он осёл. Это я так, к слову.

№ 2 (12) 2011 "Без благодати"

Художественная литература. Хроники нашего времени. Марианна опять уехала читать лекции на немецком, а я часами рылся в этой проштемпелёванной макулатуре, собираясь написать исследование. Очень полезно отстраняться от собственной истории. Наверно, я, как нормальный человек, должен был интересоваться только тем, кто подставил меня, и делать вид, что мечтаю создать группировку, по выходным митингующую под лозунгом «Человечество Без Стукачей». Но меня занимал феномен доносительства как таковой. Надо было написать диссертацию ещё и по психологии, только поздно уже. Только я развязал очередную папку под грифом «Совершенно секретно», как у меня прошло желание об этом писать. Сначала я обнаружил коллективный рукописный роман попов-стукачей. Согласно исторической логике, доносительство неотделимо от их высокодуховной профессии. Жрец пытается вернуть себе хотя бы частицу верховной власти, которой его сословие обладало в прошлом, и самые надёжные для этого средства — стукачество, лесть и шантаж. И, чего и следовало было ожидать, я нашёл эпистолярную повесть Константина Фишбейна, которую можно озаглавить «Моя борьба с диссидентом Нахмансоном и её последствия». Конечно, я и его подозревал, но, повторяю, подозревал я всех в одинаковой степени, а в марте девяносто энного года убедился, что подвёл меня под монастырь он один. Он был автором провокации с американскими письмами, из-за которых меня не оставили в московской аспирантуре. Потом пошли рапорта о моей относительной моральной устойчивости: он не оглашал, что называется, ни паролей, ни явок. Только в августе семьдесят шестого он вернулся к суровой правде жизни и написал всё как есть — про мой к нему визит после конфликта с родственниками, про то, что родственники фарцуют и допускают в быту антисоветские высказывания, а также — про Марианну и её сложные отношения с людьми, на которых первое дело завели ещё в шестидесятых. Почему гэбисты верили психопату, у которого на лбу было написано: «Мифомания, парафрения, невроз навязчивых состояний»? Просто с ними сложно, с такими психопатами: это люди, которые шутят с серьёзным лицом, говорят с абсолютно искренней интонацией и вдруг намекают, что это игра — а может быть, и нет, может быть, вас просто проверяют — усомнитесь ли вы в чужой искренности, обладаете похвальной недоверчивостью или обмануть вас, несмотря на ваши претензии, не труднее, чем самоуверенного подростка? Сейчас я понимаю, что он мог запутать даже гениального гэбиста: определить, дурак он или играет в дурака, иной раз было невозможно. Точнее, не он, а человек, которым он был раньше. Игра в дурака и предательство — последний шанс социопата вписаться в социум. На этом поле социопат, бунтарь по натуре, может выглядеть более чем вменяемым. Обычным, как мещанская корова, пишущая в партком кляузу на неверного мужа, как слесарь, пьющий по субботам и выписывающий газету «Советский спорт», как директор школы, не понимающий молодёжь, которая не хочет носить униформу, читает неправильные книги и слушает неправильную музыку. Не веришь, что такое может быть? А веришь, что в 1945 году Ахматову хотели посадить как английскую шпионку? Архивные часы с треснутым циферблатом показывали, что моё время истекло. Я пошёл домой и стал пить мандельштерновский коньяк, который вскоре закончился. Настроение моё ещё больше улучшила знакомая учительница, заглянувшая на огонёк, чтобы выдать сентенцию: «Вы тут клеймите доносчиков, а сами пишете не диссертацию, а донос. Многие люди, которых вы затрагиваете, ещё живы». Потрясающая формулировка. Люди, которых вы затрагиваете. Ещё живы. Когда из Германии вернулась жена, я встретил её вопросом: «Ты веришь в бога?» Смерив холодным взглядом царящий в квартире бедлам, она ответила:

— Два года назад я уже говорила тебе об этом, но ты всё забыл. Я уже давно атеистка, Миша, и не верю ни во что, даже в то, что потолок не рухнет прямо сейчас. Его нужно раздолбать, разобрать и сделать заново. — Христиане пересоздавали небо, им было труднее, — заявил я. — Ты свихнулся? — спокойно поинтересовалась она. Я объяснил, в чём дело, и предложил ей выпить, когда вернётся Мандельштерн, которого я послал в магазин. За два часа до её прихода он пафосно говорил о вреде стукачей, романтике борьбы и отвратительной современной молодёжи, которая не понимает, что это такое. Я отвечал ему — для человека, пьющего уже четыре дня, вполне связно: — Понимаешь ли, на определённом куске пространства бывает взаимосвязано слишком много конкретных вещей; так получается эпоха. Ты хочешь вернуть романтику борьбы? Вернёшь вместе со стукачами. Они — как гений и злодейство, друг без друга непредставимы. — А всё же ты мог встретить меня на вокзале, — после недолгой паузы отозвалась Марианна. — В другой раз обязательно встречу. — Это нормально — что именно он стучал. Ему было нетрудно. У него была репутация сумасшедшего, поэтому многие не верили, что он стучит: российские комплексы, мол, сумасшедший равно святой, et cetera. Я сказал ей, что не ожидал от Фишбейна такого. Мне казалось, Христос добросовестно остругал доску его мозга, и он стал способен исключительно на шизофрению. Я ещё не знал, что такое православное ханжество. Все мы слышали, что это опиум для народа, но в тот день в архиве мне показалось, что это не опиум, а величайшее оправдание мерзости. Христианство — это своего рода антирелигия. Светлые ценности то и дело с поразительной лёгкостью переходят в тёмные, милосердие оборачивается истерическим преследованием инакомыслящих, любовь к людям — ослепляющей злобой. Именно христианство очень удобно для демагогов всех мастей. Любите своих врагов, так сказано? Но вы хотите кого-то ненавидеть, вы, истинный христианин, не можете иначе? Вот вам люди, не верящие в Иисуса или не делающие по слову его. Они враги бога, истинно говорю, а враги бога, не ваши, достойны мести. Их вы можете травить, сколько влезет. Ты пьяница, клеветник, распутник? Во Христа веруешь? Итак, твои паршивые качества похерены Христом. Это учение a priori не совсем нормально, потому что разработано и продвинуто сумасшедшим эпилептиком Савлом. Она сочетает в себе крайности, а это уже есть безумие. Я понял средневековых раввинов, писавших, что Христос был утоплен в яме нечистот. Я понял, что это метафора. Христос действительно погребён под нечистотами, которые оставили после себя его соратники и духовные потомки. — Иди спать, — сухо посоветовала Марианна. Я понял, что она права: мне лучше лечь спать. Когда проснусь, всё отойдёт на второй план. А Мандельштерн пусть пьёт один: сколько же можно пить вместе со мной, в конце концов? — Подожди, — сказала она. — Почему ты так психуешь из-за этого, далее вырезано цензурой? Первые пару минут я не знал, что ей ответить. Не говорить же, что мы когда-то могли сесть по сто двадцать первой статье. Это же какой стыд и позор. — Это был человек, который, мне казалось, принимал меня таким, какой я есть, — ответил я, начиная трезветь. — А я что, тебя не принимала таким, какой ты есть? — холодно спросила Марианна. — Конечно. Ты тоже практически святая. — Началось, — хмуро сказала она и вышла из комнаты. На самом деле мне казалось, что он меня любит и поэтому не станет доносить, было у меня такое совершенно идиотское убеждение, но я никому

www.xy-li.ru I www.neo-lit.ru

об этом не говорил, это же какой стыд и позор. На следующий день приехала сестра Мандельштерна, известный в узких кругах реставратор. Марианна была вынуждена таскать её по городу, потому что Мандельштерн спал пьяный. Через пару часов реставраторша мечтала телепортироваться обратно в США. Марианна отправила её на такси к другим родственникам в заново отстроенный квартал и перенесла свой экскурсоводческий энтузиазм на меня. — Хочешь, покажу тебе улицу профессора Баранова? — спросила она. — Та ещё тема для исследования: «Влияние постперестроечной эпохи на снижение эстетических критериев нации относительно архитектурных памятников и жилых домов». Вся улица — сплошная лужа, в ней сидят мусульмане и торгуют китайским мусором. — Ты уверена, что я с похмелья захочу на это смотреть? — спросил я. Под нашими окнами на скамейке спали бомжи. Московские журналисты называли это приметой времени. Марианна явно на что-то намекала, иначе я не пошёл бы. Через лужи на улице несчастного, по всей видимости, ворочающегося в гробу профессора были перекинуты прогнившие, заляпанные глиной доски. Литовские цыгане, собравшись тихою толпою на одной из них, обсуждали торговлю на литовском мате (я его немного знаю). Марианна мрачно взглянула на меня и махнула рукой в сторону торговой палатки: — Вон… стоит. Посмотри. Я посмотрел. Возле шаткого сооружения маячил какой-то человек с полуседой нечёсаной бородой, в рваных джинсах и серой куртке. — Вот я там бомжей не видел, — сказал я. — Они так трогают твоё чувствительное сердце? Ну, пойди отдай ему имение своё и отдай тело своё на сожжение. Жирная тётка, проходившая мимо, взглянула на меня как на полоумного. На шее у неё был крестик, блестящий, словно смазанный жиром. — Подойди поближе, посмотри, — предложила Марианна. — Ты поймёшь, что уже его видел. Я подошёл. Буквально на несколько шагов. Дальше была сплошная грязь. Я всмотрелся в лицо человека, стоящего с протянутой рукой. Шутки Господа. Тогда эта книга Вуди Аллена ещё не была переведена на русский язык. — Тут нужно сделать драматическую паузу, — Михаил Аркадьевич насыпал в трубку табак. — Или не нужно было? Как ты считаешь? Я защитился вполне успешно. Сейчас бы нашлись те, кто постарался бы мне помешать. Нельзя называть людей своими именами. Документы какие-то искать. Главный документ — это Библия. Так мне один поп сказал. Конечно. Ведь в Библии не написано, что этот поп стучал в КГБ. Фишбейн, как выяснила Катя Мандельштерн, долго лежал в дурдоме, потом вышел и стал таскаться по стране. Крыша у него окончательно поехала. — Он проповедовал, что ли? — Думаю, нет, иначе бы его давно убили. Не любит русский народ учителей. У нас и проповедовать-то особо не требуется, главное — ходить с крестиком. Его дом снесён. Я не стал наводить о нём справки. Марианна всё-таки навела: он где-то прописан. Мне наплевать, где. Посёлок Октябрьский, что ли. Или Двинская улица. Та, где наркопритон. Это его личные трудности. Городишко у нас маленький, всего народу, считая с незарегистрированными, тысяч пятьсот. Поэтому я много лет подряд встречаю Фишбейна в самых разных местах. То на площади, откуда его гонят менты, то на другой площади, где он сидит в приличном пиджаке, видимо, пожалованном, то есть, пожертвованном более состоятельными единомышленниками. Он спокойно смотрит сквозь меня и говорит: «Подайте Христа ради». Я стараюсь пить в меру, чтобы не стать похожим на него. Я выгляжу моложе своих лет, хотя у меня

тоже седые волосы, а он выглядит, как старый бомж. Я, наверно, должен злорадствовать? Или ждать, пока он сдохнет? — Чёрта с два, — сказала недавно Марианна. — Он всех нас переживёт. Гнилое дерево долго скрипит. И мне уже действительно кажется, что он переживёт всех нас, мы будем вешаться, стреляться, умирать в больницах, садиться в тюрьму, а он будет сидеть на площади или у входа в магазин с таким видом, будто сидит у входа в рай, и на лбу у него будет написано пресловутое смирение паче гордости. — Можно вам задать глупый вопрос, Михаил Аркадьевич? — Да, — кивнул Нахмансон. — У меня вчера был целый академический час глупых вопросов: «Михаил Аркадьевич, вам собаку среднеазиатской породы не нужно?»; «Кафедральный собор — это католический объект или уже православный?»; «А кто такие катары? А то я их сдал и забыл». Задавай, конечно. — Как вы с этим живёте? — Ну, живут же люди с туберкулёзом или СПИДом, а я всего лишь живу в одном городе с подобным человеком. У нас полгорода неадекватных людей, это не страшно. Хочешь узнать, что я ему сказал, как он на меня посмотрел на этой грязной улице? Молча. Просветлённо. Я пошёл дальше. Теперь он сидит недалеко от моего дома, уже несколько недель. Я сдохну, но ничего ему не скажу. Я ничего не должен ему говорить вслух и ничего ему не должен. Он смотрит на мир сквозь стену просветления, разыгранного от начала до конца. Ему всё равно плохо, я знаю. Я мысленно говорю ему: твои метафизические иконы не мироточат, а значит, ты неправильно сделал прорези, по ту сторону которых должна быть прицеплена лампадка с мирром, или просто не знаешь, что их нужно сделать. Но большинству людей, которые считают себя думающими, плевать. Для них он — просветлённый, а я — предатель родины. Я знаю, что это правда. Но бывает, что наш бог, гот мит Аврум, посмотрит на меня с насмешливым одобрением и скажет: — Культурно пьёшь, Нахмансон. И всё, кажется мне, по-прежнему. Да. Я по-прежнему подпадаю под статью — не одобряю православие, а в наше время это чревато. Оскорбление чувств верующих. О моих чувствах, разумеется, никто не думает. Еврей-агностик, безродный космополит с родословной, уходящей к хасидским раввинам, доживал бы себе, заткнулся бы уже, сколько же можно? А я бы, если бы у нас было другое законодательство, попросил бы забрать отсюда Фишбейна, чтобы он не сидел там, оскорбляя мои чувства. Куда-нибудь в пристойное заведение с белыми стенами. Хватит клянчить милостыню со скрытым презрением в глазах. Христианство для еврея — как небоскрёбы для старого европейского города, не к месту и во вред. Это можно назвать любовью, да. Но лично ты это назовёшь любовью, у тебя язык повернётся? Михаил Аркадьевич выколотил трубку и стал смотреть в недавно поставленное евроокно. — Ремонтники — жулики, — сообщил он. — Пытались намерить мне чуть ли не полметра лишних, чтоб я за это фиктивное пространство платил. Мне с ними всё давно уже ясно. Знаешь, человек проходит три стадии: сначала ему с миром всё ясно, потом не совсем ясно, а к старости опять всё становится ясно, только по-другому. — Может быть. Но мне очень не нравится всё это. — А более глупую историю ты слышал? — вспомнил Михаил Аркадьевич начало разговора. — Кроме историй болезни, записанных пьяными врачами. — Да, — сказал Саша. — И вы её тоже слышали. В разных версиях и неоднократно. — Основных версий, я полагаю, четыре, — сказал Михаил Аркадьевич.

Форма протеста

2007 — 2008.

Художественная литература. Хроники нашего времени.

№ 2 (12) 2011 "Без благодати"

Художественная литература. Хроники нашего времени.

www.xy-li.ru I www.neo-lit.ru

Художественная литература. Хроники нашего времени.

Упырь Лихой

ольше всего меня бесило то, что мой сын живет с этой стриптизершей, с этой проституткой! Она работала в этом паскудном ночном клубе, а Леша просаживал там деньги. Видела я эту Наташу на фотографии: челка взбита наверх, куртка с огромными плечами, фуражка какая-то. И демонстрирует из-под этой куртки свои груди. А отцу наплевать. У него жена молодая, эта скобарка. Журналистка, называется. Говорит «тубаретка», «ееный», «евоный». Ударения в половине слов не знает. Журналистка! Пятидесятилетний мужик, юрист сюсюкает с этой дурой и целуется с ее догом, хотя собак терпеть не может. Так ему и надо, получил, что хотел. Не жалко. А лично я люблю кошек, и чем они пушистее, тем лучше. Так о чем я? Я поговорила о сыне с Валерием, и он помог. Все было так, как он сказал. Наташа эта звонит, а Леша трубку не берет, в клуб этот сатанинский больше не ходит. Мельком вижу, как он идет на лекции, у меня на юридическом тоже есть часы в этом семестре. Стал со мной разговаривать, а раньше смотрел, как на пустое место. Спасибо Валерию. Вы не подумайте, он у меня никаких денег не взял, это один из моих студентов, учит арабский. Серьезный такой, лет тридцати, высокий, стройный, черноволосый. Интересный мальчик. Арабский ему нужен, чтобы изучать источники в оригинале. Я даже иногда перевожу для него — это пустяки, мне не трудно. У него такой пристальный взгляд, проникает прямо в душу. Иногда становится даже страшно — он всё видит. Распознал, что у меня киста левого яичника, — вовремя пошла на обследование, врачи прооперировали, и теперь всё в порядке. Смотрите! Хорошо сохранившаяся белокурая женщина лет пятидесяти немного оттянула резинку купальных трусиков. Действительно, белый почти незаметный шрам. Ее пожилая собеседница скептически зевнула и предложила пойти окунуться еще раз. Солнце садилось за внутреннюю гряду крымских гор и не слепило глаза женщинам, плывущим к буйку. Спокойное море приобрело свинцовый оттенок, и под поверхностью воды угадывались их белые руки, спины и ноги. Обе знали, что загорать — вредно, они не хотели умереть от рака. Они берегли свое здоровье и увядающую кожу. Блондинка прекрасно держалась в воде и дышала ровно, как спортсменка. Она пользовалась этим и продолжала развлекать свою новую знакомую. На этот раз — рассказом о том, как подруга-стоматолог по блату покрыла ей зубы жидким фарфором, и рот был, как будто она жевала творог, а потом этот фарфор покрасился от чая и было ужас что. — И Валерий вам помог отскрести этот фарфор? — Невинным голосом спросила та, что постарше. Блондинка пропустила мимо ушей эту шпильку и рассказала, как приводила зубы в порядок пилочкой для ногтей.

Энергия Пожилая чуть не утонула, потому что нельзя много смеяться в воде, от этого, как известно, сбивается дыхание. — Тамара Михайловна, держитесь за мою спину. Вы, наверное, устали. — Сказала блондинка. Она мощно выгребала руками, пока обе не встали на крупную гальку дна. Солнце совсем скрылось за горами, подул пронизывающий ветер. Из воды вылезать было холодно, и женщины, стуча зубами, поскорее обернулись полотенцами и переоделись под ними, благо на санаторном пляже уже почти никого не было. Тамара Михайловна попыталась сбежать от своей спутницы в ресторан. Был 1991 год, и только там можно было нормально поесть. Блондинка не отставала, и они сели за одним столиком. — Галина Алексеевна, по шашлычку или мясо в горшочке? — Черт его разберет, что там в горшочке. И который раз оно в этом горшочке. — Блондинка развернула салфетку. — Лучше шашлык. Или цыпленка табака. Что у них там на рашпере? Они сидели на бетонной террасе, совсем рядом свечками темнели кипарисы, увитые дикими розами. В этом курортном поселке были только два кинотеатра, где показывали всем известные фильмы шестидесятых годов, видеосалон на пляже для любителей Брюса Ли и библиотека, где отдыхающим книг не выдавали (вдруг сопрут?). Тамара Михайловна тоскливо взглянула на бордюрные кусты лавровишни и приготовилась слушать. Завтра надо смыться в Ялту, пока она не встала. От блондинки приторно пахло духами «Черная магия». Даже духи у нее под стать ее дурацким увлечениям. Блондинка рассказывала, как напугала цыганку зеркальцем. Обычная история: цыгане ходили по купе в поезде, вроде как погадать или просто денег попросить. Эта отказалась давать, лежит, красится, цыганка ее проклинает, а у отважной Галины Алексеевны зеркальце прямо на цыганку направлено. Цыганка перепугалась, что проклятие на ней отразится, прощения просила, привела даже беременную подругу, так как беременным, по мнению цыган, всегда уступают. Очень умно, нечего сказать. — И что, Галина, вы им не дали денег? — Нет, почему… Дала. И пачку сигарет. А что? Знаете, цыганские проклятия всегда действуют. В проклятии — огромная психическая энергия. Как в слове Божьем. Помните: «Да будет свет!». — Да, да, конечно… — Шашлык был жестким и недожаренным. — Божественный Логос… — А знаете, Тамарочка, — блондинка мечтательно устави-

лась на крупные звезды, — мне все-таки кажется, что мы не одни во Вселенной. Иногда так хочется, чтобы меня похитили инопланетяне… Чтобы явились в сиянии. Я бы с ними улетела… — Да неужели? — Так хочется, чтобы они за мной прилетели… Кошки — как инопланетяне, они никого не слушаются. И глаза у них такие загадочные, светятся в темноте. Иногда беру Мусю на колени, смотрю ей в глаза и говорю: «Передай своим, что я готова». И она смотрит так серьезно, как будто всё понимает. — Галина, вы что, серьезно во всё это верите? — Ну, очень возможно, что кошки — не инопланетяне, даже скорее всего. А в вещие сны я верю. Когда мы со вторым мужем жили в Сирии, у меня сон повторялся три раза. Узкая улочка, как в старом Таллине, мощеная булыжником, и по ней на меня скачет отряд рыцарей в черных доспехах. Перья черные, и копья наставили на меня. Я бегу, бегу и вижу: муж копает руками грядку. А через три дня его привезли с инфарктом. — Блондинка погрустнела и допила вино, которое оставалось на дне стакана. Тамара Михайловна очень хорошо знала таких экзальтированных дамочек, и они ее мало интересовали даже с профессиональной точки зрения. Специалисты шлют к ней таких пачками: они уверены, что больны ужасным неизлечимым заболеванием, и когда врач выставляет их за дверь, бегут к бабке-целительнице или к очередному экстрасенсу. А потом рассказывают: народная медицина способна сделать то, что не под силу нашим зазнавшимся медикам. Последняя ее пациентка считала, что у нее должны рассыпаться кости. А у этой шрам действительно после полостной операции. Занятно… — Вы мне не верите, я же вижу… Есть, есть такая психическая энергия. Я в детстве… *** Пыльный московский двор, ей восемь лет, пьяный муж матери орет: — Домой, мерзавка! Я тя научу слушаться! Домой, тебе сказано! Страшно идти домой, пока мама с Верой не пришли из магазина. Верка — его родная дочь, он бы с ней такого никогда не сделал, никогда! Мерзкий красномордый мужик с пивным брюхом, в пропотевшей майке, лоснящихся штанах и подтяжках. Ненавижу! — Ремня захотела? Домой, тебе говорят! Он выбегает из подъезда и гоняется за ней, ловит за локоть и тащит вверх, на третий этаж.

Сверху спускается бабка с палочкой: — Правильно, Василий, совсем дети от рук отбились. Моего вот тоже не дозовешься. Старших ни во что не ставят… Глупая старуха! Галя изворачивается и кусает жирную волосатую руку отчима, вонючую и соленую поганую руку. — Ах ты сучка малолетняя… В прохладной квартире нет соседей — уехали на дачу. Василий запирает дверь и кладет ключи в карман. Галя бежит в туалет и накидывает крючок на петлю, отчим толкает дверь, и крючок взлетает вверх, как по волшебству. Он тащит девочку на кухню, переворачивает табуретку и впихивает ребенка между занозистых ножек, так, чтобы нельзя было шевелить ни руками, ни ногами. Уму непостижимо, как он додумался до этого. Соседка говорит, что все хохлы очень хитрые. — Посиди так, дрянь паршивая, посиди. Уже через несколько минут начинают болеть коленки, потом руки. Сволочь! Сволочь! Сволочь! Сволочь! Подонок! Чтоб ты сдох! Чтоб ты сдох! Чтоб ты сдох! Если повторить это тысячу раз, он сдохнет, только Галя сбивается со счета, начинает снова: — Чтоб ты сдох, сволочь! Чтоб ты сдох, сволочь! Чтоб ты сдох, сволочь! — Ты что там бормочешь? — Он вынимает из пасти вонючую папиросу. А ну, повтори вслух! — Ничего! — На глаза наворачиваются слезы. Лучше не плакать, тогда она не сможет высморкаться, как в прошлый раз. — Я слышал твое «ничего». — Он идет в комнату, слышно, как звякает пряжка солдатского ремня. Этот звук ни с чем не спутать. — Я тебе покажу «ничего», дрянь. И не смей рассказывать матери! Я тебя убью, если расскажешь, поняла? Он вернулся. Давит окурок о блюдечко на окне. Из прихожей слышно, как ключ проворачивается в замке. Отчим выдергивает Галю из табуретки и поспешно уносит ремень. — Вася, ты опять? — Усталый голос, кладет тяжелые сумки на кухонный столик. — Маша, мы по маленькой. Вся бригада пошла, неудобно было отказываться. Я чуть-чуть, ты же понимаешь… Ну, Машенька, ну улыбнись! Погоди, я тебе три метра крепдешина купил, как ты хотела. Пошли, посмотрим. Шел мимо магазина тканей… Да оставь ты эти продукты, никуда они не убегут. А вы идите, погуляйте. Верочка, купи папе «Казбек». Слушайся Галю. Он протягивает девочкам по большому кульку леденцов, сует Гале деньги и ведет мать в комнату.

Гале пятнадцать лет. Она болеет гриппом, мать на работе, а Вера ушла в кино с подругой. Эта сволочь опять за свое. Чтоб ты сдох, чтоб ты сдох, чтоб ты сдох, чтоб ты сдох, чтоб ты сдох! Мерзкое, вонючее, поганое животное, сволочь, скотина, ублюдок, мразь, подонок, выродок, свинья, выродок, подонок, мразь, ублюдок, скотина, сволочь, поганое, вонючее, мерзкое животное! Чтоб ты сдох, чтоб ты сдох, чтоб ты сдох, чтоб ты сдох, чтоб ты сдох! Чтоб ты сдох, чтоб ты сдох, чтоб ты сдох, чтоб ты сдох, чтоб ты сдох! Чтоб ты сдох, чтоб ты сдох, чтоб ты сдох, чтоб ты сдох, чтоб ты сдох! Чтоб ты сдох, чтоб ты сдох, чтоб ты сдох, чтоб ты сдох, чтоб ты сдох! Чтоб ты сдох, чтоб ты сдох, чтоб ты сдох, чтоб ты сдох, чтоб ты сдох! Пьяный мужик не услышал, как провернулся ключ в замке. Его родная дочь стояла в дверях и сначала не поняла, что он делает со старшей сестрой, ей было всего тринадцать, и она никогда такого не видела — родители всегда отсылали их на прогулку или в магазин. Старшая сестра кричала, а отец зажимал ей рот. Вера постояла немного, опомнилась, схватила тяжелый дубовый стул, размахнулась и с лёту ударила Василия по затылку. Сам по себе удар не был смертельным, но Василий потерял сознание, как будто наконец сдох, как будто Бог услышал Галю и послал ему смерть. Вера уронила стул, Галя поднялась с кровати, надела туфли и изо всех сил пнула неподвижное тело в ребра. Потом взяла табуретку за две ножки и ударила отчима краем сиденья по зубам, еще раз, еще, во рту что-то хрустнуло. Старшая сестра надела пальто и повела Веру на улицу. Пока он лежал в больнице, мать увезла их в Одессу к бабушке и вернулась, чтобы оформить развод. *** — Галина, с вами всё в порядке? Вы отключились на некоторое время. — Всё, всё… — Вам точно не плохо? У меня валидол с собой. — Спасибо, не нужно. —Так что вы делали в детстве, Галина? — Тамара Михайловна встала из-за столика и распрямила уставший от полуторачасового сидения позвоночник. Собственно, ей было совершенно не интересно, что случилось с этой дамочкой в детстве — Ничего интересного, Тамарочка. Вы правы, всё это ерунда, вся эта мистика. Но, знаете, иногда так хочется верить во что-то. Во что-то сверхъестественное. — Аааа… Конечно, иногда хочется верить. В Бога, например. Это мощная психотерапия в некоторых случаях. Некоторые мои подруги благодаря вере избавлялись от тяжелейших неврозов… Пойду я, пожалуй, спать. Две немолодые женщины обменялись обычными в таких случаях фразами, договорились встретиться в пять на пляже и отправились каждая к своему корпусу.

№ 2 (12) 2011 "Без благодати"

. li y-

.x w w w

ЗД

ЕТ

г.

-l

.n w

A Ар rc х h ст st о oyян a ие n ie

художественная литература ХУ Лi. Хроники нашего времени / Гид по фестивалю ландшафтных объектов «Архстояние» 2011 Газета художественная литература ХУ Лi. Хроники нашего времени / Гид по фестивалю ландшафтных объектов «Архстояние» 2011 Газета художественная литература ХУ Лi. Хроники нашего времени / Гид по фестивалю ландшафтных объектов «Архстояние» 2011 Газета художественная литература ХУ Лi. Хроники нашего времени / Гид по фестивалю ландшафтных объектов «Архстояние» 2011 Газета художественная литература ХУ Лi. Хроники нашего времени / Гид по фестивалю ландшафтных объектов «Архстояние» 2011 Газета художественная литература ХУ Лi. Хроники нашего времени / Гид по фестивалю ландшафтных объектов «Архстояние» 2011 Газета художественная литература ХУ Лi. Хроники нашего времени / Гид по фестивалю ландшафтных объектов «Архстояние» 2011 Газета художественная литература ХУ Лi. Хроники нашего времени / Гид по фестивалю ландшафтных объектов «Архстояние» 2011 Газета художественная литература ХУ Лi. Хроники нашего времени / Гид по фестивалю ландшафтных объектов «Архстояние» 2011 Газета художественная литература ХУ Лi. Хроники нашего времени / Гид по фестивалю ландшафтных объектов «Архстояние» 2011 Газета художественная литература ХУ Лi. Хроники нашего времени / Гид по фестивалю ландшафтных объектов «Архстояние» 2011 Газета художественная литература ХУ Лi. Хроники нашего времени / Гид по фестивалю ландшафтных объектов «Архстояние» 2011 Газета художественная литература ХУ Лi. Хроники нашего времени / Гид по фестивалю ландшафтных объектов «Архстояние» 2011 Газета художественная литература ХУ Лi. Хроники нашего времени / Гид по фестивалю ландшафтных объектов «Архстояние» 2011 Газета художественная литература ХУ Лi. Хроники нашего времени / Гид по фестивалю ландшафтных объектов «Архстояние» 2011 Газета художественная литература ХУ Лi. Хроники нашего времени / Гид по фестивалю ландшафтных объектов «Архстояние» 2011 Газета художественная литература ХУ Лi. Хроники нашего времени / Гид по фестивалю ландшафтных объектов «Архстояние» 2011 Газета художественная литература ХУ Лi. Хроники нашего времени / Гид по фестивалю ландшафтных объектов «Архстояние» 2011 Газета художественная литература ХУ Лi. Хроники нашего времени / Гид по фестивалю ландша

ГИД ПО ФЕСТИВАЛЮ Л а н д ш афт н ы х О Б Ъ Е К Т О В "АРХСТОЯНИЕ" 2011

Архстояние 2011 лето | Фестиваль ЛАНДШАФТНЫХ ОБЪЕКТОВ

С араи В то время, когда искусство мирно сосуществует в виртуальном и физическом пространствах, Google Art Project постепенно опутывает весь мир, а социальные сети меняют политику стран, фестиваль «Архстояние» подытоживает свою деятельность на территории Никола-Ленивца. За 5 лет фестиваля было исследовано множество разных тем и способов взаимодействия с ландшафтом – от индивидуальных опытов художников и архитекторов до коллективных действий в ландшафте. Сейчас фестиваль обращается к архитектурному прототипу - Сараю. Не сараю в обычном понимании этого слова. Это абстрактная, универсальная идея сарая, базовый прототип архитектуры, частица, столь символичная для среднеполосной России. На пространстве Никола-Ленивца Сарай становится средством маркирования территории. А. Кочуркин

ПРОЕКТ НИКОЛА-ЛЕНИВЕЦ при содействии администрации Калужской области, администрации Дзержинского района представляет:

ФЕСТИВАЛЬ ЛАНДШАФТНЫХ ОБЪЕКТОВ

«АРХСТОЯНИЕ 2011. ЛЕТО» время проведения:

Организаторы

29-31 июля 2011 года

Руководитель проекта: Юлия Бычкова

место проведения:

Куратор событийной программы, промоутер: Инна Прилежаева

деревня Никола-Ленивец, Калужская область Куратор: Антон Кочуркин

АРХ ХУ ЛИ

Эксперт-социолог: Виктор Вахштайн PR-менеджер фестиваля: Анна Новомлинская

Сайт проекта: www.arch.stoyanie.ru

хроники нашего времени | 29-31 июля 2011

Архстояние 2011 лето | Фестиваль ЛАНДШАФТНЫХ ОБЪЕКТОВ Программа фестиваля «Архстояние 2011»

(В программе возможны изменения)

Место проведения: д. Никола-Ленивец, Калужская область

30 июля, суббота Парк «Версаль» Фотовыставка победителей и участников конкурса «Сарай № 11» Место: сарай «Функциональное мычание» 10.00 – «Ослушание» Д. Власик Акустический перформанс в 4-х частях для 7-ми исполнителей

13.30 – Прессконференция (вход по аккредитации) Место: Шатер клуба друзей Никола-Ленивца 15.00 – Фестивальный маршрут «Сарай», встреча с авторами Место: старт маршрута от шатра клуба друзей Никола-Ленивца

17.00 – Концерт: Св. Франциск Ассизский, проповедующий птицам Ансамбль 12.00 – начинают «Персимфанс» работать детские площадки, кафе, чай- В концерте исполняные, кальянные, зоны ется музыка, созданная под влиянием керамической маприродных явлений стерской и воркшопов по изготовлению – различные попытки изобразить их, перевещиц из натуральдать их субъективное ных материалов восприятие человеком, использовать 12.00 – 22.00 в музыке методы и Ecosonic (Москва), Teremock-Teremock материалы живой природы. В контексте (Москва), IZtumana «Архстояния» при(СПб) рода и её отражения down-tempo, в музыке входят в ambient, new-age, реальный диалог. IDM, dub. Место: сцена Labscape

Программа концерта: Ouverture: Арсений Авраамов, Антракт к пьесе С. Третьякова «Слышишь, Москва?» в постановке С. Эйзенштейна (1923). Сооружение сценического помоста. Франц Шуберт, Forellen-quintet Франц Лист. Святой Франциск Ассизский. Проповедь птицам. David Lang Дэвид Ланг (1957) Sweet Air [Сладкий Воздух] (1999) для пяти исполнителей Сергей Рахманинов, Сирень. Авторская транскрипция романса для фортепиано. Рихард Вагнер. Трибшенская идиллия с птичьим пением и оранжевым солнечным светом (Зигфрид-идиллия). Steve Reich Стив Райх (1936), Music for Pieces of Wood [Музыка Для Кусков Дерева] (1973); для пяти исполнителей. Франц Лист. Серые облака для фортепиано Оливье Мессиан. Erithacus rubecula [Малиновка] для фортепиано Post Scriptum: Yannis Xenakis Янис Ксенакис (1922-2001) Rebonds [Отскоки] (1987-1988) для соло перкуссии Место: Акустическая поляна

www.xy-li.ru I arch.stoyanie.ru

20.30 – Финал. «Ослушание» Д. Власик Акустическийперформанс в 4-х астях для 7-ми исполнителей 22.00 – Перфоманс «Жар-Птица», Николай Полисский, Владимир Стребань Место: поле «Границы империи»

ный перфоманс: Святослав Пономарев, музыка: Анна Михайлова, поющие чаши, арт-объекты: Евгений Косухин, также исполнители народной музыки, выпускники и студенты творческих ВУЗов.

31 июля, воскресенье 12.00 – экскурсионная программа

14.00 - 18.00 Послеполуденный концерт. Акустическая поляна. Джем-сейшн (инструментальные 23.00 - PURBA, Свя- дуэты, трио, квартетослав Пономарёв ты). От музыки Воз(струнный бензобак, рождения до минима23.00 (до утра) жестяной барабан, – Танцполе. DJлизма. PARTY. Зажигатель- пожарные раструбы, дунчен, дильбу, каная танцевальная программа и эксклю- раталы, буг, дамару, зивные коллекции ра- ганлин) ритетных пластинок с Тибетская индустриживыми ритмами со альная музыка всего мира. 00.00 – Танец ЛаDj's: биринтов. Огненный Afro Sound System (Moscow) afro-funk\ театр/«Sun people» afro-disco, 70's 00.30 - Владимир nigeria, ghana, benin, Панков и студия congo groove Pablo «SounDrama» (Moscow) tropical music (latin, brazil, 2.00 – Safety Magic salsa) \ indian music (funk, bollywood) 4.00 – Djs set (эмбиSoulsky aka iL (SPb) ент, техно, экспериdeep funk \ 70's ментал) grooves \ afrobeat, disco Fitz Ellarald (Moscow) Downtempo, hip-hop, world music Место: сцена Labscape Поляна «Лабиринт» 22.00 – «Машина снов: активизация лабиринтов». Ландшафтный перфоманс Режиссер-постановщик: Вита Адельберг, художник: Кирилл Мурзин, музыкаль-

АРХ ХУ ЛИ

Архстояние 2011 лето | Фестиваль ЛАНДШАФТНЫХ ОБЪЕКТОВ

Участники фестиваля MANIPULAZIONE INTERNAZIONALE, арт-группа MISSISSIPPI - «Сарай Сараев» Александр Рябский, Ксения Харитонова, Дмитрий Барьюдин, ГА FAS(t) - «Standless Steel/ Сталь нестоячая» Оскар Мадера - «Функциональное мычание» Сана Бориева - «Стена сарая» Никита Токарев, Арсений Леонович, Петр Толпин, АБ Панаком - «Гнезда света» Кирилл Баир, Дарья Лисицына, Бюро АрхНах (Бюро Архитектурных Находок) -капсульный отель «Ваш шкаф» Ландшафтное бюро [WA]GON (Франция) «Версаль» XII Архитектурный фестиваль ГОРОДА - «Телепорт ГОРОДА-АРХСТОЯНИЕ» В то время, когда стартует Google Art Project, искусство мирно сосуществует в виртуальном и физическом пространствах, а социальные сети влияют на политику стран, фестиваль «Архстояние» подытоживает свою деятельность на территории Никола-Ленивца и обращается к протоархитектуре. За 5 лет проведения фестиваля «Архстояние» было представлено много разных тем и способов взаимодействия с ландшафтом – от индивидуальных опытов художников и архитекторов до коллективных действий в ландшафте. Смысловой центр территории Никола-Ленивца в этом году - парк «Версаль», основу которого заложили французские ландшафтные архитекторы в 2009 году. Фестиваль этого года включает три линии – экспозиционную, событийную и исследовательскую. В экспозиционной части важное место занимает сарай. Часть объектов, представленных в деревне и в «Версале» - результат кураторского выбора по итогам открытого конкурса на создание протообъекта «Сарай № 11», который проводился совместно с мастерской «ТАФ». Суть этого специального проекта - поиск пространственных решений, отсылающих нас к первичным основам архитектуры: кров и защита. Сарай – это не сарай в обычном понимании слова, а абстрактная, универсальная идея сарая, символ сооружения, стремящегося к чистоте пространства и формы, что соответствует сложившейся эстетической направленности Никола-Ленивца. В центре событийной программы «Архстояния 2011» - человек как главный субъект пейзажа. Участники фестиваля в пространстве Никола-Ленивца предложат разные «коды» восприятия ландшафта, усиливающие звучания природы. В процессе восприятия окружающего, со-действия, со-творчества расширяются возможности всех орга¬нов чувств человека – ландшафт слышится, запахи шелестят, фактура обретает цвет. В этом году программа акустических перформансов в ландшафте представляет пространство нового опыта гостям фестиваля. Так, программа ансамбля «Персимфанс» создана специально для «Архстояния» и включает музыку, написанную под влиянием природных явлений – различные попытки изобразить их, передать их субъективное восприятие человеком, использовать в музыке методы и материалы живой природы. В контексте ландшафтного парка Никола-Ленивец - природа и её отражения в музыке разных эпох – от романтизма до авангарда начала 20-х годов, минимализма ХХ века, входят в реальный диалог. Пространственно-звуковая композиция для 7-ми исполнителей в 4-х частях «Ослушание» Дмитрия Власика - премьера фестиваля, охватывает 5.5 гектаров парка «Версаль». В ее истоках лежит традиция использования звуковых объектов и акустических свойств пространства, в данном случае - природного ландшафта, для передачи звуковой информации на большие расстояния. Проект «АрхДвижение» - социологическое исследование форм взаимодействий посетителей фестиваля, их реакция на арт-объекты, режимы вовлеченности и стратегии проживания. Телепорт «ГОРОДА-АРХСТОЯНИЕ» - проект, где переплетаются все линии фестиваля. Этот настоящий дом дружбы или мост, который свяжет «Архстояние» с фестивалем «Города». Объект будет смонтирован в один из дней фестиваля за несколько часов. Проект телепорта разработан в рамках проектного семинара «Архстояния» и победил в конкурсе. Строительство телепорта станет настоящим процессом со-творчества, даст возможность массовой телепортации «Городов» на «Архстояние». ПРОЕКТ НИКОЛА-ЛЕНИВЕЦ при содействии администрации Калужской области, администрации Дзержинского района

АРХ ХУ ЛИ

хроники нашего времени | 29-31 июля 2011

Архстояние 2011 лето | Фестиваль ЛАНДШАФТНЫХ ОБЪЕКТОВ Св. Франциск Ассизский, проповедующий птицам. Концерт Ансамбль «Персимфанс» Ансамбль «Персимфанс» – симфонический коллектив, исполняющий музыку без дирижера. Название «ПерСимфАнс» расшифровывается как Первый Симфонической Ансамбль и отсылает к легендарному симфоническому оркестру без дирижера, организованному профессором Московской консерватории Львом Цейтлиным в 1922 г. В первые годы советской власти «Персимфанс» был символом торжества коллективизма и музыкального просвещения народа, реализуя утопию равноправной творческой инициативы без диктата дирижера-монарха. Сегодня «Персимфанс», как и в 1920–30-х годах, состоит из участников ведущих оркестров России. «Персимфанс» - это творческая и исследовательская лаборатория, объединившая людей из различных областей искусства, воплощающая в себе принцип равноправного, разностороннего и живого творческого диалога. Программа концерта создана специально для фестиваля «Архстояние» и включает музыку, написанную под влиянием природных явлений – различные попытки изобразить их, передать их субъективное восприятие человеком, использовать в музыке методы и материалы живой природы. В контексте ландшафтного парка Никола-Ленивца природа и её отражения в музыке разных эпох – от романтизма, авангарда начала 20-х гг. до , минимализма ХХ века, входят в реальный диалог. Название концерта совпадает с названием одного из исполняемых произведений Мессиана, и, по сути, отражает общую его концепцию. Образ человека, просвещающего птиц, как нельзя более соответствует ей. Еще с юности Мессиан - французский композитор, органист и орнитолог - изучал пение птиц, считая их «величайшими музыкантами на планете». В начале пятидесятых годов появилось сразу несколько крупных произведений композитора, целиком основанных на использовании идиом птичьего пения – композитор не пытается подражать птицам, скорее он учится у них логике построения звукового материала. На исследовании пения птиц основаны фортепианные концерты «Пробуждение птиц» и «Экзотические птицы», а также большой цикл пьес для фортепиано «Каталог птиц». Мессиан не проповедует птицам, но слушает их «проповеди». Концерт обрамляют архитектурные звукопостроения: первое сочинение в программе – Антракт к пьесе С. Третьякова «Слышишь, Москва?» - реконструирует конструктивистский опыт развёртывания архитектурной композиции во времени. Это - постройка функционального материального объекта, являющаяся одновременно музыкальной композицией. В то же время это - разметка пространства концерта, ритуальное разделение территории на сценическую и слушательскую. Последняя пьеса – Rebonds – написана архитектором и являет собой уже обратную ситуацию – использование архитектурного мышления для создания музыки. «Зигфрид-идиллия» - романтический подарок Вагнера на день рождения жене: утром, пока она спала, он привел в свою виллу в Трибшене (недалеко от Люцерна) музыкантов, и те, выстроившись на ступеньках винтовой лестницы, заиграли новую пьесу – таким образом, Козима Вагнер была разбужена чудесными звуками одного из самых теперь любимых в мире сочинений своего мужа. Именно в том же виде, в котором пьеса была исполнена впервые – в составе 14-ти музыкантов, по одному на голос – её исполнит ПЕРСИМФАНС. Программа концерта Ouverture: Арсений Авраамов, Антракт к пьесе С. Третьякова «Слышишь, Москва?» в постановке С. Эйзенштейна (1923). Сооружение сценического помоста. Франц Шуберт, Forellen-quintet Франц Лист. Святой Франциск Ассизский. Проповедь птицам. David Lang Дэвид Ланг (1957) Sweet Air [Сладкий Воздух] (1999) для пяти исполнителей Сергей Рахманинов, Сирень. Авторская транскрипция романса для фортепиано. Рихард Вагнер. Трибшенская идиллия с птичьим пением и оранжевым солнечным светом (Зигфрид-идиллия). Steve Reich Стив Райх (1936), Music for Pieces of Wood [Музыка Для Кусков Дерева] (1973); для пяти исполнителей. Франц Лист. Серые облака для фортепиано Оливье Мессиан. Erithacus rubecula [Малиновка] для фортепиано Post Scriptum: Yannis Xenakis Янис Ксенакис (1922-2001) Rebonds [Отскоки] (1987-1988) для соло перкуссии. Ослушание. Акустический перформанс в 4-х частях для 7 исполнителей Автор идеи и композитор - Дмитрий Власик Пространственно-звуковая композиция Дмитрия Власика создана специально для фестиваля «Архстояние» и охватывает 5,5 гектаров парка «Версаль». В его истоках лежит традиция использования звуковых объектов и акустических свойств пространства, в данном случае - природного ландшафта, для передачи звуковой информации на большие расстояния. Основой произведения/перформанса служат расположенные как по периметру, так и внутри предполагаемой территории фестиваля «звуковые точки». В этих точках помещаются звуковые объекты, которые вместе с пространством как таковым составляют единый музыкальный инструмент. Работа исполнителей со звуком построена на естественной акустике места, т.е. не предполагает использования какого-либо усиливающего электронного оборудования. Это исследование возможностей естественного пространства. Владимир Панков и студия SounDrama SounDrama - это смешение жанров, стирание границ между различными видами искусства для создания инновационных, необычных, захватывающих творческих проектов. В спектаклях студии текст смешивается с музыкой, танцевальная техника - с драматическим исполнением, много внимания уделяется хореографии. Художественный руководитель SounDramы Владимир Панков - режиссёр спектаклей, музыкант, композитор и актёр, признанный театральной критикой как самый серьезный художник из младорежиссеров. Совместно с музыкантами студии Владимир Панков участвовал в фольклорных экспедициях, собирая материал для спектаклей и музыкальных произведений. В итоге за много лет собрана редкая коллекция этнических мелодий. На «Архстоянии» SounDramа представляет специальную программу, включающую современную аранжировку фольклорных мотивов, импровизацию, основанную на коллекции звуков, привезенных из разных экспедиций, в электронной обработке. Студия привезет на фестиваль самое важное – покажет, как протекает совместный творческий процесс без канонов, каждый участник которого вносит свой вклад, фантазирует и импровизирует.

www.xy-li.ru I arch.stoyanie.ru

АРХ ХУ ЛИ

Архстояние 2011 лето | Фестиваль ЛАНДШАФТНЫХ ОБЪЕКТОВ

К лассифика ц ия 1. Николай Полисский | «Маяк» Пришедшее в 1990-ых то ли заболевание, то ли засилье короедов сильно ударило по «популяции» угорских вязов, мощных и крепких деревьев, типичных для местного пейзажа. Но, даже потеряв листву и окончательно высохнув, огромные стволы и раскидистые ветви приобрели новую красоту. Расположившись на высоких берегах Угры, серебристыми ветвями на фоне зелени сухие вязы размечали пространство, обозначая изгибы реки. Строить из них Маяк казалось делом бессмысленным. На реке проплывали лишь рыбацкие лодки да байдарки. Но художник верит, что искусство предвосхищает перемены. На открытии Маяка Николай Полисский с автором названия будущего фестиваля, Александром Пановым, объявили о планах по организации Архстояния, и некогда заброшенная деревня вдруг начала проявляться на карте современного искусства, а Маяк стал местной путеводной точкой. 2. Александр Бродский | Без названия («Могилка») 3. Алексей Козырь | «Блиндаж» 4. Проектная группа «Савинкин/Кузьмин» | «Николино ухо» Широкий раструб — ухообразной формы с сидением в «глубине», расположенный на кромке склона; закрытый со стороны попадания в него и максимально раскрытый в сторону реки и «далей». Изолирование шумов со стороны деревни позволяет «слушать Тишину». «Ухо» — раковина, высотой 6–8 м, нециркульной формы. Каркас, плотно обшитый досками. 5. MANIPULAZIONE INTERNAZIONALE,арт-группа MISSISSIPPI | «Сарай Сараев» Жизнь сарая - это застывшие и забытые предметы внутри и снаружи его. Солнце выжигает стены сарая, оставляя на них отпечатки предметов и людей, деревьев и кустов, колёс и брёвен - всего того, что стояло и сидело вокруг сарая, и чего сейчас нет. Посмотри и вспомни, как это было и как это будет. LET IT BE. 6. АБ | «Проект Меганом» | Сарай Метр пятьдесят три боковой фасад конек четыре ноль один основание четыре девяносто пять длина пять шестьдесят пять доска двадцать мм вертикально сверлить под разными углами на квадратный метр шестьсот отверстий десять мм семьсот отверстий семь мм дверь сто шестьдесят с пружиной также просверлить открыть строго на север ориантировать отдельно стоящее дерево вечером включать внутри лампу пятьсот ватт. 7. АБ | «Панар» | WC ПланАр Архитектурное бюро ПланАР создано в 2003 г. Группой архитекторов и менеджеров с целью гармонизации вселенной и личного усовершенствования. На пути к этой цели ПланАР активно участвует в международных архитектурных конкурсах и занимается коммерческой архитектурной практикой: разрабатывает градостроительные концепции и проекты планировки территорий, проекты жилых и общественных зданий и интерьеров, осуществляет экспертное сопровождение девелоперских проектов и сделок в области строительства и недвижимости. 8. Антон Кочуркин | «Площадка для наблюдения за облаками» Объект для релаксации и общения. Формы оболочки «Площадки для наблюдения за облаками» напоминают белые облака, приземлившиеся на траву. Объект сконструирован таким образом, что сидящие люди оказываются внутри пространства, ограниченного 3 частями объекта. Взоры отдыхающих могут не пересекаться, а сочетание сидячих и лежачих мест позволяет выбрать и найти места, сохраняющие дистанцию между отдыхающими. На объекте можно сидеть, лежать, прислоняться с различных сторон. Каждый человек может выбрать себе подходящее место — расположиться внутри и почувствовать себя частью коллектива, либо найти обособленное место снаружи, уединиться, расслабиться и понаблюдать за красотой окружающего мира. 9. Виталий Стадников, Михаил Скороход |«Туалет-трибуна» Ландшафтный туалет сделан так, чтобы тот, кто в него идет, не стеснялся и все вокруг видел, а его – никто. Он сделан из дерева, а внизу – яма. 10. Адриан Гёзе, WEST 8 | «Павильон шишек» Архитектор Адриан Гёзе основал бюро West 8 в 1987 году. Сегодня это ведущая компания в мире, специализирующаяся на градостроительном планировании и ландшафтной инфраструктуру и общественные зоны в единый проект. Адриан Гёзе имеет колоссальный опыт в руководстве подобными проектами в самых разных странах мира. Он преподает в таких голландских вузах, как Технический университет Дельфта, Академия архитектуры и градостроительства в Ротгердаме, Институт Берлаге в Амстердаме, а также в Школе дизайна Гарвардского университета (США). West 8 — обладатели множества наград, среди которых Dutch Maaskant Award (1995) и Rosa Barba First European Landscape рпге (2002). В 2002 году Адриан Гёзе получил престижную награду в области градостроительства Veronica Rudge Green Prize for Urban Design. Он также выступал куратором Международной архитектурной биеннале в Роттердаме 2005 года. География проектов West 8: Нидерланды, Германия, Великобритания, Испания, Канада, США, Россия, Сингапур, Пуэрто — Рико. В своих проектах West 8 развивают уникальные подходы к проектированию пригородных поселений, крупных ландшафтных парков и городских районов, объединяют современную культуру, «дух места», архитектуру, инженерию. 11. Николай Полисский | «Вселенский разум» (строящийся объект) Когда ученые планируют построить очередной искусственный интеллект, слабо верится в успех. Ещё древние греки мечтали создать мыслящие машины, но так ничего и не вышло. Свой Вселенский Разум с размахом строят Николай Полисский и артель Никола-ленивецких Промыслов. Они видят ответы в связи ускользающей древности и далекого будущего, в точке, где мистическое, сакральное встречаются с прагматичной наукой. Возведенная четырёхрядная колоннада ракет увенчана центральной фигурой - двумя полушариями механического мозга. Такая композиция символизирует устремления научного прогресса, но выстроена она по правилам сакральной архитектуры, а фактура грубых крупных деревянных деталей скорее рассказывает о связи между мифической древностью и современной наукой. 12. Александр Константинов | «Базилика. Изба» Художник Александр Константинов возвёл объект «Базилика. Изба». Два графичных каркаса домов, один из вертикальной решётки (базилика), другой — горизонтальной (изба) олицетворяют все еще существующие отличия между западом и востоком. Внутри «избы» горит живой огонь, а базилика подсвечивается изнутри ровным «фильтрованным» светом свечей, что является неким противопоставлением не всегда логичной психологии россиян холодной рассудочности европейцев.

АРХ ХУ ЛИ

объектов

13. Анна Щетинина | «Дом над лесом» Архитектор Анна Щетинина представила арх-объект «Дом над лесом». По мнению автора, граница там, где предел восприятия. Дом вознесен над лесом и таким образом позволяет зрителю, гостю дома, расширить границы созерцания. Сам по себе объект является типом экстремального жилища. «Дом» сразу полюбился гостям фестиваля, которые отважно взбирались на него. 14. Анна Щетинина | «Архполяна» (Проект «Поляна») Предусматривает деликатную вырубку в молодой березовой роще пешеходных просек с выходом на «Проект Поляна». Место обсуждения конкурсных студенческих работ, выставленных на десяти пнях-подиумах. «Жюри», состоящее из архитекторов, деятелей искусств, жителей окрестностей, колхозников, работников Национального парка «Угра», представителей местной власти, гостей всех возрастов и профессий и пр. имеет возможность обсудить экспозицию за большим столом, стоящим посреди поляны. В момент обсуждения стол накрывается в соответствии с духом мероприятия и состава, количества членов «Жюри». «Проект Поляна» бывает: «АРХ Поляна», «АРТ Поляна», «МУЗ Поляна», «Граф Поляна», «Спорт Поляна», «Кайф Поляна», «Дух Поляна». 15. Николай Полисский | «Гиперболоидная градирня» Соавторы: Парыгин Игорь, Парыгин Иван, Новиков Александр, Галдин Анатолий, Акимкин Александр, Игнатов Александр, Пестерев Виталий, Изотов Александр, Захлебин Юрий, Кондрашов Виталий, Краснов Александр, Гусев Алексей, Носков Сергей, Фоминов Константин, Захлебин Евгений, Ильичев Иван, Безуглов Константин, Шведов Алексей, Безуглов Олег, Белов Андрей, Буковский Алексей, Стребань Владимир, Киселев Вячеслав, Онуфриев Владимир, Мозгунов Дмитрий, Климкин Дмитрий, Климкин Юрий, Славский Антон. Доминантой урбанистического пейзажа перестали быть люди и их жилища. Визуальное пространство занято огромными гиперболоидными трубами и затянутым их паром небом. Образ дымящейся градирни становится символом визуального воплощения технологических достижений человека. Это рукотворный вулкан, опорная точка любого завода, электростанции, реактора. «Гиперболоидная градирня» – объект, который сложно представить в отрыве от техногенной среды. Но благодаря художнику, созданная в первозданной природе деревни Никола_Ленивец, громадная плетеная из лозы и веток башня (12 м в диаметре и 15 м. в высоту), из которой вырывается столб света и дыма, будет экологически безвредно дымить, предлагая зрителю задуматься о грани между первозданностью природы и стремлении человека её поработить. 16. Николай Полисский | «Жар-птица» Художник Николай Полисский продолжает разрабатывать тему национальной имперской мифологии в своей огнедышащей инсталляции «Жар-птица», при участии инженера Владимира Стребня. Музыка композитора Сергея Загния. 10-метровой высоты птица, сваренная из чугуна. Но сама птица - это ещё не всё. Главное — огонь, горящий внутри махины. Языки пламени вырываются наружу, дорисовывая различные образы жар-птицы. Граница народного лубочного и актуального запечатлеваются в алых пламенях, извергающихся из гигантской птицы. 17. Николай Полисский | «Граница империи» Колоннада «Границ Империи» растянута в двухсотметровую линию на никола-ленивецком поле. Такие уличные колоннады встречаются в раскопанных археологами городах Малой Азии, Африки, Пальмиры и Тумагади. Их предназначение до конца не ясно, но они говорят нам о мощи существовавших империй, каждая из которых ушла, оставив лишь символы своей силы. Так и в Никола-Ленивце на резные столбы из вязов водрузились двуглавые птицы, следящие за границей своей мифической империи. 18. Василий Щетинин | «Позолоченный телец» Идея проекта питается с одной стороны библейским сюжетом о спасительном Ноевом ковчеге, а с другой стороны апеллирует к образу агрессивного финансового оптимизма и процветания, воплощенного в Wall Street Bull (Бык с Уолл-стрит). Скульптура работы Arturo Di Modica появилась на Манхеттене ровно 20 лет назад по инициативе художника, и с 1989 года символизирует финансовый успех. В современных реалиях Золотой телец стал своеобразной метафорой мирового финансово-экономического кризиса. Деревянный телец Василия Щетинина – образ, лишенный агрессии. Это символ терпения, близости к корням, сохранности и тыла. Он и корабль-ковчег, готовый спасти в годы потопа, он и смотровая башня, и кормилец, и защитник – недаром мощные позолоченные рога венчают скульптуру. Символично и место воплощения объекта – в деревне Никола-Ленивец, которая находится на месте Великого Стояния на реке Угре более 5 веков назад, когда в результате бескровной битвы Россия была избавлена от татаро-монгольского ига. Визуально-пластическое воплощение проекта – смотровая площадка с выставочным павильоном и сценой, откуда открываются виды на Никола-Ленивец и объекты музея под открытым небом. 19. Оскар Мадера | «Функциональное мычание» Объект описывает сарай, как бы очерчивая снаружи правила его создания, которые, уже не являясь правилами обычного сарая, еще не становятся правилами полноценного дома. Сарай – глухонемой, который только и может, что мычать, то тише, то громче, перебирая разные лады. Сарай – всегда одна и та же форма, способная менять размер и пропорции, ее повторение годится только на то, чтобы снова и снова указывать на саму себя. Но вот в знакомом стоне можно различить отдельный звук, нет, стон не стал другим, просто одна нота удвоилась, и мы ее смогли заметить, – пожалуй, теперь, эти звуки уже не просто мычание, но пока еще все же не песня. 20. Александр Соколов | «Вторжение: cмешанная реальность» Начиная с Витгенштейна, реальность принято было рассматривать как текст, это называлось «лингвистический поворот». Текст предполагает, что его можно прочитать, и за ним находится некая дополнительная реальность, подлежащая расшифровке. Так в Торе содержится вся информация о мире. Современное состояние человека можно охарактеризовать как постгерменевтическое, потому как исчезает необходимость искать за текстом ещё какую-то реальность. Картинка не является более репрезентацией реальности, она не носит миметический характер, а становится непосредственно инструментом познания, существования внутри реальности. Вы можете посмотреть на картинку, выбрать в ней некоторую область, кликнуть на неё мышкой и оказаться в другом пространстве. Трёхмерная декартова сетка координат наложена на природный ландшафт. Внутри этой решётки оказываются деревья, тропинки, по которым ходят зрители. В каком-то смысле это иллюстрирует смешанную, расширенную реальность, в которой находится современный человек — он и внутри этой структуры, и вне её, и в конечном счёте нигде. Вообще я занимаюсь проблематикой, связанной с выявлением современного состояния эволюции человека, того, что в западной литературе принято называть human condition.

хроники нашего времени | 29-31 июля 2011

Архстояние 2011 лето | Фестиваль ЛАНДШАФТНЫХ ОБЪЕКТОВ

К лассифика ц ия 21. Арсений Жиляев | «Комната» Меня в данном проекте интересует момент разложения, умирания. Мебель, которая имеет свойство постепенно устаревать и захламлять собой пространство — служит в данном случае метафорой человеческой жизни и в некотором смысле ее производителем. Мне хотелось своим проектом сделать монумент человеческому. Нашей бренности. Путь старой мебели, в данном случае советской, очень похож на сам путь человека. Она вытесняется за пределы видимого. На дачи, на помойки. Так же в нашей культуре вытесняется смерть. Или память о прошлом. Вытесняются психологические типы людей, кому она принадлежала. Вернув дерево к дереву и земле, мне хочется найти символического применения, совершить своеобразный ритуал прощания. 22. Анатолий Осмоловский | «Красная армия» Проект представляет собой систему траншей и блиндажей, сделанных в форме, используемой во время Второй мировой войны. Система переходов, укрепленных позиций, складов и блиндажей должна быть такой же запутанной, как в лабиринте. Лабиринт в земле. Лабиринт войны. В этой запутанной системе в разных точках замаскированы саунд-системы, из которых слышны воспоминания немецких генералов с оценкой действий Красной армии. Эти воспоминания довольно забавны, так как их главный лейтмотив – панический ужас перед неодолимостью русского оружия. 23. Александр Бродский | «Ротонда» Ротонда - это небольшой дом среди поля. Он расположен в важной видовой точке, откуда открывается прекрасная круговая панорама окрестностей. Предназначен для того, чтобы войти, развести огонь в очаге и любоваться пейзажем. Дом имеет овальную в плане форму. Периметр в уровне земли состоит целиком из дверей, любая из которых может быть открыта. Используются старые двери, взятые из разрушенных старых домов. Внутри дом представляет из себя двухсветное пространство общей высотой около 6 м, опоясанное узкой галереей с окнами на высоте 3 м.В центре расположен очаг. Смотреть на пейзаж можно либо с нижнего уровня, открыв двери, либо с галереи, либо с плоской кровли, куда можно подняться по лестнице. Конструктивно ротонда - это каркас из деревянного бруса, обшитого доской. Весь дом окрашен в белый цвет. 24. Никита Токарев, Арсений Леонович, Петр Толпин, АБ Панаком | «Гнезда света» Где граница между «первой» и «второй» природой? Гнездо на дереве – это уже архитектура или еще лес? Рукотворное гнездо занимает промежуточную позицию: оно явно искусственного происхождения, но «живет» на дереве и без него не существует, светится, но при этом - в лесу, где некому светить. Свет придает природному пространству статус обжитого, освоенного человеком. Из поляны получается площадь, дерево становится фонарем. По сравнению со своим обитателем гнездо – скорее крупная мебель, чем архитектура. Световое гнездо в лесу – напоминание об интерьере, о зеленых анфиладах и залах, коридорах и сводах, обо всех архитектурных 25. Бориева Сана | «Стена сарая» Сооружение крыши – минимальный архитектурный жест, который позволял обустроить пространство, зафиксировать его как часть человеческой жизни. Тент от дождя или солнца – самое простое и важное, потому что самое нужное. Однако со временем возведение стен, огораживание стало более типичным и необходимым, особенно для сегодняшней архитектуры тесноты и шума. Стена сарая – это шутка о том, насколько архитипично наше мышление, о том, как мы привыкли использовать имеющееся унифицированное сложное вместо того, чтобы подумать, что есть самое простое и необходимое. Стена, выключенная из объема здания, теряет свои традиционные ограждающую и несущую функции, трактуется в новом качестве – как плоскость, в течение всего дня отбрасывающая тень, защищая людей от солнца, что возвращает объект к первичной функции его прототипа – сарая (крыши). Стена имеет абрис традиционного сарая, делая объект знаком. Может работать как гномон, показывая текущее время суток, а ночью использоваться как экран для трансляции видео. 26. Группа «Вавилонская Яма» / Игорь Иогансон, Марина Перчихина | Падение в колодец (Вавилонская Яма-3) Иероглиф Гора в японской транскрипции прочитывается как Яма. Первая Вавилонская Яма — групповая модель, осуществлённая в деревне Криушкино. Была начата в 2001 году на холме над Плещеевым озером как проект ежегодных земляных работ на 25 лет. Вторая Вавилонская Яма — общинно-историческая модель, выполнена в Станице Вешенской в 2008 году. Полномасштабные земляные работы с участием строительной техники. Объект вписан в круг диаметром 26 метров, общая длина маршрута 150 метров. Третья Вавилонская Яма — «Падение в колодец» — индивидуальная модель для фестиваля «Архстояние 2010». Как и предыдущие объекты, состоит из двух спиралей. Но угол их смещается так, что и развитие вглубь земли и развитие вверх становятся предельно напряженными. Образуется земляная воронка. При малом диаметре (6,5 — 9 метров) описанной окружности происходит погружение в землю на глубину около трех метров. Для вынутой земли и поддержки станок возводится плетеная «опалубка». На дно «колодца» помещены ведро и небольшая саперная лопатка. Посетитель может продолжить углубление колодца и выйти с ведром вынутой земли. Но главный смысл не в действии, а в возможности пребывания тела в теле земли, а взгляда в небесном пространстве, минуя горизонталь обыденности. Падение в колодец иногда ведет к просветлению. 27. Иван Колесников, Сергей Денисов | «Ремонт Земли» Естественный овраг «простегивается» корабельным канатом гигантскими стежками, словно титаническая рука неведомого Хирурга затягивает зияющую «рану» Земли врачующей нитью. Осуществленный на местности проект будет представлять собой зрелище, ассоциирующееся с проведенной гигантской полосной операцией, похожей на операцию на теле человека или животного. Только вместо фрагмента прооперированного и сшитого хирургическими нитями тела предстанет стягиваемый канатом рельеф, образованный эрозией почвы в травянистом поле или лесистой местности. Трава и подлесок в местах «сшивки» скашиваются, подобно выбриваемому участку тела, подготовленному к операции. 28. Александр Рябский, Ксения Харитонова, Дмитрий Барьюдин, Группа архитекторов FAS(t) | «Сталь нестоячая» Простая традиционная форма. Иконический образ. Вдали – монолитный лаконичный объем. Вблизи – зыбкое проницаемое сооружение. Стены – занавес из металлических цепочек. Переливающаяся колеблющаяся поверхность, отзывающаяся на прикосновение. Входы везде. Внутри – пронизанное светом пространство. Шуршание щебня под ногами.

www.xy-li.ru I arch.stoyanie.ru

объектов

Тонкие вертикальные стойки в центре поддерживают легкую каркасную конструкцию скатов крыши. 29. Кирилл Баир и Дарья Лисицына Капсульный отель | «Ваш шкаф» Капсульный отель - один из вариантов отелей. Он представляет собой небольшие спальные ячейки, размером примерно 2х1х1,25 м., расположенные друг рядом с другом в два яруса. Это своего рода комфортное убежище на ночь, место уединения. Ячейки, они же капсулы, они же шкафы… Впервые появившись в Японии, они стали популярны благодаря своему расположению вблизи многолюдных мест (аэропорты, вокзалы, офисные центры, ночные клубы), и не лишенной удобства компактности. Взяв за основу высокие технологии японцев, мы предлагаем капсульный отель по-русски. В русском ландшафте и с русским колоритом. Материал капсульного отеля - старая деревянная мебель: шкафы, тумбы комоды, двери, доски и прочее. Использование этого материала для строительства экономит природные ресурсы, что отвечает требованиям современной архитектуры к экологичности. Старые двери отличаются эстетической ценностью, но не находят применения в современном интерьере. Благодаря разным дверям достигается максимальное разнообразие в отделке и объемно-пространственной организации отеля. Различные по параметрам двери позволяют создать капсулы отеля с разными вариантами размещения. В отеле 2-х ярусное размещение постояльцев, есть также внутренняя общественная зона и балкон. Всего в отеле 13 индивидуальных капсул и 6 семейных. Места для дополнительного хранения вещей предусмотрены на 3-ем ярусе. Есть номера с двумя и тремя выходами для людей, боящихся замкнутых пространств. Двери с остеклением не открываются, а служат световыми фонарями и в качестве пожарных эвакуационных выходов. 30. Синие носы | «Футбольный лес» Что нам искусственные британские лабиринты? В нашем родном отечестве идеальным лабиринтом являются леса без входа и выхода, в которых можно блуждать до скончания века. Лес противостоит жизни, упорядоченной по привнесённым извне правилам. Метафорой чего является, например, футбол. Опять же британская игра, требующая подстриженного поколениями газона. Тем не менее, многие архитекторы приучились играть в футбол среди привычных кочек и оврагов. Пора переходить на новый уровень сложности, и попытаться приспособить под это дело лес. 31. Александр Константинов | «Удалённый офис». (Спецпроект компании SOLO Office Interiors в рамках проекта «Офис будущего» ) Проект "Удаленный офис" - макет ячейки вне-урбанистического рабочего пространства, изолированного от суеты городов, затерявшегося на территории первозданных полей и лесов и абсолютно автономного. Технологии будущего при этом позволят максимально эффективно осуществлять работу и коммуникации. Удаленный офис является чем-то вроде среднего арифметического между башней из слоновой кости западного архитектора, работающего у себя в суперсовременной студии, и избушки отшельника, в глуши размышляющего над судьбами мира и отправляющего плоды своих изысканий по интернету. Обитателем постройки может быть человек любой профессии, требующей упорной сосредоточенной работы. Структура и расположение офиса позволяет перемещаться от одного рабочего места к другому, меняя открытый вид простора поля на камерность лесного шатра. Размер строения предполагает как работу в одиночестве, так и небольшим коллективом единомышленников, собравшихся ради семинара или дискуссии вдали от агрессивности мегаполиса. 32. Сергей де Рокамболь и Анна Николаева | Геомантика и Уранография (Как и зачем целовать Жабу) В нашей зоне предполагается ТРИ ЛАБИРИНТА и шесть кострищ, расположенных геомантическим знаком CONJUNCTIO / СОЕДИНЕНИЕ Два классических семивитковых лабиринта из камня — правозакрученный /«мужской» и левозакрученный /«женский». Вход правозакрученного лабиринта сориентирован на восток. Напротив него левозакрученный лабиринт — вход его ориентирован на запад. И в том, и в другом лабиринте КЛЮЧ ЛАБИРИНТА обозначен десятью крупными валунами. Третий лабиринт — «шартрского» типа из дёрна, в обозначенном же дёрном круге на севере в нашей части проекта Угра — ЧАША. Это модифицированный нами шартрский лабиринт: Чаша — это северный камень, северная точка Ключа классического лабиринта. Один из важнейших смыслов этого символа — Центр Сердца, сердцевина Мира. Вход этого лабиринта сориентирован на юг, но движение человека в этом лабиринте направлено к северу, к полю-су Мира и центру индивидуализации; к центру Сердца, который объединяет для человека центр Неба и центр Земли. По четырем сторонам света у границ этого лабиринта установлены прожекторы, которые рисуют пирамиду с вершиной — точкой сборки в 12 -14 метрах над центром лабиринта. По границе лабиринта установлено 120 плошек-светильников. В центре этого лабиринта для посетителей установлен дубль интерактивного пульта-включателя лазерных эффектов. Дата проведения арт-акции счастливым образом совпадает с Днем Вне Времени — майянским Новым годом 25/07/2010 и с днем Святого Христофора. В западной традиции геомантия известна как самобытная праксикологическая система предсказаний, основанных на прочтении шестнадцати символов-элементов, различаемых на земной поверхности. Искусство геомантии является книгой, свидетельствующей о тайнах Геи, нашей общей Матери – Земли. Но в данном проекте мы соединяем ГеоМантику с УраноГрафией, т.е. рассматриваем геомантические знаки FORTUNA MAJOR и CONJUNCTIO еще и как знаки Атриум-Алфавита (# 66 / 2112 и # 81 / 2211), и прочитываем разные аспекты знака, которые и применяются в видах алхимизации массового сознания в коллективное, для начала — на уровне символов и массового внимания. геомантическая руна CONJUNCTIO / СОЕДИНЕНИЕ выложена шестью кострищами, которые расположены парами, обозначающими входы в лабиринты и символизирующими пары время — пространство, ситуация — среда, календарь — карта. У пары кострищ «календарь — карта» предполагается изготавливать музыкальные инструменты — барабаны, бубны, трещетки, раковины и флейты — прямо у кострищ нагревая железные пруты и прожигая перегородки и дырки в бамбуковых заготовках, натягивая барабанные шкуры на деревянные основы, отпиливая ненужные для звучания части раковин. В средние века проход по лабиринту приравнивался к паломничеству в святые земли… 33. Дмитрий Гутов | «Мостки» Лабиринт Дмитрия Гутова представляет собой мостки, которые оторваны от земли и зависают над болотом. В отличие от традиционных лабиринтов, где стены ограничивают обзор и движение, здесь человек видит все пространство вокруг себя, но не может двинуться в сторону без опасности свалиться. Кроме того, мостки слегка вибрируют, что создает некоторое чувство головокружения, усиливающееся от того, что в лабиринте трудно найти выход.

АРХ ХУ ЛИ

Архстояние 2011 лето | Фестиваль ЛАНДШАФТНЫХ ОБЪЕКТОВ

MANIPULAZIONE INTERNAZIONALE, арт-группа MISSISSIPPI

Сарай Сараев

Жизнь сарая - это застывшие и забытые предметы внутри и снаружи его. Солнце выжигает стены сарая, оставляя на них отпечатки предметов и людей, деревьев и кустов, колёс и брёвен - всего того, что стояло и сидело вокруг сарая, и чего сейчас нет. Посмотри и вспомни, как это было и как это будет. LET IT BE.

АРХ ХУ ЛИ

хроники нашего времени | 29-31 июля 2011

Архстояние 2011 лето | Фестиваль ЛАНДШАФТНЫХ ОБЪЕКТОВ

Александр Рябский, Ксения Харитонова, Дмитрий Барьюдин, Группа архитекторов FAS(t)

Standless Steel / Сталь нестоячая

Простая традиционная форма. Иконический образ. Вдали – монолитный лаконичный объем. Вблизи – зыбкое проницаемое сооружение. Стены – занавес из металлических цепочек. Переливающаяся колеблющаяся поверхность, отзывающаяся на прикосновение. Входы везде. Внутри – пронизанное светом пространство. Шуршание щебня под ногами. Тонкие вертикальные стойки в центре поддерживают легкую каркасную конструкцию скатов крыши.

www.xy-li.ru I arch.stoyanie.ru

АРХ ХУ ЛИ

Архстояние 2011 лето | Фестиваль ЛАНДШАФТНЫХ ОБЪЕКТОВ

ПРОЕКТ НИКОЛА-ЛЕНИВЕЦ ПРЕДСТАВЛЯЕТ ФЕСТИВАЛЬ ЛАНДШАФТНЫХ ОБЪЕКТОВ АРХСТОЯНИЕ 201 N

АРХ ХУ ЛИ

хроники нашего времени | 29-31 июля 2011

Архстояние 2011 лето | Фестиваль ЛАНДШАФТНЫХ ОБЪЕКТОВ УЧАСТНИКИ И ОБЪЕКТЫ

УСЛОВНЫЕ ОБОЗНАЧЕНИЯ

1 ЛЕТО ТЕМА: САРАЙ 1. Николай Полисский Маяк 2. Александр Бродский Без названия 3. Алексей Козырь Блиндаж 4. Проектная группа «Савинкин/Кузьмин» Николино ухо 5. MANIPULAZIONE INTERNAZIONALE, арт-группа MISSISSIPPI Сарай Сараев 6. АБ «Проект Меганом» Сарай 7. АБ «Планар» WC 8. Антон Кочуркин Площадка для наблюдения за облаками 9. Виталий Стадников, Михаил Скороход Туалет-трибуна 10. Адриан Гёзе, WEST 8 Павильон шишек 11. Николай Полисский Вселенский разум 12. Александр Константинов Базилика. Изба 13. Анна Щетинина Дом над лесом 14. Анна Щетинина Архполяна 15. Николай Полисский Гиперболоидная градирня 16. Николай Полисский Жар-птица 17. Николай Полисский Граница империи 18 Василий Щетинин Позолоченный телец 19. Оскар Мадера Функциональное мычание 20. Александр Соколов Вторжение: cмешанная реальность 21. Арсений Жиляев Комната 22. Анатолий Осмоловский Красная армия 23. Александр Бродский Ротонда 24. Никита Токарев, Арсений Леонович, Петр Толпин, АБ Панаком Гнезда света 25. Бориева Сана Стена сарая 26. Группа «Вавилонская Яма» Игорь Иогансон, Марина Перчихина Падение в колодец (Вавилонская Яма-3) 27. Иван Колесников, Сергей Денисов Ремонт Земли 28. Александр Рябский, Ксения Харитонова, Дмитрий Барьюдин, Группа архитекторов FAS(t) Сталь нестоячая 29. Кирилл Баир и Дарья Лисицына Капсульный отель «Ваш шкаф» 30. Синие носы Футбольный лес 31. Александр Константинов Удалённый офис. Спецпроект компании SOLO Office Interiors в рамках проекта «Офис будущего» 32. Сергей де Рокамболь и Анна Николаева Геомантика и Уранография (Как и зачем целовать Жабу) 33. Дмитрий Гутов Мостки

www.xy-li.ru I arch.stoyanie.ru

B входы на территорию

палаточный городок

медиапавильоны (сцены)

WiFi зона

церковь

поляна невесомости

душ

парковка легкового автотранспорта

парковка автобусов информационные табло и указатели кафе бар туалеты кальянная кинотеатр мусор детская зона

АРХ ХУ ЛИ

Архстояние 2011 лето | Фестиваль ЛАНДШАФТНЫХ ОБЪЕКТОВ

Оскар Мадера

Сарай «Функциональное мычание»

Объект описывает сарай, как бы очерчивая снаружи правила его создания, которые, уже не являясь правилами обычного сарая, еще не становятся правилами полноценного дома. Сарай – глухонемой, который только и может, что мычать, то тише, то громче, перебирая разные лады. Сарай – всегда одна и та же форма, способная менять размер и пропорции, ее повторение годится только на то, чтобы снова и снова указывать на саму себя. Но вот в знакомом стоне можно различить отдельный звук, нет, стон не стал другим, просто одна нота удвоилась, и мы ее смогли заметить, – пожалуй, теперь, эти звуки уже не просто мычание, но пока еще все же не песня. В этом проекте нарушаются правила, по которым может изменяться простой сарай, отвечая на необходимость сформировать сообщение. Однако, вычленяя крышу, чтобы удвоить элемент и поднять сарай над рядом, его структура не усложняется так же, как может усложняться структура дома, формулируя определенное высказывание.

АРХ ХУ ЛИ

хроники нашего времени | 29-31 июля 2011

Архстояние 2011 лето | Фестиваль ЛАНДШАФТНЫХ ОБЪЕКТОВ

Бориева Сана

Стена сарая

Сооружение крыши – минимальный архитектурный жест, который позволял обустроить пространство, зафиксировать его как часть человеческой жизни. Тент от дождя или солнца – самое простое и важное, потому что самое нужное. Однако со временем возведение стен, огораживание стало более типичным и необходимым, особенно для сегодняшней архитектуры тесноты и шума. Стена сарая – это шутка о том, насколько архитипично наше мышление, о том, как мы привыкли использовать имеющееся унифицированное сложное вместо того, чтобы подумать, что есть самое простое и необходимое. Стена, выключенная из объема здания, теряет свои традиционные ограждающую и несущую функции, трактуется в новом качестве – как плоскость, в течение всего дня отбрасывающая тень, защищая людей от солнца, что возвращает объект к первичной функции его прототипа – сарая (крыши). Стена имеет абрис традиционного сарая, делая объект знаком. Может работать как гномон, показывая текущее время суток, а ночью использоваться как экран для трансляции видео.

www.xy-li.ru I arch.stoyanie.ru

АРХ ХУ ЛИ

Архстояние 2011 лето | Фестиваль ЛАНДШАФТНЫХ ОБЪЕКТОВ

АБ Панаком Никита Токарев, Арсений Леонович, Петр Толпин

Гнезда света

Где граница между «первой» и «второй» природой? Гнездо на дереве – это уже архитектура или еще лес? Рукотворное гнездо занимает промежуточную позицию: оно явно искусственного происхождения, но «живет» на дереве и без него не существует, светится, но при этом - в лесу, где некому светить. Свет придает природному пространству статус обжитого, освоенного человеком. Из поляны получается площадь, дерево становится фонарем. По сравнению со своим обитателем гнездо – скорее крупная мебель, чем архитектура. Световое гнездо в лесу – напоминание об интерьере, о зеленых анфиладах и залах, коридорах и сводах, обо всех архитектурных затеях, которые можно увидеть в обычном лесу. И тогда силой нашего воображения лес станет парком, а местность – пейзажем.

АРХ ХУ ЛИ

хроники нашего времени | 29-31 июля 2011

Архстояние 2011 лето | Фестиваль ЛАНДШАФТНЫХ ОБЪЕКТОВ Начиная с 2009 года совместно с организаторами Архстояния на территории в 50 гектаров, прилегающей к деревне Никола-Ленивец, команда французских ландшафтных архитекторов создает парк для проведения фестиваля. Название «Версаль на Угре» отражает эстетику классических регулярных парков. Как и у его далеких предков, регулярная геометрия ансамбля воплощает принципы передовых аграрных и ландшафтно-парковых методов работы с окружающей средой. Композиция его элементов - аллей, рощ, полян и боскетов - «высекается» пейзажистами из масс молодого леса, постепенно прорастающего на прямоугольной сетке заброшенных пашен. На контрасте открытых участков и леса, протяженных перспектив и небольших пейзажных «окон» выстраивается ясное, динамичное пространство, связывающее существующие арт-объекты и подготавливающее среду для будущих художественных инсталляций. Среду, синтезирующую природную красоту и спонтанность с прямолинейной геометрией земледелия. «Версаль на Угре» – это долгосрочный проект, результаты которого предстанут в полном масштабе через десять лет. Но уже сегодня посетители могут оценить оригинальность проекта, где российская деревенская глубинка преображается под воздействием традиций французского пейзажа. «Версаль на Угре» – это проекция в будущее российской деревни, где прагматизм земледелия не противоречит, а наоборот - питает творческие начала современного искусства.

Wagon Landscaping и Atelier 710 Иван Занчевский, Франсуа Вадопье, Матьё Гонтье, Берт Буссхарт, Кени Винделс

Версаль на угре

www.xy-li.ru I arch.stoyanie.ru

АРХ ХУ ЛИ

Архстояние 2011 лето | Фестиваль ЛАНДШАФТНЫХ ОБЪЕКТОВ

Бюро АрхНах (Бюро Архитектурных Находок) Кирилл Баир, Дарья Лисицына

Капсульный отель «Ваш шкаф»

Капсульный отель - один из вариантов отелей. Он представляет собой небольшие спальные ячейки, размером примерно 2х1х1,25 м., расположенные друг рядом с другом в два яруса. Это своего рода комфортное убежище на ночь, место уединения. Ячейки, они же капсулы, они же шкафы… Впервые появившись в Японии, они стали популярны благодаря своему расположению вблизи многолюдных мест (аэропорты, вокзалы, офисные центры, ночные клубы), и не лишенной удобства компактности. Взяв за основу высокие технологии японцев, мы предлагаем капсульный отель порусски. В русском ландшафте и с русским колоритом. Материал капсульного отеля - старая деревянная мебель: шкафы, тумбы комоды, двери, доски и прочее. Использование этого материала для строительства экономит природные ресурсы, что отвечает требованиям современной архитектуры к экологичности. Старые двери отличаются эстетической ценностью, но не находят применения в современном интерьере. Благодаря разным дверям достигается максимальное разнообразие в отделке и объемно-пространственной организации отеля. Различные по параметрам двери позволяют создать капсулы отеля с разными вариантами размещения. В отеле 2-х ярусное размещение постояльцев, есть также внутренняя общественная зона и балкон. Всего в отеле 13 индивидуальных капсул и 6 семейных. Места для дополнительного хранения вещей предусмотрены на 3-ем ярусе. Есть номера с двумя и тремя выходами для людей, боящихся замкнутых пространств. Двери с остеклением не открываются, а служат световыми фонарями и в качестве пожарных эвакуационных выходов.

АРХ ХУ ЛИ

хроники нашего времени | 29-31 июля 2011

Архстояние 2011 лето | Фестиваль ЛАНДШАФТНЫХ ОБЪЕКТОВ

1. Николай Полисский

Маяк

4. Проектная группа «Савинкин/ Кузьмин»

6. АБ «Проект Меганом»

Сарай

Николино ухо

5. MANIPULAZIONE INTERNAZIONALE, арт-группа MISSISSIPPI

Сарай Сараев

2. Александр Бродский

Без названия

7. АБ «Планар»

3. Алексей Козырь

Блиндаж

8. Антон Кочуркин

Площадка для наблюдения за облаками www.xy-li.ru I arch.stoyanie.ru

АРХ ХУ ЛИ

Архстояние 2011 лето | Фестиваль ЛАНДШАФТНЫХ ОБЪЕКТОВ 13. Анна Щетинина 9. Виталий Стадников, Михаил Скороход

Туалет-трибуна

Дом над лесом

10. АДРИАН ГЁЗЕ, WEST 8

Павильон шишек

12. Александр Константинов

Базилика. Изба

11. Николай Полисский

Вселенский разум

15. Николай Полисский 17. Николай Полисский

Гиперболоидная Градирня

Граница империи

14. Анна Щетинина

Архполяна

АРХ ХУ ЛИ

16. Николай Полисский

Жар-птица

хроники нашего времени | 29-31 июля 2011

Архстояние 2011 лето | Фестиваль ЛАНДШАФТНЫХ ОБЪЕКТОВ 20. Александр Соколов

Вторжение: cмешанная реальность

24. Никита Токарев, Арсений Леонович, Петр Толпин, АБ Панаком

25. Бориева Сана

Стена сарая

Гнезда света

21. Арсений Жиляев

Комната

26. Группа «Вавилонская Яма» Игорь Иогансон, Марина Перчихина

Падение в колодец (Вавилонская Яма-3)

22. Анатолий Осмоловский

Красная армия

18. Василий Щетинин

Позолоченный телец

23. Александр Бродский

Ротонда 19. Оскар Мадера

Функциональное мычание

www.xy-li.ru I arch.stoyanie.ru

АРХ ХУ ЛИ

Архстояние 2011 лето | Фестиваль ЛАНДШАФТНЫХ ОБЪЕКТОВ 29. Кирилл Баир и Дарья Лисицына

31. Александр Константинов

Капсульный отель Ваш шкаф

Удалённый офис Спецпроект компании SOLO Office Interiors в рамках проекта «Офис будущего»

32. Сергей де Рокамболь и Анна Николаева

Геомантика и Уранография (Как и зачем целовать Жабу)

30. Синие носы

Футбольный лес

33. Дмитрий Гутов

Мостки

27. Иван Колесников, Сергей Денисов

Ремонт Земли

28. Александр Рябский, Ксения Харитонова, Дмитрий Барьюдин, Группа архитекторов FAS(t)

Сталь нестоячая

АРХ ХУ ЛИ

хроники нашего времени | 29-31 июля 2011

Архстояние 2011 лето | Фестиваль ЛАНДШАФТНЫХ ОБЪЕКТОВ

АРХ ХУ ЛИ

хроники нашего времени | 29-31 июля 2011

Художественная литература. Хроники нашего времени.

Zaalbabuzeb

О Т Л И Ч Н А Я П А РА Когда в небе засияла первая звезда, родители ввели в комнату бабушку. Сухое неподвижное лицо, всё в коричневых пятнах. Мутные, бессмысленные глаза. Скрюченные ревматизмом руки. Костлявые пальцы. «Она здесь поживёт немного» и «ей требуется уход». Сами родители казались зловещими тенями с чёрными бабочками вместо сердец. Перемещаясь по комнате, они наполняли её запахами пыльного ковра, молока, гаража, ромашкового чая и свежесваренного борща. Меня затошнило. Бабушка жила в заброшенной уральской деревушке. Туда я приезжал лишь раз — в детстве. Всё, что запомнилось — это абсолютно одинаковые куполообразные холмы да нависшее над ними суровое небо. Когда-то в той деревне случился голод, и многие сельчане умерли. А у выживших испортились желудки и зубы. Было ли это результатом некоего умалчиваемого в деревне греха или же следствием необратимых изменений в процессе обмена веществ — неизвестно. Я отправил Ангелину к её «предкам», солгав, что на время. Стоило бы сказать, что я вздохнул свободно именно в буквальном смысле — свободно и — после проветривания комнаты — легко. Ангелина не жаловала бритвенные станки и дезодорант. Полы мыл я сам, а простыни не менялись месяцами. Волосы Ангелины редко пахли шампунем, а нательное бельё — стиральным порошком. Зато она отличалась естественностью и непритязательностью, и я любил её именно за это. Ночью бабушка раскидала по комнате странных куколок. Сделаны они были из соломы и тряпья, и вместо лиц у них чернели кляксы. На письменном столе она соорудила нечто вроде алтаря: в центре возвышалась икона Богородицы «Обновленiе плоти», украшенная гирляндами из искусственных роз и пионов. По бокам горели свечи: блики падали на фарфоровые маски, пучки сухой полыни и всё тех же куколок. Они, кстати, напоминали мне человечков, которых я рисовал на полях школьных тетрадей. Класс наш не был дружен, но собирались мы часто. На первой встрече большинство ещё училось в институтах, а работали лишь некоторые. В то время Коля Зиновьев уехал в Германию, где поступил на юриста. Таня Калужская вышла замуж за директора обувного магазина и к защите диплома разродилась двойней. Макс Рыковский попал в дурдом. По окончании учёбы Лена Яковлева уехала в Штаты, а Сергей Неупокойник спился. Зиновьев вернулся в Россию и стал соучредителем какого-то крупного банка. Оля Поленка открыла юридическую фирму, а Олег Гопонов ушёл в большую политику. Всё менялось стремительно. Уже через девять лет после школы Беккер рассказывал, что двадцатиэтажное офисное здание в центре города — дело рук его строительной компании. Нина Рожкова дни напролёт возилась со своими детьми, догом и «Хаммером», а Зиновьев купил «скромный особнячок под Тель-Авивом». Но как складывалась судьба одноклассников дальше — я не знал. Потому что перестал ходить на встречи. На третью ночь после бабушкиного приезда мне приснился тревожный сон. Я карабкался по куполообразному холму — падал, вставал и падал вновь, а когда, наконец, залез наверх, то обнаружил там голову. На блюде. Она смотрела в алое небо и ухмылялась — лицо показалось мне смутно знакомым. Насколько хватало глаз, кругом шли всё те же холмы, а кроме них — ничего. Я представил, как выгляжу сверху: точка, чернеющая на бесконечном пупырчатом полотне — и вдруг из-под земли стали раздаваться мерные удары, похожие на поступь великана. Я проснулся и увидел, как бабушка бродит по комнате взад-вперёд. К вечеру у меня обнаружились первые седые волосы, и я решил отпустить бородку. Будто во сне явилось и туристическое агентство «Темра». Бледная и ужасно худая секретарша смотрела на меня с сочувствием, и истощение её телесных соков вызывало ответное сочувствие во мне. Прождав час, я таки попал в кабинет. Всё, надетое на быкоподобного директора, ему жало. Пиджак, рубашка, галстук — особенно тесны ему были

брюки. Я не запомнил, о чём мы с ним говорили, но сквозь красную дымку памяти возникают картины: он поднялся с кресла и начал быстро ходить вокруг меня. На жирном лице блестели капельки пота, а из лёгких, вместе с одышкой, вылетал зловонный дух. Сосуды на выпученных глазах полопались, отчего глаза налились кровью. Когда он что-то говорил или выкрикивал, то сильно оттопыривал нижнюю губу — я видел за ней ряд кривых зубов. Становясь всё разъярённей, он то и дело отходил от меня и, словно бешеный бык, напрыгивал вновь, а под конец вообще вцепился мне в плечи и принялся конвульсивно дёргаться. Всё быстрее и быстрее. Пока, наконец, не издал глухой всхрап и не повалился в кресло. «Мы вам позвоним» — так сказал он. Когда я подтянул брюки и вышел, секретарша уже нагрела ему воды и приготовила белые махровые полотенца. После того случая я стал прихрамывать и, как-то раз, бредя по рынку, заметил лоток, где продавались трости. Возможно, в поддержке нуждались вовсе не мои ноги, а я сам, но продавец, которого соседний лавочник величал Симоном, напомнил мне Агасфера. Хотя, по- купку я всё равно сделал.

«Лучшие трости из иерусалимского дуба», мать его так! Тем же вечером сухопарый дантист, заглянув мне в рот, озадаченно сообщил, что работы предстоит немало. И поинтересовался, сколько мне лет и чем я питаюсь. Придя домой до первой звезды, я почуял гнилостный запашок. У батареи чернела лужица, про которую бабушка сказала: «я побрызгала туда святою водою». Я спросил: «ты разве в церковь ходила?» — но она лишь отвернулась и стала разглядывать ногти — те были покрыты лаком. Я принялся вытирать лужу, а когда закончил, тряпка медленно поднялась в воздух. За окном стемнело, и позвонила мать. Спросила, как у меня дела. Рассказала, что сварила вкусные щи, что отец всё болеет, котяра опять в кресле напроказничал и что если мне тяжело с бабушкой или нет денег на оплату жилья, я всегда могу вернуться к ней, и что она меня ждёт и будет очень-очень рада видеть. Я сказал: «хорошо, обязательно вернусь». Это приходило не как искажение реальности, но как способ с реальностью справиться. Обои вдруг с хрустом прорвались и из стены показалась большая розовощёкая жопа. Я со всей дури вогнал в неё телефон — и, конечно же, в горячем её дерьме испачкал всю руку. А довольная жопа, улыбнувшись, зачавкала. Бабушка покачала головой и достала помаду. Так же недовольно и даже презрительно смотрели на меня горожане. Не все, конечно, но многие — и число их

www.xy-li.ru I www.neo-lit.ru

росло. Они не знали меня лично, но уже испытывали неприязнь. Резонный вопрос — почему? В моём сознании появился список, в котором числились все организации, куда я пытался устроиться на работу. Безуспешно. Количество пунктов всё увеличивалось, и на каждый приходились те несколько сотрудников, что видели, как с низко опущенной головою я покидал кабинет директора. Мне потом долго представлялись их ехидные ухмылки и широкий оскал босса, рассказывающего о том, как отослал меня нахер. Когда я шёл туда в очередной раз, заверещал пахнущий говном мобильник. Звонила Ангелина. Всхлипывая, она говорила мне о счастье, одиночестве и любви, но голос её таял в холодной сентябрьской дымке и не мог добраться до моего сердца, а я — не мог понять, чего же она от меня хочет. В голове кружились какие-то воспоминания о нашей прошлой жизни, но и сама голова кружилась тоже — это случалось всё чаще и чаще — а потому и Ангелина, точно брошенный в пруд булыжник, тонула в параллельной ко мне реальности. В своей же реальности я обнаружил себя на лавочке в парке. Ветер, пахнущий гарью, шевелил мои редеющие волосы. С клёнов облетали жёлтые и красные листья — отчего-то цвет их казался мне серым. Как я здесь очутился и сколько прошло дней — неизвестно. Часы показывали воскресенье, но парк пустовал. Лишь женщина, похожая на кэрролловскую Алису с лицом сантехника, выгуливала низкорослого отпрыска. Тот волочил по земле своё приземистое тельце, увенчанное крупной и заострённой книзу головой на длинной, стянутой ошейником шее. На лице отпрыска чернели зловещие миндалевидные глаза, рот же был лишь слабо обозначен, а нос и вовсе отсутствовал. Ребёнок издавал звуки, напоминавшие сигналы азбуки Морзе, и посылал их прямиком в космос. Женщина отхлебнула из бутылки ацетону: я подумал, что мог бы со всей дури заехать тяжёлой ручкой трости по этой роже, превратив её в кровавое месиво. На теле Алисы оно смотрелось бы куда как естественней. Дескать, Чеширский Кот позаимствовал Алисино лицо, дабы притвориться Алисой — и таким образом обмануть злую королеву. Хрустнули колени, я встал и подошёл к матери, забрал у неё бутылку и кинул её прямиком в пруд. Из воды показалась знакомая уже жопа — она с благодарностью срыгнула и, пуская пузыри, вновь ушла под воду. Ну а я, по словам женщины, «горбатый мудила», — в жопу. Но в жопе оказалось ничуть не теплее — там находился всё тот же парк. Вокруг клубился сырой воздух — через него уже трудно было что-либо разглядеть. Где-то ещё играла, постепенно затихая, шарманочка, и вдаль уходил долговязый шарманщик со смутно знакомым лицом. Рядышком приплясывала обезьянка, но не от радости и не потому, что её заставляли. Просто эта пляска была той самой, в которой ещё содрогнётся каждый из нас, перед тем, как исчезнуть. Ну а я… Я всё так же сидел на лавочке и даже не думал идти к сосущей ацетон матери — теперь мне стало всё равно. По лестнице я поднялся с большим трудом: ноги не слушались, поясница болела, да ещё это сердце — оно билось так сильно, что похоже, собиралось проломить рёбра. Однако ж дома я получил (в некотором роде) вознаграждение — ощутил запахи лаванды и персика, которые исходили от мягких бабушкиных ладоней, лёгших мне на плечи. Бабушка подхватила меня под локоть и подвела к зеркалу. C каждым днём она менялась — расцветала. Но не так, как зловонное болото или селёдка на солнцепёке, а по-другому. Это напоминало цветение всё тех же персика и лаванды. Перед зеркалом она прижалось ко мне тёплым телом и сказала: «Посмотри, правда, мы могли бы стать хорошей парой?». Я посмотрел и подумал, что правда. Могли бы. Если б, конечно, не мой энурез.

Художественная литература. Хроники нашего времени.

№ 2 (12) 2011 "Без благодати"

Художественная литература. Хроники нашего времени.

www.xy-li.ru I www.neo-lit.ru

Рисунки / Дмитрий Шадрин

Художественная литература. Хроники нашего времени.

М.

Здравствуйте. Я открываю колонку в Ху Ли для размышляющих, желающих развиваться читателей, стремящихся к высокому уровню образования и независимому мышлению.

Введение Я предлагаю дискутировать о психологии Личности, Бизнеса и Секса в сегодняшнем большом мире, делиться практическими знаниями, которые стали доступны благодаря новым возможностям нашего мира, благодаря гениальным и талантливым ученым, врачам и исследователям, прорывным открытиям XX-XXI веков, прежде всего в психологии, физике, нейрофизиологии, биологии, философии, математике и экономике. Развитое человечество – один большой город. Благодаря новым технологиям передачи данных, постоянному потоку on-line информации со всех концов света мы все больше объединяемся в одну общность, при этом и отдаляясь одновременно. Новые возможности и горизонты со своими издержками. «Большой город» — условное название, место, где мы знакомимся с разными сообществами и людьми из разных социальных слоев для создания и производства новых продуктов и услуг. Некоторые называют наш мир «одной большой деревней», но я предпочитаю термин «большой город» из-за того, что новые технологические продукты, открытия, возможности роста появились именно в век больших городов. Люди в любые времена преследовали одну цель – добиться успеха, жить счастливой, гармоничной жизнью. Конечно, успех каждый понимает посвоему — в меру своего индивидуального и общественного развития, традиций и ценностей. Но современном приближении на успешную и качественную жизнь можно рассчитывать при соблюдении трех условий: 1. Здоровое психологическое и физическое состояние Личности, 2. Реализация вас в деле и прибыльность вашего Бизнеса, 3. Возможность реализовать себя в эмоционально близких, доверительных, Сексуальных отношениях с партнером. Гармония достигается в строго обозначенном порядке. Если начать с 3. пункта и налаживать сначала личную жизнь, но при этом плохо относиться к себе, мало чего добившись в деле, то, однозначно, и семейная жизнь вряд ли удастся. Поэтому или разрыв с партнером или вечная зависимость от него или холодные отношения на расстоянии. Фундамент личности – это его физическое и психологическое состояние. Это базовые потребности при удовлетворении которых есть уверенность и образуется внутренний стержень. На этом фундаменте строится «дом» личности. Как вы относитесь к себе и к своему телу? Есть ли критика и недовольство собой с постоянными притензиями к себе? Есть ли у вас психологическая безопасность? Вы уверены в себе, можете отстоять свои интересы и жить без постоянного чувства вины и стыда? Вы часто терпите и сдерживаетесь? Или наоборот, постоянно взрываетесь? Есть ли ощущение пустоты? Живете ли вы в тревоге? Курите, выпиваете?

Личность. Бизнес. Секс. Большие города.

Если вы отвечаете утвердительно, то ваше психологическое и физическое состояние нуждается в коррекции и заботе. Иначе нет возможности жить в гармонии с собой. Например, вы живете с родителями или с партнером. После работы вы приходите домой, и ваши родственники начинают вас критиковать, жаловаться и иногда устраивают скандал. Какое психологическое состояние после этого? Психологической безопасности нет, а есть только тревога. Критика и скандалы истощают, но, к сожалению, мало кто после этого размышляет, как изменить свою жизнь. Многие решают усталость с помощью алкоголя, любовника, религией/ученьем, которые предлагают на любой вкус и цвет разные секты. Кто-то решается поменять работу, а кто просто тихонько мечтает сбежать на Гоа или переехать на ПМЖ в другую страну. Пусть. Проделав эти действия, человек все равно тащит с собой себя — свои основные представления о мире, свой алгоритм действий в тех или иных травмирующих ситуациях, свои предпочтения относительно определенных людей и убеждения. Вот отчего с удивительным постоянством ситуации вновь и вновь повторяются в новых обстоятельствах, фактически, с теми же партнерами, как бы с «новыми» коллегами, любовниками, друзьями, на новых местах работы. Поэтому наш первый Вывод таков. Главный герой и «создатель» своей истории жизни — сама Личность. Меняя работу, город и партнера, все равно приходит к одному и тому же результату. Нет ничего случайного. Причина — в психологическом состоянии Личности.

В первую очередь важна ревизия своих проблем, нахождение закономерностей в своей жизни и честный анализ своего психологического состояния. Именно психологическая стойкость, развитие мышления и логики, внутренний здоровый и сильный стержень во все времена помогает Личности выйти победителем из любых трудностей. Следующий этап успешного развития – Бизнес. Это дело, которым занимается Личность. Дело и результаты труда строятся на «психологическом фундаменте» Личности. Имеется в виду, что успешного человека отличает прежде всего его психологические качества – целеустремленность, настойчивость, сила воли, огромный ин-

терес к делу, и, самое главное, ошибки и неудачи еще больше мобилизуют добиться поставленных результатов. Дело означает не просто ходить на работу и выполнять какие-то действия по указанию начальства. Важно: как вы работаете, есть ли у вас своя бизнес-стратегия на год, на 5 лет вперед. Чем вы будете заниматься через десять лет?! Сколько вы стоите сейчас и будете стоить через год. А через пять? Как часто вы работаете бесплатно, бесплатно помогаете советом или делом другим людям? Как вы относитесь к деньгам: положительно или считаете, что деньги это зло?.. Какие вы ставите себе ограничения по заработку, допускаете ли вы, что можете зарабатывать 100.000.000$? Всегда ли добиваетесь выгодного для себя результата и прибыльности? Если вы отвечаете отрицательно, то здесь есть вопросы и возможности для личностного роста. Те, кто не реализовывает себя в Бизнесе, начинают искать себя в других областях. Например, находят хобби, занимаются спортом, танцами, ездят на рыбалку или ходят постоянно по развлекательным заведениям, кто имеет возможность, путешествует по заморским странам. Если вы заметили за собой, что вы помимо своего прямого дела занимаетесь немало и какими-то посторонними делами, не имеющим отношения к вашему основному труду, то это говорит о том, что в работе вы себя не можете реализовать или достигли своего потолка и остановились. Человек находится в непрерывном движении. Он устроен так, что ему постоянно необходим рост и изменения, и, в принципе, он все равно развивается. Только как? Он может развиваться как бы «вверх» — себе на пользу, развивая свои таланты и навыки, и при этом обязательно с большой экономической прибылью для себя; может развиваться и «вбок», удовлетворяя чувство собственной значительности за счет новых хобби, рождения детей, а потом чрезмерно заботиться о них, может стать «Матерью Терезой», помогая многочисленным друзьям и родственникам, удариться в новую религию, коллекционировать любовников; а также может выбрать развитие «вниз» — к болезням, слабоумию, алкоголизму, наркомании и всячески пускаясь во все тяжкие. Какое развитие выбираете вы? Я специально акцентирую внимание, что Личность занимается своим делом, но «обязательно с большой экономической прибылью» — то есть за материальное вознаграждение. Это важно потому, что, выполняя труд без оплаты или за ма-

ленькую оплату, человек обесценивает сначало себя и потом его обесценивают автоматически. Это означает: нет Личной Значимости, которая приходит от собственного труда/творчества. И личную значимость он вынужден добирать, занимаясь разными делами, в хобби, строя отношения с любовниками, окружая себя многочисленным потомством, как бы становясь «важным» для себя хотя бы таким образом. Если у человека есть цели и планы, он удовлетворяет вторую по важности потребность — в Личной Значимости, и в его жизни появляется смысл. Итак, Вывод второй: после проведения ревизии психологического состояния, проведите подробный анализ себя в деловой сфере. Третий фактор гармонии — Сексуальная удовлетворенность или эротическая любовь. Под сексом я имею в виду непосредственно секс, мощный природный инстинкт, и одновременно любовь между двумя взрослыми состоявшимися мужчиной и женщиной. Гармоничные и счастливые отношения есть, если есть «эротическая любовь». Без любви секс оставляет людей чужими друг другу, после секса любовники чувствуют отчужденность еще сильнее. Вывод третий: секс стоит на третьем месте, потому что, полноценную любовь может дать духовной зрелый, экономически независимый мужчина и духовно зрелая, экономически независимая женщина. Тогда оба партнера как могут дать другу так и принять друг друга. Иначе, если один выше, а другой ниже, например, материально зависим, то в таких отношениях любви нет, а есть зависимость. Или, если один морально зависим, то другой партнер будет всегда донором, то есть он/она будет помогать, обучать и поддерживать, а другой будет потребителем. Здесь также нет любви и участия, а только зависимость.

Секс.

Психологическая игра «Динамо». Тема секса многогранна и интересна и волнует каждого. Не зря в больших городах огромное количество продукции, сериалов, историй базируется на сексуальном компоненте. Из-за чего это так распространено? Есть даже расхожая фраза «Sex sells». И, действительно,

это работает и sex продает товары лучше всего и во всех сферах бизнеса.

№ 2 (12) 2011 "Без благодати"

Художественная литература. Хроники нашего времени.

Вот пример игры, которую психологи назвали «Динамо». Вариант «Легкий флирт» или игра 1-ой степени. На вечеринке Алла, привлекательная женщина, одета ярко и вызвающе, игрива и кокетлива, демонстирует, что свободна. Приветливая девушка с постоянной улыбкой на устах. Максим замечает яркую девушку. Но как только он проявляет свое небезразличное отношение, Алла теряет интерес. Она отказывается продолжить общение и переходит на другой объект. Вариант 2-й степени. Для девушки недостаточно такого короткого варианта и игра затягивается. Весь смысл заключается не в ухаживаниях, а в именно в кульминации игры – в отказе. Она желает растянуть игру для получения более сильных и ярких эмоций в конце сцены. Поэтому она знакомится с мужчиной, флиртует, «случайно» нагибается, демонстируя глубокий вырез в области декольте. Разыгрывается серия ухаживаний с обеих сторон. Они после могут встречаться в кафе и ходить в кино, сидеть близко друг от друга и целоваться. Но: как только мужчина делает конкретный шаг на близкие отношения, девушка разыгрывает сцену, что «только мужчинам одного надо», «я заболела», «я много работала». Этот вариант игры может длиться месяцы и у некоторых на такие отношения уходят годы. Эффект состоит в том, чтобы постоянно привлекать мужчину, внешне демонстируя свою сексуальность, но как только дело касается реальной близости отвергать под любым предлогом. Обратите внимание, что в игру играют оба парнера, а это значит, Максим не так беспомощен, как вы могли бы подумать. Ведь нужно затратить значительные усилия, чтобы попасть в такую ситуацию. Поэтому и мужчине в данном случае «выгодно» общаться именно с такой женщиной, потому что близости остерегаются оба игрока! И игра в данном случае является компромиссом, неким решением. И самый верный шаг в решающий момент разыграть другую игру — «Скандал»! Между прочим, самый распространненый вид секса, спровоцировать ссору, поругаться, обвинить другого человека, а значит остаться на безопасном от близости расстоянии. Скандал – это аналог секса. Нет секса – есть скандал. И это помогает, и так живут огромное количество семей. Люди так удовлетворяют себя на работе с коллегами. Сбросив, накопившееся напряжения, люди получают «оргазм». А тот кто все-таки не смог высказать свои эмоции даже заснуть не может. Будет искать человека, на которого сможет выплеснуть негатив.

Люди, боящиеся интимной близости, но желающие поддерживать романтические отношения, встречаются с мужчинами/женщинами из других городов или заводят отношения и романы в Интернете. На расстоянии он или она кажутся замечательными, но при развиртуализации иллюзии рассеиваются. Другая ситуация: семейная пара. Муж обращается к жене с определенными притязаниями, но она их отвергает. После нескольких таких попыток она сообщает ему, что все мужчины животные, что он на самом деле ее не любит или любит не ради нее, что ему нужен только секс. На некоторое время муж воздерживается, потом пытается снова – с тем же результатом. Постепенно он смиряется и больше поползновений не делает. Проходят недели или месяцы, жена становится все менее церемонной и временами забывается. Принимая душ, просит мужа принести свежее полотенце, которое будто бы забыла. Если она ведет жесткую игру или много пьет, может начать флиртовать с другими мужчинами на вечеринках. Наконец муж поддается на провокацию и делает новую попытку. Но его снова отвергают, начинается игра "Скандал", в которой вспоминаются поведение обоих, другие пары, родственники, семейные финансы и неудачи, и заканчивается все тем, что муж хлопает дверью.

Некоторые женщины играют роль «Загнанной домохозяйки». Они берут и делают 20 дел одновременно: готовят, работают, воспитывают детей, ухаживают за родителями, стирают, принимают гостей, родственников. В конце концов, муж видя, в каком уставшем состоянии жена, оставляет попытки наладить с ней сексуальную жизнь. Не важно какого пола человек, который играет роль неприступного, точно также соблазнителем выступает и мужчина. Яркий пример, когда вы видите, что мужчина очень приятно и мило разговариает со всеми женщинами. Он моментально говорит горы комплиментов незнакомым девушкам. Этакий профессионал по ухаживаю, некоторые называют их «джентльменами». Другой тип — это «завоеватели». Они дарят огромные букеты, заваливают подарками во время ухаживания, поют песни под окном, но финал всегда одинаков, как только все налаживается и женщина его захочет, он теряет со временем интерес и желание. Для провокации и скандала, который освободит от близости, он в присутствии своей половины флиртует с другими женщинами. Интересно, что он опять воспламеняется, когда женщина охлаждается и решает порвать с ним. Он мгновенно начинает ей звонить и писать романтические письма. Третий вариант игры, самый опасный и жесткий вариант, игра «Насилуют!». Эта суровая игра заканчивается изнасилованием, убийством или судебным разбирательством. Здесь девушка ведет партнера по игре к физическому контакту и затем заявляет, что он ее изнасиловал. Некотрые играют и доводят до убийства. Это тяжелая и жесткая игра, в которой игрок рискует своей жизнью для доведения игры до финала. В такую игру играют девушки, которые надевают короткую юбку, каблуки, распускают красиво волосы и встречаются с личностями сомнительной репутации, другие в таком виде «случайно»

www.xy-li.ru I www.neo-lit.ru

Рисунок: Aligerii

Происходит это из-за того, что, несмотря на постоянную пропаганду во всех средствах массовой информации и как бы открытость, этот инстинкт и чувство любви человек реализовывает, к сожалению, только частично. А, как известно, неудовлетворенность мотивирует на поиски и человек ищет возможность удовлетворить потребность в любви и сексе. Выливается это в психологические игры, которые ведут участники игр: мужчины и женщины. Трагичность ситуации в том, что игры являются подменой реальной жизни (вот одна из причин, по которой люди чувствуют внутреннюю пустоту, скуку) и реальной близости. И человек оказывается в «вечном поиске». Если в жизни личности есть любовь, а точнее подлинная близость, теплота, то именно тогда потребность эротической любви удовлетворена, нет изменам и есть гармония с партнером.

идут по темному переулку в ночное время суток. Чем не провокация и поиск партнера для игры?! Итак, я описывала игры «холодных» или «фригидных» мужчин и женщин. Игра ведется для того, чтобы в конце концов отказать. Психологические роли игроков: Соблазнитель-Преследователь; Достойная Жена, Нечуткий муж. Они говорят: «Я не виноват, так получилось». При пристальном наблюдении и исследовании выяснилось, что в основе такого поведения лежит страх и запрет на любовь или запрет на секс. Страх близости, который равносилен оголению чувств и своего тела. Если у личности есть разрешение на секс, но запрет на любовь, то такие люди ведут беспорядочную половую жизнь. Проститутками и содержанками становятся те, кто имеют разрешение на секс, но запрет на любовь. Если запрещен секс, но разрешена любовь, то сценарий может породить будущего священника, благотворителя. Люди, погрязшие в беспорядочной половой жизни, разврате, очень часто испытывают «танталовы муки» при виде верных любовников и счастливых супружеских пар. В то же время многие филантропы пребывают во власти любовных искушений. Итак, игра представляет собой повторяющийся образец поведения. Человек играет в одну и ту же игру много раз. Главное, что отличает игру от других видов деятельности – это то, что их проявление подчиняется правилам, определенному алгоритму. Это становится очевидным когда ситуации или формы общения в жизни личности повторяются

более двух-трех раз. Игры ведутся для «выигрыша», расплаты.

Расплатой является подтверждение той или иной позиции или мнения о себе и других. Жизненная позиция «нельзя доверять» другим мужчинам и женщинам соответственно. Близость причиняет боль. Поэтому для игры подбираются партнеры, которые каждый раз подтверждают это глубинное мнение о себе и о партнерах. Для игроков все эти чувства скрыты глубоко в подсознании, даже если рассказать ему/ей об этом, то реакцией будет полное и категоричное отрицание. В сексуальной игре «холодная женщина/мужчина» так называемый выигрыш от игры заключается в том, что игра освобождает от напряжения, но при этом сохраняет дистанцию от психологически опасных ситуациий. Для выхода из игры необходим сначала анализ и выявление для игрока своего заданного поведения, выявление взаимосвязанных событий в жизни Личности. Первый шаг по выходу из игры – необходимо понимание истинных мотивов поведения. А анализ личности уже относится, как это было написано во введении к заметке, к «психологическому фундаменту» Личности, который формировался ролителями в детстве человека. Об этом я расскажу в следующих статьях новой рубрики Ху Ли «Большие Города. Личность. Бизнес. Секс».

Источники и рекомендуемая литература: психотерапевт Эрик Берн «Игры, в которые играют люди», психотерапевт и бизнес-тренер Наталья Рублева «nprubleva.ru», Михаил Литвак «Как узнать и изменить свою судьбу».

Художественная литература. Хроники нашего времени.

№ 2 (12) 2011 "Без благодати"

Художественная литература. Хроники нашего времени.

www.xy-li.ru I www.neo-lit.ru

Художественная литература. Хроники нашего времени.

№ 2 (12) 2011 "Без благодати"

Художественная литература. Хроники нашего времени.

www.xy-li.ru I www.neo-lit.ru

Художественная литература. Хроники нашего времени.

Сирен Мориц Теду Банди всю ночь снился тираннозавр. Тираннозавр был очень вежлив, он следовал за Тедом, куда бы тот ни пошел, — его огромная морда всегда выглядывала из-за угла, за который Тед хотел повернуть. Тираннозавр не желал ему зла, но Тед не хотел быть слишком близко к нему — Тед опасался, что тираннозавр может съесть его, скажи Тед что не то в ответ на какие-то очень личные для него вопросы. Тед не хотел рассказывать, что ему уже которую ночь снятся его друзья, совсем еще мальчишки, которые плюют на него, стоя кружком, а он притворяется спящим, потому что плюют они, словно кончают, дергают головами, тазом, закатывают глаза и всё плюют и плюют, слюна такая вязкая, удивительно ароматная. Тед открыл глаза и рассмеялся — он прогнал мальчишек с улыбкой на устах, чтобы не слишком увлекались.

~~~

Теду Банди снились сны и он был очень счастлив.

:::

Между этими двумя абзацами выше должна быть натянута кривая проволочка повествования, желательно медная, но если кому взбредет в голову, тот может воткнуть кривой стальной гвоздь, сути это не изменит — там бежит желтый ток. Начало и конец, в произвольно порядке, возможно даже, одно за другим.

:::

это не сексомния я не какой-то сраный сексомниак. я всё прекрасно понимаю, что делаю и что происходит. поправка 2003го года. мэнхант объявлен. даже если ты спец по женщинам постарше, то всё равно тебе прикатят то, что маленькие девочки входят в круг твоих интересов, ну а прежде всего, самым главным упреком будет то, что ты просто хочешь трахаться

:::

Тед Банди был очень смирен со своей девушкой. Он хотел всегда быть с ней. Так, как он этого хотел. Но этого было сложно от неё добиться, потому что это было слишком глубокое и явное, чтобы это можно было бы просто так обнажить перед ней. По ночам он дергался в постели и плакал во сне, она не решалась его будить. Она не решалась с ним поговорить на эту тему, ограничиваясь извечными «поговори со мной, мне нужно знать что с тобой». Вот именно, ей нужно знать. Ему нужно было другое. Но он бы никогда об этом не рассказал. Ему снилось, что они сидят на постели: он и она. Она в подробностях рассказывает о своем любовнике, как она с ним трахалась, как сосала, как он кончал ей на лицо, на губы, как она слизывала его сперму, как глотала, а потом снова брала в рот, в горло. Насытив рассказ подробностями, она переключилась на другого; опять подробности, однако Теду больше запоминались оральные моменты. Этих двоих она помнила еще четко, остальных же объединила словом «муть»: ну а дальше муть какая-то, попойки, бары, клубы, танцы, честно, туман какой-то, помню, что трахалась постоянно, муть, говорю же. Тед пытается дать ей пощечину, но едва касается её щеки. Она улыбается, еле фокусируя взгляд на нем. Он пытается ударить её еще и еще — ничего не выходит. Тед чувствует, что рвотными волнами на него накатывает истерика. Он плюет в неё, стараясь выдавить как можно больше слюны; он не может забрызгать её иным, ведь она сама иная — ему всё равно не удастся её осквернить. Она, словно манекен, валится на спину, задрав согнутые ноги, смеется. Он покрывает её лицо слюной. Она говорит: да, я же сейчас иду к нему, как же его зовут…я хочу, мне надо собираться. Тед бьется в истерике…умолкает, зрачки перестают бегать, как безумные, слезы втягиваются в протоки, крик растворяется в бронхах. Чего же ей самой надо? Какого Теда она хотела? Тед видит, как из его головы начинает расти железный дом, нет, завод, да, с мостами, фермами, опорами (всё очень сухое и шершавое), башнями, антеннами, гусеницами, клешнями, которые продолжают строить сами себя, выше и выше, всё скрипит,

Тед Банди никогда не умирал раскачивается на желтом ветру — это не скинешь, с этим придется жить, потому что все эти башни и заводы (у неё в голове) не более чем милые лужайки и совместные поездки по выходным. Она уходит, Тедди спит спокойно и старается больше не кричать.

:::

— Я слышу все эти звуки в своих ушах. Я действительно их слышу. — Он говорил мне это целыми днями. Он говорит мне это целыми днями. Он не дает мне спать, он постоянно жалуется, что слышит звуки В своих ушах, понимаете? "В" ушах, не ушами, не просто слышит, а именно "в" ушах, потому что они ТАМ на самом деле, потому что он ничего не слышит. Вообще. Звуки внутри у него и он не может спать. Всю ночь. Уже которую ночь этот дикий ор. Но сейчас-то это другое, это именно то, что он мне сообщил, потому что это с ним происходит. "это" у него. "это" у него УЖЕ! "это" уже там и оно говорит, и колет ему звуки в уши, открывает глаза, ртом ап-ааап, и ничего, только тык-тык В уши, только тык-Тык в уши. Где-то там глубоко. Поймите, в этом очень сложно разобраться, поэтому надо присматриваться ко всему, что он делает. Крайне сложно уловить устойчивый паттерн реакции, внешние симптомы весьма неоднозначны, поскольку он может принять решение терпеть эти звуки и это очень странно. По крайней мере уже известно, что он не может выколоть себе глаза, ибо это нарушит связь звуков и мира, в котором он уже не может спать и не может забрать назад свои вещи, которые были спрятаны, но не им. Он будто бы хочет проклюнуться сквозь кожу и САМ пойти искать то, что ему принадлежит; нет, это не вещи, но именно то, что принадлежит его телу, которое заперто, именно по этой причине оно стремится выйти и порождает различные изменения в состояниях его сознания. А это уже тревожно, когда вместо обычной поведенческой реакции спустя несколько дней, а то и лет, вдруг обнаруживается, что Тык-Тык в уши выражался в пронзении иглой глазного яблока изнутри. Но ничего не происходит, он жив, он не жалуется, потому что уже БЫЛ тот вопль. Это неважно, потому что звуки всё еще там. Он выходит из сарая и действительно погружает заточенную отвертку в свою голову, идет кровь, но он выглядит так, будто что-то действительно смог показать. Вот и всё мое письмо, потому что я действительно слышу звуки В ушах. — Лиза нашла это в его левом ботинке, в который он обычно ставил зонт. Она испугалась. Она ничего ему не сказала. Лиза провела ладонью по лоснящейся клавиатуре ноутбука — она была липкой — ладони Теда слишком сильно потели, они везде оставляли жирные следы. — Тедди, ты знаешь, в общем, я хотела… — Зови меня Луи, Георг, Тимур, только не Тэ-эдди!

:::

Тимуру снилась змея, располосованная, как бело-зеленый минарет, будто разрубленная на кусочки, он пытался пить, но постоянно проливал из стакана на левое бедро, а змея была не одна. Это было целое чертово колесо змей. Пустые черные глаза, крепкие зубы на крепких хвостах, молчаливое вращение колеса на белом фоне. Сколько еще можно было этим любоваться? Пить я не могу, в правом глазу поселился камень, поэтому приходится придерживать веки пальцами. Вдруг центр круга протыкает жестяная тру-

бочка, вертится и придает колесу ось, ориентир, плоскость, дает воздух. Но я всё равно хочу пить, а в горле по-прежнему хитиновые пластинки мертвого краба. Трубочка расширяется, еще, еще шире — это уже огромный жестяной тоннель, вокруг которого вьется бело-зеленая лента. Тимур видит крохотного человечка у устья тоннеля, тот на коленях, совсем без сил; если на миг очнуться, то можно представить, что он в бинтах, но Тимур дышит равномерно, у него красивый хищный нос, ноздри изгоняют выдох, словно впавших в немилость хаджей. Тимур узнает в этом несчастном самого себя. Ему становится очень легко и смешно, из груди рвется зеленый ониксовый шарик. Он пытается приподнять свое тело в воздухе, но шарик с тихим всплеском падает обратно, в самую глубину.

:::

Тед Банди, окончивший психфак, обнаружил у себя в кармане записку; он понял, что её туда положила Лиза, когда нашла её в своем теле. — дикий ор — Сегодня ночью отчетливо почувствовал, что внутри меня орет мое тело. (я так и не смог ему втолковать, что «всё хорошо») Внутри меня социального орет мое тело, остатки моей воли, остатки желаний и нежеланий. Прокалывают меня раскаленными иглами, да, так оно, оказывается, и ощущается. Банально, но факт. И нет никакой изысканной словоформы для этого. Это просто дикий ор. А вообще забавно, я же как бы тренирован, научен и приучен... наблюдать... ничего не делать, только наблюдать за распадом. Так же будет интересно наблюдать за распадом «сэлф-репрезентации», эмпирически, безучастно. Просто интересно, как и во всех остальных случаях наблюдений: когда же сорвет эту крышу нахер? — Я хотел уйти до того момента, как твои поцелуи стали безвкусными. Синапсы, стимулы — их не переубедить. Так думал Тед Банди, когда выбирал молоток.

:::

Луи всю ночь снимал деньги со счета, вырывал купюры из банкомата и бежал в квартиру, бежал к своему чемодану, чтобы упрятать очередную порцию, потом опять к банкомату, обратно, к банкомату, обратно, к чемодану, обратно. Вроде бы зарекся собираться с похмелья, да еще надо попрощаться с матерью, сказать ей, что он на самом деле не хочет отсюда уезжать, тут вроде как прошел кусочек его детства. В этой полуторной распашонке, где он, однажды придя в отчаяние от того, что потерял учебник, разбил крышку унитаза, да еще и заклинил замок входной двери — всё это, когда он опаздывал в школу, — со всей дури пнул пяткой по стене, и стена, отделяющая прихожую и совмещенный санузел, поддалась и проломилась, обнажив под обоями песочного цвета осколки фанеры цвета поносного, так эта дыра и осталась, наспех заклеенная скотчем, а Луи узнал, что его дом — это картонная мышеловка. Чуть позже он обнаружил еще одну дыру за диваном — это была стена уже с соседями. Когда он подрос и стал спать на диване, то голоса в его голове по ночам стали нормальным явлением, но то, что они ему говорили, он вряд ли вспомнит. Забавно, но именно эта квартира всегда являлась ему, когда ему предстояло что-то «покидать» (Луи никогда не был сентиментален по поводу личного плейсмейкинга и всегда сваливал легко и непринужденно, хотя для виду иногда принимал скорбный вид облепленного банкнотами индийского жениха на коне). Она всегда всплывала: то сумеречной зоной, где

он никак не мог продрать глаза и толком осмотреться; то берлогой-убежищем, полном обуви (обуви всегда было очень много, слишком много для такой крохотной прихожей — никто не должен был остаться без своей пары, но почему-то каждый входил, оставлял свою пару и больше за ней никогда не возвращался, словно это мертвые башмаки на набережной Сечени); то последним местом перед концом света, куда, однако, всё равно пытаются проникнуть те, кому, по идее, следовало бы носиться по улицам с выпученными глазами в попытке убежать от неизбежного, но они всё равно пытаются расшатать эти замки — было бы очень здорово, если б их заклинило именно в тот момент. Нет, они звенели и разлетались, а картонных стен рядом уже не было. Были только: чемодан, вещи вперемешку, кипа паспортов без одного — нужного, и забытая где-то кредитка, а еще страх и желание всё перевернуть и вернуть.

:::

Тед Банди много молчал и много думал. Что изменилось, когда я шагнул за порог человеческого времени, а потом на миг вернулся? Некоторые вещи стали называть «плохими», но люди не могут понять, что меня к ним тянет не из-за запрета, а из-за того, что они прекрасны. Для меня нет «плохого/хорошего», нет «красивого/некрасивого» — нет, есть просто мое устройство, механизм, принцип существования белкового тела, которое получает удовольствие от этих вещей, которые почему-то осуждают. Это называется «эстетическое удовольствие», и я никогда с ними не спорю. Зачем? Для меня, например, цельнометаллический молоток — это «хорошо и красиво». Если это перевести на ваш язык, то получится слово «поэзия».

:::

Георг почувствовал ночью, как распутываются его брови. То, что осталось в постели, начинает жить своей жизнью. — Балет для серийного убийцы. Шопен, мазурка №58. Носится с ножом вокруг распластанного тела. Нож в сторону, ноги — в другую. Вмурованная в стену женщина. Бросок в подвал. Почему я не пошел в бальную школу? Потому что инсценировал гипертонический приступ в возрасте пяти лет (сцена была настолько хороша, что я даже терял сознание от мигрени). С тех пор я хотел лишь танцевать, но выходило это лишь во время охоты. Вступление к «Тристану» Вагнера взято у Шопена, а мои глаза — у Ганнибала Лектера. У Шопена есть скалка, которой он водит по моему лбу, начиная от места между бровями, разглаживая меня всего, мои страхи и закупоренные чувства. — Георг лежал на спине в своей постели. Сначала перед лицом стали бегать разноцветные штрихи, ленты, точки. Это сопровождалось шумом и происходило, будто бы за стеклом, — на стекле оставались длинные следы. Еще сильнее. Слышались крики. Но Георгу было спокойно и сонно. Тогда они стали разбрызгивать кровь, а потом стали бросать внутренности, но это всё было за прозрачным экраном. Георг устал и уснул.

:::

Это Coffeeheaven на площади Деака Ференца, тут дают неплохой кофе, на мой взгляд потребителя три-в-одном. У окна, за стойкой, сидит привлекательная брюнетка, в её персональной зоне расположилось лицо мужского рода. У неё очень правильное смуглое лицо; губы, словно из воска, так бывает, когда они набухают от возбуждения, пересыхают, но стоит их облизнуть, как они тут же начинают матово сиять тугой плотью. Я прохожу мимо. Прекрасный день, но тратить деньги на кофе в аквариуме — это расточительство, да и не с кем, да и не ради кого. Она никогда не будет моей, так, как она с тем, кого спонтанно выбрала и теперь ей спокойно в своем выборе. Я не буду ничего подстраивать, не буду провоцировать и вызывать интерес. Мне одиноко без неё, но мне она не нужна. Вообще. Другое дело, если бы я смог прожить всё с этой незнакомкой за одну секунду, от начала и до Окончание на 36-й странице

№ 2 (12) 2011 "Без благодати"

Художественная литература. Хроники нашего времени.

www.xy-li.ru I www.neo-lit.ru

Художественная литература. Хроники нашего времени. конца. Тут мало будет просто умертвить её посредством молотка и удавки, также называемыми: знакомством, ухаживаниями, совместным проживанием, браком и т.д. Тысяча ночей разговоров не спасут её, не дадут мне и капли того, чего я хочу. Меня уже начинает бить истерический смешок. Тед замедляет шаг у витринного стекла, миг колеблется, по крайней мере это выглядит колебанием, но на самом деле, он пробует носком ботинка брусчатку, находит выступ. Раздается глухой стук, перерастающий в оглушительный крик. Это Тед со всего размаху врезался лицом в окно, на его перекошенном лице — улыбка, кровь бежит из рассеченной брови, в глазах — стадо окруженных мустангов, а у неё остыл кофе, так что она не обожглась, а просто испортила блузку. Посмеиваясь, Тед заковылял к метро, думая, что в следующий раз надо будет себе руку сломать. Вот и сейчас ничего не происходит, хотя происходить должно много чего (должно?), все взрывы и девочки, которых я испугаю своим разбитым в кровь лицом, вмазавшись в витрину кофейни, — всё тут, просто никому нет нужды это видеть, даже этим девочкам, даже кофе на их блузках ...отстирается, обожжет, успокоит...какая разница? Это всегда будет происходить, раз за разом, вскрик, брызги, беззвучный хохот за витринным стеклом, кровь, ухмылка...вскрик, кофе, вибрация, кровь...вскрик, ожог, мокрый звук по стеклу, оскал... Пока не надоест ничего не делать или пока не выкинут за неимением вида на жительство, но даже тогда! — сто тысяч тонких трубочек воткнутся в землю и я наполню легкие почвой, прорасту и опять ломанусь бревном в чей-то дом, — встречай меня! Это твой персональный ураган за окном!

:::

Теду Банди интереснее всего было читать про кашалотов, разглядывать ужасные шрамы от присосок кальмаров на их мордах размером с автобус. Это жутко, когда опускаешь руки в полную воды раковину, и чувствуешь, как ладони проваливаются в донный ил на глубине тысяч метров. Стоит только поморгать фонариком, как вдруг блеснет гигантский глаз — но тут всегда тихо — ничто не беспокоит глубинных обитателей. Кажется, у Жюля Верна колоссальный кальмар пытался сложить парнишку пополам, чтобы проглотить. Все эти дергания, крики, драма — зачем? — когда можно потихому: раскатывается узорчатая дорожка щупальца и твое тело уже вращают, словно статуэтку, — ему всё равно, только ты один слышишь музыку и пытаешься подражать балерине из бабушкиной шкатулки. Ножку ромбиком, согнули в коленке, потянули носочек, легкая, но четко поставленная кисть, держим спинку. Щупальца закручиваются туже, но ритм не меняется — тут он всегда один и тот же; это очень важно — выдерживать ритм. И вот ноги медленно, с миллиметровой точностью заходят в клюв кальмара, словно в точилку. Держим спинку. Хрупкий, как безе. Воздушный мальчик Тедди. Ног уже нету, мимо проплывают куски и кусочки. Не ломаем линию руки, так, пальчики красиво, натянули суставчики, держим. Можно закрыть глаза и перестать видеть этот хруст методично перемалываемых костей. Тед улыбается, он счастлив. Наконец-то он, за долгое время, вновь видит резвящихся кашалотов. Удары по воде хвостами, интересные умные разговоры, полные метафор и абстракций. Здравствуй, мой звездный кашалот, я скучал по тебе. Этот кальмар — просто шарманка. Твоя большая голова — это телескоп и мы можем рассматривать весь Омниверс. Мне так давно хотелось побывать в других измерениях, где нет того, о чем мне приходится говорить каждый день. Кашалот, я — твой джекпот! — смеется Тед и тут же грустнеет. — Я знаю, это всё очень скоро кончится, для меня. Меня усадят за стол и незнакомые мне люди заставят меня улыбаться, потому что они говорят, что у меня красивая улыбка. Я ничего не могу с этим поделать. На свете столько красивых вещей, а они прицепились ко мне с этой улыбкой. Я не намерен доставлять им неудобства, просто они почему-то сочли, что так там будет лучше для меня же.

Виктор Гузовский

МЕДВЕДЬ

Лес уныло скрипел деревьями и шуршал мириадами павших листьев. Сухие ветки хрустели под тяжестью многокилограммовой туши. Раньше его бы это беспокоило, в лесу не стоит выдавать своего местоположения, производя ненужный шум. Раньше, но не сейчас. Настроение не то, чтобы уделять внимание таким вещам. Зима в этом году явно не задалась. Нет морозов, нет снега. А организм зверя уже давно привык засыпать в это время. Не получалось. И это жутко бесило и выводило из равновесия. Как заснуть, когда спать не хочется? Как строить себе зимнее обиталище в отсутствие маскирующих белых бугров? А ещё хотелось есть. Но и с этим были сложности. Голый лес не давал возможности скрытно приблизиться к жертве, да и зверей стало гораздо меньше. Куда они подевались? Неужели им удалось заснуть в эту мерзкую и настолько непонятную зиму? Зверь сходил с ума. Голодно, противно всё вокруг. Он злобно урчал и шёл вперёд. Всё так же хрустели под мощными лапами сучья. Внезапно к привычнм звукам леса добавился далёкий непонятный шум. Похоже на рычание этих коробок, в которых передвигаются по дорогам люди. Зверь иногда видел их, сидя в кустах. Он всегда пытался сразу же отойти подальше в чащу, но сегодня зачем-то пошёл на этот звук. Ну да, вот эта коробка, из неё вылезают люди. Зверь наблюдал за ними издалека, скрываясь за густыми еловыми ветвями. Двое. В голодном мозгу зверя ещё не сложилось определённого мнения о том, считать ли их потенциальной пищей или угрозой собственной жизни. Он раздумывал. Эти двое не суетились. Они вразвалочку подошли к машине, открыли заднюю дверь и достали какой-то большой тюк. Потом отнесли его к ближайшему дереву и бросили на землю. После этого стали ходить вокруг, собирать ветки и прочий мусор и забрасывать им свою поклажу. Всё это продолжалось не более пятнадцати минут. Затем они сели в машину, и джип, взревев, выскочил на лесную дорогу. Ещё через пять минут вдалеке растворился и звук двигателя. Зверь всё ещё стоял на своём месте. Что-то было не так. Люди уехали, но запах остался. Запах еды. Зверь медленно вышел из своего укрытия и побрёл к куче ветвей, оставленной людьми. На этот раз он старался двигаться бесшумно. Не глядя на землю, он каким-то своим чутьём определял, куда поставить лапу, чтобы не хрустнуло под ним, выдавая его неспешный шаг. Чем ближе он подходил к куче, тем отчётливей становился запах человека. Он был там, под ветками и мусором. Но это был не опасный человек. Уже не опасный. Он был мёртв. Зверь разгрёб кучу, и в нос сразу же ударил запах свежей крови. Еда!!! Забыв про всё на свете, зверь набросился на ещё не остывшую плоть, разрывал её клыками и когтями. Примерно через час пришло насыщение. Остатки пищи зверь завалил ветками и немного присыпал землёй. Мало ли что будет завтра? Надо заботиться о себе. Холодало, и крупные белые хлопья начали медленно кружиться в воздухе. Вот теперь совсем другое дело! Он сыт и доволен. Пошёл первый снег, а значит, вскорости можно будет устраивать лёжку. Жизнь налаживается… *** Усталый врач сочувственно смотрел на Сергея грустными глазами. Впрочем, сочувствие, возможно, было напускным. Как часто ему приходится произносить эти слова? Раз в день, в неделю? Наплевать. Главное, что на сей раз, они относятся непосредственно к Сергею. — И всё-таки, Яков Карлович, сколько мне осталось? На что, по Вашему мнению, я могу рассчитывать? — он старался, чтобы голос не выдал его дикой тоски и боли и поэтому говорил несколько развязно. — Сложно сказать, Сергей Валерьевич, — доктор снял очки с носа и начал их протирать салфеткой, близоруко щурясь. — Метастазы в желудке вроде бы ещё не очень большие, но в Вашем случае они растут быстро. Без лечения это — месяц-два, но я бы на Вашем месте не отказывался от терапии. В жизни всякое случается. Было заметно, что врач и сам не верил в то, что говорил. Перед ним уже сидел труп, который по какому то недоразумению всё ещё мог говорить, ходить и дышать. Дежурные слова, дежурное сочувствие и обыденное безразличие где-то глубоко в глазах. Внизу, в кассе клиники Сергей привычно заплатил за консультацию, взял в гардеробе куртку и вышел на улицу. Сел в машину, закурил, задумался. Болезнь пришла ниоткуда. То есть, наверное, была причина. Возможно гастрит, заработанный в армии. А может быть предрасположенность по материнской линии. Да какая разница?! Суть в том, что всё.… И ничего нельзя сделать. Он и в Москву летал, показывался светилам за большие деньги. Всё бесполезно. Хорошо, хоть один остался. С женой развёлся давно, детей не нажили. Родители на кладбище. А значит, и плакать особо некому. Друзья? Забудут. Часто меняющиеся женщины? Тем более. В церковь, что ли сходить? Карман куртки завибрировал, и раздалась песня из саундтрека к тарантиновскому фильму, стоявшая на телефоне в качестве звонка.

— Да! — Серёга, привет! Как оно? — Привет, Антох.… Да ничего так, помаленьку. — Слушай, ну завтра пятница! Какие планы на выходные? А какие у него планы на выходные? Их, выходных, осталось уже совсем не так много. Сколько? Четыре, пять, шесть уикендов? Может больше, может меньше. А у Антона явно задумка какая-то имеется. Может так и надо? Ну не лежать же в кровати и плакаться на «судьбу-злодейку»? — Да ничего особенного, Антох. Пока не думал. А что, предложения есть? — Хех! Ну а как же без предложений!? Мне тут егерь знакомый из охотхозяйства звонил, на охоту приглашал. Там по первому снегу заяц пошёл. Ну и на кабана можно нарваться. Ты как? — Я то? А я «за»! Поехали! Только какой из меня к чёрту охотник? У меня ж ни ружья, ни билета охотничьего… — Ха! — Антон в голос заржал. — Зато у тебя друзья есть! Про билет забудь, там все свои. А я тебе «Сайгу» свою дам. — А ты как же? С рогаткой будешь? — Гыгыгыгы! Никаких рогаток! Мне только что заказанная Бенелли пришла! Красотишша! Вот её и опробуем! Короче! Завтра в 5 вечера я за тобой заезжаю! Шмотки потеплее возьми, но чтобы ходить легко было. — А пожрать, выпить? — Да ладно тебе! Всё учтено могучим ураганом! На пятницу всё есть, а в субботу будем есть то, что подстрелим! Мы ж охотники, блин, а не хухры-мухры!? Всё! До завтра. *** Субботнее утро выдалось на редкость приятным. И погода была хороша, и голова не болела после вчерашнего виски и алтайского бальзама, собственноручно приготовленного егерем Иванычем. На охоту выехали на двух машинах. Всего было пять человек. Но что-то не клеилось. Живности не было. Иваныч матерился вполголоса, возмущаясь коварством дичи, но это помогало мало. Сергей отходил всё дальше от основной группы. Он наслаждался этим днём, как будто пытался запомнить максимум из всего того хорошего, что вскоре придётся унести с собой в могилу. Каждый луч солнца, пробивающийся сквозь деревья, каждый скрип снега под ногой, каждый новый вдох морозного сибирского воздуха. Он даже забыл на какой-то момент о висящем над ним проклятии. Или просто попытался выкинуть его из головы. Неожиданно Сергей спинным мозгом почувствовал чей-то тяжёлый взгляд. Ощущение опасности вынырнуло откуда то изпод диафрагмы, минуло сердце, походя толкнув его и заставив биться в три раза быстрее, и растворилось в мозгу леденящим ужасом. Он мгновенно обернулся. Метрах в десяти от него под елью стоял огромный медведь. Глаза зверя горели бешеным огнём, а из пасти вырывался глухой рык. Шерсть на загривке вздыбилась, медведь сделал первый шаг. Два выстрела. Всего два выстрела успел сделать Сергей. В магазине картечь чередовалась с пулями. Наверное, Бог решил хоть сейчас помочь ему, и оба выстрела были безупречными. Когда товарищи по охоте подбежали, он всё так же стоял, подняв «Сайгу» на уровень груди, со стволом направленным в сторону неподвижно лежащей туши. Радостные и одновременно испуганные возгласы, поздравления он не слышал. Сергей стоял и не мог отвести взгляд от своего первого ТАКОГО зверя. Дальше охотиться было бессмысленно. Все решили вернуться в дом егеря. Сам он сказал, что снимет шкуру и распорядится мясом. Вечером поднимали тосты за охотничью удачу Сергея, закусывая пряный шотландский напиток перчёными кусками жареного мяса и медвежьей печёнки… *** Седой Яков Карлович смотрел на пациента с удивлением и даже где-то с испугом. Он переводил взгляд с лица Сергея на результаты анализов в своих руках. — Вот видите, голубчик! Я же говорил Вам, что не надо отчаиваться, — говорил он не очень убедительно, хотя и старался казаться уверенным. — Всё-таки моё лечение принесло свои плоды! Метастазы исчезли! Как Вы сами себя чувствуете? Давайте-ка давление померяем... Сергей послушно сел на стул и закатал рукав. Он чувствовал себя отлично. Почти. Всего 2 недели прошло со времени той памятной охоты. Вечерами он сидел перед телевизором, опустив босые ноги в бурый тёплый мех. Он чувствовал с каждым днём и без анализов, что болезнь отступает. Почему? Сергей не знал, да и не хотел задумываться. Отлично. Почти отлично. Вот только уже неделю беспокоили сны. Они были странными. В кошмарах он видел каких-то незнакомых людей, от которых веяло опасностью. Во сне он занимался чем-то непонятным и ему несвойственным, да и сам по себе был какой-то другой… Впрочем, какая разница?! Он здоров. А сны? Да чёрт с ними, пройдут… ______________________________________________________ «Охотник, убивший медведя, съев его мяса, приобретает медвежью силу и дух. Он сам становится медведем, и теперь душа этого медведя живёт в охотнике». Предания индейцев Навахо. «Если человек болен и какой-то его орган поражён смертельным недугом, то спасти его может лишь съеденный здоровый орган другого человека». Из легенд африканских племён Мамбила.

№ 2 (12) 2011 "Без благодати"

Художественная литература. Хроники нашего времени.

www.xy-li.ru I www.neo-lit.ru

Художественная литература. Хроники нашего времени.

Злобный

*** ***

На чёрных ботинках разводы от соли, Засинены ветром замёрзшие губы. Пугает не жизнь, а отсутствие воли... А просто хотелось овечкою Долли Прийти к тебе ночью в обличье инкуба...

***

дождик размазывал пыль по асфальту, на лобовом лишь мишени от капель. гром выдаёт неплохое контральто, а пешеходы по лужам, как цапли прыгают, словно боятся намокнуть, хоть по колено уже извозились. бабушки пялятся в мокрые окна. дождь... и зима уже вроде грозилась сбить с тополей пересохшие листья, Днепр перекрыть перемёрзшим бетоном, белой мукой в гидропарке почистить... ну а пока только улицы тонут в тёплых потоках осеннего ливня. вот замолкают дождя кастаньеты. пива куплю на последние гривни выпью за быстро прошедшее лето...

Рисунки: Aligerii

когда я стану Буддою, мне будет всё до лампочки. я где-нибудь в Непале усядусь под кустом и буду строить домики из щепочек и палочек для лемуров и сусликов, виляющих хвостом. и весь такой загадочный, улыбчиво задумчивый я всем вам что-то доброе наверно расскажу. и пожелаю в будущем всего вам наилучшего, а гадам отвратительным я фигу покажу!

Летят самолёты, плывут пароходы. Мальчиш потерялся, а может, и спился. На чашку воды одну ложечку соды, Изжога проходит, аминь - излечился.

Йело Вермин

***

Ты знаешь, легче — признавать вину за жизнь, незавершенную когда-то... ... Хотя, казалось, что бы не вернуть пароли-явки [взгляды, годы, даты]? Но если вдруг в толпе — неровен час — тот-кто тобой окажется замечен, навряд ли сможет память повенчать твою любовь — с бестактной этой встречей: «Привет-пока» — и «Тоже не болей» — как послесловье к совершенной (?) требе. Вот оплывают свечи тополей в густеющем к закату -ябрьском небе; касание перчаток — нервный знак к тому, что все не сложится иначе.

***

Мальчик мой, помнишь, как бились в чужих окопах? — переговоры потом в постели? — двухчасовые ночи? Наши бураны пахли потом [и порохом] — так было до Ипра в европах, а мы были — сволочи. В Гаммельне крысолов повторял дешевые трюки и трели — дети опять гулять. Кому-то крысиный яд, кому-то — цикута Сократа. А мы [в каминг-ауте] брали ножи не по длине — поострее — для бога и брата.

Сомнений больше нет — в его глазах. Тем более — в твоих глазах. Тем паче.

Орф завершал «Кармину», когда мы, задыхаясь, кончали (на простынях оставалась извергнутой лава) — и коченели, прижавшись друг к другу, а жизнь шла вразнос от отчаянья — от лева до права.

И чтобы разогнать всю эту муть — вини себя. [Пожалуй, так — светлее]... ... Лишь на губах еще горчит чуть-чуть — Хотя уже помазано елеем.

--Теперь мы — каждый как смог: у меня смога корпускулы. У тебя — Courtney Greens — [зелень] у моря. Шансы неравные.

Весна вновь заходится в желтом апреле — неслышно, неслушно, забыв про запреты, про то, что шаг влево обычно расстрелен, на солнце выходят апреля кадеты с сердцами, где золотом жгутся нашивки (с количеством звезд — по одной за победу), с щенячьим чутьем на возможность ошибки, ведущему их — без наживки — по следу: «Возьми меня за руку — я не опасен, наутро мы будем с тобой незнакомы, в кафе за углом бесподобный эспрессо, в постели, надеюсь, ты выйдешь из комы, молчи, и не нужно напрягов и стрессов, до взрыва секунда — и мир так прекрасен»... ... Онан и все прочие боги поллюций (что держат наш мир на непрочном каркасе), храните их — легких и ломких кадетов. Бесстыдно апрельские желтые улицы у каждого были — когда-то и где-то.

... Помнишь, я выжил тогда? — кровь запеклась — тусклый кармин. И стихли бураны.

№ 2 (12) 2011 "Без благодати"

Художественная литература. Хроники нашего времени.

www.xy-li.ru I www.neo-lit.ru

Художественная литература. Хроники нашего времени.

Сирен Мориц / рассказы

Цинк Малковича Малкович Малкович. Малкович, цинковый Малкович. Опять никому не интересен. Малкович опять думает, что лучше: снять десятиминутный цинковый фильм, который поймут лишь человек десять или же тот, которым проникнется широкая аудитория. Первый, разумеется, будет именно тем, что я хотел донести до мира на этих цинковых пластинках. Меня зовут просто жестянка. Цинк, понимаете, он как свинец или воск, он тает и слипается. *** — Добрый день, уважаемый Господин Сэр Глашатай Малкович. Выхожу из лифта и мне почтительно кланяется ничтожество, рядом с которым я прожил последние лет десять-двадцать, лысенький пухлый мужичок-коротышка.

Он видел цинки! *** В газетах. [Почему Малкович стал такой Русск0Й?] Зачем эти простонародные рубахи и блаженная улыбка? Почему наша, хоть и бывшая, звезда позволяет себе менять ход вещей? Малкович: — Черт бы вас побрал, я вообще не могу поднять голову из-под подушки! Эй, кто-нибудь, мать вашу! Да уберите же эту тварь, что тут целый день шаркает! *** Подруги. — Значит, Лиззи, договорились, мы беремся за руки, опускаем в таз с теплой водой... — Стой, Эшли, а ты уверена?

— В чем? В том, что мы можем закончить наши жизни лишь фильмом? А? Опять ты за свое. А как же Кубрик, а, а?! И это меня зовут Лиззи. — Хорошо. — Садимся перед телевизором, трубка должна писать только белый шум на экране, да, он должен быть зеленым по цвету, знаешь, такие зеленоватые проблески с черными штрихами. Мы открываем себе кровь, но это происходит как бы понарошку, кровь течет, темнеет в глазах, но мы-то знаем, что это лишь съемка. Наших лиц не видно, снимают со спины, две убогие девичьи фигурки, два мерцающих силуэта, потому что за спинами у нас будет цинковая пластинка Малковича, на расстоянии трех метров. Ведь даже если ничего не произойдет, и никто не умрет, и записи не будет существовать, всё равно фильм будет снят, потому что не могут эти кадры просто так пропасть в никуда. — Хорошо, Лиззи. *** — Господин Сэр Малкович? — Ну что опять? — Нам доставили двух подруг Малкович Малкович. — Малкович Малкович Малкович, Мал-ко-вич! — Но у них был Ваш цинк.

БОГОМОЛ Если сильно встревожить богомола, то он может оторвать сам себе голову. Никто из них не видел Билла вот уже как лет пять. Поэтому Билл пришел ко мне. Поэтому организация послала Билла прямо ко мне, в ней очень любят говорить, что «профессионализм» - это мое второе имя. Мне всё равно на эти клише, лишь бы платили. От меня требуется навестить сына Билла (Томми) и его учительницу французского (Вэлери): только одно появление, беседа, плюс подкрепление легенды, всё. Рутина. Однако в данном случае это рутина, которую только я способен выполнить. Я беру с собой в эскорт девушку из агентства Фредди; Ольга, нет, вроде не из России, просто имя такое. Она уже в курсе, так что дополнительные инструкции не требуются. Сексуальна, обаятельна, безукоризненный внешний вид – так положено по легенде Билла. Мы идем в школу. Первый этаж: «детки-детки, попки, как конфетки», - напеваю я, проходя мимо приоткрытых дверей классов средней школы. Подмигиваю Ольге – на такой работе можно умереть со скуки, если забыть о юморе. Она отвечает многозначительной полуулыбкой, в которой смешаны в трех равных частях: положительная оценка шутки, легкое удивление поднятой темой и благосклонность к собеседнику, однако ровно настолько, чтобы тот не начал болтать и балагурить, – хорошо их натаскивает Фредди, приятно работать с профессионалами тылового обеспечения. Главное, чтобы она сама болтать не начала. Поднимаемся на четвертый этаж. Я приоткрываю дверь – внутри, в огромной аудитории, сидят разновозрастные ученики (урок идет по-английски, хотя вроде как это класс французского, видимо, тут вечная начальная ступень). Очень много черных и мулатов – все они здоровые лбы, явно задержавшиеся в школе. Учительница замечает нас, кивает, и я закрываю дверь. Ожидая, я более пристально оглядываю Ольгу и понимаю, что она просто безумно красива, что мне её хочется, и что после этого задания я приглашу её на чашку кофе. Учительница выходит и выводит сына Билла Томми. Обычный обмен любезностями – я же играю «хорошего парня в сложной ситуации». До самого конца я так и не пойму: за кого Вэлери меня приняла. Разглядела ли подлог? Либо же у них с Биллом были

Рисунок: Aligerii

интимные отношения, и мой визит она восприняла как весточку от него? Я обнимаю Томми, он растерян и через силу пытается улыбнуться, когда Вэлери говорит: «Томми, это твой папа, он тебя не видел пять лет». Я к такому привычен, не впервой. - Скорее всего, он вас плохо помнит, Билл, просто нужно немного времени, - Вэлери всё так же приветлива; кажется, что ничто не переменилось ни в геометрии её тела, ни в мимике – это интересно.

- Да-да, разумеется, - дрогнувшим голосом отвечаю я, пытаясь скрыть слезы, отворачиваюсь. - Видимо, есть весомые причины столь продолжительного отсутствия, и мне кажется, Томми все понимает. А вы все там же работаете, в аптеке? – как-то невпопад спрашивает Вэлери. - А, что? Да, верно, всё те же аптеки, всё то же, - ну какую нелепую легенду придумал себе Билл!

— Живые или мертвые? — Кто... что? — Цинки! — Я, я не знаю. — Ладно, давай сюда их. На тележке вкатывают два убогих девичьих тела, зеленые, мертвые. Рядом лежит цинковая пластинка. Малкович берет в руки пластинку, внимательно изучает её на свет. — Нет, ну как это называть? Фильм на цинке для де-ся-ти понимающих. И что? Дорис! — Да, Господин Сэр. — Вы видите эту кучу тел под моим окном? — Да, Господин Сэр. — Они не гниют, не умирают до конца, они просто лежат, разинув пасти, вся кожа у них испещрена зелеными и черными штрихами. Нет, ну Вы поглядите на это! Чего им всем надо? Откуда они взяли столько моих цинков? Да и моих ли? Нахрена вообще было снимать этот цинк? Просто... просто, чтобы дальше жил я? И вот я жив, да, жив, определенно. Два девичьих тела выбрасывают из окна и они застывают на гигантской куче тел, недвижимых, с перекошенными лицами, кажущимися счастливыми.

- Быть может, вы с Ольгой подождете внутри? Мне нужно окончить урок, - предлагает Вэлери. - Это очень мило с вашей стороны, Вэлери, конечно, мы подождем, спасибо за приглашение, - вовремя подхватывает Ольга. Мы заходим. При виде Ольги парни на задних рядах приходят в крайне возбужденное состояние: начинают издавать звуки, демонстративно уступать место, пытаться заговорить. Она располагается в самом центре этих переполненных тестостероном юнцов. Урок, если можно так назвать происходящее, продолжился. Здоровенный парень, похожий на Шакила, пытается составить фразу на французском: «je n’ai pas de tête, parce que… aye, don’t you fucking interrupt me!» Ему мешают остальные, помельче (но всё равно размеров Коби Брайанта и Чарльза Баркли), успевая при этом виться вокруг Ольги. Шакил, который только что отвечал, топает к своему месту, соседнему с Ольгой, но там уже расположился тип побойчее и пытается ей объяснить, что тут у них в школе принято «free love and no sexual borders, aight?» Шакил басит, демонстрируя купюру: «I’ll give fifty bucks to the one, who’ll pull this nigger out of my chair». Находится доброволец и начинает за волосы вытягивать зазнавшегося болтуна, который, однако, столь упорен, что, пытаясь удержаться, отламывает подлокотники деревянного кресла. Я был бы практически восхищен этой первобытной схваткой и силой, если б не был так зол на свою спутницу и её дешевый непрофессионализм. Я слишком поздно понял, что Ольга весьма падка на такого рода внимание (или я совсем ничего не понимаю и что-то очень сильно изменилось: как профессионалка за пару минут стала совсем другой?). Какого черта она не стоит сейчас рядом со мной спиной к двери? – это же начальная школа безопасности! Но мне как-то надо выкручиваться с имеющимися ресурсами. Я киваю ей и говорю: «пошли». Она делает удивленные глаза, мол, а что такого-то? Чертова дура, ну я еще наведаюсь в агентство. Фред, должно быть, не просто так подложил мне свинью – это явно подстава, за все годы он меня ни разу не подвел. Но при чем тут Билл? - он же обычная мелкая сошка. В раздражении выхожу за дверь. Как оказалось, очень вовремя, - по лестнице поднимался в доску пьяный Билл, рядом с ним по перилам карабкалась такая же невменяемая Фанни или как её там. Черт! Слетаю на один пролет вниз, хватаю их обоих под локти, разворачиваю и веду вниз. - Джимми, дружочек, вот так встреча! А я, я как раз пришел своего сыночка Томми проведать! - Билл, спотыкаясь, мешает ступени ногами в кашу.

№ 2 (12) 2011 "Без благодати"

Художественная литература. Хроники нашего времени. - Ты, пьяное говно, я никакой не Джимми, я Билл, усёк?! У тебя нет никакого сына, ты оказался тут случайно, думал, что это бар, ясно? - угрожающе шепчу я, спустив их еще на пролет ниже, подталкиваю дальше. - Что ты хочешь сделать с моим сыночком?! Ну зачем ты вообще взялся за это дело?! Это же для тебя искусство, а не просто работа, ты же художником себя считаешь… – у Билла лицо искажается в предвестии истерики, в уголках губ собирается пена. - Так, теперь ты возьмешь свою… короче, вы оба отсюда спокойно уходите, пока никто не услышал. Просто дай мне доделать свою работу. - Джимми, по-моему, ты забываешься... - Билл пытается поправить свою а ля Элвис прическу, но попадает лишь по виску, растрепав волосы, а вторая рука безвольно хлещет по воздуху. - Позволь тебе напомнить: деньги за тебя мне платит организация, оказывает тебе услугу, чтобы затереть твои же «проявления слабости». Но мне не говорили, что ты окажешься настолько туп, что попытаешься испортить собственное прикрытие. А теперь проваливай. Билл пытается сделать одновременно угрожающую и умоляющую гримасу, но по лицу пробегает только рвотная волна. Он кому-то грозит пальцем, пытается собрать кисть в кулак, чертыхается и, провожаемый моим пристальным взглядом, начинает неловко спускаться вниз, его спутница ползет по перилам вслед за ним. Удостоверившись, что его взгляд потух окончательно, я поднимаюсь наверх. Как только я оказался на площадке четвертого этажа, прозвучал звонок. Если бы я позволил разыграться своему воображению, то увидел бы поток нефти, несущий белые камелии, крутящий их в водоворотах, очень аккуратно, чтобы не запачкать нежных лепестков; разумеется, всё это лишь для того, чтобы насладиться танцем

цветов (пусть и без музыки, хотя, чем бурление нефти не музыка?), а после - изнасиловать их и замуровать в анаэробной среде, чтобы и они стали частью братства углеводородов. Нет, я не дал ему разыграться, но убавил огонь под его кастрюлей, и увидел: вынесенные взрывом двери, из клубов дыма появились обнаженные мулаты и негры, зашедшиеся в экстатическом танце, их тела расписаны ритуальными знаками, ароматы благовоний лишь подчеркивают запах их пота, запах животной жажды сношения, осеменения и продолжения жизни. Это было бы прекрасно, если бы я не был белым и мог бы вылезти из своего ящика обязательств перед организацией. Прозвучал звонок, двери распахнулись, из них вывалилась толпа тех самых парней и в центре уже порядком разомлевшая Ольга. Толпа увлекла её с площадки вниз. Единственное, на что хватило остатков разума Ольги это на вопросительный взгляд в мою сторону, да и то мельком. Я лишь помахал ей ручкой выпутывайся сама, голубка. Надеюсь, я сумею тут сам управиться. Дальнейший сценарий в её случае мне известен, таких историй в агентстве пруд пруди; опять же, зачем Фредди подсунул её мне?.. черт с ним, а вот и Томми с его очаровательной учительницей. Расположившись с ними на площадке четвертого этажа, мы проговорили до самого заката. О чем? - не помню совершенно; вживаться в образ – это же моя работа, в конце концов. Томми оказался на редкость смышленым мальчуганом: ему хватило ума не спрашивать "папа, где ты был?", он пытался подружиться со мной таким, каков я есть сегодня. Это было странно. Я и раньше работал с детьми, но обычно они были вспомогательными объектами, то есть я просто их использовал для того, чтобы донести аргумент, либо же уйти от ответа, поскольку ребенок стереотипно обладает большим эмоциональным потенциалом. Короче говоря, это было несложно. В данном же случае, почему-то именно ребенок оказался главной

Выборы самого обычного человека на свете В 1999 году выбрали самого обычного человека на свете. Им стал венгр Деак Ференц. Его история донельзя заурядна. Както летом 1943-го Ференц решил выпить палинки, бутылку которой он нашел в канаве у проселочной дороги недалеко от своего дома. У бутылки была странная очень тугая крышка, однако этикетка, гласящая pálinka, и высокое узкое горлышко вселяли в Ференца надежду. Венгерские ноздри трепетали, венгерский желудок просил огня и ласки. Всё произошло очень быстро. Ференц в отчаянии попытался сорвать крышку, зажав её подошвами сапог, и, как только он дернул бутылку, раздался оглушительный взрыв. В следующее мгновение Ференц чертил в небе красивую дугу, сидя на бутылке, из сопла которой вырывалась прозрачная реактивная струя, распространяя по округе потрясающий аромат абрикоса. Этим ароматом сначала насладилась восточная Венгрия, после – западная и центральная Украина, однако попробовать напиток посчастливилось только ударной группировке советских войск за Днепром. Одна капля на батальон – это было не так уж и плохо! Остальные, по обе стороны фронта, довольствовались удивительной красоты облаками, сформированными турбулентностью чудо-снаряда. Ходили слухи о палинковых дождях, однако они не нашли подтверждения в официальных источниках. Как бы то ни было Ференц приземлился за линией фронта, в то время как в бутылке оставалось еще больше половины. Баллистическая экспертиза впоследствии установила, что всё дело было в неправильно выбранной траектории, поскольку при пра-

вильно заданных координатах он мог запросто долететь до Урала. Ференца доставили в полевой штаб. Бедняга, оглушенный, полностью потерянный, как-то невпопад отвечал на вопросы комиссара, допрашивавшего его по-венгерски. Опечатанную бутылку отправили в какой-то научный центр для изучения и опытов. Но добро не пропало даром в застенках исследовательских камер: предприимчивый комдив, как только получил донесение о происшествии, отлил немного из бутылки и, попробовав сам, распорядился раздать солдатам. Кто-то связывал успехи наступательной операции с неуязвимостью и гиперактивностью отдельных частей ударной группировки, но подобное принято списывать на фронтовые легенды. В моей истории это вообще технические детали, останавливаться на которых смысла нет.

:::

Ференц отсидел три года где-то в Сибири, причем режим содержания был выбран самый мягкий. По-видимому, после нескольких месяцев допросов в штабе поняли, с кем имеют дело, и просто убрали его с глаз долой, чтобы не давать пищи слухам. А как кончилась война, то и смысла держать его взаперти не стало. Ему очень понравилась Сибирь: он гулял по бескрайним полям и лесам, прилежно учил русский язык, летом купался в речушках, собирал грибы и ягоды, а зимой охрана устраивала катки и снежные крепости. Позже он признавался, что в России всё очень красивое, и он был безмерно счастлив совершить путешествие на поезде по стране летом 46-го, когда его выпустили. С охранниками он прощался, словно с кровными братьями, да и они настолько полюби-

www.xy-li.ru I www.neo-lit.ru

целью или, быть может, в организации что-то недоговаривают. Как бы то ни было, отчет мне нужно будет готовить по ним обоим. Мы укладываемся на матрас, заранее приготовленный мной, укрываемся пледом. Томми лежит лицом ко мне, спиной прижавшись к Вэлери. Обычно я стараюсь избегать зрительного контакта с детьми, у них не очень хорошая энергетика, или, не знаю, возможно, даже у человека с моим опытом есть свои слабости, не знаю. Но тут мне пришлось: расстояние буквально тридцать сантиметров. Томми продолжает что-то увлеченно рассказывать, я слушаю и соглашаюсь. И только сейчас я замечаю, что под веками, на самом глазном яблоке у него закреплена пластиковая сеточка, окруженная голубой пластиковой каймой. Что это?! Как я за весь день не смог заметить такое? Видимо, лучше не спрашивать, ведь я как его отец должен знать, что это; или это поставили за последние пять лет? - А ну-ка, Томми, скажи, сколько тебе лет? - Пять... восемь... - Томми раскрывает ладошку и добавляет три пальца. Код не сработал? Сеточка всё так же мертва белым пластиком. Или не код? Про это ничего не было сказано, тогда откуда я знаю? Нет, ничего я не знаю, просто организация... нет, что-то тут нечисто. Сколько же ему лет? Да и вообще, почему это так важно? Он определенно не поддается обработке или, нет, или всё же они знали про глаза - про мое отношение к детским глазам? Откуда, нет, все операции с детьми я проводил прекрасно, нет повода... - Билл, сегодня такой прекрасный вечер, а вы всё как-то не можете расслабиться, - заструился голос Вэлери. - Что я? Да нет же, просто задумался, ведь столько лет прошло. А что вы имеете в виду под "расслабиться"? – под пледом я чувствую ладонь Вэл на своей. Так-то лучше, это опять возвращает нас к привычным схемам. Томми продолжает о чем-то болтать;

только вот эти сеточки, уставившиеся, черт, я даже не знаю, куда именно они уставились, зрачки под ними практически неразличимы. Как долго никто не видел его глаз? Или вообще не смотрел в его глаза? Он вроде не аутист, нет, развитие нормальное, или же он просто знает, что его глаз никому не видно и поэтому?.. Что поэтому? Что ему пришлось пережить тогда, пять лет назад, что его глаза закрылись и могут функционировать лишь в таком виде? Мальчик, мальчик мой, мальчик мой загадка, смотрит прямо мне в глаза, сеточки так мягко вибрируют... Неужели я засыпаю, нет-нет, фух, глупости какие, вот же, всё идет по привычной схеме. - Ну я не знаю, ведь прошло столько лет. Когда мы виделись с вами последний раз? Вот видите. Хотя, что там, ведь ничего никогда не меняется, верно? - Да, наверное, да, - я кладу ладонь на бедро Вэл, прекрасная попка, трикотажное платье, - это очень хорошо - значит, что-то всё-таки было. О’кей. Такие бедра можно гладить бесконечно, но мне нужно дальше. Легонько задираю платье, проникаю в трусики. Её рука меня останавливает. - Нет, Билл, этого ты не получишь, - твердо произнесла она. - Что? Вэл, в чем дело? Тут я вынужден сморгнуть, еще раз, да что за? Шея как-то безвольно гнется, голова опускается на матрас под взглядом сеточек Томми, они всё вибрируют и вибрируют. Я пытаюсь приподнять голову и вижу за спиной Томми Ольгу - она мне улыбается, очень тепло, будто по-настоящему. Она держит меня за руку, Томми обнимает мое плечо. Мне всё сложнее открывать глаза, такое чувство, будто я сейчас глазами смогу услышать вибрацию сеточек. - Папа, я люблю тебя, - шепчет Томми. - Родной, я люблю тебя, - раздается гдето совсем рядом голос Ольги.

ли его за миролюбивый нрав и бесконечные истории про полет на бутылке, что постарались побыстрей вытолкать его за ворота, выдав ему вещи лета 43-го (разбитые часы, разбитые очки и сахарный леденец), ибо так больно им было затягивать миг прощания. Как только ворота закрылись за стариной Ференцом Деаком, они все дружно разрыдались. А Ференц, нацепив очки и часы, закусив леденец, словно мундштук, отправился в свое путешествие. Ференцу понравилось всё. Всё за исключением Москвы. Дело было даже не в самом городе, который он толком-то и не успел посмотреть, а в человеке в черном плаще, которого он повстречал на ж/д вокзале. Человек в черном плаще носил очки. Правая дужка его очков была в оплетке из медной проволоки и надежно крепилась к оправе, а вторая была просто прицеплена проволокой к оправе левой линзы. Факт, что дужка просто была зацеплена за оправу, словно немощная клешня высушенного насекомого, возмутил Деака до глубины души. Он пытался отвлечься, делал дыхательные упражнения, вспоминал милые сердцу лица охранников, думал о гостеприимстве простых советских людей во время своего путешествия – ничего не помогало. Стали слезиться глаза, вдруг запахло абрикосом, углы зданий вокруг стали оплывать, словно свечки. Деак попытался протереть глаза ладонями, но стало еще хуже: здания запульсировали, стены пропадали, подчиняясь какому-то неведомому ритму, их контуры, будто паутинки в ученической тетради по черчению, повисли в воздухе. Сквозь клочки бумаги и комья паутины, он разглядел фигуру в черном плаще; ему даже показалось, что он смог различить мутный блеск меди на дужке. Деак поспешил к ней. Он подбежал к человеку в черном плаще, запыхавшийся, весь облепленный паутиной, протянул руку, прося обождать, - ему не хватало дыхания вымолвить и слова. Человек в черном плаще оторвал взгляд от земли и,

так и не подняв его на уровень глаз Деака, со всего маху захлопнул дверь прямо перед его носом. Вмиг всё пропало, где-то зазвучали духовые и ударные, видимо, недалеко проходил парад. Шум улицы хлынул Деаку в уши. Вокруг улыбались счастливые советские люди, девочка с воздушным шариком наклонила голову, словно умная собачка, разглядывая остолбеневшего Деака. Как он оказался на Лубянке, ведь только что был на Казанском вокзале? В Венгрию Деак вернулся полный впечатлений, однако память о том самом дне так и осталась, упакованная, нетронутая. Она хранилась в надежном месте. Ведь ничто другое его не волновало, он всему был рад, особенно старой доброй абрикосовой палинке. Но память эта тревожила его и чтото очень сильно бередила.

:::

Я бы никогда не узнал о Деаке Ференце, если б не принялся искать венгерское порно юзера по имени corvin1999. Это было странно, что я не мог найти его, я был возмущен и даже опоздал на пару по Апатичному созерцанию. Я настолько вдумчиво изучал списки порно, что меня пытались соблазнить мои собственные отец и мать, но я был так возмущен, что не обратил на это внимания. Вот так оно всё и было, дорогая. - Это пересказ «Выборов самого обычного человека на свете». Где ты был на самом деле эти три года, Мориц? - Я влюбился в ручную обезьянку Луизу из цыганского цирка, потому что она оказалась единственной из всей труппы, кто не умеет делать минет, сменил имя на Деак Ференц, и мы отправились с ней в трехлетнее путешествие, следуя принципу «сто километров от ближайшей точки, оснащенной интернетом». Я знал это, потому что у меня был GPS-навигатор. Но я не говорил ей об этом. Никогда. Она умерла от рака гортани.

Художественная литература. Хроники нашего времени.

Сирен Мориц

::: Дыра в груди Как еще можно прокричать о том, что ты умираешь от невыносимой боли, что ты в агонии? Никак. Только эти бесконечные разговоры, моя улыбка, блуждающая где-то отдельно от меня. I’m in pain!!! — Yep, right, and then what? Тут два приятных момента. Первый — я примирился со своей болью, для меня её «невыносимость» — это лишь агрегатное состояние меня самого, в котором мне комфортно. Тут следовало бы задаться вопросом: а почему же я тогда ору, словно с меня снимают кожу живьем? Всё верно, потому что мне это нравится. Если и это исчезнет, если в один миг перестану заходиться криком, значит, меня больше нет, ни в каком смысле — просто нет и всё. Крик — это попытка найти хоть какое-то отражение себя в других, пусть это будет лишь эхо их железобетонных лиц, — это меня успокоит. И сейчас мне хорошо, я слышу эхо. Tell me more. Второй момент — чем глубже я развиваюсь в самого себя, внутрь себя, проникаю, тем длинней и забавней становится история, которую я рассказываю своим одноразовым собеседникам. Hm, that’s kinda sick. Да, именно. Хочешь, я переверну и переведу самого себя, клочок за клочком? Тогда будет еще забавней. Вряд ли интересней, но под пиво сгодится. По сути, это и есть цель — ведь нужно же чем-то забивать эфир. Мой эфир, с рождения и до смерти, — сплошные помехи. От скуки придумываются развлечения вроде засовывания цинковых пластинок в штрихи помех. Проживаются истории вроде этой, когда я выхожу морозным ранним утром из индийского магазинчика в центре Питера. Февраль, голод, злоба, сострадание, чувство утраты. Но что я мог утратить, когда я лишь показал другому человеку путь, которому следовал сам? Несу ли я за это ответственность, да и существует ли она в моем мире вообще? Я лишь раскрыл свою грудную клетку и сказал: вот он я весь, у меня нет от тебя тайн, видимо, это называется «любовь», но я не уверен в уместности использования этого слова, — бери, сколько сможешь унести, но за последствия я не отвечаю, ибо сам не знаю, куда я иду. Я иду по ненадежной жестяной крыше, еду по крыше; и всё, что ты могла тогда, — это в ужасе смотреть на меня своими огромными ониксовыми глазами и закусывать губу, чтобы не закричать. Прошло время, я исхудал, словно после брюшного тифа, высох. Что ты, целый год прошел! А мы и не заметили. Теперь я не еду по крыше, я еду в поезде Москва-Питер. По дороге разговорился с мужиком, который постоянно держал под мышкой сверток. Дурацкий такой сверток, из газетной бумаги, ведь никто сейчас так не делает, есть же пакеты. А мужик поделился, что у него что-то вроде задания в Питере: накормить содержимым свертка каких-то людей. О чем мне это должно было сказать? Да ни о чем, мне было плевать. Из окна противно дуло, по горлу елозила жажда, возникающая в пересушенных помещениях, хотелось спать, а мужик всё болтал, хотя в начале показался крайне сосредоточенным. Я неосторожно ляпнул, что, скорее всего, мне будет негде ночевать, да и вообще я не знаю, зачем еду. Он оживился и пригласил меня к себе, сказал адрес. Сквозь полудрему я поблагодарил его и, наплевав на начавшее болеть горло и жажду, вырубился.

:::

Питерский вечер-день. Предоставляет самые лучшие условия для того, чтобы сходить с ума, либо чтобы сутками не вылезать из постели и приходить в сознание только для секса. С вокзала я еду прямиком к Ольге. С тех пор как мы расстались, мы иногда переписывались. И всё казалось как всегда: я жаловался на жизнь и вечное отсутствие смысла, она изредка отвечала: реагировала или просто делилась настроением. Но когда я прибыл в незнакомое мне место, то увидел, что живет она то ли в скво-

те, то ли это просто чья-то бывшая коммуналка, и это уже не первое её такое место. Она вела так называемый богемный образ жизни со всякими «художниками» и прочим отродьем. Зима же. Нет, она скачет в джинсах в облипку и кожаной куртке на голое тело. Хороша… потрясающа, как и всегда. Хорошо хоть волосы не обрезала. Отросли уже! — смеешься ты, указывая на какую-то «инсталляцию» с белокурыми локонами. Ладно, чему уж мне-то удивляться? После меня, каким я был до болезни, для неё это всё детские шалости. Она проводит меня в свою комнату-студию, заваленную разноцветным тряпьем. Видимо, спят они тут вповалку на матрасах или на чем придется. Но сейчас полувечер и тут относительно спокойно, по крайней мере в этой комнате вроде как пусто. Ольга предлагает мне матрас и подушки, я устраиваюсь, она кладет голову ко мне на колени. Глубокий выдох — я вновь глажу твои волосы, ты улыбаешься, зрачки расширены. Никаких наркотиков, только чистое искусство внутривенно или что там теперь для тебя важно. Я не ожидал увидеть тебя, хм, так или в таком. Нет. Твой тон в письмах был неизменен. Что же случилось? Что же? Все эти ненужные вопросы ты читаешь на моем лице. Я молчу. Зачем я сюда приехал? Это очередной сценарий? Нет, я так не живу, такой роли нет, я так не играю, не могу, не способен, я только отошел. Провожу ладонью по шее, ты прикрываешь глаза. По груди. По груди. Что?! — после этого знака препинания у меня началась истерика, впервые в жизни. Ты расстегиваешь куртку. Плоская грудь. Только два крохотных шрамика над ребрами. Я знаю, что должен сам себе рассказать об этом. У меня даже есть черновик записей о той встрече. Но я не могу. Пока. Вновь. Не могу. Но для самого себя. Твоя боль. Это — то, что я поселил в тебе. Прости меня. Я больше не могу так. Я каждый раз рассказываю себе эту историю, но не могу понять, не могу простить, не могу казнить, убить себя. Мне кажется это слишком простым и недостойным тебя. «любовь» — стоит ли мне употребить это слово сейчас? или через несколько предложений?.. — Милая, зачем?! — не знаю, кажется, я сказал эти слова или ты просто говорила с моими обезумевшими глазами, сквозь лицо, залитое слезами и пеной изо рта. — Так я почувствовала себя свободной, тебя больше не было во мне. Стоя на коленях, дрожащими пальцами я провожу по твоей чистой мальчишеской груди. Едва заметные розовые шрамики. Твоей груди больше нет. Меня заливает такая боль, какой я не испытывал никогда, меня скручивает в пружину у ног Ольги. Я не знаю, сколько прошло времени, что произошло, но когда очнулся, то она в одних джинсах разгуливала по комнате, изящно поднимаясь на носках, словно исполняя мою давнишнюю просьбу «покрутись, девочка, потанцуй для меня, милая». Она смотрит на меня спокойно и умиротворенно, будто за что-то меня простила, — это значит лишь то, что в её взгляде ничего не изменилось с первого мгновения нашей встречи сегодня. Ничего в ней не изменилось после моего открытия. Это лишь мои нелепые конструкты «за что-то», «простила». Нет, она стала такой, когда избавилась от меня. Зачем ты удалила грудь? Для какой-то проходной роли Эвы по пьесе драматурга из Казахстана. Кайрат. Я читал его ЖЖ, да, талантливый, но не настолько. Она встречалась с ним. Она еще пахла им со вчера. — Ну и каков он был? — лучше меня?! Тебе смешно? Да, мне тоже. В такие моменты просто и не знаешь, что сказать, что спросить. Да и что вообще можно или нужно спрашивать? Ничего не хочу знать, никого.

Это ТАК ты жила со мной тогда? Таким был для тебя каждый день, как для меня этот миг? Похоже на то. Как можно было жить так, как можно было прожить так? Тебе это как-то удавалось. Ольга выходит проводить меня в незастегнутой куртке. Я пошуршал в голове пленками: съемка фильма, где она в эпизодической роли, можно еще подумать, что это грим такой, накладка, ага. Я ушел. Шатался по городу. Мял в кармане обратный билет, думал, что мял билет.

:::

А у меня престарелая мать в Питере, полуглухая, полуслепая, к ней я не решаюсь зайти. Она каждый раз, когда я оказываюсь тут, словно умирает. Вновь эти картины, что я прокручивал по тысяче раз, когда валялся в самом себе, словно в бычьем пузыре, наполненном желчью. Зимний аэропорт где-то в Штатах, очередная пересадка. Мы с Ольгой. В зале ожидания так много людей на сумках. Бесконечные сборы и переборы шмотья. Я выхожу наружу на парковочное поле, по-иному его и не назовешь, идет мелкий снег, ветер. Ольга выходит вслед за мной. Я оборачиваюсь, вглядываюсь сквозь снежную пелену, пытаюсь угадать её глаза, что-то выпытать, в очередной раз, нет, и я исчезаю — секущий штрих, еще один, и вот меня уже и нет. Мучительное ощущение прощания, будто я улетаю навсегда, один; хоть со мной и летела Ольга — это не имело значения. Холодные ночи, позёмка, ж/д станции, аэропорты, пересадки,— всё это было с Ольгой, я всегда её покидал, некогда было остановиться. А потом она просто устала. Но сейчас я возвращаюсь. Уже в парадной я слышу истошные крики. Мимо проскальзывает тот самый мужик из поезда, улыбается, подмигивает. Я остолбенел. Распахиваются двери комнаты слева, женский крик «они их всех отравили! помогите же кто-нибудь!» Сверху в стену лестничной площадки влетает Ольга, подбородок в крови, вся куртка тоже заляпана, взгляд растерянный. Взлетаю наверх, успеваю её подхватить, она падает без сил. Её рвет кровью. У меня на руках. Она отдышалась, пытается улыбнуться, бредит: — Не сегодня, милый. Если я и умру, то всё равно мне нужно на встречу с ним. — С Кайратом? — Нет, глупый, с другим, из Khan Mauta Bagh. — Я не помню индийца! — Ты как всегда забыл или приревновал. Хочешь глупость? Возлюбленные, если и расстаются и покидают, то лишь затем, чтобы перестать нести бремя ответственности перед самими собой. — Не надо только «Ремарка», — пытаюсь улыбнуться в ответ. — А когда-то я так боялась, что стала «совсем твоя», что моего у меня совсем не осталось. Ты всегда брал слишком много. И когда я отдала тебе всю себя, то тебе этого уже было мало. Мое лицо в крови и слезах. Ольга улыбается и о чем-то мечтает. Понимаю, что уже ничего не могу сделать. Она так решила. Меня оттесняют медики, что-то спрашивают, я ничего не соображаю, вижу только её глаза — она, видимо, представляет сегодняшнюю встречу. Ей нет нужды что-то мне объяснять, ведь это так очевидно — она счастлива.

:::

Выхожу на улицу. Тут скорая и милиция. За лентой ограждения стоит тот мужик, который подбросил сверток с ядом, но никто его не трогает. Словно сомнамбула, я перешагиваю за линию. Пытаюсь его ударить, но от этого меняется лишь форма его лица. Он ухмыляется. — Ну, попробуй еще раз. Поглядим, как быстро тебе надоест менять маски. Это лишь маски. Его лица меняются калейдоскопом. Вижу — бессмысленно. Ловлю его взгляд. Он смотрит в сторону реки, странно, на ней практически нет льда. У берега стоит баржа. На барже, на троне сидит король. — Ну и кто тут главный?! — ору я. Указывая пальцем на короля, шиплю. — Ты ви-

новен в том, что Ольга вырезала себе грудь! Король только прищурился в мою сторону и продолжил наблюдать за тем, что происходило у его ног. Прямо перед ним был небольшой квадратный ринг, в одном углу которого был таджик в комбинезоне на голое тело, в другом — бойцовая собака. Вот-вот должна была начаться схватка. Карлики, изображавшие публику за пределами ринга, выражали свою бурную поддержку таджику — он был явным фаворитом. А еще были сумоисты под водой. Видно их было благодаря кубу, в котором они боролись, и одна из граней которого показывалась на поверхности. То, что было видно под водой, было жутким: их искаженные от ярости лица, настолько тесное пространство, что они упирались носками ступней друг в друга, пальцы, продавливающие плоть противника до кости. Однако в том, что было видно на поверхности не было и следа ото всей этой злобы: два тучных самурая увлечены чайной церемонией, угождая друг другу, будучи предельно тактичными, беседуют на отвлеченные темы. Цирк на поверхности, цирк на поверку. Король знал это и ему было невыносимо скучно. Я обернулся к мужику и с надеждой в голосе быстро зашептал: — Если всё цирк и всё меняет свою форму, то может и Ольга изменится? — Нет, — ухмыляется мужик. — Она не просто изменилась, она удалила тебя из самой себя. Это подпольная операция и даже у короля метафизики нет над ней власти. Теперь она сама живет с этой бесконечной болью, каковую познал ты, но именно эта боль выедает ту самую дыру в груди, которую ты называешь «свобода». Этот рак души, что разъедает её сердцевину, делает её нечувствительной к привязанностям и страданиям. Боль позволяет жить. Тебе следовало беспокоиться тогда, когда она стала очень спокойной в письмах. Сейчас слишком поздно. Ты искал кортасаровский центр? — вот он — эта дыра в твоей груди. А теперь и в её. Будь я тем хирургом, я бы отрезал себе руки, лишь бы не уродовать совершенство или… если уж да… то съел бы вырезанные части, а потом бы удавился.

:::

Когда я обернулся, то никого уже не было, только обрывки ленты ограждения извивались на ветру в неестественном свете фонарей. Что дальше? Я достаю обратный билет — это заношенный чек из магазина. Не удивляюсь, брови сами по привычке приподнимаются. Что теперь? Ведь кроме билета у меня ничего не было. Ну что? Вот бумажка 500 форинтов с незапамятных времен. Первые мысли: ночевать, голод. (мужик-калейдоскоп, птичка хочет корма — два красных креста на пляже). Вторые: недалеко индийский магазинчик, взаймы. Индиец за прилавком форинты, разумеется, не принимает. — Дай поесть взаймы тогда. — Хорошо, дам. Тогда ты отдашь мне всё, что произрастет в твоем будущем доме, — начинает свою песню он. Дом, будущее, отдать — нет. Ведь так легко согласиться отдать то, чего у тебя нет и никогда не будет. Но что значит «дом»? И что может в нем произрасти? Ольга, сумасшедшая моя, смертельная, где ты? Вновь на улице. По-прежнему темно. Сколько я еще буду тут? Замерзнуть? Оттаять? Её увезли — увезли ли? Моя птичка больше не просит корма, корм отравлен, корм кончился, птичка мертва, птичка улетела. Мне некого больше кормить. Я чувствую, начался большой голод. Что я чувствую — это лишь температура света, снег, гололед — дополняют мой костюм. — Нет, родной, сегодня я не могу, может завтра?

:::

Я кусаю кулаки от отчаяния. А Ольга в одних джинсах разгуливает по студии. — А имплантаты, что ты думаешь насчет них? — Можно всё, милый, сегодня можно абсолютно всё. Но только зачем? Я не смогу кормить нашего ребенка грудью, потому что больше не хочу этого. Кайрат это понимает.

№ 2 (12) 2011 "Без благодати"

Художественная литература. Хроники нашего времени.

www.xy-li.ru I www.neo-lit.ru

Художественная литература. Хроники нашего времени.

Артем Явас СОН Из тебя вытекает красное и пропитывает кровать ты говоришь - это цикл но жизненный цикл или смертвенный? остается гадать постель вся в художествах Роршаха и мне не понять его почерка Вата становится бурой летит в унитаз и по трубам а трубы идут в никуда во тьму, в глубину, в преисподнюю туда где земли исподнее где земная манда пардон, земная вагина и где под слоями торфа, песка, и глины под этими юбками и бельем планеты чем глубже, тем горячей там, в мясе земли где-то по венам тясяч подземных ключей бежит мировой ручей питает луковицы корней входит в состав раствора для скрепления кирпичей кирпичей кирпичей да, кирпичей

МЕСТЬ КУКУШКЕ Я кукушку в лесу изловил, В кулаке её потном зажал И, роняя слюну, как дебил, Торжествующе-сладко заржал. «Спой мне, птичка, свой клюв отворив, Расскажи, позабыв ложный стыд: Почему процветает, кто крив, А кто честен, ночами не спит. Почему ты кукуешь одним, А другим лишь на голову срешь? — (Ткнул ей справку), — гляди, нет, гляди, В чем же, сука, я был нехорош??» Я сжимал эту тварь, как копьё, Продолжая свой тягостный спич, И текла требуха из неё На листочек с диагнозом «ВИЧ». Не дождался ни слова… увы! Обозлясь, в настроеньи плохом, Я кукушку лишил головы И размазал по пню сапогом…

ВЕЛИКОМУ ЧЕ Муж брадатый Че Гевара Аргентинский говноклюй, Пососав сигары хуй, Раздувал огонь пожара.

Я не знаю, приснилась ли мне твоя кровь мне часто ведь снится какая-то дикость например, как ведет себя вышедшая из тела жидкость сны – это цепочки, уходящие в никуда-то мой сон - это смерть, вызванная полетом пчелы вокруг граната куда деваются мертвые клетки, пропитавшие катышек ваты? или клетки хвостатые головастики ныряющие в рукомойного слива свастику? нерожденные в муках гении и уроды строем пройдут через медные трубы и воду пусть и с некоторым трудом а вода войдет в состав раствора для скрепления кирпичей кирпичей да, кирпичей из которых будет построен дом и в одну из лунных ночей в стену дома въедет мой мотоцикл части тела в ударе сомнутся позволяя циклу замкнуться и станет понятно, к чему снится цикл и рот переполнится привкусом меди кровь во сне – это, видимо, к смерти смерть во сне – это точно к смерти

Он с Фиделем водку пил, И в Москву катался лихо, Но сидел бы лучше тихо, Пиздюлей бы не словил.

РЕЗИНОВЫЕ МЫСЛИ

У Наты в гостях ты сегодня сидишь, И тянешь из кружки чай Ты здесь нелегально, как в хлебнице мышь, Как взятка в кармане врача.

Меня одолевают Резиновые мысли, Зеленые мечтанья И бешеные сны, Дремучие надежды Давно в пучине скисли И жизнь усохла в жилах До будущей весны. Но нет покоя правде, Она мне лижет душу, И говорит противно, Скребя когтями мозг: "Ты, гнойный телепузик, Достань кишки наружу!" Однажды я послушал Её, и тут же сдох.

ЭсЭсЭр критиковал, С Кастро быстро разосрался, Позже - в Бельгию подался, (Там он на хуй не упал). Ненавидел Вашингтон Боливийский Че бурашка... Что ж ты дал себя, дурашка, Натянуть как тот гондон? Революции хотел? И звезду на лоб горячий? А теперь ты захуячен, И лежишь средь мертвых тел. Сердце больше не стучит, Помирать - такая скука. Отрубили мишке руки, И уже не подрочить...

УХОДЯ – УХОДИ Посвящается Наташе. У меня никогда не было девушки с таким именем, но всегда хотелось.

На спинке дивана лежит серый кот, Которого ты подарил, Кот ластится лезет, коту третий год, Хозяйке ж его ты не мил. «Зачем я сижу здесь? - упрямая мысль, Исчезнуть давно бы пора. Зачем не бухаю с одной из кобыл С родного до боли двора?»

ДУРА

Ты пьяным бы был, и веселым бы был, Кобылу бы ты приласкал, Но ты не идешь к ней, ты здесь, как дебил. Такой у любви вот оскал.

Девчонки розовые длани Еще скрывают белизну Костей, которые с годами Наружу выйдут… Ну и ну!

А в клубе каком-нибудь Нату уж ждет Какой-нибудь мальчик-танцор, Она это знает, и в ванну идет, Закрыв за собою запор.

Она на пляжи ездит летом, Чтоб обольстить кого-нибудь, Не зная, дура, что скелетом В мединституте кончит путь.

Она там за дверью сейчас в неглиже, И нету здесь логики. Да! Сто раз ее видел ты голой уже, Зачем закрываться тогда?

Ты в щелочку смотришь, пускай хоть сто раз, Хоть тысячу видел там всё. Ты смотришь сейчас на всю жизнь, про запас, И мутно сознанье твое. Ну что ж, time is up, - и валить надо прочь, Увидим еще, кто был прав. Уходишь ты тихо отсюда сквозь ночь, Под дверью Наташе насрав.

ПОД ЗВУКИ СРАНЫХ МАРШЕЙ шагом марш шагом марш из пизды в могилу. люди - фарш всюду фальш счастье для дебилов тонет стон вянет стон средь кровавой пены. все лишь сон: Мендельсон не побьет Шопена

ЗАЙКА Зайка, зайка, прыг да скок, Плюш давно свалялся. Ты умчалась на восток, Я в пизду умчался. Я спиваюсь, я в пизде Провожу все будни. Где мне сладко? Да везде — Так живут все трутни. Где хуево? Там, где дом Есть, на твой похожий. Пью, и жизнь моя как сон, Утро — с мятой рожей. И стираются года Вместе с грязной майкой. Лишь всплывает иногда, Что и я был зайкой…

НЕНУЖНЫЕ ВОПРОСЫ Что ж мне пиво заменило-то тебя? Что ж мне порно заменило голос твой? Что ж живу я, дни окурками дробя? Что ж я стал такой противный и пустой? Оттого, что из вагона выпал я, Оттого, что произвел в себе надлом. Оттого, что стал не нужен ни хуя, Оттого, что оказался вдруг козлом. Почему всё так, вы спросите меня? Почему опять пришел пиздец всему? Почему, куда ни кинь, одна хуйня? Почему, зачем, и снова почему? Я в причинах разбираться не хочу, Так ебись оно конём и стрекозой, Журавлём и покемоном Пикачу, Красно-белым крокодилом и козой…

СМЕРТЬ ШМЕЛЯ «Пись-пись, сынок», – сказал я Ване, Его в кусты втащив руками, Где одуванчики цвели И строем муравьи брели. Ванюша молча подчинился: Облил шмеля. А тот скатился С кусточка в травку-лебеду И захлебнулся там в пизду.

СЛУЧАЙ НА КОНЦЕРТЕ Натужно вдруг закашлялся гобой, Смутившись, скрипка дико запищала, Когда флейтист поднялся над толпой И заиграл «Коррозию металла». Вмешался возмущенный дирижер, Но поздно, поздно – оборвав сонату, Оркестр хуярил весело хардкор, Тащились зрители, и было всем пиздато.

НЕ БОЕЦ «Берите всё, берите деньги, Награды, крестик и брегет!» – Кричал грабителям Онегин, – «Не отбирайте лишь мушкет! Кончайте в рот, нагните раком! Плевать!.. Но пестик, бля, пиздец, Верните взад, ебать вас в сраку, Ведь без него я не боец».

ПАМЯТКА ПЬЮЩЕМУ РАСТВОРИТЕЛЬ Узришь ли в зеркале себя ты, Когда, продрав едва глаза, Взглянешь туда ты, грязный, мятый, С похмелья в умывальник сса? Я по себе прекрасно знаю Ты не увидишь ни хуя... Там отразится лишь тугая Лимонно-желтая струя.

В ДЕНЬ ЗАРПЛАТЫ, БЛИЖЕ К ПОЛУНОЧИ Я отвернусь от стойки и сблюю, Прошаркаю с трудом к дверям сортира, Крючок накинув, в дырку отолью Густую смесь из помидоров с сыром, Умою рожу, снова выйду в зал, Размажу сапогом свою блевоту, Усядусь к стойке, подниму бокал И поднесу к раззявленному роту.

ЭКЗОТИКА Познакомьтесь - Я Илья, Зоофил нахальный. Я эротику зверья Знаю досконально. С ними я всегда здоров, Никаких болячек! Но устал ебать коров, Кошек и собачек... Зоофилам, как и всем, Импорта охота: Жажду я вафлить гиен, Трахать бегемота. Африканский дикобраз Мне ежа милее. Жру я терпкий ананас, И в тоске болею. Не достать билета мне До низовьев Нила, Чтобы трахнуть шимпанзе Или крокодила. И душа не рада дню, Хоть башкой на плаху... Поебу в тоске свинью И отправлюсь нахуй.

ТРОТУАР (мантра)

Господин упал ничком на тротуар И разбил себе пенсне об тротуар И два зуба обломал об тротуар И поранил себе глаз об тротуар. Он ударился виском об тротуар, Гениталии ушиб об тротуар, Банку с краской расколол об тротуар Перемазал и себя и тротуар. Он язык перекусил об тротуар, Он запястье размозжил об тротуар, Он и челюсть поломал об тротуар, Пав щекою на мощеный тротуар. Раскололся с треском лоб об тротуар, Так, что брызнули мозги на тротуар, И нога легла без сил на тротуар, Рёбра хрустнули о твердый тротуар. Господин лишь раз упал на тротуар, Но сломал хребет и таз об тротуар. И лежит, мыча и плача в тротуар: "Сссука ёбаныйблянахуй тротуар..." А вот если б, наступив на тротуар, Он вгляделся бы как надо в тротуар, То узрел бы, что в гавне весь тротуар, И тогда б он не упал на тротуар.

***

№ 2 (12) 2011 "Без благодати"

Художественная литература. Хроники нашего времени.

www.xy-li.ru I www.neo-lit.ru

Художественная литература. Хроники нашего времени.

№ 2 (12) 2011 "Без благодати"

Художественная литература. Хроники нашего времени.

Как расходились пирожками номера и экземпляры ХуЛi / Пермь

Презентация газеты в Петербурге

Очень просто - на массовых мероприятиях всегда есть место для раздаточных материалов. Кладем часть на входе в здание, часть - на входе в помещение, где, скажем, проходит литературная тусовка (т.к. в здании могут занимать и другие кадавры). Берем часть с собой, и при удобном случае презентуем газетку. У меня это получилось во время презентации московского поэтического издательства Воймега - я вручил главреду нашу газетку, также вручил персонально Корамыслову от Сомова, потом подтянулся Гальпер, сел прямо передо мной - я не преминул воспользоваться. Приберег на второй и третий день, но уже меньше - публика обычно постоянная. Все полученное разошлось, оставил чуток для задуманных перфомансов - потом, если получится, расскажу. Мiраходъ Хрон

Теперь газету Хулi можно купить здесь

Инсталляция Пней Ху Ли на ММОКФ-6 Московский международный открытый книжный фестиваль регулярно, июнями, собирает в Центральном Доме Художника лиц, имеющих отношение к литературе, под своим лейблом. Появляются ли какие-то приметы этого события кроме данного достаточно общего определения, как втащить одному человеку два пня на три дня в ЦДХ, и где конкретно этот пресловутый фестивальный дух - отчитывается непосредственный исполнитель нашего традиционного перфоманса в столице России выпускающий редактор газеты Кока Ковырялкин. Скажу сразу: два пня это гораздо большая ответственность, и поэтому я не сумел приторно глубоко изучить ни программу события, ни участников, ни издания. Притащив и инсталлировав оба пня; распределив экземпляры ровно; убедившись в доброй воле присутствующих; имел краткую беседу разрешительного характера с топ менеджерами события. Оставалось обойти окрестности пока Ху Ли начинает действовать. Разведка фестивального пространства показала, что в этот раз хулиганств не будет вообще. Ожидаются прения - но не хулиганства. Почти так и случилось. Дух залетный, фестивальный улетучился? На первый взгляд так и есть. Более того, зубоскалы и доброжелатели скажут, мол, так его никогда и не было на ММОКФ. С этим согласиться сложно. И даже в этот раз, благодаря присутствию нашего издания, а также еще нескольких решающих факторов (о которых здесь же) - поверьте, дух свободный, фестивальный витал во внутреннем дворике (куда мы еще вернемся) и даже один раз (приняв обличье девочки) уселся на пень Ху Ли. На этаже, конечно, было скучнее. Видимо, интеллектуальный дуршлаг мероприятия не очень располагает большие кошельки. Ни Газпром, ни РЖД, ни Транснефть мероприятие не посетили, и пол-зала пришлось отдать старьевщикам и сборщикам макулатуры. Здесь (за немалые, кстати, деньги) можно было выбрать себе подшивку Огонька за любой из лихих восьмидесятых; у старичка в бейсболке “МММ” сторговать Майн Рида и Луи Буссенара - в общем, дела давно прошедших дней... Пройдя сквозь эти ряды антилоска, а также лотки с бизнесучебниками и аудиосказками, можно было также встретить виниловый развал и кафешку. Даже дамы-редакторы из издательства ЖУК не пришли сами на эту барахолку, подставив изнывать от духоты за лотком своего постоянного автора Лешу Гусакова. Вопщем (как говорит наш главный редактор), журналист Ху Ли сам - событие! Отчаявшись уже апстеирз, я ринулся во двор. Найду селебрити и хоть как его обработаю, вот что подумалось, спускаясь. Отметив приятный факт того, что Ху Ли пользуется большим интересом на газетно-журнальной линии (где стоял пень ровно с такими брендами, как Сноб, Литератураная газета, Что читать и Вологодская литература) чем все вышеперечисленные; на проходном мраморе клумбы №1 скромно сидящим заметил Виктора Топорова. Маститый критик, однажды принявший меня за Упыря Лихого, сидел и смотрел на животы снующих мимо людей. Борода его была подвержена ветру. И тут я понял, как у них все консервативно. Топоров одел ту же самую рубашку на ММОКФ, что и в прошлом, 2010, году, уважаемые читатели. И тут я понял, как надо благодарить судьбу и руководство (хоть у нас никто и не любит начальников) этого фестиваля и Центрального Дома Художников за внимание к нашему маленькому СМИ: ни Колхуи, ни купавшийся в фонтане красный конь, ни орущие “скоро все ебнется” монахи из прошлых серий до свежего ММОКФ не добрались. А Детский автобус у входа (с отличным трек-листом), увеличенное пространство киберлито забав и эта газета “Ху Ли” - прошли и остались. Вот такой просващенный консерватизм получается. Ну а во внутреннем дворике, где количество кураторов, издателей и пейсателей превосходило все мыслимые нормы, молодые поэты стреляли у антонносика сигареты. И развевался единственным еще напоминанием о том, что это Фестиваль, а не Салон, пиратский флаг команды Фаланстера, единственной, решившейся как-то креативно украсить свой павильон (несомненно, в маркетинговых целях - одновременно с черепастым флагом бросался в глаза и баннер нового книжного магазина Циолковский от команды Б. Купирянова). Вашу любимую газетку, кстати, разобрали всю. Кока

www.xy-li.ru I www.neo-lit.ru

Магазин «Все свободны» оказался очень уютным местом, где продают прогрессивную литературу, а в соседнем зале еще можно за 200 р. поучаствовать в чайной церемонии с разными видами чая. Это место для настоящих хипстеров, притом трезвых, потому что пьяный гопнег не осилит схему, нарисованную сверху. Просмотр Лябрюса пришлось отложить до более толерантных дней, и фото с предыдущих перформансов тоже не удалось посмотреть ввиду отсутствия ноутбука для проектора. Авторы Неолита были представлены Артемом Соль, который раньше был Гоголем, и Александром Кудрявцевым (еще там кагбе присутствовал я). Организатор мероприятия, который теперь А. Штернберг, тоже проснулся и приехал в последний момент. Приятным сюрпризом стало выступление автора-исполнителя Зинаиды Охтинской, которую публика почему-то приняла за лесбиянку (видимо, в силу направленности нашей гей-френдли газетки). Пока исполнитель Артем С. пел о политике и ксенофобии, в зал вбежала огромная белая невероятно мохнатая собака, подскочила к барду и принялась обнюхивать его гитару. Пса-меломана, к сожалению, поймали и вывели на улицу. Автор отметил, что «даже собака это понимает». Вопщем, заходите в магазин «Все свободны», покупайте нашу газетку три в одном (с романом Д. Переднего «Личинка»), а также другую печатную продукцию. Еще там можно на халяву получить старый номер «Автонома» (и т. д.), обменять прочитанные книги и купить новые.

Как Скворцов В. С.

устроил скандал

на презентации нашей газеты в Новгороде Маленький конференц-зал гудел, как осиный рой... Меня перебил на полуслове невысокий крепкий мужчина лет пятидесяти пяти. у него были небольшие усы и коючий взгляд... Он представился как зам. редактора «Невского альманаха»... потрясая выпуском «Ху_Ли» с Новгородской вставкой, он спросил меня, хожу ли я в церковь, и есть ли на мне крест... Я ответил, что мои отношения с Богом — это сугубо моё личное дело. В ответ он объявил, что я служу дьяволу, как и учредитель «этой газеты», Николай Зырянов. Ибо то, что опубликовано в газете — это ересь, порнография и дьявольское автописьмо... ...потом он сказал, что в его альманахах печатаются ТОЛЬКО ВЫСОКОХУДОЖЕСТВЕННЫЕ ПРАВОСЛАВНЫЕ тексты... Я улыбнулся, ибо в тот вечер я был спокоен, как скала... Он взбесился ещё больше и добавил, что, в отличие от редактора «Ху_Лей», он жидомасонских текстов не печатает. Писатель Дмитрий Иванов, бывший на презентации, спросил, при чём тут жиды и масоны, в ответ дядечка из Питера принялся кричать, что жиды — это не евреи, это — хуже, и что нормальную литературу могут «давать» только славяне. Д. Иванов сказал ещё не сколько ёмких хороших слов в защиту нашей газетки, а зам. редактора «Альманаха» швырнул газетку на стол и выбежал из зала. Слово взяла Елена Туркина, зам. директора библиотеки «Читай-город». Она сказала несколько добрых, примирительных слов, после чего начался микро-спектакль студии «Муза» по произведениям К. Воннегута. После спектакля усатый подошёл ко мне и извинился за то, что расшумелся, а газете посоветовал сменить название и поменять авторов. Микас Норвидайтис

Мок это манифест. Мок это соседский мальчишка, на спор поедающий червяков, волосы, стекло, землю, дабы привлечь к себе внимание. Мок не понравится вашим мамашам. Мок мёртвая собака посреди спидвея. Мок дрессировка. Мок убийца. Мок жертва. Мок вульгарность. Мок страх. Мок голод. Мок отказ от пищи. Мок отвращение к себе. Мок отвращение к каждому. Мок это телеприсутствие реальности во сне. Мок объявляет жизнь каждого человека преступной пока не доказано обратное. Мок это я один. Мок это все мы. Мок - это когда миром правят деньги. Мок - это когда миром правит нищий. Мок это искусство. Мок это его рамки. Мок это постмодерн. Мок - это его взлом. Мок - это всё о чем ты мечтаешь. Мок - это всё что тебе позволят. Мок - это казуистика СМИ. Мок - это казуистика свободы. Мок это редактирование реальности. Мок - это уникальный мир. Мок - это забытый опыт. Мок - это когда, зная никто ничего не делает. Мок - это интервенция. Мок - это наркотики. Мок - это когда я хочу быть вами. Мок - это когда вы хотите быть мной. Мок - это страх смерти. Мок - это смерть страха. Мок это воспаленный нерв. Мок это неаккуратный дантист. Мок - это кровь и мясо как строительный материал. Мок это усиление безумия для победы над ним. Мок второй шанс. Мок вторая доза. Мок Брайан Хью Уорнер. Мок Доу Джонсон. Мок парализовал Стивена Хокинга. Мок Джейкоб Леон Рубинштейн. Мок мать. Мок отец. Мок дитя. Мок брат и сестра. Мок хакер. Мок вор. Мок твой сосед. Мок твой лучший друг. Мок твой сильнейший враг. Мок твой внешний вид. Мок твои личные данные. Мок святость. Мок мастурбация. Мок чтение. Мок потребление. Мок ложь. Мок стыд. Мок монополия. Мок коррупция. Мок презумпция. Мок любовь. Мок язык. Мок мизантроп. Мок флора. Мок фауна. Мок ген космоса. Мок препарированные вселенные. Мок память звёзд. Мок черные дыры. Мок гражданская оборона. Мок гражданская война. Мок вызывает на сопротивление. Мок и есть сопротивление. Мок одинаковый цвет дерьма для каждого на планете. Мок бомба мира, не исчезающая и не возникающая. Мок: Да здравствует паранойя! Мок: Боже храни королеву! Мок социопатия правительства. Мок рекурсия судеб. Мок хайп. Мок истерия. Мок алчность. Мок - это когда я один не имею значения. Мок - это когда всё не имеем значения. Мок - это косметика будущего. Мок - это бесперебойный поставщик трупов подопытных животных. Мок - это твой первый аборт, в школьном туалете. Мок - это поджигатель. Мок - это горящие муравейники. Мок - это горящие храмы. Мок это бег по раскаленной крыше, просто потому что это весело Мок это рассветы и закаты. Мок - это антитеррор. Мок - это антидот. Мок это анти - пицца. Мок - это здоровые почки. Мок - это отказ. Мок - это когда почки отказали. Мок - это когда ты оказался женщиной. Мок - это когда ты оказалась мужчиной. Мок - это оправдания. Мок - это везение. Мок - взаправду. Мок - глобальность. Мок - это дом. Мок это блядь клёво! Мок - это эстетический апокалипсис. Мок - это нематериальный мир, который можно убивать, калечить, насиловать, делать своим рабом... Мок - это криптография сновидений. Мок - это когда черные потолки сменяются белыми. Мок не ответ. Мок не религия, написанная людьми. Мок не легитимность. Мок не тамплиеры. Мок не свадьба. Мок не прощает. Мок не похороны. Мок не обижается. Мок не спасение. Мок не наказание. Мок не твои убеждения. Мок не твоя сексуальная ориентация. Мок не твоё имя. Мок не твой возраст. Мок не твои налоги. Мок не понравится вам. Мок не вылечит раны. Мок незаменим в хозяйстве. Мок не банально. Не будь в Мок. Мок - это не то, что поддается исчислению. Мок не интересуется тобой. Мок не верит в тебя. Мок не верит никому. Мок не эпатаж. Мок не скромность. Мок лень, доведенная до террористического акта. Мок. Мок притворство для получения выгоды. Мок может заполнять пустоты. Мок мутирующие потребности. Мок не способ принудить к праздности. Мок не средство ввергнуть в рабство. Мок не иллюзорный кокон. Мок не отводит глаза. Мок - все <<не>>, аккумулирующие друг от друга. Не бойтесь что - то пропустить, ведь Мок всего лишь самое лучшее. Мок: На хуй посредников! Мок: На хуй мнения! Мок цвет. Мок объект. Мок внутри меня. Мок снаружи измерений. Мок твой любимый сериал. Мок музыка. Мок философия. Мок смертельно больные надежды. Мок шпион. Мок счастливый раб. Мок предаст тебя быстрее чем ты предашь его. Мок разубеждение. Мок истинный человек. Мок сплетник. Мок наркотическая зависимость веры. Мок бесполезность дней. Мок шантаж. Мок аттрактор. Мок растрачивание себя без остатка. Мок отсутствие второго шанса. Мок исходный код. Мок бесконечность, смеющаяся нам в лицо. Мок безнаказанность духа. Мок раскрытая ладонь. Мок открытые глаза. Мок объявляет сознание в розыск. Мок вивисекция фантазий. Мок самостоятельный выбор. Мок пенис. Мок вагина. Мок оккультизм. Мок мистификация. Мок девиация. Мок канонизация греха. Мок это протест законопослушных граждан против Мок. Мок это их молчаливое согласие. Мок - всего лишь попытка забыть, что такое Мок. Мок это когда все уверены что это не Мок. Мок - то о чем все говорят. Мок - то чем все дышат. Мок - то во что все верят. В Мок нельзя войти. Из Мок нельзя выйти. Мок это отказ от слова Мок. Мок это отказ от Мок.

Автор: 325072

325072 очень настаивала, что манифест сей надо скорей-скорей напечатать. В следующем номере автор ответит за свои излияния. Допроса с пристрастием ей не избежать, ибо, судя по этому тексту, мок - это совершеннейший хаос, и при этом агрессивный. А раз хаос, то связи между элементами нет, никакой иерархии нет, смысла нет. А значит мок - это говно и печатать его не стоило. Мнение автора на этот счет - в ближайшем номере.

Сюжет – Роман Данилов / Художественное оформление – Станислав Симонов / Особая благодарность Юле Косовой / Все правда! Все эти картинки Рома взял из собственной жизни, практически ничего не меняя. В соответствии с Уставом газеты материалы Ху Ли должны способствовать развитию толерантности в СНГ, борьбе с графоманией и экстремизмом, а также пропагандировать здоровый образ жизни.

ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА. ХРОНИКИ НАШЕГО ВРЕМЕНИ.

Культурно-просветительская газета «Художественная литература. Хроники нашего времени». Издается с 2009 г. Периодичность выхода — 1 раз в 2 месяца. Издание осуществляется силами творческого сообщества «Неоновая литература» (neo-lit.ru). Газета зарегистрирована в Федеральной службе по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор). Свидетельство о регистрации СМИ ПИ № ФС77-38576 от 24 декабря 2009 г. Учредитель: Зырянов Н.В. Адрес редакции: 121359, ул. Маршала Тимошенко, 17-2-26.

Электропочта: info@xy-li.ru. Телефакс: 8 (495) 319 55 57. Главный редактор Е. А. Одинокова, Редакторы: К. Ковырялкин (Кока), А. Архипов, Е. Бычкова, Р. Агеев. Верстка, оформление: Т. Сосенкова, Т. Пильникова. Рукописи не возвращаются и не рецензируются. Использование материалов газеты разрешено при письменном согласовании с редакцией. Отпечатано в «Народной типографии»: Обнинск, Шацкого, 5. Сдано в печать - 26.07.2011 г., по графику - 26.07.2011 г. Тираж 1000 экз.